Парень, который был.....

Я вышла со школы без Лин и Дайдзо. У них была философия, и я решила пойти домой одна. В городе стояла теплая и солнечная погода. Она оставалась такой последнюю неделю, и от этого было даже приятно. За территорией школы стоял человек. Он словно ждал кого-то. Мне все же нужно было выйти, поэтому я просто шла и шла, смотря на него, пока не узнала знакомый силуэт и ту самую кожаную куртку. С его губ вылетал дым, а на спине у него был большой рюкзак. Когда он меня заметил, то потушил сигарету об школьный, кирпичный забор и бросил ее на землю. В момент, когда я подошла, она уже потухла.

Мы ничего не сказали друг другу, лишь пересеклись взглядами.

– Пройдемся? – спросил Дэрил своим фирменным тоном. На лице он выразил слабую улыбку. Я лишь кивнула, вздохнув, и мы пошли в сторону моего дома, прямо по тротуару.

– Хотел сказать… – начал он медленно. От него до сих пор несло никотином, и я старалась держаться на расстоянии, – спасибо за то, что была на похоронах.

– Это ради Дилана, – тут же отрезала я. Он фыркнул.

– Знаю. Постарайся присматривать за ним иногда. Хорошо? – сказал Дэрил, поворачивая голову ко мне. Я взглянула на него, и увидела в глазах мольбу. Словно завтра могли снести все кладбище, а я была та, кто мог бы это остановить. Я ему еще раз кивнула.

– Я уезжаю. У нашей группы тур, и я не знаю, когда смогу вернуться. Поэтому прошу тебя иногда смотреть за ним.

– Хорошо, Дэрил. Я постараюсь.

– Спасибо. Я рад, что последние часы жизни он провел с тобой.

Следующие минуты нашей ходьбы проходили в тишине. Меня это немного беспокоило и казалось, словно Дэрил хотел многое сказать, но не мог. Это был последний шанс. Мы остановились у перекрестка, и здесь наши пути должны были разойтись.

– В последний раз, мне бы хотелось уточнить… Это ведь ты все это время пытался затащить меня в больницу всеми способами, чтобы я смогла увидеть Дилана? – спросила я, смотря ему в глаза, надеясь на то, что так он сможет сказать правду. Он громко вздохнул и ответил мне взглядом.

– Да.

– То есть, за несколько часов до того, как Лин попала в больницу, она была с тобой?

– Да.

– Что ты с ней сделал? – спросила я твердо, все еще не отводя взгляда.

– Ничего. Лишь подмешал кое-что в ее кофе, чтобы она отключилась на какое-то время, и я смог отвезти ее в больницу, где ее смогли бы обследовать, и ты бы прибежала туда за ней.

– Как ты объяснишь ссадины и ушибы?

– Здесь, как раз-таки, все пошло не по плану. Я думал снотворное подействует сразу, но Лин была абсолютно бодрой и здоровой. Она все болтала без умолку, и я слушал ее, водя по всему городу. Когда мы спускались по извилистой дороге на Ломбард-стрит, она шла впереди. В этот-то и момент снотворное сработало, и она упала с лестницы, приземлившись прямо в кусты. Катилась она не долго, потому что мы не были на самом верху. Почти в самом низу. Прохожие взбунтовались, и сами вызвали скорую.

– И ты просто ушел? – спросила я, пребывая в подступающем гневе.

– Я не знал, что буду объяснять докторам.

– Придурок! Таким же способом Лин могла переходить дорогу, упасть, и ее бы сбила машина! – повысила я голос.

– Извини! Хорошо? Я должен был как-то тебя предупредить о нем. Так бы ты мне не поверила.

На его ответ я лишь промолчала, все еще гневно окидывая его взглядом.

– А что с той машиной? – спросила я спустя несколько секунд.

– Машиной? – С той, которую ты угнал. И на которой я разбилась.

– Не беспокойся. Я взял все на себя.

Я не знала, что он подразумевал под этим ответом, но очередным вопросом задаваться не стала. Я смотрела на него и думала о Дилане. Они были так похожи, но в то же время так различимы. Мне бы хотелось в последний раз запомнить эти черты лица прежде, чем они начнут пропадать в моей памяти. Он тяжело вздохнул и снова взглянул в глаза. Сейчас его взгляд выражал неподдельную доброту и теплоту. Мне стало чуть-чуть легче от этого.

– Береги себя, Эллизабет. Когда-нибудь может еще встретимся, – сказал он и достал что-то из своей куртки. Это был диск. Просто белый диск. Он протянул его мне, и я взяла его из руки, рассматривая надписи на коробочке. – Это… – начал он, – это песни, которые я писал в последние месяцы. Не буду говорить, о чем они, просто дарю их тебе. Пусть они будут у тебя.

– Спасибо, – ответила я, все еще разглядывая песни.

– Прощай, – сказал он и простоя еще немного в ожидании моего ответа, он ушел. Свернул направо и ушел вдоль тротуара. Я смотрела ему вслед до тех пор, пока он окончательно не скрылся за группами людей. Его коричневая кожаная куртка навсегда останется в моей памяти. Прощай, Дэрил Кэмпбэлл.

Я вернулась домой к пяти часам. Мама еще не вернулась, и я быстро поднялась в свою комнату. Диск с песнями остался лежать на столе, пока я не взяла мамин магнитофон к себе в комнату. Я не знала, что будет на нем записано. Песни или нет. Прощальные слова? А может там Дилан что-то мне передал? Я немного напряглась от любопытства и тут же вложила диск в магнитофон, преждевременно усевшись на кровать. Повысив громкость, я пыталась слушать лишь магнитофон. Оттуда послышался усталый голос Дэрила.

«Дэрил Кэмпбэлл. Данный альбом посвящается моей семье… которой уже нет со мной. Дилан, отец и мама. Я люблю вас.»

Я проснулась от того, что в дверь позвонили. Магнитофон уже замолчал и оттуда уже не доносились песни Дэрила. Я прослушала их все и уснула. Я снова плакала. В его песнях пелось об одиноком мужчине. Он пел об одиноком океане и космосе. Он пел о том, насколько больно иметь ничего за собой. Не иметь места, куда можно вернуться в любой момент. Не иметь тех, кто принимает тебя со всей болью и грехами, которые ты несешь за собой. Я словно впала в транс и слушала их, пока они не закончились, а затем уснула. Наконец, я выключила магнитофон и потянулась. Голова разболелась, а во рту пересохло. Я посмотрела в зеркало, и немного уложила взъерошенные волосы. На мне все еще была одежда, в которой я была в школе. Потребность воды была все же больше, поэтому я тут же пошла вниз. Спускаясь по лестнице, я слышала, как мама с кем-то разговаривала. Человек, говоривший с ней, отвечал негромко, даже тихо, поэтому я не смогла распознать его голос. Когда я окончательно спустилась и вышла в коридор, то увидела, что на пороге стоял совсем не чужой человек. Родной. Алан. Я встала посередине коридора, и мы просто глядели друг на друга. Мама стояла спиной ко мне, и все еще что-то спрашивала у Алана. Он, конечно же, уже не слушал ее. Я медленно подняла руку, словно хотела ему помахать рукой, но тут же сжала ладонь. Он нежно улыбнулся, и в этот момент мама замолчала, и повернулась ко мне. Лицо у нее было удивленное.

– Я думала, ты еще не вернулась! – воскликнула она.

– Я пришла в пять и задремала, – сказала я, не отводя взгляда от Алана.

– А, – просто ответила она, и как-то по-своему улыбнулась, – Хорошо. Тогда я пошла на кухню. Нужно ужин приготовить.

Думаю, сегодня Алан скажет, останется ли он в Сан-Франциско или уедет в Нью- Йорк навсегда. Коленки странно задрожали.

– Алан, не останешься ли ты с нами на ужин? – спросила она, останавливаясь на полпути в кухню.

– Нет, спасибо, Миссис Холмс.

И мама удалилась. В коридоре остались только мы. Нас поглотила тишина. Мы просто стояли и глядели друг на друга, словно виделись в последний раз. От этой мысли скрутило живот. Я прошла вдоль коридора и взялась за пальто.

– Мы ненадолго, – сказал он. Эти слова словно были прощальными. Я быстро надела пальто и, сказав маме что ухожу, вышла из дома вместе с Аланом.

Мы прошлись по ближайшим районам Сан-Франциско. Шли мы в тишине, изредка смотря друг на друга. Думаю, это из-за того, что никто не знал, что сказать или как начать разговор. Мы не виделись неделю. Не знали, что между нами происходило. Было сложней, чем казалось. Первым стал говорить он.

– Даже не представляешь, как я рад тебя видеть.

– Я тоже.

– Все хорошо?

– Не знаю. Мне сложно сказать. Но сейчас мне хорошо, – ответила я, улыбнувшись. Мы подошли к перекрестку, и я уже была готова переходить дорогу, но Алан потянул меня за руку и остановил. Я озадаченно на него взглянула, и он указал мне на светофор. Он горел красным.

– Куда ты так постоянно торопишься, Лиз? – спросил он, словно шутя. Хотя говорил он обеспокоено. Это он меня спас в тот день, когда на меня не налетело, разгоняющееся авто.

– Я… Не знаю. Мне слишком тревожно, – ответила я, отходя от дороги. Он вздохнул и крепко взял меня за руку. Теплая рука нежно гладила мою и стала приятно согревать. Я улыбнулась в ответ.

Наконец мы дошли до пляжа. Снова. Теперь людей здесь было больше, отчего и атмосфера стала теплее, чем прежде. Мы прошлись к середине, все еще держась за руки. Даже такой жест перед обществом заставлял меня каждый раз напрягаться.

– Прежде, чем ты что-то скажешь, дай мне сделать это, – сказала я и крепко обняла его. Словно обнимала в последний раз. Он обнимал меня в ответ, и мы простояли так достаточно долго, чтобы даже согреть друг друга. На глазах у меня выступили слезы. Когда мы отстранились, я вытерла эти слезы и пристально взглянула на него.

– Скажи мне, что ты не уезжаешь навсегда.

Он посмотрел на меня, и я не могла уловить в его взгляде ничего. Не знала, что ожидать. Это меня пугало. Он молчал. А когда произнес, то произнес это с грустной улыбкой. Я заплакала.

– Я останусь. – ответил он. Заплакала я оттого, что тревожность пропала, и я могла спокойно обо всем думать. Отчего же ему было так грустно? Алан провел пальцами по моей щеке, стирая слезы.

– Я так рада, – сказала я, улыбаясь.

– Знаю, – улыбнулся он в ответ.

– Тогда почему ты не рад? – спросила я более серьезно. Улыбка ушла с его лица, и он отвел взгляд. Я взяла его за руку, словно протягивала маленький круг поддержки и доверия. Кому еще во всем мире он мог доверять?

– Мама сама уезжает в Нью-Йорк. Без нас с отцом. – от его слов мне словно стало еще легче. Возможно потому, что к его маме у меня были смутные надежды. Но я все же чувствовала себя ужасно за то, что думала так.

– У меня был выбор: остаться с отцом или мамой. Я выбрал тебя. Если бы не ты, мне было бы плевать с кем ехать. Я бы наверно выбрал город и уехал бы с ней. Правда, сейчас уже не важно, какой город. Я лишь… Желаю тебя.

– Твоя мама окончательно приняла решение? А что будет с твоим папой? – спросила я.

– Да, она уже купила билеты и арендовала студию. Я не знаю, что с ними будет. Или что будет со мной, по крайней мере. Не думаю, что она надолго. Если она мать, то не оставит все так ради картин.

Я снова обняла его в ответ, и сейчас мне вправду захотелось сберечь его от всего плохого.

– Спасибо. – сказал он, и мы стояли так еще пару минут, а затем ушли, все еще держась за руки. Сейчас я была счастлива. Безумно счастлива. Мне хотелось засиять и расцеловать Алана. Надеюсь, с ним все будет хорошо.

– Никаких новостей от Алана? – спросила Лин. Шесть глаз были устремлены на меня. Я не рассказывала никому из них, какие отношения состоят у нас с Аланом. Даже Лин. Было бы довольно много шумихи по этому поводу. К тому же, Алан не хотел, чтобы я кому-либо распространялась об этом. Поэтому я молчала. В их глазах мы были теми же лучшими друзьями.

– Нет, – ответила я, помотав головой. Я опустила глаза, чтобы они не видели, что я лгу. Мне просто не хотелось распространять все те слова, что Алан мне когда-либо говорил. Словно они были предназначены лишь для одной меня. Даже для ушей близких друзей они были слишком личными.

– Теперь я беспокоюсь за него, – вздохнула Лин. Я покосилась на нее.

– До сих пор испытываешь к нему чувства? – улыбнулась я. Она толкнула меня за плечо.

– Лиз! Никто кроме тебя не знал об этом! – буркнула она. Я начала смеяться, и она разозлилась еще больше.

– Лин, это ведь… Было довольно очевидно, – отметила Дайдзо, улыбаясь во все зубы.

В последнее время, я стала видеть в ней прежнюю Дайдзо. Она стала чаще смеяться, улыбаться, говорить. Вся ее скрытность и пассивность были из-за ее отца. После него она перестала доверять кому-либо, поэтому ей пришлось скрываться от общества таким образом. Скрывать все эмоции. Грусти, радости и печали. Ее это не устраивало, но она пыталась жить с этим, чтобы не подвергнуться еще одному удару. Она не хотела снова быть несчастной. Теперь она стала такой, какой ей нравилось быть. Той, кем она была. Той самой Дайдзо. Моей лучшей и дорогой подругой.

– С каких это пор ты говоришь мысли вслух? – отозвалась Лин и Дайдзо в ее ответ лишь засмеялась. Лин покраснела и выглядела довольно смешно и мило. В этом мире ничто и никто бы не сломил ее. Она само воплощение силы и женственности в одном. Ее личность, характер, доброта, целеустремленность создают ураган, который поразит любого. Не знаю, что тогда, в пятилетнем возрасте, нас связало, но с тех пор мы неразлучны. Я даже не могу представить свою жизнь без этого замечательного и родного человека.

– К вашему сведению, – начала она, – мне нравится кое-кто другой, – с фирменной улыбкой она смахнула рукой волосы и ждала нашей реакции и вопросов. В этом была вся Лин.

– И кто же это? – спросила я, положив локоть на колено, а на ладонь голову в ожидании длинного разговора о каком-нибудь светловолосом парне с миндальными глазами и оливковой кожей.

– Похоже, мне здесь делать нечего, – сказал Нат, и поднялся с травы, положив руку на плечо Дайдзо. Она положила свою руку поверх его.

– Куда ты? – спросила она.

– У меня еще литература. Я встречу тебя позже. Пока, – последние слова он сказал нам всем и удалился после того, как мы помахали ему руками. Дайдзо еще смотрела ему вслед, а потом принялась слушать рассказ Лин. Испытывала ли Дайдзо чувства к нему? Даже если так, эта мысль меня расстраивает. Я внимательно смотрю на нее, и вижу, что она о чем-то размышляет. А когда она встречается со мной взглядом, то ярко улыбается и я улыбаюсь ей в ответ. Дальше, мы продолжали слушать о парне, внешности которого, я не угадала. На самом деле это был голубоглазый брюнет из другой школы, которого звали Сэт. На секунду я взволновалась, но потом успокоилась. Дилан остался лишь в моей памяти и в моем сердце. Больше его нигде нет. Больше не стоит волноваться.

После школы я повернула на улицу Пасифик-Хайтс. Прошла мимо зеленого парка с детской площадкой; мимо всех кофейнь, итальянских кафе, богатых бутиков и наконец, среди всех светлых домов я нашла тот самый дом, который отличался всем. Я всегда любила ходить по этому району. Было в нем что-то прекрасное и одновременно обычное. А может это люди? Хотя все в Сан-Франциско добры и гостеприимны. Наверно сама улица на меня так действует.

Возле дома Алана было не так тихо, как это бывало раньше. Большая деревянная дверь была открыта, и оттуда выходил незнакомый мне человек в черном костюме с большим белым чемоданом и маленьким коричневым. Он вышел со двора и направился назад черной машины, где отворил багажник и вложил в него весь багаж. За этим мужчиной вышла миссис Хольтз. На ней было строгое, черное платье, поверх которого, она надела длинное серое пальто. Волосы у нее были уложены в высокий хвост, и в руках она несла сумку. Она спешила. Стоя у порога дома, она крепко обняла мистера Хольтза, который выглядел грустным. Они о чем-то говорили и головы у них постоянно оборачивались в окно Алана. Его не было с ними внизу. Он не собирался прощаться с ней. Миссис Хольтз поспешила в машину, а Николас все еще стоял там. В окне на самом верху я видела Алана. На его лице отразилось разочарование, перемешанное с грустью.

Я встретилась глазами с миссис Холтз и надеялась на то, что она меня не узнает. Но она лишь улыбнулась в спешке и произнесла:

– Добрый день, Эллизабет. Если ты к Алану, то он дома, – имя своего сына она произнесла запнувшись. Это было то ли от грусти, то ли от спешки. Но когда она снова подняла на меня взгляд, то я увидела, как в ее глазах блеснули слезы. Она была отвергнута собственным сыном из-за своего выбора. Не думаю, что она себя простит.

– Вы надолго? – спросила я ее. Думаю, такого вопроса она не ожидала, поэтому удивленно покосилась на меня.

– Я… – начала она, – Не знаю. Надеюсь, что нет.

– Удачной поездки, миссис Хольтз, – сказала я и зашла во двор. Когда я уходила, то увидела в ее глазах страх. Страх быть отвергнутой собственной семьей. Правда, даже этот страх не заставил ее передумать. Я все же надеюсь, что она вернется как можно скорее. Алану нужна мама, даже если она была не слишком внимательна и заботлива в последнее время.

Мы лежали на кровати. Просто лежали и согревали друг друга объятиями. Рассказывали о том, как провели день или что ели на завтрак. Смотрели в окно, любуясь облаками, и ловили руками лучи солнца. Такие мелочи делали меня в несколько тысяч раз счастливее и беззаботнее. Мне хотелось проводить так каждый день с ним на протяжении вечности. Просто вечность беззаботной любви. Просто любви. Больше ничего.

– Она вернется, Алан, – говорю я, играя с его пуговицей на рубашке.

– Знаю. Просто… – он осекся.

– Просто что?

– Как можно называть себя матерью после такого? Она редко бывала со мной, и отец тоже. По крайней мере, он не хотел уехать и оставить свою семью ради картин.

В ответ я лишь прижалась крепче к нему. Я чувствовала, его тяжелое дыхание на макушке, и монотонный стук сердца под своей ладонью.

– Она любит тебя. Любовь заставит ее вернуться, – произнесла я.

– Я не нуждаюсь в ее любви так сильно, как…, – ответил он и приподнял мой подбородок к своему лицу. Зеленые глаза стали медленно меня гипнотизировать и смотрели они на меня с доверием, решимостью и любовью. В них можно было спрятаться и оставаться там в безопасности, – … в твоей.

Он нежно накрыл меня поцелуем, а я все еще продолжала заглядывать в его глаза, пока они не закрылись с моими. В своей жизни я повидала лишь две пары прекрасных глаз. Они очаровали меня с первого же взгляда. Первые были голубые и глубокие, как океан. А вторые ярко зеленые и прекрасные, как изумруд.

Он медленно отстранился и тихо прошептал:

– Я люблю тебя, Лиз.

Мне казалось, я слышала эти слова впервые. Хотя на самом деле, я слышала их всегда. Просто никогда этого не замечала. Эти слова прятались за каждым вздохом, новой улыбкой, тревогой, прикосновением и взглядом. На слух они были еще приятнее.

– Я люблю тебя.

Эпилог

Дорогая Эллизабет. Моя милая Эллизабет…

И вот я снова падаю в темноту, но теперь ты со мной. Я чувствую твои руки. Они такие теплые и так крепко держат меня, что я уже не боюсь падать. Я так рад. Так рад, что я не задыхаюсь в агонии и не переживаю этот кошмар заново. Ты вдыхаешь в меня жизнь, и мне так хочется уцепиться за нее, но я не хочу принести тебе еще больше проблем и тревог. Поэтому я ухожу. Я ухожу, но не пропадаю навсегда. Я все еще здесь. Я слушал твое письмо. Там, на кладбище я видел, как ты плакала. Слышал, как ты со слезами читала эти строки ради меня. Ты так любила меня, что была готова умереть. Поэтому я не позволил тебе уйти со мной. Я бы просто погубил тебя. Здесь одиноко. Здесь никого нет. Лишь я. Но здесь так же прекрасно, как его описывают. Я часто любуюсь этой красотой. Так я провожу все свое бесконечное время.

Помимо этого, я смотрю, как ты живешь. Мне нравится видеть тебя счастливой сейчас. В первые дни… в первый месяц я плакал. Плакал, потому что думал, что все испортил, и ты никогда не будешь счастливой. Мне так хотелось увидеть твою улыбку, и я наконец увидел ее. Сейчас. В любую минуту. В любую секунду. Ты больше не грустишь, не плачешь. А если плачешь, то только от счастья. Он делает тебя счастливой. Я рад и благодарен ему за это. Ты стала еще прекрасней. Ты просто цветешь с каждым днем.

Раскрываешься, как те самые орхидеи, которые ты приносишь мне. Спасибо.

Я так люблю тебя. Я никогда не говорил этого тебе, потому что не знал. Жаль, что узнал так поздно. Я благодарен тебе за всю доброту, любовь, заботу, счастье и веру. Я так люблю тебя, что проведу вечность здесь, ожидая тебя. И хотя мы не увидимся ни здесь, ни там… я все еще буду любить тебя. Потому что это единственное чувство, которое олицетворяет тебя. Оно многогранно и в тоже время прекрасно. Я хочу чувствовать его.

Ты так прекрасна. Я пишу тебе, хотя никогда не получу ответа. Пусть будет так, потому что ты все равно не ответишь на него. Ты меня не забыла, но уже не часто меня вспоминаешь. Даже если так… Я буду оберегать тебя. Я обязан тебе всем. Даже любовью. Пускай ты уже не любишь меня так, как раньше. Я знаю, потому что твоя любовь к нему уже стала бессмертной. И хотя это эгоистично, но я буду любить тебя даже больше, чем он тебя.

Мне так тебя не хватает, поэтому я буду писать тебе это письмо. Письмо длинною в вечность.

– Дилан