Перестройка 2.0

Незнакомец не стал ходить вокруг да около и сразу пошел с козырей:

– Выпить хотите?

Я ответил быстро и честно:

– Хочу.

– Пойдем, – он указал на кафешку, – я угощаю.

– Ага, – кивнул я.

Что я, дурак что ли, такой шанс упускать? Понятно, что ему от меня что—то надо, никто задарма поить не будет, тем более, таких, как я. Он должен выпивать с ровней себе, а не с бомжом. И в этом тоже есть социальная справедливость. Но в данный момент вопросы социальной, как, собственно, и любой другой справедливости меня совершенно не волновали. По любому сначала нальет, а потом уже разговаривать будет. Мне только то и надо, сейчас главное – выпить. Там и голова лучше соображать начнет, эта липкая вата в мозгах, глядишь, развеется.

Мы подошли к столику в теньке и сели напротив друг друга. Прямо, стол переговоров! – промелькнуло в голове.

Подошедшей официантке мужик заказал две большие кружки черного крафтового живого пива, блюдо креветок и двести грамм водки.

– Есть будете что-нибудь? – спрашивает меня.

– Пока не хочу, а там посмотрим, – отвечаю нагло. А чего? Это же ему от меня что-то нужно!

– Тогда пока всё, – это он официантке. И тут же, без перерыва, обернувшись ко мне:

– Меня зовут Александр Валерьевич. Позвольте узнать ваше имя?

– Гоша Куба.

– Надо же! – прищурился новый знакомый. – А в паспорте как записано?

– Никак, нет у меня паспорта.

Он хмыкнул и улыбнулся:

– По крайней мере, чувство юмора еще не пропили. Ну, ладно, а мама с папой как назвали?

– Мама больше «сыночкой», папа мог порой и «балбесом».

Я поколебался, но всё же добавил:

– Егор я, Егор Николаевич.

– Ну, вот и познакомились, Егор Николаевич.

– Самое время выпить за знакомство, – делаю я большой намек, что пора бы уже заняться тем, зачем он меня позвал. Иначе, что это за разговор, в самом деле?

Он понимающе кивает, очень внимательно рассматривая меня. И взгляд этот мне кого-то очень сильно напоминает. Только вот кого, я так сразу и не соображу. Может, мы с ним были знакомы в прошлой жизни, потому и пригласил? Но зачем тогда имя спрашивал? Чтобы убедиться? Так-то оно так, во мне сейчас трудно узнать подающего надежды преподавателя, писавшего кандидатскую диссертацию по математике.

А тут и официантка подкатывает с кружками в одной руке и блюдом креветок в другой.

– Что ж, – он поднял свою кружку, – за знакомство!

Я молча присосался к своей. Мне пока не до вежливых тостов, надо погасить внутренний пожар. В общем, эту кружку я сделал зараз. После чего удовлетворенно откинулся на спинку стула и посмотрел на своего спасителя:

– Александр Валерьевич, сигареткой не угостите? – решил я завести светскую беседу.

– Не курю, но сейчас купим. Вы какие предпочитаете?

Я даже растерялся. Уже очень давно я предпочитаю любые, лишь бы, как говорится, дым шел.

– Ну, давайте «Честерфилд», что ли…, – вспомнил я свои давние пристрастия. Курить я начал поздно. Практически одновременно с тем, как начал пить. И поначалу, конечно, как и все, предпочитал известные марки.

Официантка, принесшая сигареты, строго предупредила:

– У нас курение запрещено!

– В курсе. – И уже Валерьичу, – я отойду, подымлю?

– Давай! – согласился он, не проявляя беспокойства о том, что я могу сбежать. А чего ему беспокоиться, спрашивается? Водка-то на столе! А она для меня самый надежный крючок – не сорвешься! Даже если скажут, что он тебя потом прирежет, я отвечу: может, потом и прирежет, а может, и нет, но сначала я выпью.

В общем, стою я, курю в сторонке и думаю. Пиво приятно разливается по телу и прочищает мозг, в котором постепенно появляются и другие мысли, не только о выпивке. Что же ему от меня все-таки надо? И не стоит ли мне все же, наплевав на водку, лучше потихоньку смыться отсюда? Вдруг, и правда прирежет? Может, он какой-нибудь маньяк, вообразивший себя санитаром, очищающим город от грязи. Задарма никто не угощает, это я на своей шкуре уже много раз испытал, и крепко усвоил. Но, с другой стороны, а что я теряю? А терять мне и правда, совершенно нечего. Жизнью я давно не дорожу, а больше у меня ничего и нет. Мелькнула мысль о Лёле, но тут же пропала. Лёля и сама о себе способна позаботиться. Да и неясно еще ничего, а водка – вон она, стоит и, между прочим, греется. Мысль о Лёле что-то тронула в мозгах, какая-то ниточка потянулась и… оборвалась.

В общем, жажда выпить победила. Докурил я, затоптал бычок, да и вернулся опять в кафешку, где ждал меня улыбающийся Александр Валерьевич.

* * *

– Вы пейте, – еще раз белозубо улыбнулся он, когда я уселся за стол, – я в это время крепкие напитки не употребляю.

Я в ответ тоже оскалил свои нечищеные и потянулся к столу. А что? Даже ещё и лучше, мне больше достанется! Короче, возражать и отнекиваться я не стал. Довольно твердой уже рукой налил себе стопарь и ловко опрокинул его в рот. Другая рука потянулась к блюду с креветками.

Когда вновь откинулся на стуле и поднял голову, опять поймал этот его изучающий взгляд. На этот раз память не подвела, прочистилась память от водочки-то! Я сразу вспомнил, кого мне этот взгляд напоминает. Вот, что водка животворящая делает! Да Лёлю же, ёлы-палы! Она точно так же меня порой рассматривает, как будто микроба какого-нибудь под микроскопом – с чисто научным интересом. Я поежился, но Валерьич вновь белозубо улыбнулся, и наваждение спало. Чего это я, действительно? Какая еще Лёля? Где бомжиха Лёля, а где это ухоженный, явно не бедный мужик.

– Может, всё-таки, что-то горячее заказать? – вновь поинтересовался мой благодетель.

– А что? Можно! – На этот раз я не стал отказываться, ибо аппетит потихоньку начал просыпаться.

Он подвинул ко мне меню:

– Выбирайте.

Я пробежался глазами по строкам и заказал себе плов с бараниной подошедшей официантке. Валерьич ничего заказывать себе не стал. Наверное, тоже по утрам не ест.

Пока не принесли мой заказ, я, не спрашивая, налил себе ещё стопарик и с удовольствием выпил. Да, давненько я такой водочки не пробовал! Это вам не та дрянь, что барыги по дешевке продают.

Далее, как и полагается, алкоголь, добравшись до мозга, нажал там какой-то переключатель, который обычно переводит меня из категории интровертов в категорию экстравертов. И меня тут же потянуло на общение.

– Ну, Александр Валерьевич, выкладывайте, что вам от меня нужно. Только не говорите, что вы поите меня исключительно из благородного чувства жалости. Всё равно не поверю.

– И не подумаю, – ответил он. – У меня к вам есть интересное предложение.

– Квартиры и вообще никакого имущества у меня нет, – сразу расставил я все точки над ё.

– Ну что вы, Егор Николаевич! Я не настолько плохо разбираюсь в людях, чтобы предположить у вас наличие квартиры, – ухмыльнулся он. – Мои интересы лежат совсем в другой области.

– В какой же? Надеюсь, вы нормальной ориентации?

Он непонимающе уставился на меня, нахмурив брови. Но тут, видно, дошло, и он захохотал до слез. Утираясь белым в синюю полоску платком, ответил:

– Ну, даже будь я голубым, поверьте, на вас в вашем сегодняшнем обличии, я бы вряд ли соблазнился.

Хотите, верьте, хотите – нет, но мне это почему-то показалось очень обидным. Вот, вроде бы, с чего? Но, однако же! Видимо, водка заиграла, а потому я грубо спросил:

– Чего тогда тебя от меня надо, мил-человек?

– Хм. Ну, скажем, я изучаю поведение человека, попавшего в экстремальные обстоятельства.

– Я-а-сн-о, ищете подопытного кролика? – протянул я, нелогично вновь перейдя с дерзкого «ты» на более неопределенное «вы».

– В некотором смысле, но точно не в том, в каком вы предполагаете.

– А в каком я предполагаю?

Он помолчал, изучая меня «лелиным» взглядом. А потом вдруг как ляпнет:

– Как вы думаете, Егор Николаевич, сколько вам осталось жить?

Странный вопрос, согласитесь. Однако водка гуляла, и я с вызовом ответил:

– Да сколько бы ни осталось, всё моё!

– Это понятно. Вот только осталось вам жить совсем немного. Если точнее, вы умрете этой ночью. Нет, нет! Не подумайте ничего такого. Вас никто не убьёт и вообще не причинит никакого вреда. Просто не выдержит сердце, – банальный инфаркт, – правда, обширный. Я вообще удивляюсь, как у вас сердце до сих пор не отказало. Да вы ведь и сами часто думаете о себе как о долгожителе среди вашего брата, правда?

Что-то кольнуло в груди. Тоже мне, Нострадамус выискался!

Дело в том, что я почему-то сразу ему поверил. Сам не понимаю, почему. Но было в его словах, его тоне, а особенно, в его глазах что-то такое, что исключало обман. Просто незачем ему было меня обманывать, он ведь, по его словам, изучал реакцию человека в экстремальных условиях. И я как раз идеально подходил на роль подопытного кролика. Странность была в другом. Он говорил о моей смерти как о чем-то, что уже практически свершилось и всем известно. Да, точно! – Как об общеизвестном и бесспорном факте. Это не передать словами, но на уровне ощущений очень чувствуется. Поэтому я даже не стал допытываться, откуда ему это известно. Ох, непростой мне человек попался!

На самом деле, как уже докладывал, я вовсе не боюсь смерти. Частенько даже зову её, особенно в часы тяжких похмельных мучений. Но одно дело думать об этом вообще, так сказать, чисто теоретически, и совсем другое – точно знать, что через несколько часов тебя не станет.

– Это точно? – спросил я севшим голосом.

– Абсолютно.

– А…, скажите, это будет очень больно?

– Не бойтесь, Егор Николаевич, вы умрете во сне так, как уже успели привыкнуть умирать.

– То есть?

– Ну, зарубит вас эта тварь опять. Только в этот раз по-настоящему. Будет больно – да, но недолго. Да не переживайте вы так, дело-то житейское – все умирают!

Меня словно мешком по голове ударили. Я ошарашенно уставился на него. О своих снах я вообще никому никогда не рассказывал! Или… все же рассказывал? Блин, эта лоскутная память уже давно ничего не гарантирует. Наверняка, сболтнул кому-то спьяну. Вот он обо мне и вызнал. Но зачем ему это?

Я потянулся к графину и вылил в стопку остатки водки. Чего там – смерть старого бомжа и правда, дело вполне себе житейское. Официантка принесла заказ и поставила передо мной тарелку с таким видом, будто ей пришлось нести заказ в общественный туалет. Но на реакцию людей на свой вид я давно внимания не обращаю. Я выпил и принялся за плов – механически отправляя в рот ложку за ложкой и не чувствуя вкуса.

Значит, сегодня ночью всё закончится. Я огляделся вокруг вдруг протрезвевшим взглядом, понимая, что вижу все это в последний раз. «Что ж, – совершенно спокойно и абсолютно трезво усмехнулся я про себя, – билет куплен, места распределены, поезд отправляется; пассажиров просят занять свои места, а провожающих покинуть вагон». А в моем случае, даже провожающих нет.

– На самом деле всё не так уж и плохо, – прозвучал тихий голос моего собеседника. Есть хороший шанс жить еще долго и, возможно, счастливо. Кто знает? – Пожал он плечами. – Всё будет зависеть от вас.

– Что? – очнулся я от своих мыслей.

– Я говорю, – Александр Валерьевич склонился ко мне, – всё зависит от вас. Есть шанс. Нужно лишь захотеть воспользоваться им.

– Какой шанс?

– Шанс на новую жизнь.

– Объясните! – потребовал я, ощущая, что трезв как стеклышко, но, вот странно, не страдая от этого. Ясность в голове, такое давно забытое ощущение, была приятна сама по себе, но я почти не обращал внимания на сию вопиющую странность. Не до того было.

– Ну, что же, давайте попробуем. Но сначала ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Есть что-то такое, о чем вы жалеете больше всего, что хотели бы изменить? Если бы, конечно, такая возможность представилась?

Я крепко задумался, отчего-то понимая, что это не праздный вопрос, а, наоборот, очень важный. Вопрос, от ответа на который зависит многое. Даже не так: ответ, от которого зависит всё. По крайней мере, для меня лично.

Итак, что бы я хотел поменять? Вернуть семью? Может быть, хотя уже не факт. Да ведь это и не выход. Если всё остальное останется, как было, конец будет тот же. К тому же, если совсем честно, бывшую жену я не люблю давно. Как мы говорили в детстве: прошла любовь, завяли помидоры, сандалии жмут и нам не по пути. Другое дело – дочь. Хотя и здесь всё сложно. Первые годы разлуки с ребенком были для меня настоящей пыткой. Скучал по ней страшно, мучительно. Порой выть по ночам хотелось. Она была как бы частью меня, которую из меня калеными шпицами вырвали без всякого наркоза.

Но шли годы и чувства слабели. Я на собственном опыте все больше убеждался, что время – лучшее лекарство от любви и разлуки. Память о прошлом постепенно вытесняется потоком новых событий, радостей, проблем и переживаний. И прошлое – нет, не уходит, но как бы тускнеет, выцветает. Дочь выросла и уже не было больше того смешного карапуза, которого я когда-то боготворил. Вместо нее был незнакомый мне человек, который вырос без меня. Умом я понимал и принимал, что это мой ребенок, признавал свою ответственность за нее и т.д. А вот чувства слабели, и всё чаще я ловил себя на том, что редко даже вспоминаю о ней. Слишком много лет прошло, слишком сильно мы оба изменились. И важно здесь именно то, что изменились именно мы оба: и я и она. Возможно, звучит не очень красиво, но такова суровая проза жизни. Да, к тому же, я уверен, что и она тоже не испытывает ко мне больших дочерних чувств, с чего бы вдруг?

Мысль о семье потянула за собой поток воспоминаний. Окончание ВУЗа, надежды, любовь, свадьба. Рождение дочери, радость в доме, счастливое лицо жены. Как ни странно, но любимая работа. Мне нравилось преподавать свой предмет этим оболтусам. Хотя техникум в СССР – это было достаточно почетно, двоечники и троечники туда попадали редко. Тем была прямая дорога в ГПТУ4, которое все расшифровывали как «Господи, помоги тупому устроиться». А быть преподавателем в техникуме в то время – это вам не учитель средней школы! Это статус! Особенно в многочисленных маленьких городках, не имевших собственных ВУЗов.

А еще я писал диссертацию, и мой куратор хвалил меня! Могла бы вполне получиться карьера, кафедра в университете, например, если бы… и здесь я нахмурился. Точно! – Если бы не Перестройка и не развал СССР. Именно с этого всё началось. Именно это стало началом краха всей жизни подающего надежды молодого преподавателя математики. Я не смог подстроиться к новой жизни, не смог найти себя в ней. Всё остальное просто следствие. И, наверное, не смогу, если даже попробовать еще раз. Ну, не моя это жизнь, не к тому нас готовили в детстве, в детском садике, в школе, в институте. Я раньше думал, что хочу такой жизни. Я стремился к ней, ждал ее наступления. Радовался вместе со всеми свободе, демократии, капитализму. Потом оказалось, что я не смог всему этому соответствовать.

Нет, вы не подумайте, я вовсе не отношу себя к фанатам СССР. Упаси Бог! Мне было двадцать семь лет, когда страна развалилась и, в отличие от некоторых представителей современной молодежи, прославляющей советскую империю, никогда ее даже не видя, я ту жизнь помню очень хорошо: сплошной дефицит всего и вся. Крах СССР, в том виде, в каком он пришел к началу восьмидесятых годов двадцатого века, был, вероятно, неизбежен. Общие настроения того времени хорошо выразил Виктор Цой в одной из своих знаменитых песен: «Перемен, мы ждем перемен!». И мы действительно все ждали перемен. Мы все хотели, чтобы жизнь была как на Западе, хотя и видели эту жизнь только в кино. Но она казалось нам почти раем, мы все стремились к ней. Потому, собственно, СССР и распался – ни у кого не было желания сохранить его. Даже у тех, в чью обязанность эта охрана вменялось.

Проблема в том, что тех перемен, которые обрушились на головы простого народа, не ждал никто. И никто не был к ним готов. Вот, если бы это как-то…, смягчить, что ли…, как-то по-другому всё чтобы прошло – вот это было бы просто замечательно!

Что же, зато понятно, что я хотел бы изменить.

– Я вижу, вы определились, – донесся до меня голос моего знакомого незнакомца.

– Да, – твердо ответил я, – я хотел бы изменить историю своей страны.

– А конкретнее?

– Конкретнее так, чтобы не было в нашей стране «лихих девяностых».

– В смысле – сохранить СССР?

– Нет, нечего там уже было сохранять. Я хочу, чтобы Перестройка и переход к капитализму прошли в самом щадящем для народа режиме. Чтобы меньше было безработных, бездомных, нищих. Чтобы обнаглевшие чиновники и западные концессионеры не обворовывали государство, а если кто и становился богатым, то честно, а не на грабеже простых людей и не на распродаже народной собственности. Чтобы бандиты сидели по углам, боясь милиции, а не стали хозяевами жизни.

Александр Валерьевич заразительно захохотал и долго смеялся, утирая выступившие слезы белым в тонкую голубую клетку платком. Отсмеявшись, он коротко сказал «Извините!» и надолго задумался. Я в это время успел доесть плов.

– Да, не ожидал я в образе опустившего бомжа встретить такого идеалиста-утописта! Простите великодушно! Но, я смотрю, вы так и остались романтиком. Впрочем, странно было бы ждать от вас иного.

Мой собеседник надолго задумался, откинувшись на спинку стула и глядя куда-то вдаль.

– Что ж, это может получиться забавным, – наконец поднял он голову и посмотрел на меня. – Пожалуй, я даже предоставлю вам несколько дополнительных бонусов. Без них у вас точно ничего не выйдет, что совершенно понятно. Не может обычный человек в одиночку ничего изменить. Обладай он хоть какими знаниями – не может и всё! Будь он хоть супер героем – все бесполезно. А с моими бонусами – чем черт не шутит! К тому же, это и правда может выйти очень забавным! – еще раз хохотнул он.

– О чём вы? Какие бонусы? Я ничего не понимаю.

– Это не страшно. Поймете в своё время. А сейчас ответьте мне четко и ясно: готовы ли вы вернуться на тридцать шесть лет назад, в 1984 год, и попробовать немного изменить мир в одной шестой его части?

И опять, без всяких вопросов для меня было отчего-то точно понятно, что это не шутка, не розыгрыш, не скрытая камера.

– Кто вы? – спросил я.

– А какая тебе разница? – неожиданно перешел на «ты» Александр Валерьевич. – Итак, ответ?

– Я готов.

Он еще раз внимательно посмотрел мне в глаза, кивнул какой-то своей мысли, и поманил меня пальцем. Я, как под гипнозом, наклонился к нему над столом, и он плотно прижал большой палец своей правой руки к моему лбу. Что-то щелкнуло в голове, и весь мир провалился во тьму.

* * *

Очнувшись, я с удивлением открыл глаза. Сижу в той же кафешке, за тем же столом, но уже один. Огляделся, и нигде не увидел странного человека, назвавшегося Александром Валерьевичем. Человека? Хм. Это тоже вопрос, кстати.

Передо мной на столе стояла бутылка водки, кружка черного живого крафтового пива, тарелка креветок и полная миска с пловом. А рядом, придавленная фужером, лежала купюра, номиналом в пять тысяч рублей.

Я опять оглянулся. Официантки нигде не было видно. Я одним длинным глотком выпил пиво, потом достал из кармана потертый, но еще крепкий пакет с надежными ручками и быстро переложил в него все со стола. Еще раз, воровато оглянувшись, я схватил купюру и бочком, бочком рванул за угол, где и припустил в полную силу. Перебежал улицу, нырнул в подворотню и, пробежав еще метров двести, перешел на спокойный шаг. Погони не было.

Я улыбнулся, сегодня у нас с Лёлей будет шикарный ужин! Разговор с тем мужиком полностью выветрился из головы. Кажется, он там плакался о том, что его жена бросила. Ну, что ж, у всех свои проблемы. Зато я сегодня буду сыт, пьян и, как говорится, нос в табаке!

* * *

Лёля проснулась утром, села на сваленном грязном тряпье, заменявшем им постель, и зажгла свечу. После этого повернулась и спокойным долгим взглядом посмотрела на лежащего рядом Гошу Кубу. Без всяких сомнений, он был мертв. Она кивнула головой и вдруг улыбнулась.

Если бы кто-то мог видеть это со стороны, то он, пожалуй, на всю жизнь запомнил всё, произошедшее дальше. Фигура бомжихи Лёли стала постепенно таять и терять очертания. Потом вдруг, на секунду, вместо Лёли возник какой-то мужик, в котором Гоша Куба, будь он жив и в сознании, несомненно, узнал бы Александра Валерьевича. Но зрителей не было. Образ моргнул, вместо него появилась красивая молодая девушка, отдаленно похожая на Лелю, и вдруг растаяла в воздухе, как и не бывало.

Лишь огрызок свечи какое-то время освещал пустой подвал и сваленную в углу кучу тряпья. Потом вдруг всё как-то сразу и одновременно вспыхнуло и загорелось. Подвал заполнился дымом…

Где-то, через час, приехавшие по вызову пожарные нашли в подвале обгоревший до полной неузнаваемости труп мужчины. Один мужской труп.

Глава II

Июнь 1984 года.

Я вновь пробираюсь по сумрачному осеннему лесу. Одежда промокла насквозь и прилипла к телу. Вода течет по лицу с облепивших голову волос. Мне по-прежнему страшно, но ужас больше не сковывает моих движений. Я внимателен и осторожен. Я ищу эту тварь. Теперь я охотник. В руках у меня мой старый АК-74, с которым я прошел весь Афган. Ну, где же ты, тварь? Давай, посмотрим, как ты будешь чувствовать себя под стволом автомата, скорострельность которого шестьсот выстрелов в минуту? Это покруче топора будет, как ты думаешь?

Конечно, такими мыслями, я больше сам себя успокаиваю и настраиваю. Поскольку, если я не убью тварь, то она убьёт меня. Так что, пора с этим покончить. Точно так же, как пора покончить с прошлой жизнью. Пришло время, настал час, теперь всё будет иначе. А с неба все моросит и моросит эта слякоть, но холода я не чувствую. Наоборот, жар во всем теле. Хочется пить. Я поднимаю голову, открываю рот и пытаюсь поймать падающие с неба и с деревьев капли.

Движение справа. Я резко разворачиваюсь и приседаю, выставив автомат вперед. Никого. Боковым зрением замечаю движение слева и сзади. Резко падаю вниз с разворотом – лицом вверх. Господи, как же гнусно выглядит эта мразь, воистину, порождение кошмара! И быстрая, как… не знаю, с кем сравнить, но нечеловечески быстрая. Будто в замедленной сьемке я наблюдаю за тем, как топор летит мне прямо в грудь и я, еще даже не коснувшись спиной земли, начинаю стрелять. Вижу, как пули впиваются в тело и в морду твари, она ревет, но лезвие топора уже входит в мою грудь. Проваливаясь в темноту, успеваю заметить, что падает и тварь. И в этот момент раздается сухой щелчок – магазин пуст. Убил я ее или нет? И не проверить ведь! Ударяюсь спиной о землю, боль и…

* * *

И я просыпаюсь. Первое, что ощущаю, даже не успев открыть глаза, это солнечный свет, пробивающийся сквозь веки. Я вырубился где-то на улице? Такое вполне возможно и не раз бывало. Благо сейчас лето и ночи теплые.

Открываю глаза. Большая комната, залитая светом, льющимся через огромное открытое окно. Десяток кроватей, на которых спят люди. Я лежу на той, что у окна. Приподнимаюсь и осматриваю всё вокруг. Подо мной белая простыня! Нет, не белоснежная, просто белая и к тому же, сильно застиранная. Но это кровать, я на ней лежу, а под головой подушка! И простыня сверху накрывает тело. Судя по всему, раннее утро, поскольку люди на других кроватях еще спят. Что-то мне это напоминает, что-то глубоко внутри подсказывает, что все это я уже где-то когда-то видел. Пытаюсь поймать воспоминание, но мысль ускользает.

Присмотревшись, обнаружил с краю простыни, которой укрываюсь, какое-то пятно. Я подтянул его ближе к глазам, точно – штамп. Читаю выцветшие буквы: «340-й общевойсковой госпиталь ВС СССР». Что?!

И тут как прорвало, воспоминания нахлынули волной, посыпались лавиной. Я вспомнил, где я это видел. И когда. 1984 год, Ташкент, общевойсковой госпиталь – точно, триста сороковой! Я туда попал после ранения тогда, перед самым дембелем.

Я откинул простыню и уставился на свежий красный шрам на груди. Последний раз я видел его старым, белым, расплывшимся. Потом перевел взгляд ниже, на синие «семейные» трусы, каких я не носил с армии. А тело… оно… совсем не похоже на тело престарелого бомжа. Скорее, это тело молодого парня.

И тут в памяти всплывает улыбка моего вчерашнего незнакомца, как его? – Александра Валерьевича, точно! В ушах звучит его голос: «Ответьте мне четко и ясно: готовы ли вы вернуться на тридцать шесть лет назад, в 1984 год, и попробовать изменить мир в одной шестой его части?». И мой собственный ответ: «Я готов». Он еще коснулся пальцем моего лба после этого, и я на какое-то время вырубился и не видел, как он ушел. Но как я мог это забыть? И… это что, не шутка была, не пьяный разговор? Я откинулся на подушку, зажмурился изо всех сил, полежал так какое-то время и вновь открыл глаза. Вокруг ничего не изменилось. Щипать я себя не стал, какой в этом смысл? Я и так понимал, что все реально, потому что запахи здесь совсем другие, не те, что в нашем подвале. Так, необходимо срочно проверить.