Поискун и Потаскун

– Что здесь происходит? – пробормотал Енот, глядя на взлетающих на реи новоиспеченных матросов. – Что с ними произошло?

– Обмен, Енот. Обмен. Мы пришли без приглашения и забрали что-то у него. Он компенсировал. Забрал тех, кто его ограбил. Все честно.

– Честно?! – оскалился Ромич. – Сейчас я сделаю ему честно!

Взвыли, раскручиваясь стволы пулемета.

Капитан приподнял бровь и выпустил клуб дыма. В его глазах появился интерес. Как у человека долгое время лишенного впечатлений, эмоций, красок чувств. Мне показалось, он даже причмокнул, предвкушая новый виток развития событий. Ладонь легла на эфес сабли.

– Мы должны уйти, – прошептал Енот, поглаживая деревяшку. – Должны. Точно-точно. Вещь нужна шефу. Работа прежде всего.

Я сдвинул плечами, хлебнул рома и всадил пулю Ромичу в колено.

– Ты здесь решаешь. Работа так работа.

И во второе колено.

Ромич заорал от боли и рухнул на палубу. Доски скрипнули, принимая закованную в броню стокилограммовую тушу с полным боезапасом. Пулемет отлетел в сторону, таща за собой набитую патронами ленту.

– Шило ты чего? – нервно выставил в мою сторону пистолет Енот.

– Выполняю твой приказ. – Я сдернул с Ромича пулеметный ранец. Десяток килограмм сэкономим. – Хватаем под руки и по лестнице вверх. На бак. Откуда пришли.

Кряхтя, шаг за шагом мы движемся вперед. Ромич мешает не только своими килограммами, но и злобными проклятьями в наш адрес и попытками то ударить, то укусить. Такого отборного армейского мата я еще никогда не слышал. И подполковники ВДВ меня еще ни разу не кусали.

– Ромич уймись, – прохрипел я, затягивая тушу на ступеньки. – Прострелю локти и челюсть.

В ответ я получил подробное описание куда идти и что делать со всеми родственниками по женской линии.

Шаг за шагом мы ближе и ближе. Капитан наблюдает. Команда не вмешивается, выполняет свою работу.

Вот и дошли. Я втянул носом воздух. Гарь сталелитейного конкурирует с запахом незакрывающихся парадных. Вот так пахнет дом.

– Трубку не потерял?

– Трубку? – Енот похлопал по карманам. – Есть твоя трубка. Шило давай домой.

– Дай.

– Нахрена тебе сейчас трубка, – взвыл Енот. – Ты не куришь, и табака нет…

– Дай!

Истекающий кровью Ромич что-то невнятно пробурчал, словно соглашаясь со мной.

– На!

Я взял трубку и повернулся лицом к корме. Не знаю, зачем я это делаю. Я вообще редко знаю, что делаю.

Корабль покачивается на волнах. Капитан застыл у штурвала. Ветер играет с дымом трубки. Взгляд прикован ко мне.

Я поставил ногу на задницу лежащего Ромича, приложился к бутылке и воткнул трубку в зубы. С учетом потерь рома оставалось глотка на три-четыре.

Капитан указал пальцем на Ромича. Я ждал этого. Командира ждет судьба его бойцов. Кто забирает жизнь, тот платит своей. Я отрицательно покачал головой.

Капитан провел пальцем по горлу, описывая нашу дальнейшую судьбу. Одно его слово и бывшие соратники нас на ремни порежут. А если мы их спишем в расход, то займем их место. Тут дипломатия нужна.

Я протянул бутылку вперед. Кадык капитана дернулся. Я расплылся в улыбке и сбросил с плеч рюкзак. Коннект. Есть связь. Я всегда готов к долгому путешествию. Поэтому кроме аптечки, запасных обойм к пистолету и носков у меня всегда имеется пару запасных бутылок спиртного, соответствующих текущему поиску, упакованные в небьющиеся контейнеры. Куда проще заранее перелить в пластиковую тару, но я считаю это кощунством над благородным напитком. Поворот крышки. Хруст лишаемой невинности. И накопленный годами запах… Пластиковая тара попахивает презервативом. Лишает истинного удовольствия от обладания.

Два пузыря плюс два глотка выстроились у моих ног. Ровно столько стоит жизнь Ромича. Можно, конечно, попробовать рвануть домой по быстрому. Но я помню, что умели эти ребята, когда были нашими, и с трудом представляю, что они могут сейчас. Наверное, стоило бы бросить подполковника и рискнуть, но его слова про «мы своих не бросаем»… Не! Фигня. Не хочу потом видеть его рожу в пьяных кошмарах.

Взгляд капитана посчитал миллилитры. Минута сомнений и наконец, долгожданный кивок. Я улыбнулся и положил рядом плитку экстрачорного шоколада.

– Енот, мы едем домой, – краем губ пробормотал я. – Таможня дает добро. Шевелись, пока местная власть не ввела сухой закон.

Подхватив матерящегося Ромича, мы двинулись на запах дома. Протянув руку вперед, я почувствовал кончиками пальцев холод. Снежинки пощекотали лицо. Дыхание дома.

– Ты обещал, – я протянул трубку Еноту.

Он, молча, спрятал ее в карман.

Напоследок я оглянулся. Капитан все так же стоял у штурвала. В его взгляде была тоска. Губы беззвучно шевелились. Беззвучные слова были так знакомы. Значит, не показалось. Когда-то он просто заблудился. Либо переоценил свои возможности, либо по непониманию.

– Прощай, – коснулся я пальцами края шлема. Словно отдавая честь.

Ноги коснулись заснеженной брусчатки.

-–

Обычно меня радовало, что переход лечит любые раны и болезни. Как только возвращаешься домой, неизвестный закон природы приводит тебя в то состояние, в котором уходил. Зараженный смертельным вирусом или насморком, с синяком под глазом или вспоротым животом, занозой в пальце или оторванной по самое немогу ногой, можно даже двумя, с целью сгущения красок… Переход лечит все! Какой ушел – такой пришел. Это закон. Когда-нибудь подобные путешествия станут достоянием общественности, и ученые мужи точно вывихнут мозг, пытаясь понять, как это работает. Я этим не заморачиваюсь. Я делаю то, что умею.

Так вот. Обычно меня радовало, что переход лечит, но не сейчас.

Ноги коснулись заснеженной брусчатки, и моя голова взорвалась болью.

Удар. Еще удар.

Удары Ромича бросают меня из стороны в сторону как тряпичную куклу. Луна пляшет перед глазами, по очереди сменяясь то уже окровавленной брусчаткой, то грязными стенами домов.

– Стой Ромич! – заорал Енот, жестом пытаясь остановить разбушевавшегося солдата. – Я тебе приказываю, стой! Ты же его испортишь!

Обо мне заботятся как об уникальном инструменте.

– Уйди, – прорычал Ромич и небрежным движением отправил Енота в темный проем парадной. Оттуда с истошным мяуканьем и матом выскочила пара исхудалых котов.

Вот и все. Мозг пострадал. Галлюцинации. Матерящиеся коты это уже не сотрясение это как минимум…

– Отставить! – завопил из темноты парадной Енот, пытаясь придать голосу командирские нотки. – Я тут главный!

– Сука ты Шило! – прошипел сквозь зубы солдат и ударил меня в солнечное сплетение.

Бронежилет может от пуль и спасает, но это не тот случай. Во мне что-то хрустнуло. По ногам потекло жидкое и горячее. Я рухнул в кучу строительного мусора у подъезда. Луна изобразила чеширскую улыбку и помахала пушистой лапой.

Енот по-прежнему орал из чрева старого дома что-то на предмет субординации и лишения премии. Выселенные из тепла коты орали о геноциде и рейдерстве.

– Молись Шило! Молись, если умеешь! – завертелись у носа стволы «Вулкана».

– Дурак ты Ромич. Ой дурак, – прошепелявил я разбитыми губами. – Я же спас тебя, придурок в звании подполковника. У тебя на погонах звезд больше чем ума в голове.

– Спас?! – заорал он и ударил шнурованным ботинком под ребра. – Ты бросил их там! Десять моих бойцов остались там благодаря тебе. Это ты называешь спас? Ты хоть представляешь, что мы с ними пережили? Думаешь, я по приказу шефа левых пацанов собрал? Думаешь так? Да? Нет! Я взял тех, с которыми прошел ад во благо нашей великой державы! Серега меня ночь по джунглям на себе тащил. Сам ранен был, но тащил. Молись!

– Ели бы не я, то ты стал бы еще одним матросом, – шмыгнул я окровавленным носом. Капли стекали по подбородку и оставляли в снегу красные кратеры. – Я жалею о своем поступке. Нужно было тебя бросить!

– Не понял, – в глазах Ромича сквозь пелену злобы проявились признаки разума. – Ты прострелил мне ноги, Шило! Ты…

– Тебя было сложно убедить.

– Ты хочешь сказать, что если бы я начал стрелять…

– Ромич, пойми, у меня было два пути. Дать тебе открыть огонь и свалить с Енотом или найти способ забрать тебя с собой.

– Ты нашел, – присел рядом солдат.

На скуластом лице чувства меняются одно за другим. Милитари-мозг пытается понять и просчитать варианты развития событий. Штурвал разума переходит из когтистых лап ненависти в мягкие ладони понимания.

– Поехали, – кивнул в сторону прячущегося в темноте автобуса Енот. От гласа шефа пахло котами и сортиром. Он сердито посмотрел на Ромича, но больше ничего не сказал. Принюхавшись он сделала брезгливую мину и вытащил из кармана пачку влажных салфеток.

Я попытался встать, но со стоном сполз на кучу мусора. Помятое тело не желало слушаться. Перед глазами мельтешили яркие пятна и улыбающиеся кошачьи морды.

Ромич закинул пулемет на плечо, словно пушинку подхватил меня на руки и направился в сторону микроавтобуса. Нас всегда привозят и увозят.

– Это ничего не значит, – хихикнул я. – Все равно я сверху.

Ромич нечаянно задел моей головой сдвижную дверь.

– Сколько нас не было? – спросил Енот у водителя.

– Две.

– Недели?

– Сигареты. Две сигареты. Шустро сбегали. Прошлый раз неделю жил у цементного завода. Они даже ментов вызывали. За террориста приняли.

– Нет у нас больше милиции, – сердито хлопнул дверью Енот. – Поехали.

– В больничку? – глянул на меня водитель.

В зеркале заднего вида я увидел свое отражение. С такой рожей и в больницу не примут. Выдадут лопату и отправят на кладбище благоустраиваться.

– Домой, – буркнул я, умащиваясь на сиденье. – У супермаркета остановку. Выпивка закончилась. А, не, отбой. Забыл, все с собой. Домой.

Приглушенно рыкнул дизель. Захлопнулась дверь. И замелькали сквозь тонированные стекла светящиеся окна полуночников и рекламные огни. К утру дома будем.

У меня в ранце три бутылки рома. Ровно столько, сколько было до начала пути. Переход не только возвращает нас в исходное, стартовое состояние, но и блюдет закон сохранения материи. Ломоносов, Ньютон и прочие научные мужи не причем. Им такое и в страшных снах не снилось. Может, со временем его назовут как-то умнее, но будет потом. Сейчас это закон сохранения материи. Сей закон гласит: с чем ушел, с тем и пришел. Я не знаю, можем ли мы там что-то оставить. Не было возможности проверить. Очень надеюсь, что да. Не хотелось разочаровывать капитана. Что-то в нем родственное я почувствовал. Мой ром со мной, но возможно у него осталось его ром. Вот то, что унести с собой мы ничего не можем, это точно. Сколько не пытался сунуть в карман дорогую безделушку, но по возвращения она всегда исчезала. Наверное, возвращалась на свое место.

– Ты чего, – я дернулся от укола бедро.

– Спи, – похлопал по плечу Ромич, убирая боевую аптечку в боковой карман. – Сильная вещь. Утром будешь как огурчик. Спи солдат.

Боль постепенно отступает, сменяясь теплом и уютом. Тускнеет свет. Звуки становятся приглушенными.

– Нехорошо вышло, – недовольно глянул на него Енот закуривая. – Да-да-да. Нехорошо. Мне его заменить некем. Тебя есть. Учти на будущее.

Он сряхнул пепел в грязную салфетку, которой закончил полировать берцы.

– Незаменимый? – потер квадратный подбородок Ромич.

– Ты что ему вколол? Он нас слышит?

– Спит как младенец. Проверенный коктейль.

– Именно что незаменимый. Таким нельзя стать. Да-да-да. Таким нужно родиться. Он необходим шефу. На этот раз я промолчу…

– Я понял. Енот. Погорячился. Я людей потерял… Всех… А сам живой… Вот так, Енот. Непорядок.

– Вот благодаря ему и живой. Точно-точно. Я удивлен, что он тебя не бросил.

– Я понял. Был неправ. Исправлюсь…

– Горбатого могила исправит, а военного дембель, – сонно пробормотал я. – Заткнитесь и дайте незаменимому поспать.

Ромич захохотал и похлопал меня по плечу:

– Из тебя еще может получиться солдат. Енот, его наша дурь не берет. Наш фельдшер после нее бойцам ампутации делал, а они цветочки на небе считали.

-–

– Я сам, – оттолкнув руку Ромича, я вышел из автобуса. – Сам.

Начинался новый день. Первые несмелые лучи ощупывали землю, проверяя, что и как. Ряды многоэтажек ритмично покачивались из стороны в сторону перед моими глазами. Ноги подкашивались, грозя уронить ношу на асфальт. Маяком был фонарь над подъездной дверью.

– Шило ты уверен? – поинтересовался Енот, глядя на мое упершееся головой в дверь подъезда тело. – Помощь точно не нужна? Точно-точно?

– Сам, – пальцы привычно отстукивают комбинацию на кодовом замке.

Клацнул, открываясь замок.

– Енот, – окликнул я, замерев в дверном проеме. – Ты что-то забыл. Трубку.

– Здалась тебе эта хреновина, – он подошел и сунул мне в руку награду. – Ты даже не куришь. На кой она тебе?

– Вот завтра и начну, – я воткнул трубку в зубы и, меняя галсы, поплыл в сторону лифта. Сегодня штормит. С третьей попытки я таки ткнул в кнопку лифта и передо мной приветственно распахнулись двери, приглашая в мир рекламы, засохшей жвачки, откровенных признаний и неизменного запаха испражнений.

Дверь закрылась, чуть не прищемив мне нос вместе с трубкой и оставив за собой заботливые лица коллег. Слово-то какое – коллеги. Не друзья. Не товарищи. Не родственники. Не враги. Коллеги. Люди, временно оказавшиеся в одной упряжке ради какой-то цели. Когда цель будет достигнута, они перейдут в одно из вышеперечисленных состояний. Или кого-то из нас не станет. И кто-то из нас будет к этому причастен. Мы делаем то, что обычный мир пока не готов принять. Нечто вроде магии. Ну не впишешь в рамки нормальности наши путешествия. И шеф сделает все, чтобы не допустить огласки. Чтобы оставить это только для своих, избранных. Енот мне в самом начале объяснил чего стоит длинный язык.

Стенка, на которую я облокотился, оказалась дверью. И она неожиданно открылась.

Бряцая снаряжением, я рухнул на площадку. Я громко и нецензурно выразил свое мнение о вонючих лифтах, без предупреждения открывающихся дверях и неприлично твердом полу лестничных площадок.

На шум приоткрылась дверь.

– Здрасьте, баба Маша, – буркнул я, пытаясь совладать со своим балластом.

– А Мишенька, это ты, – подслеповато глянула через щель соседка. – Горе ты луковое, опять напился. Жениться тебе Мишенька надо. Хорошая девка тебя вмиг в оборот возьмет. Человеком станешь.

– А сейчас я тогда кто? – я занял сидячее положение, прислонившись к окрашенной зеленой стене. Разбитые губы напоминали о себе при каждом слове. Вот уж точно: цена слову – боль. Не помню, откуда это, но в самую точку. Военная дурь ослабевает и боль возвращает меня к реальности и это нисколько не радует. Рука привычно нащупала в рюкзаке бутылку. Анестезия.

– Алкоголик ты Мишенька, – шаркая, вышла на площадку сгорбленная старушка. – Алкоголик и дебошир. Сорняк ты. Тебя ж соседи уже прокляли до десятого колена. И милиция тебе не управа. Внучек говорит мажор ты и все у тебя куплено. И наркодилер и наркоман. Как ни приедут милиционеры, так от ворот поворот. У вас все хорошо. Мелкий дебош. Не волнуйтесь. Погорячился, мол, парень, с кем не бывает. А у них или за спиной дверь с петель сорвана или во дворе мусоровоз догорает.

Она неожиданно хихикнула, прикрывая ладошкой беззубый рот. Под глазом терял очертания старый синяк, подарок от внучка-претендента на жилплощадь.

– Ты чего, баб Маш? – я приложился к анестезии. Пару крепких глотков и боль сделала шаг назад.

– Твою рогатку вспомнила. Я белье как раз на балконе развешивала. Красиво ты ему засадил в бак, – она осеклась и деланно закашлялась.

Я с интересом взглянул на старушку. Линялый халат с райскими птицами. Стоптанные шлепанцы. Ссохшиеся крючковатые пальцы впились в перила. Из-под платка выпала прядь седых волос. Глаза были куда моложе своей хозяйки. Пытливые. Профессионально- подробно ощупывающие мое снаряжения. После недолгих поисков взгляд остановился на кобуре.

– Кому я такой нужен? – ухмыльнулся я окровавленными губами. – Алкоголик.

Бабуля пошарила в кармане и неожиданно что-то в меня бросила . Я рефлекторно упал на бок из положения сидя, уходя с линии удара, и выдернул из кобуры пистолет. Часы тренировок с Ромичем не прошли даром. Вот только выпивку расплескал.

Запрыгала по ступеням желтая монетка. Я проследил ее недолгий путь и виновато улыбнулся. Надо же. Сам не ожидал, что так отреагирую. Вот бабулю напугал пистолетом.

– Баб Маш, ты чего? Деньгами швыряешься. Меня пугаешь… – я вернул пистолет в кобуру подальше от греха.

Соседка загадочно улыбнулась:

– Мишенька, давай так, я в случае приезда милиции буду тебя поддерживать. Ты не думай и протокол подпишу, что ничего не было. Все что угодно подпишу. Детишки в подъезде петарды взрывали… Наркоманы буянили… Бандюки растяжку ставили и не повезло… Сам придумаешь. А ты…

Она заговорщицки подмигнула.

– А я?

Ром помогает от боли, но не от удивления. Старушка почти находилась в состоянии экстаза. Глаза горели. Руки тряслись. Пальцы рефлекторно сжимались.

– В последний раз, сынок. Дай его пощупать.

Я сглотнул подступивший к горлу комок, и попытался отодвинуться назад. Не вышло. Сзади была бетонная стена, окрашенная зеленой краской.

– Баб Маш, с вами все хорошо? Вы плохо выглядите.

– Дай мне его! – приказала старушка, протягивая руку.

– Кого? – я еще никогда не находился в более дурацкой ситуации. Вспомнились анекдоты про «перед смертью они самые горячие и страстные». И фильмы про зомби.

– Свой хепе!

– Какой хе-пе? – заорал я, отмахиваясь бутылкой. – Уйди старая, мой хепе не для тебя.

Вдоль стеночки я пополз в сторону своей двери.

– Хе-пе. Дурачок. Браунинг свой дай.

– Нет у меня никакого браунинга! – я почти дотянулся до ручки двери, но шлепанец наступил мне на полу куртки.

Старушка нависла надо мной точно коршун над полевой мышью.

– Мишенька, вытаскивай свой ствол, – чеканя слова, потребовала соседка. – Дальше я сама быстро все сделаю и наша сделка в силе.

Я сегодня дважды пересек грань миров. Стоял на палубе настоящего галеона. Выставил отступную настоящему капитану настоящего галеона. Был качественно бит в лицо и его окрестности настоящим подполковником.

И вот теперь…

Меня…

Она…

Нет слов…

Одурманенный наркотиком и выпивкой мозг жаждал отключиться и не видеть, что будут вытворять с его телом.

Костлявая рука с вздувшимися венами метнулась ко мне. Я сжался в комок и закрыл глаза.

– Вот это штука! Уже и забыла, когда в руках такую вещь держала. Словно молодость вспомнила.

Я приоткрыл один глаз. Соседка, словно забыв о старости, ловко перебросила из руки в руку мой пистолет. Старушечьи пальцы были так быстры, что я не успевал за ними взглядом. За считанные секунды, на коленке была произведена разборка-сборка. Тринадцать патронов покинули магазин и тут же обрели предыдущий дом. Затвор передернут. Палец на курке. Предохранитель снят.

Вдох.

Клац.

Боек ударил в капсюль несуществующего патрона, и воображаемая пуля вошла в переносицу тени старушки на стене.

Выдох.

Она воткнула обойму в пистолет, передернула затвор и поставила на предохранитель.

– Ничему вас сейчас не учат, – вздохнула она, снова превращаясь в старуху. – Это Браунинг Хе Пе. Хай-пауэр. 1935 года. Надежная французская вещь. Не такая старая как я, но намного надежнее. Сколько лет прошло, а их еще делают. Держи.

– Вы кто? – пробормотал я, принимая из пергаментных ладоней оружие.

– Я же не всегда была такой, – кашляя, рассмеялась соседка, направляясь к своей двери. – Было и мое время. Войну начала снайпером. Ворошиловский стрелок. Слышал такое. Из рук самого Ворошилова значок получила. Косички у меня тогда смешные были. С будущим мужем познакомилась. Потом в разведку забрали, тоже снайпером. Потом СМЕРШ… От туда и любовь к Браунингу. Табельный пистолет… Потом муж врагом народа оказался… Жизнь изменилась… Спасибо тебе… Как там тебя?

– Миша меня зовут, – напомнил я старушке.

– Это соседям расскажи… Миша, – прокашляла она, закрывая дверь. – Миша. Петя. Вася… Работа. Понимаю. Скажу так, вы и подметок наших не стоите. Я и не таких раскалывала… А ты даже не знаешь что в кобуре носишь. Вымирает нация… Гнилое поколение… Какая страна такие и солдаты…

– Чего ты там орешь старая? – раздался недовольный голос из недр квартиры. – Спать мешаешь.

Дверь захлопнулась, оставив меня наедине с моими мыслями. Кто бы подумал, что эта блеклая тень, одной ногой стоящая в могиле, имеет такое прошлое. Выходит, что спустя некоторое время я так же буду кашлять о своих невероятных подвигах… Нет! Не хочу.

– Все хорошо, внучек. С соседом выходила поговорить, – донеслось из квартиры.

– С этим буйным? О чем тебе с ним говорить? Он наркоман. Ты дура старая. Что у вас общего? Вы заодно? Он уговорил тебя хату на него переписать?

– Нет, внучек. Нет! Только не бей! Я же тебя люблю… Ты у меня единственный остался… У меня кроме тебя…

Сквозь дверь донесся звук крепкой пощечины. Кто-то упал и заплакал. Не от боли. Болью ее не испугать. Она сама способна испугать кого угодно. От обиды. Обиды и старческой беспомощности.

Я посмотрел на бутылку. Пить или не пить, вот в чем вопрос. Кто знает, куда заведет меня следующий глоток. Сейчас я больше всего хочу в кроватку и баиньки. Побитая тушка хочет того же. Мне чужды окружающие меня люди. Их судьбы мне безразличны. У меня своя, отличная от них жизнь. Вмешательство создаст мне проблемы. Это с одной стороны. А с другой, еще минуту назад рядом со мной стоял профессионал, заслуживающий уважения. Как Ромич. Как его бойцы, которые больше никогда не вернутся домой. Один глоток – как стрелочник на распутье. Налево повернешь – спать пойдешь. Направо повернешь – справедливость вершить пойдешь.

Напиток обжег горло.

Кряхтя, я поднялся на ноги. А старуха-то права. Вымирает нация. Нам бы пожрать всласть. Девку с ногами подлиннее. И тачку покруче.

Шефу это не понравится.

Я снял пистолет… Нет, Browning High-Power с предохранителя и утопил кнопку дверного звонка. И еще раз.

– Ты? – дверной проем заполнил внучек. – Чего надо?

– Я не к тебе, – криво ухмыльнулся я и ударил внучка в пах. – К бабуле я. Хе-пе принес. И кеце для гравицапы… Гнилое поколение…

-–

– Убил? – мрачно поинтересовался Енот, выходя из лифта. – Мы расстались меньше четверти часа назад, а ты уже кого-то завалил. В полицию уже поступил звонок. Да-да-да. Поступил. С минуты на минуту наряд прибудет.

– Живой, – я приложился к бутылке.

– Этот? – брезгливо пнул он тушу в пижаме, перегородившую дверь в квартиру. Туша не отреагировала. – Он выглядит мертвым совсем. Точно-точно. И пахнет примерно также.

– Обморок, – я ткнул пальцем в разбитый плафон над дверью. – Испугался сильно.

– Его страхом подъезд провонялся. Промазал по пьяни или в гуманисты подался? – хитро прищурился Енот.

– Ты же знаешь, Енот, не любитель я этого дела. Припугнуть решил. Вышло лучше, чем ожидалось.

Вдалеке завыла сирена.

– В твоей квартире есть что ценное? – настороженно прислушался Енот.

– Я привычек не меняю. Новоселье? – я вскинул рюкзак на плечи.

– Да-да-да. Примелькался ты. У шефа возможности не безграничны. Он перезвонил мне сразу после тебя. И откуда он все знает? Сказал, что пора тебя переселить. Поехали-поехали.

– Пока, баб Маш, – я помахал темному проему двери.

– Береги себя, солдат, – прошелестел голос из темноты.

Двери лифта захлопнулись.

– Не лучше было бы лестницей. Полицейские ленивые, точно лифтом поедут. Не пересечемся?

Енот загадочно хикнул.

Отсчитывая этажи, кабина скользит вниз. Соседка не выходит из головы. Интересно было бы увидеть ее в молодости. Спортсменка, активистка и просто красивая девушка. И форма наверняка была ей к лицу.

Створки лифта со скрипом поползли в стороны. За распахнутой дверью подъезда стоит полицейская машина с полной иллюминацией, конкурирующей по яркости с рассветом. Пара полицейских, держа руки на кобурах, направлялись в нашу сторону.

– Что я говорил?! – сердито пробормотал я. – Мы точно выглядим как мирные граждане!

Реакция полицейских будет однозначной. Перед ними худой постарше и толстый помоложе в камуфляже, брониках, при оружии и роме. А физиономия худого явно выдает виновника торжества. Ни на карнавал, ни на дружеский розыгрыш не спишешь. Положат нас мордами в бетон…

– Ты левого. Я того что справа, – прошептал Енот. – Без команды не стрелять. Ромич если что прикроет. Вперед-вперед.

– Енот, я не уверен…

– По команде стреляй в голову. Да-да-да. Они сейчас на дежурстве в брониках ездят. Живые свидетели нам не нужны.

Кажется, что Енот получает удовольствие от происходящего. Он даже облизнулся в предвкушении. Пухлые пальчики нервно теребят рукоять пистолета в кобуре. Словно старый вестерн. Сейчас мы выйдем на крыльцо, выхватим оружие и убьем пару копов. Я изучаю свою жертву. Форма как с иголочки. Все пуговички застегнуты. Стрелки наглажены. По-детски наивное лицо чуть портят свежие следы поспешного бритья. Еще мгновенье и в это лицо мне придется всадить пулю.