Любимых убивают все

– Да, не жалуюсь. – Аксель сделал пару шагов в сторону дома, но, заметив, что Йенни нет рядом, остановился. – Ты идешь?

– Ага, секундочку.

Йенни быстро вытащила из рюкзака старенький фотоаппарат, с которым почти никогда не расставалась, и дважды нажала на кнопку затвора. Только после этого она двинулась с места, довольно глядя однокласснику в спину.

Ребята прошли еще немного. Они не отходили далеко от кромки воды, не приближались к разноцветным деревянным домикам, что тянулись вдоль берега. Спустя некоторое время Аксель все же свернул, и, когда ребята обошли сзади огромный отель, Йенни наконец увидела дом Акселя.

А жил он в миниатюрной одноэтажной вилле в типично скандинавском стиле. Снаружи она была облицована светлым деревом, металлическая крыша пылала яркими закатными красками. Также к дому прилегала небольшая веранда, где располагались два деревянных шезлонга и обеденный стол на шесть персон. Стол одинокий, покрытый дождевыми разводами. Стол, за которым никогда уже не соберется семья.

Обогнув веранду, ребята оказались у главного входа. Аксель отворил дверь и пропустил Йенни вперед. Сам вошел следом.

В прихожей Йенни проворно стянула с ног кеды, даже не развязывая шнурков, и встала посреди коридора. Она пробежалась взглядом по комнате, пока Аксель разувался и замыкал дверь.

Стены и потолок были выкрашены в пастельные цвета, но созданное ими ощущение больничной стерильности разбавлялось немногочисленными стеклянными, медными и деревянными предметами, легкими тканями. Пространство казалось воздушным, уютным. Добавь счастливую семью, и получится фото из каталога «Икеи».

– Что ты будешь есть? – спросил Аксель, заходя в ближайший к нему дверной проем, который, как оказалось, вел в кухню.

– Не знаю, – безучастно ответила Йенни и проследовала за ним. – Все что угодно.

– А любимое блюдо у тебя есть? Может, я смогу приготовить его сейчас?

– Вообще, я всеядна, – усмехнулась Йенни. – Но за карбонару или болоньезе душу продам.

– Ну, сейчас я могу приготовить карбонару. У нас как раз лежит в холодильнике отличная панчетта. Идет?

Аксель оперся руками о столешницу и особенно выразительно посмотрел на Йенни.

– Ты шутишь, что ли? Я же сказала, что за карбонару душу продам! – Затем она добавила тихо, как будто смутившись: – Правда, ты вовсе не обязан готовить для меня…

– Я знаю. Просто тебе повезло, что я люблю и – самое главное – умею готовить.

Йенни застенчиво глядела то на свои замершие сложенные вместе руки, то на надпись «Парк Юрского периода» на черном худи Акселя.

– Везет же твоей маме, – улыбнулась она. На слове «мама» Аксель поджал губы, из-под слегка нахмуренных бровей метнул в сторону тоскливый взгляд. – Меня практически невозможно заставить готовить. Каждый раз, когда я умудряюсь сотворить что-то… ну, ты знаешь… съедобное, то я заношу это событие в список личных подвигов.

Аксель беззвучно рассмеялся и полез в один из кухонных шкафов за пачкой спагетти.

– Слушай, если я все равно не нужна тебе здесь… Скажи, пожалуйста, где я могу поставить свой компьютер на зарядку?

– Ну, во-первых, ты всегда мне нужна, – с доброй иронией ответил Аксель. – А на зарядку ноутбук можешь поставить у меня в комнате. Вещи свои тоже спокойно можешь там кинуть. Первая дверь слева после гостиной.

– Спасибо. Я скоро вернусь, раз уж я тебе «всегда нужна».

Йенни вышла из кухни, легким шагом ступая по деревянным половицам.

Дверь в спальню Акселя узнать было нетрудно – в глаза сразу бросилась ярко-красная табличка: This room is a disaster area[12]. Йенни бесшумно надавила на ручку и вошла в комнату. Она казалась обманчиво просторной из-за белоснежных стен и высокого потолка. Справа от двери находилась двуспальная кровать, застланная белым постельным бельем.

На первый взгляд ничего особенного в комнате не было. Но стоило Йенни приглядеться повнимательнее, и она обнаружила кипу изрисованных листов на поверхности письменного стола. В основном Аксель изображал героев комикса, о котором она никогда не слышала. Скорее всего, он придумал его сам.

Поддавшись любопытству, Йенни подошла к столу вплотную и склонила голову, рассматривая рисунки. На ближайшем из них был изображен обнаженный юноша, похожий на одну из тысяч дистрофичных, болезненно изломанных фигур с полотен Шиле[13], рухнувший на колени, вцепившийся намертво руками в волосы. На его лице белели пустые безумные глаза, чернела резкая полоска напряженного рта. Фон составляла десятки раз продублированная надпись: «Обнуленный смертью герой». На рисунке рядом этот же юноша прижимал ладони к кровоточащим ушам и, лежа ничком на земле, ногами отбивался от кляксоподобных черных силуэтов в жутких ритуальных масках. В выноске была лишь одна фраза: «Верните мне мою тишину».

Это был тот самый момент, когда следовало отвернуться, сделать вид, будто ничего не видел. Но Йенни продолжала вглядываться в лицо на рисунках, в уверенные и стремительные линии его образовывающие. Она одними губами повторяла: «Обнуленный смертью герой», и чем глубже вонзались эти слова в сознание, тем страшнее ей становилось глядеть на рисунки.

Но сильнее того страха был обрушившийся на нее стыд. Ей стало совестно за то, что она увидела, за то, что не сумела вовремя отвернуться. Йенни понимала, что Аксель никому не собирался показывать этих работ, и оттого не могла не испытывать чувства вины перед ним.

Подняв наконец взгляд с рисунков, она наткнулась на фотографию в стеклянной рамке. Снимок стоял на самом краю стола, робко спрятавшись за разбросанными повсюду листами бумаги, тетрадями и учебниками. Йенни дрожащими пальцами дотронулась до холодного стекла и провела невидимую линию от верхней грани фото к нижней.

Судя по всему, снимок сделали во время одной из семейных вылазок на пляж. Акселю там было всего тринадцать или четырнадцать. Его влажные волосы кучерявились, песочными волнами спадали на лицо, а насыщенно-красные обветренные губы расплылись в широченной улыбке. На загорелой коже мальчика, точно крохотные драгоценные камушки, сверкали прозрачные капли. Аксель стоял в одних шортах, обняв рукой старшего брата. На лице второго юноши сияла добродушная улыбка, и он щурился от нещадно палящего солнца. За мальчиками стоял их отец, на вид лет пятидесяти, и над чем-то смеялся, глядя прямо в объектив. Его блестящие, радостные глаза были одного цвета с бутафорской синевой неба, виски тронула легкая седина.

В двух шагах от радостной троицы застыла вполоборота девушка. Ее белоснежное платье до щиколоток развевалось на ветру, руками она придерживала соломенную шляпу с широкими полями, что скрывала глаза. Тонкие губы Флер, сестры Акселя, были изогнуты в легкой улыбке.

От фото веяло соленым запахом моря, свежестью бриза и безграничным, ускользающим счастьем. Йенни с минуту не могла от него оторваться. Ее брови жалостливо сошлись на переносице, в глазах заблестели слезы.

Пересилив себя, Йенни наконец отвела взор в сторону и сделала маленький шаг назад. На стене справа она увидела плакаты Pink Floyd и Metallica. А под ними пристроилось огромное кресло-мешок синего цвета, на котором лежала раскрытая книга, перевернутая обложкой вверх. «Невыносимая легкость бытия», – проговорила Йенни про себя. В углу комнаты она заметила черную акустическую гитару, гордо красовавшуюся на отполированной металлической стойке.

Нужная ей розетка обнаружилась возле кресла. Быстро поставив на зарядку ноутбук, Йенни вышла из комнаты, предварительно обведя ее печальным задумчивым взглядом.

Аппетитный запах жареного бекона уже витал по всему дому.

– М-м-м… какой аромат, – прокомментировала Йенни, появившись в дверях кухни.

Аксель посмотрел на нее и улыбнулся.

– Все для тебя. Если хочешь есть, перекуси печеньем. Даже не прошу не наедаться перед ужином, потому что в случае с этим печеньем это невозможно.

– Я лучше потом. У нас же тут карбонара намечается! Тебе помочь чем-нибудь?

– Нет, я почти закончил. Слушай, тебе больше нравится классический вариант или вариант со сливками? – спросил Аксель, натирая пармезан в голубую чашку.

Йенни встала рядом, оперлась руками о столешницу. Она молча наблюдала за уверенными движениями Акселя. Он выглядел таким серьезным и сосредоточенным, что Йенни не смогла сдержать улыбки. Боковым зрением Аксель заметил это, и уголки его губ тоже приподнялись.

– Я больше люблю со сливками. Правда, не дай бог это услышит хоть кто-то из моих знакомых-итальянцев. – Йенни задумчиво покрутила в руках упаковку двадцатипроцентных сливок. Вскоре Аксель забрал ее для готовки. – Мне кажется, по степени тяжести этот грех идет сразу после пиццы с ананасами.

– Нет, ну пицца с ананасами – самое настоящее извращение! Даже для меня!

– Наверное, я с тобой соглашусь. Хотя, знаешь, Луи вот любит пиццу с ананасами. Он даже пытался убедить меня, будто это вовсе не так уж и по-извращенски.

– Мне кажется, людям, которые любят пиццу с ананасами, нужно запретить въезд в Италию. Или как минимум запретить им рассказывать о своих пристрастиях местным, – рассмеялся Аксель. Он несколько раз стукнул теркой о края чаши, очищая ее от остатков сыра, и начал взбивать яйца с пармезаном.

– Слушай, я хотела спросить… тебе не стыдно во всем быть таким талантливым? Я там видела… У тебя стол завален рисунками, и рисуешь ты очень круто! Только ты не подумай, что я специально в твоих вещах рылась. Просто не заметить ту гору рисунков было нереально.

– Да ничего особенного. Это так, баловство. Рисую, когда есть настроение.

Еще минут десять Аксель колдовал над ужином. Он перевел тему на проект, стал рассказывать о своих идеях насчет исследовательской работы для доклада. Йенни стояла рядом, привалившись бедром к столешнице. Она обнимала себя за плечи и внимательно слушала Акселя, глядя в пол.

Когда с готовкой было кончено, Йенни уговорила Акселя, чтобы он позволил ей разложить спагетти по тарелкам.

– Только не падай в обморок. Это итальянские порции, а не моя прихоть, – оправдывалась Йенни, неся блюда с еще дымящейся пастой к обеденному столу.

– Ну да, раз уж мы решили есть пасту, то не имеем права отступать от итальянских традиций, – с нескрываемой иронией произнес Аксель. – Я-то вполне осилю такую порцию. А вот насчет тебя я чего-то сомневаюсь.

– Это был вызов, Экланд, м? – Йенни угрожающе понизила голос, но Аксель на это лишь усмехнулся. – Не переживай, за месяц в Италии я научилась съедать такие порции, что эта – нефиг делать. – Йенни озорно улыбнулась и села за стол. – Ты идешь?

– Да, только у меня появилась идея… Раз уж мы решили устроить настоящий итальянский ужин, может, выпьем хорошего итальянского вина? В мини-баре есть одно, и оно просто идеально подходит к пасте. «Таурази» две тысячи девятого. Понимаешь, насколько это будет круто?

– Аксель, я не пью. Совсем.

– Это же не дрянное пойло, которым давятся на вечеринках. Это почти что произведение искусства, поэтому ты должна его попробовать. Я просто не выпущу тебя отсюда, пока ты не попробуешь!

– Я на самом деле не фанатка алкоголя, – пожала плечами Йенни.

– Пожа-а-алуйста. Один глоточек. Можешь просто отпить из моего бокала.

– Ладно, один глоток как-нибудь переживу.

Аксель улыбнулся.

– Вот и славно.

– Боже, не успела я даже полчаса побыть у тебя дома, как ты меня уже спаиваешь! – крикнула Йенни Акселю вслед, когда он отправился к мини-бару. Из коридора послышался смех.

Вскоре он вернулся, захватив по пути бокал, и наконец-то уселся за стол.

Накрутив спагетти на вилку, Йенни сказала:

– Buon appetito!

– Grazie, altrettanto! Надеюсь, тебе понравится.

Йенни приступила к ужину. Аксель же внимательно следил за ее реакцией, не притрагиваясь пока к своей порции. Прищурившись, он наклонился немного вперед, сосредоточенный на эмоциях, что мелькали на лице гостьи.

– Боже, Аксель, это восхитительно! – прожевав спагетти, воскликнула Йенни. Она глядела на Акселя своими большими блестящими глазами и улыбалась. – Это так вкусно! Я просто… Я ела такую пасту в последний раз в Милане. Это была самая потрясная пиццерия в городе. Понимаешь, насколько ты крут?

– Если будешь так нахваливать мою стряпню, то я даже соглашусь готовить ланч тебе в школу, – проговорил Аксель со свойственной ему насмешкой в голосе и сделал крохотный глоток вина.

– Серьезно, будешь готовить мне ланч?!

– Нет, конечно. Я слишком ленив для этого. Но большое спасибо за похвалу. Мне очень приятно, – ответил Аксель. Между его пальцами вертелась из стороны в сторону тонкая ножка бокала. – Итак, ты готова отведать это превосходное вино?

– Можно подумать, ты оставляешь мне выбор.

Йенни взяла из рук Акселя бокал – по-детски осторожно, двумя руками, – неуверенно поднесла его к губам и, глубоко вздохнув, сделала небольшой глоток. Она поморщилась, словно выпила разом стакан лимонного сока.

– Тебе не понравилось? – удивился Аксель.

– Оно кислое. Я почему-то всегда думала, что вино должно быть очень сладким.

– Ну тогда тебе нужно присмотреться к десертным винам. Хотя не все они прям очень сладкие.

– Ну… В целом мне скорее понравилось, чем нет, – заключила Йенни и снова принялась накручивать спагетти на вилку.

– Черт, я не могу поверить, что ты реально ни разу в жизни не пила вино! Меня предки – папа в особенности – лет в пятнадцать стали приучать к алкоголю. Боялись, наверное, как бы я впервые не напился вусмерть на вечеринке, а попробовал все дома.

Йенни улыбнулась, пожимая плечами.

– Мои, наверное, поубивали бы друг друга еще на стадии покупки вина. Их счастье, что я самый скучный во всей Скандинавии подросток, который дышит неровно к шоколаду и мармеладным мишкам, а не к абсенту и водке.

Остаток ужина Аксель расспрашивал Йенни о том, где она была в Италии, что видела, что больше всего запомнилось. Она радостно делилась воспоминаниями о прошлогоднем путешествии и в красках описывала необыкновенной красоты места, где ей посчастливилось побывать, рассказывала об удивительных людях, с которыми познакомилась. Йенни очень хотелось, чтобы Аксель мог представить себе каждый храм, каждую скульптуру, каждый крошечный нежный виноградник.

Он внимательно наблюдал за одноклассницей, слушал ее, не перебивая. Его восхищало то, с какой простотой и искренностью Йенни признавалась в любви Флоренции и Риму, Понте Веккьо[14] и Сан-Бартоломео-алль-Изола[15]. Ее голос то жизнерадостно журчал, то стихал, превращался в полушепот. И шептала она ему о пьете[16] – о том, как стояла перед ней почти час, о том, как по щекам катились слезы, как одновременно пусто и радостно было у нее на душе. Аксель жадно ловил каждую интонацию, словно боялся того, что Йенни сейчас замолчит и никогда больше не скажет ему ни слова. Оттого, вероятно, к завершению ужина их лица находились так близко, что Йенни могла просто поднять руку и прикоснуться своими длинными холодными пальцами к бронзовой скуле Акселя.

* * *

После ужина ребята перебрались к Акселю в комнату.

– Если честно, я раньше не знала, что ты играешь на гитаре и так потрясно рисуешь, – призналась Йенни, усаживаясь на край письменного стола.

– Это просто типа хобби, ничего серьезного. Я не особо уж и хорош в рисовании.

– Ничего подобного! Ты очень здорово рисуешь. За сколько ты все это нарисовал?

Йенни опустила взгляд на один из рисунков. С желтоватого листа пустыми глазницами на нее смотрел плачущий ребенок с заштопанным ртом. Она тут же поспешила отвернуться.

– Эм-м, где-то за неделю. У меня был просто какой-то приступ. Думаю, люди называют это вдохновением. Я рисовал вечера и ночи напролет, как умалишенный.

– Хм-м, ясно. – Она нахмурилась. – А можно мне поближе посмотреть?

– Там нет ничего интересного. Просто бессмысленные рисунки, наброски… Не думаю, что стоит тратить время на это. Как-нибудь потом, окей?

Аксель суетливо собрал разбросанные по столу рисунки и переложил их на кровать. Как Йенни и предполагала, эти работы не предназначались для человеческих глаз. В своих рисунках Аксель изображал то, чем не мог и, наверное, не хотел делиться с людьми, боясь оказаться заклейменным тем самым смазливым, извечно скорбящим мальчишкой-с-трагичной-историей.

– Ладно… Как скажешь, – ответила Йенни. – Тогда сыграешь что-нибудь? Пожа-а-алуйста.

– Тебе на самом деле интересно слушать, как я играю?

Аксель встал напротив и склонил голову набок, подозрительно прищурившись. Сквозь ткань джинсов Йенни чувствовала, как его пальцы касаются ее колена.

– Да, интересно. Так ты сыграешь? Ну, пожалуйста!

Йенни подалась вперед, ее умоляющий взгляд был прикован к Акселю. Теперь между их лицами осталось всего несколько сантиметров. Глядя в эти светлые, лучистые глаза, Аксель не мог отказать их обладательнице.

– Ладно, уговорила, – вздохнул он. – Что тебе сыграть?

Аксель смотрел на нее с особенным любопытством, ожидая ответа. Он совсем не знал Йенни: даже не мог предположить, какую музыку она слушает. И чем дольше он безмолвно бродил взглядом по ее лицу, довольствуясь едва ощутимым ароматом теплого весеннего парфюма, тем более далекой, незнакомой она ему казалась.

Йенни чувствовала себя неловко из-за такой непривычной близости Акселя. Ей было в новинку ощущать тепло его ладоней, слышать размеренный стук его сердца, видеть, как заинтересованно он смотрит на нее. Они обменивались обычно беглыми объятиями при встрече и больше вообще друг друга не касались, держась на расстоянии вытянутой руки. И ее это устраивало. Наверное.

– Эм-м… Я даже не знаю. – Йенни уперлась ладонями Акселю в грудь, отодвигая его в сторону, чтобы спрыгнуть со стола. – Сыграй, что хочешь. Судя по плакатам на стене, у тебя отличный музыкальный вкус.

– Спасибо, конечно, но выбирай сама.

Он уселся в кресло-мешок, взял в руки гитару. Пока Йенни выбирала песню, Аксель настраивал инструмент. Он выглядел удивительно спокойным, безмятежным.

– Я, кажется, знаю! – воскликнула Йенни. – Что насчет «Fix you»?

– Я хорошо отношусь к Coldplay, но в этой песне всего пять аккордов от силы. Там играть нечего.

– Ну и что? Ее акустическая версия звучит очень красиво.

– Ладно, как хочешь. Только я сначала ее вспомню, хорошо?

Йенни кивнула и опустилась на кресло рядом с Акселем, отложив в сторону книгу. Их колени соприкоснулись. Она слегка смутилась и опустила голову.

Загорелые пальцы Акселя ловко перебирали струны гитары, и Йенни не могла заставить себя оторвать взгляд от его рук. Каждый раз, когда он заменял тот или иной аккорд на другой, она все яснее узнавала в этой мелодии одну из своих любимых песен.

– Все, я готов. Давай так: я играю, ты поешь? Эти ноты я в жизни не возьму.

– Нет, мы так не договаривались. Я просто хочу послушать, как ты играешь.

– Не-а, так неинтересно. Тем более ты выбрала песню, где самое важное – слова. Так что не ломайся.

– Но я не умею петь, – возразила Йенни. – Ты хочешь оглохнуть?

– Ты умеешь петь, иначе тебя бы не взяли в хор в средней школе. Я прекрасно помню, что ты пела в хоре.

– И все-то ты помнишь! – Йенни фыркнула и сложила руки на груди. – Ладно. Но если у тебя из ушей польется кровь, сам виноват.

Аксель закатил глаза и вздохнул. Прежде чем начать играть, он установил каподастр на третий лад.

– Готова?

– Ага, – выдавила Йенни, нервно прочистив горло и вытерев вспотевшие ладони о джинсы.

Аксель кивнул и взял до мажор. После небольшого вступления Йенни начала петь.

Сначала ее голос дрожал из-за легкого волнения, хрупкий и непривычно тихий. Но чем глубже Йении погружалась в музыку, тем легче ей становилось петь. А погружалась она в нее как в грезу – сначала неспешно, а потом резко, по самую макушку. И весь мир растворялся в теплых звуках гитары, в простой, но цепляющей мелодии, что лилась из-под пальцев Акселя.

Lights will guide you homeAnd ignite your bonesI will try to fix you[17]

На сокровенном fix you ее голос зазвенел, надломился. Дрогнул так, словно она сейчас заплачет. И усталость, и боль, и отчаяние, о которых говорилось в песне, вдруг отразились в ней – ожили в уголках ее слезящихся глаз, в ее дрожащих губах и ладонях.

Такое исполнение не могло не тронуть Акселя, которому казалось теперь, что голос Йенни, словно скальпель, легко и непринужденно вспарывал ему грудь. Он чувствовал: каждое слово она пропускала через себя, как будто песня была о ней. О нем. О них.

Йенни пару мгновений смотрела на свои руки, не решаясь поднять голову и взглянуть на Акселя. Но когда это произошло, его тяжелый, отрешенный взгляд заставил ее содрогнуться.

Дальше Йенни продолжать не стала. Аксель взял еще несколько аккордов проигрыша, и гитара тоже смолкла.

– Теперь я понимаю, почему меня не взяли в хор, – сказал он, пытаясь натянуть беззаботную улыбку и разрядить обстановку. Но веселая маска теперь не клеилась к его растерянному лицу. Йенни заметила это. Она заерзала от неловкости, появившейся между ней и Акселем.

В комнате воцарилась тягучая тишина.

– Йенни, можно задать тебе… личный вопрос? Если не хочешь отвечать, то так и скажи. Я не имею права докапываться.

Йенни утвердительно кивнула. Тень улыбки тронула ее губы.

– Эта песня как-то связана с тобой? Я имею в виду… слова имеют отношение к твоей жизни? Просто ты так пела, что я подумал, будто…

Аксель свел брови к переносице и слегка наклонил голову влево. Сейчас его глаза приобрели необычный аквамариновый оттенок.

– Да, ты прав, но отчасти. Эта песня, по-моему, тем и уникальна, что она о каждом из нас. – Йенни сделала глубокий вдох. – И о тебе, и обо мне, и о каком-нибудь игроке в подводный хоккей, который живет вообще на другом континенте. И о том, как важно всем нам иметь рядом человека, который не позволит сломаться под грузом проблем. И, как мне кажется, самим быть для кого-то таким вот «спасательным кругом». Она отзывается у всех, правда?

– И ты бы хотела быть таким вот спасителем для кого-то? Не боишься, что проблемы другого человека сломят не только его, но и тебя? Что на дно уже пойдете вместе?

– Ну, мы с Луи и так вытаскиваем друг друга из всевозможных сложностей, поэтому нет, я не боюсь. Он знает: я буду рядом, что бы ни случилось, и вместе мы решим любые проблемы.

Аксель слабо улыбнулся, но во взгляде его проскользнула то ли грусть, то ли мрачная усмешка, то ли это сверкнули и тут же скрылись воспоминания о пережитом горе.

– Еще бы можно было решить все проблемы вот… так. Некоторые вещи никогда уже не изменить, и это так хреново. Нет пострадавших, некого спасать. Но я искренне надеюсь, что ты никогда с этим не столкнешься. – Он поднял глаза на Йенни. – Бессилие – ужасная вещь.

Йенни потупила взгляд, сжала подол рубашки. Она знала, что Аксель говорил о своей семье. Ей было стыдно теперь за свои слова, за то, как наивно и глупо они прозвучали.

Рывком поднявшись с кресла, Аксель подошел к окну и открыл его настежь. Поток холодного воздуха закружился по комнате.

– Ты не против, если я покурю? – спросил он, выудив из кармана джинсов пачку сигарет Camel и пластиковую зажигалку.

– Нет, конечно. Это же твоя комната… А давно ты куришь?

– Еще с прошлого года. А что?

– Ничего. Просто раньше не замечала этого за тобой.

Аксель пожал плечами и закурил. Он смотрел вдаль, в расцветающий синим вечер, зажав сигарету между средним и указательным пальцем. Аксель затягивался редко, но глубоко. Сизый дым полупрозрачной пеленой окутывал его. Какое-то время Йенни молча смотрела на то, с какой грацией, с какой непоколебимостью он отравлял себя. Она не смела шелохнуться. Когда Аксель почти докурил, Йенни подняла с пола наполовину зарядившийся ноутбук и принялась искать материал для проекта. Потушив окурок о подоконник, Аксель выбросил его на улицу и закрыл окно. Затем сел на прежнее место.

Ребята принялись как ни в чем не бывало обсуждать проект, словно и не было между ними того неловкого разговора. Однако их беспечная дискуссия продлилась недолго – тяжелые неустойчивые шаги раздались в коридоре и послышался низкий женский голос:

– Аксель, ты дома? Аксель, где ты? Мне нужна твоя помощь! Да где же ты, черт возьми?! – Женщина говорила очень громко, агрессивно, при этом характерным для пьяных людей образом проглатывая окончания слов.

Лицо Акселя посуровело. Он вздохнул, вышел торопливо из комнаты.

– Я скоро вернусь, – предупредил Аксель, прежде чем плотно закрыть дверь.

Йенни замерла на месте. Неприятный холодок прошелся по спине.

– Какие люди! Ну неужели соизволил явиться? Где ты отсиживаешься, когда мне так плохо? – донесся до Йенни голос Кристин, матери Акселя. – Моему сынуле плевать, где я и в каком состоянии. Сколько раз я должна была еще тебе звонить?

– Мам, ты же должна была вернуться в пятницу… Я не слышал… я думал, ты…

– А что? Не рад меня видеть?! Еще бы! – выплюнула ему в лицо Кристин. Голос ее набирал силу с каждым последующим словом. – Зачем тебе мать, верно? Ты же только рад будешь, если я тоже сдохну, да?