Пейзажи этого края. Том 1

– Я слышал, что вы мастер готовить. А разве уважаемой Пашахан нет дома?

– Твоя уважаемая сестра пошла в село на работу.

– Как она? Здорова ли? – Ильхам вспомнил, что жена Кутлукжана Пашахан всегда выглядела понурой и изможденной.

– Даже если и нездорова, что с того? Сейчас члены семей кадровых работников должны первыми выходить на работу. Тут уж ничего не поделаешь! – Кутлукжан потыкал пальцем в свой висок. – Вот где у членов коммуны все проблемы. И немаленькие! Очень низкий процент выходит работать, а те, кто вышел, работают кое-как.

Кутлукжан большим, похожим на кинжал традиционным уйгурским ножом закончил нарезать овощи, снял закипевший чайник, разворошил угли в очаге и стряхнул золу с решетки, отчего огонь разгорелся ярче. Он взял кухонную тряпку и стал протирать котел, чтобы поставить его на огонь.

– Рано еще, – сказал Ильхам.

– Что рано, что поздно? У нас на селе никогда не смотрят на часы. Захотел есть – ешь, есть что пить – пей, гость пришел – готовь обед!

Кутлукжан достал бутыль литра на три, налил булькающего масла в котел.

– За что ни возьмись – без масла никак. – Кутлукжан держал наготове черпак, ожидая, когда масло начнет дымиться, и рассуждал вслух: – Люди заставили шайтана из песка плов варить, а шайтан говорит: «Масло давай!» – значит, если есть масло, можно даже из песка вкусный обед приготовить. А в нашей жизни и в работе есть свое масло – слова. Умные, красивые, увлекающие, которые заставляют все колесики послушно крутиться, – правильно я говорю, брат?

Ильхам улыбнулся.

– Правильно! Это вы очень верно сказали, – похвалил он. Масло нагрелось, Кутлукжан бросил в него мясо, тут же зашкворчавшее, и стал перемешивать. Помещение наполнилось запахом горячего рапсового масла и баранины. Кутлукжан продолжал:

– Беда старины Лисиди в том, что именно этого он и не понимает. Когда он делает что-нибудь, то делает вроде как на сухую – жарит вовсю, печет, а масла не добавляет, вот и получается сухо, жестко. В позапрошлом году, в самом конце года, начальник отдела в уезде, Майсум, и еще с ним несколько человек, приехали к нам в большую бригаду – выпрямлять работу кооперативов. Ну, выпрямлять так выпрямлять, такая сверху политика, это у нас каждый год. Мы ведь кадровые работники, проверяйте-критикуйте: бюрократизм, неправильное планирование, недостаточное внимание… Раза два каждый год такие проверки и критика. «Товарищи члены коммуны!» «Братья-сельчане!» – Кутлукжан со знанием дела воспроизводил интонации и шаблоны. – Наш уровень еще очень низкий! У нас еще много недостатков, и нам так стыдно, мы словно свалились в грязную канаву, пожалуйста, помогите нам, вытащите нас из этой грязной канавы!» – ну и в том же духе, разве это так сложно? А Лисиди – нет, он всегда будет стоять насмерть и упираться рогом – это вот можно проверять и критиковать, а это вот нельзя, вот это – можно осуждать, а вон то нельзя отрицать… В результате разозлил начальника Майсума…

– Лисиди неправильно поступил? – с сомнением спросил Ильхам. – Председатель Мао тоже говорит, что партия больше всего ценит искренность. Лисиди – хороший товарищ…

– Конечно хороший товарищ! – посерьезнев отвечал Кутлукжан. – Мы вместе работаем больше десяти лет! Честно говоря, я бы хотел, чтобы он был первым, главным, а я – вторым, его помощником. Большие дела – ему, а я бы занимался капитальным строительством, подсобными промыслами, организовывал бы работников и материалы на строительство каналов – и было бы ладно и мирно. Но так вышло, что сейчас ноша секретаря свалилась на мою голову. А ведь есть и такие, которые скажут, что я хотел быть первым и копал под Лисиди.

– Разве так можно? Бессмыслица!

– Ты, значит, так не считаешь? Хороший ты, брат! Но некоторые так думают. Ты, наверное, еще не знаешь – у нас ведь «головы замотанные», как раньше говорили (уйгуры и сами так себя в шутку называли из-за обычая носить чалму)… Если ты рассердился – значит, силы у тебя нет, глаза маленькие, ты нетерпим к людям; ты стал секретарем, на тебя смотрят – видят, что ты сердишься… хо-хо!.. Так не пойдет! Только что сам ведь видел, в коммуне? Ладно, не будем устраивать комендантский час; но раз пропало зерно – значит, все под подозрением!

– Как это все под подозрением? Подозревать всех? Почему?

– В ту ночь дул сильный ветер; а чем сильнее ненастье, тем неспокойнее на душе у тех, на ком ответственность лежит. Я сел на лошадь и поехал по селу смотреть, не случилось ли чего. У дома брата Асима смотрю – о Небо! – в стенке большого канала размыло дыру. Дальше смотрю – Нияз, который отвечает за полив, спит как убитый! Я его разбудил, послал звать людей на помощь – дамбу заделывать. Кто ж знал, что он приведет Абдуллу, который был на дежурстве, а эти негодяи воспользуются тем, что сторожа нет, и уворуют зерно? Это значит, что и я, и Нияз, и Абдулла – все под подозрением. Мало того, некоторые подозревают и Лисиди…

– Почему Лисиди?

– Как, ты еще не знаешь? – Кутлукжан понизил голос. – Талиф разве не сказал тебе? Грабители, когда уносили ноги, имели при себе бумагу с подписью Лисиди. И еще говорят, что с Уфуром проблемы.

– С каким Уфуром?

– Ну с каким же еще! С начальником Четвертой бригады. Уфур-фаньфань. Фаньфань – потому что раньше разводил голубей, которые – «фань-фань» – кувыркаются в воздухе; а тут его зовут Уфур-спорщик, потому что он упрямый и всегда другим перечит. Не знал?

– И что с ним?

– Как пропало зерно, так с тех пор лежит дома и на работу не выходит. Говорят, он тоже получил документ советского эмигранта; тесть его из Казани прислал ему письмо… О Небо мое! я и сам уже запутался – кому теперь верить? Советский Союз был лучшим другом китайского народа, а теперь наоборот – враг, и не просто, а заклятый враг – ты представляешь? А наши сельчане, наши соседи, братья наши – сегодня они китайцы, а завтра уже стали иностранные эмигранты…

Кутлукжан сокрушенно покачал головой и вздохнул.

– Зачем так расширять круг подозреваемых? – спросил Ильхам.

– Правильные слова! Никому это не нужно. Нельзя все руководство большой бригады обвинять, это как будто мы сами украли. Мы лучше скинемся и возместим пропажу.

– А так разве можно? – удивился Ильхам.

– Нельзя, конечно, надо расследовать до конца! Нужны улики и доказательства, чтобы вывести негодяев на чистую воду. Только откуда их взять? Негодяи-то уже «туда» убежали.

– А вы утром говорили, что надо арестовать Ульхан…

– Конечно, надо. Если не ее, то кого? Разве ее можно отпускать? Ах ты ж!.. – Кутлукжан учуял запах горелого и сорвал крышку. – Вот беда, пригорело! Твою-то…

Вот такой он, Кутлукжан, непонятный. То совершенно серьезный, сосредоточенный, то рассеянный и безалаберный; вот сейчас у него все четко, рассудительный – а через минуту пышет жаром, одни эмоции. Бывало, на собрании начнет критиковать кого-нибудь – и глаза сверкают гневом, и лицо как из железа – ничего личного, но потом, когда этот раскритикованный придет в себя и станет оправдываться, – Кутлукжан уже весело смеется и бьет его по плечу или толкает в бок. Однако в следующий раз снова может задать хорошую взбучку. Ильхам Кутлукжана не один год знает, но так и не может понять его до конца. Его слушать – как по лабиринту ходить: тут тебе и марксизм, и Коран, да впридачу притчи и разные истории, в том числе из личного опыта, дельные советы и просто болтовня; не поймешь, когда он говорит серьезно, а когда шутит или нарочно выворачивает все наизнанку. Он может быть с тобой крайне открытым и дружелюбным, жаловаться на свои проблемы и даже делиться секретами, давать искренние советы, честно и по-доброму А в другое время он вдруг на людях начнет тебя провоцировать, вышучивать довольно резко, мешая пополам правду и вымысел, так что и не знаешь, куда деться. Например, он может при всех ни с того ни с сего сказать тебе: «Все слышал от людей! В тихом омуте, как говорится… Ты, товарищ, поосторожней! К тебе накопилось много вопросов – говорят, ты беспорядочно вступаешь в отношения с замужними женщинами!» А если не реагируешь, продолжит: «Мы уж все уладили, что ты натворил, но будь поосторожней, в следующий раз так не делай!» Если же ты растерялся и смутился, или, наоборот, возмутился и стал возражать – тогда он закатит глаза, скорчит рожу и, запрокинув голову, рассмеется так, что дойдет до кашля и слез, а потом повернется и пойдет искать новый объект для шуток…

К образу Кутлукжана примешивалась одна тень, одно воспоминание, от которого Ильхаму и хотелось бы избавиться, но никак не получалось; так, одно небольшое событие из детства, мелочь, пустяк… Мелочь она и есть мелочь. Но сегодня, выйдя из коммуны, Ильхам всерьез размышлял: принимать или не принимать приглашение Кутлукжана прийти к нему домой выпить обеденного чаю; он уговаривал себя, что нельзя из-за мелких эпизодов прошлого сомневаться в товарище по партии – к тому же одном из руководителей большой бригады; особенно сейчас, когда обострилась борьба, на каком основании ему держаться отстраненно и настороженно по отношению к секретарю партячейки? Так он и добрел до ворот Кутлукжана. Однако, послушав его, Ильхам снова почувствовал поднимающуюся откуда-то изнутри волну неприятия. Как он ни предупреждал себя, что нельзя подменять чувствами партийные принципы, все-таки внутренний голос ему твердил: «Все знают: хитрая лисица обманывать и вправду мастерица!»

Лепешки, чай и мясо были уже на столе. Вдруг раздался хохот, и в раскрывшуюся дверь вошли двое: мужчина и женщина, ханьцы.

– Секретарь якши[4]? – сказали они одновременно.

Мужчине было за пятьдесят. Высокий, худой, слегка сутулый. Со шрамом на лице, в круглых очках в черной оправе. У женщины все лицо морщилось от смеха, и только войдя в комнату она согнала с него выражение буйного веселья.

– Это Бао Тингуй, наш новый член коммуны, хороший мастер, – представил Кутлукжан.

– Моя жена, – сказал Бао Тингуй, указывая на женщину.

– Меня зовут Хао Юйлань, – сказала та громко и не робея. Ильхам уже встал, вежливо уступая место, и эти двое, совершенно не церемонясь, тут же уселись поудобнее.

– Это Ильхам, прежний начальник вашей Седьмой бригады, – представил Кутлукжан Ильхама по-китайски. – Он только что вернулся из Урумчи. Товарищ Ильхам не то что я – он очень принципиальный человек. Вам следует внимательно слушать его указания, не то он вас быстро поставит на место, ха-ха-ха!..

– Пожалуйста, окажите нам помощь, начальник Ильхам – не оставьте своим вниманием! – Услышав слова Кутлукжана, эти двое поспешно изобразили смиренные улыбки и снова стали жать Ильхаму руку.

– Они живут на селе, днем приходят работать сюда, в большую бригаду, а на обед домой ходить не могут – вот я и зазываю их иногда на чай; укрепляю, так сказать, межнациональное единство. Кое-кто говорит, что Кутлукжан имеет особенную наклонность к ханьцам, но я на это не обращаю внимания…

Бао Тингуй, похоже, понял, о чем говорил Кутлукжан; он поднял большой палец и сказал:

– Секретарь – вот такой руководитель!

Ильхаму вспомнилась история, которую рассказывал Тайвайку про «высокие ботинки». Только что по пути сюда он, оказывается, видел мастерскую Бао Тингуя. На мастерских коммуны установили новую вывеску: «Ремонт автомобилей, ремонт радиаторов, горячая вулканизация, электро- и газосварка, полный перечень услуг!». На вывеске были криво нарисованы грузовой автомобиль и два колеса. Он бросил взгляд на Бао Тингуя и его жену, которые, оказывается, тоже внимательно разглядывали его. Ильхам слегка улыбнулся:

– А вы – вы сами-то откуда?

– Старина Бао – из Сычуани, – ответил за него Кутлукжан.

– Я с шестнадцати лет выучился чинить машины, вот уже тридцать лет этим занимаюсь. В шестидесятом году в наших краях было очень плохо, жизнь была тяжелая – и я перебрался сюда, в Инин, родственники приютили, не было прописки, не мог устроиться на работу. Ездил на ослике на шахты, собирал угольную крошку, продавал на базаре – тем и жили. Я свое дело знаю, инструмент есть, кислородные баллоны, сырой каучук – а не мог найти себе применение. В конце концов услышал, что у нас в большой бригаде хотят сделать ремонтные мастерские, попросил знакомых рекомендовать, приехал сюда и стал членом коммуны. Доход от ремонта весь отдаю в коммуну…

– Старина Бао полгода как приехал, уже сдал выручки семьсот юаней, – добавил Кутлукжан.

– Семьсот юаней – это мелочь. Можно и семь тысяч, и семьдесят заработать. Естественно, деньги не главное – я хочу найти себе применение, с пользой трудиться на общее благо.

Кутлукжан покивал и сказал:

– Есть у нас поговорка, что для мастера весь мир открыт. Мне помнится, и у ханьского народа есть похожая. Работай хорошо, а мы тебя не обидим. Я вот думаю прислать к тебе пару молодых ребят – пусть у тебя учатся.

– Нет-нет, это не пойдет! – Бао Тингуй замахал руками. – У меня есть такой недостаток – не складываются отношения с учениками; а теперь с возрастом совсем стал плохой характер. Нет у меня сил учениками заниматься.

– Как же вы в одиночку управляться будете? Я только что проходил мимо мастерских, видел вашу вывеску. У нас в большой бригаде еще нет электричества, как же вы будете делать электросварку? – поинтересовался Ильхам.

– Хе-хе!.. Сварку можно на стороне делать, раз уж на то пошло; я буду брать заказы и отдавать в другое место, за плату…

– В другое место? Какое?

– Да много таких мест, – уклонился Бао Тингуй от прямого ответа.

– У старины Бао много вариантов, а Хао Юйлань к тому же – врач, они оба на многое способны!

Кутлукжан, как будто вдруг вспомнив о чем-то, толкнул дверь и крикнул:

– Курбан, сынок! Иди к нам, выпей чаю!

Через довольно продолжительное время вошел мальчишка, который мешал глину босыми ногами. Опустив голову, он робко пристроился внизу, на коленях, взял пиалу, медленно стал крошить в нее кусочки лепешки.

– Вы его еще не видели? Это мой сын. – Кутлукжан указал на мальчика.

Сын?! Ильхам остолбенел. Кто не знает, что у Кутлукжана только одна дочь, и та – дочь Пашахан! Она давно выросла, и уже лет пять как ее отдали замуж в уезд Чжаосу.

– Это ребенок младшего брата Пашахан, в прошлом году отдали его нам; из Южного Синьцзяна, – вполголоса пояснил Кутлукжан.

Курбан зачерпнул чаю и налил себе в пиалу, не стал брать палочки, а, нагнувшись, стал отхлебывать прямо из пиалы.

– Сколько тебе лет? – спросил Ильхам.

Курбан не издал ни звука.

– Уже двенадцать, – ответил за него Кутлукжан.

– Поешь! – Ильхам протянул Курбану палочки, тот молчал. И палочки не взял.

Бао Тингуй и Хао Юйлань как будто вообще не замечали его существования. Они ели с хорошим аппетитом, и не просто ели, а ковырялись в общей тарелке, палочками выбирая мясо, так что скоро там остались одни овощи.

– Не совсем нормальный. Вроде как немой. – Кутлукжан принял палочки вместо Курбана. – Поешь мяса, слышишь? – Курбан по-прежнему не ел.

– Ну, будь по-твоему, молодым вредно есть много мяса, горячит[5].

– Мясо невкусное, – Бао Тингуй обнажив зубы извлекал застрявшие мясные волокна и рассуждал: – Ну кто так готовит баранину? Без соевого соуса, без лука, чеснока, имбиря, душистого перца, винной приправы? Оно бараном воняет!

– Дурак! Если готовить так, как он говорит, вкус настоящего мяса пропадет! – подмигнув Ильхаму, сказал по-уйгурски Кутлукжан, и, продолжая улыбаться, говорил уже Бао Тингую: – Конечно-конечно! В следующий раз попросим, чтобы Юйлань готовила.

Обед прошел невесело. Скованность Курбана, неотесанность Бао Тингуя и неискренность Кутлукжана оставили какой-то надоедливый привкус, который было трудно проглотить. Как будто в лепешки попала зола, к мясу примешали резину, а в пиале чая с молоком побывала муха. Сделав последний глоток чая, Ильхам накрыл пиалу ладонью, показывая, что уже сыт. Он подался назад и прислонился к стене, задумчиво глядя перед собой.

– Хочешь вздремнуть? – Кутлукжан тут же достал тюфяк и подушку и подложил за спину Ильхаму. – Прямо здесь и поспи часок.

– Нет, не буду. Так, задумался. Мне надо в село.

Ильхам поднялся и пошел на двор.

– В село, зачем? Что там делать? – не отставал Кутлукжан.

– Работать.

– Да ты только вчера ночью приехал! Три дня ты, считай, гость. Вечером придет Пашахан, приготовит лапшу…

– Спасибо, не стоит. Я еще хочу повидать всех членов коммуны…

– Нет! Ты не можешь уйти, ты не должен уходить!.. К тому же вот еще – во второй половине дня я хочу собрать членов ячейки. Секретарь Чжао сказал, что ты должен войти в ячейку.

– Давайте проведем попозже, вечером, ладно? Сейчас сезон работ, каждый час дорог.

Пока они препирались, собачонка вдруг снова залилась звонким лаем. Не дожидаясь распоряжений, Курбан поднялся и пошел открывать ворота. И в них вошел, пошатываясь, переваливаясь с ноги на ногу, одетый в несвежий серо-коричневый костюм, при бежевом галстуке, затертом до дыр, человек со светлыми волосами на голове и с плоским лицом.

– Начальник Майсум! – радостно-удивленно воскликнул Кутлукжан.

– «Начальник» и прочее – ушло и не вернется, – «Майсум» провел ладонью по лицу. – Максимов, Общество советских эмигрантов, – представился он.

Каких только странных событий не происходило в Или в 1962 году! Член коммунистической партии Китая, начальник Отдела собрания народных депутатов уезда товарищ Майсум вдруг за ночь стал иностранным господином Максимовым.

Кутлукжан изменился в лице, Ильхам искоса холодно наблюдал за ним. Бао Тингуй подмигнул жене и незаметно отошел.

– Ты – ты что говоришь? – Голос Кутлукжана подрагивал.

– Сейчас я – Максимов из Общества советских эмигрантов. Я на самом деле татарин. Моя родина – там, в Казани.

– Ты… зачем пришел? – спросил Кутлукжан.

– Эй-эй-эй! Такими вопросами надо встречать гостя? Такое ваше уйгурское гостеприимство? Я все-таки ваше начальство, дорогой братишка Кутлукжан! – От Майсума сильно пахло спиртным; он, подскакивая как в танце, подошел и хотел обнять Кутлукжана за шею, но тот уклонился.

– Какая разница, кто я – Май сум, начальник Отдела уездного собрания, или товарищ Максимов, эмигрант из СССР, из Татарской АССР в составе РСФСР? Я – ваш друг, родственник и брат. Завтра-послезавтра я уеду на родину, а сегодня пришел проститься со старым другом. Это культурно, по правилам и по мусульманским обычаям. До свиданья! Желаю вам оставаться мной довольными…

Кутлукжан посмотрел на Майсума – тот принял позу вежливо прощающегося человека. Тогда он перевел взгляд на Ильхама – Ильхам оставался невозмутимым. Кутлукжан, закатив глаза и не сдавая позиций, сказал:

– Если вы вежливо пришли, чтобы вежливо проститься, то я так же вежливо прошу вас пройти в дом. Однако вы уже видели – у меня идет строительство, а это совершенно очевидно доказывает, что я – китайский гражданин, жил и всегда буду жить в Китае, и если вы собираетесь подстрекать…

– Вздор! Какая чушь! – Майсум замахал руками.

– Тогда – прошу! – Кутлукжан распахнул дверь.

– Прошу! – Майсум жестом приглашал Ильхама войти первым.

Интересный поворот! Чего же хочет этот отказавшийся от предков человек? Стоит посмотреть. Думая об этом, Ильхам слегка улыбнулся и медленно вошел.

– А вы… – вопросительно посмотрел на него Майсум.

– Ильхам. Вы же о нем слышали… – ответил за Ильхама Кутлукжан.

– Да, Ильхам, верно. Хорошо. О-цинь ха-ла-шо! – на плохом русском подтвердил Майсум. – Я слышал. В прошлом году я приезжал сюда работать и от многих слышал о вас. – Майсум протянул руку, но Ильхам не обратил на нее внимания.

– Вы враждебно относитесь ко мне, потому что я выбрал гражданство Союза Советских Социалистических Республик? Это нехорошо, это недопустимо! Коммунисты являются интернационалистами; к тому же Советский Союз и Китай – дружественные государства. Да и вряд ли много в мире народов, которые так же близки, как татары и уйгуры.

– Вы – советский человек? – вдруг строго спросил Ильхам и сурово взглянул прямо в глаза Майсуму.

Майсум невольно опустил голову:

– Я… да.

– Вы – татарин?

– Я… да. – Майсум не сдавался.

– Тогда скажите, пожалуйста, на татарском: «Я – советский человек, а не китайский гражданин».

– Я… я… Что вы имеете в виду?! – Майсум выставил вперед руки, как бы сдерживая его напор.

Ильхам презрительно фыркнул.

– Я пойду приготовлю чего-нибудь! – Кутлукжан развернулся к двери.

– Нет, погодите. – Майсуму было страшновато оставаться один на один в комнате с Ильхамом. – Если есть вино, то налейте мне как гостю стаканчик. – Затем он повернулся к Ильхаму – Как вам будет угодно, но я пришел проститься, из дружеских чувств.

– Из дружеских чувств к кому? Причем тут интернационализм? Две китайские тыквы с одного китайского поля! Что это за спектакль?

Кутлукжан достал бутылку, налил стакан и, подавая его Майсуму, предостерег:

– Как хозяин я еще раз требую, чтобы в моем доме вы больше не говорили ни на какие другие темы, кроме прощания.

– Хорошо-хорошо! За здоровье! Пожелайте мне счастливого пути! Но помните: великая страна всегда ждет в свои объятья синьцзянских уйгуров.

Ильхам громко и резко рассмеялся, так что напугал Майсума, уже поднесшего стакан к губам. Ильхам, смеясь, указывал пальцем на Майсума:

– Эй, дружище, приятель! Вы о чем? Не надо так выпячивать грудь! Что вам нужно, в конце-то концов? Уезжаете – так уезжайте. Вы кто? Вы собираетесь от чьего имени говорить? Много выпили? Но мы-то не пили.

– Какой некультурный кашгарец… – Майсум поставил стакан на кошму и примирительно продолжал: – Да, конечно, я не могу говорить за Советский Союз; от имени великой страны Ленина говорит Никита Серге-… – говоря, он снова взялся за стакан.

Ильхам расхохотался:

– Ты о Хрущеве? А вы его видели? Ну и ступайте к нему!

– Вы смеете… да кто вы такой… – Майсум не мог сдержать себя, руки его задрожали, и содержимое стакана расплескивалось через край.

Я Ильхам, член Коммунистической партии Китая, руководимой Председателем Мао.

Услышав имя Председателя Мао, Майсум уронил стакан на кошму, и его содержимое разбежалось по войлоку жемчужинами капель.

– Вы – жалкие сарты! Вы дикие, невежественные кашгарцы! У вас нет легковых автомобилей, нет национального достоинства! Посмотрите, какие вы нищие!..

– Прошу покинуть мой дом! Вон отсюда! С этого дня я тебя больше не знаю! – закричал Кутлукжан.

Майсум поднялся, а Ильхам шагнул навстречу и сказал, глядя ему прямо в лицо:

– Тебе ли рассуждать о национальной гордости? Ты еще не выучился как следует говорить с русским акцентом! По-татарски ты говоришь хуже меня, а хочешь выдать себя за татарина. На кого вы похожи! И это новое имя – ну какой из тебя Максимов? Эх, Майсум, Майсум! Не будем теперь рассуждать, почему другие товарищи когда-то прибавляли к своим именам окончания на русский манер. Но ты – ты же сейчас решил надеть чужой наряд. Не уходи, дослушай меня! Ты же клоун, ты смешон! Боишься сам себе признаться, что ты – уйгур, а начинаешь говорить о национальной гордости! По твоему виду, речи сразу можно понять, что ты никакой не татарин. Будешь и дальше убеждать меня, что ты знаешь татарский язык? Ты столько лет прожил в Китае, пил чай, ел соль Китая, у тебя в Китае без счета родных и знакомых… Мы, уйгуры, только в Китае под руководством Председателя Мао получили уважение и достойное место, начали светлую, счастливую новую жизнь! Если действительно у тебя есть гражданство СССР, конечно, возвращайся туда, мы готовы проводить тебя. Если ты хочешь ехать, а в Советском Союзе готовы тебя встретить, – это твое дело. Но не надо устраивать представление, не строй из себя иностранца, хорошо, брат Майсум?

У покрасневшего Майсума даже уши горели; невнятно что-то бормоча, он попятился прочь. А Кутлукжан громко кричал ему вслед:

– Катись отсюда! Ни стыда у тебя, ни совести!

– Нет, погоди! – Ильхам шагнул к Май суму. – Ты еще говоришь об интернационализме, о дружбе Советского Союза и Китая. Ну ладно, надеюсь, ты там найдешь себе друзей. Но если вы и там будете пытаться важничать и выпячивать грудь, как сейчас – то не встретите и там от людей ничего кроме неприязни и отвращения! Придет день, и ты получишь по заслугам…

Майсум вытаращил глаза и вдруг выбежал во двор, как объевшаяся соленой рыбой кошка, – его рвало; потом он доковылял до ворот, распахнул их и пустился прочь так, словно кто-то гнался за ним.

Глава третья

Любовь по-русски в ИлиКто следил за Ульхан

– Ой! Начальник Ильхам! Ох, брат Ильхам… Вот никак не ждал такого, не думал даже, что ты придешь ко мне в дом. Я знаю, что ты вернулся, – на мельнице все новости услышишь. Думал ли я, что ты захочешь меня увидеть? Нет, по правде говоря, не думал. Кто захочет теперь прийти сюда, на берег реки, чтобы проведать русского, только что выпущенного из тюрьмы? Со мной до сих пор не решаются даже разговаривать, не здороваются за руку… Но нет, я ждал, что ты придешь. Ты ведь не как все, ты же член партии, ты – коммунист. Коммунисты хотят освободить всех людей, значит, у вас в сердце есть место для целого мира, для всей страны. У великого Китая есть Синьцзян, в Синьцзяне есть Или, а на берегу реки Или есть я – одинокий русский человек. Тебе есть до меня дело, и тебе не все равно, что со мной, правда?