СССР. Автобиография

Поэтому я далек от мысли возлагать всю ответственность за Брестский мир на одних большевиков. Для них он был только ловким политическим ходом, и история показала, что они были правы. Но это нисколько не снимает тяжелой моральной ответственности со всего русского общества, которое несет теперь на себе все заслуженные последствия его. <...>

В эти дни Россия являла зрелище беспримерного бескорыстия: не сознавая своей ответственности перед союзниками, ею отчасти вовлеченными в войну, она в то же время глубоко сознавала исторические вины царской политики по отношению к племенам, входившим в ее имперский состав – к Польше, Украине, Грузии, Финляндии, и спешила в неразумном, но прекрасном порыве раздать собиравшиеся в течение веков неправедным, как ей казалось, путем земли, права, сокровища. С этой точки зрения она казалась уже не одержимой, а юродивой, и деяния ее рождали не негодование, а скорбное умиление и благоговение. <...>

Когда в октябре 17-го года с русской революции спала интеллигентская идеологическая шелуха и обнаружился ее подлинный лик, то сразу начало выявляться ее сродство с народными движениями давно отжитых эпох русской истории. Из могил стали вставать похороненные мертвецы; казалось, навсегда отошедшие страшные исторические лики по-новому осветились современностью. Прежде всего проступили черты Разиновщины и Пугачевщины, и вспомнилось старое волжское предание, по которому Разин не умер, но, подобно Фридриху Барбароссе, заключен внутри горы и ждет знака, когда ему вновь «судить Русскую землю». Иногда его встречают на берегу Каспийского моря, и тогда он расспрашивает: продолжают ли его предавать анафеме, не начали ли уже в церквах зажигать сальные свечки вместо восковых, не появились ли уже на Волге и на Дону «самолетки и самоплавки»?..

Наравне с Разиновщиной еще более жуткой загадкой ближайшего, может быть завтрашнего, дня вставала Самозванщина на фоне Смутного времени... Волна всеобщего развала достигла Крыма и сразу приняла кровавые формы. Началось разложение Черноморского флота. Когда я в первый раз при большевиках подъезжал из Коктебеля к Феодосии, под самым городом меня встретил мальчишка, посмотрел на меня, свистнул и радостно сообщил: «А сегодня буржуев резать будут!» Это меня настолько заинтересовало, что, приехав на два дня, я остался в городе полтора месяца. Феодосия представляла в эти дни единственное зрелище: сюда опоражнивалась Трапезундская армия, сюда со всех берегов Черноморья стремились транспорты с войсками и беженцами как в единственный открытый порт.

Положение было у нас настолько парадоксальное, что советская власть в городе была крайне правой партией порядка. Во главе Совета стоял портовый рабочий – зверь зверем, но, когда пьяные матросы с «Фидониси» потребовали устройства немедленной резни буржуев, он нашел для них слово, исполненное неожиданной государственной мудрости: «Здесь буржуи мои, и никому чужим их резать не позволю», установив на этот вопрос совершенно правильную хозяйственно-экономическую точку зрения. И едва ли не благодаря этой удачной формуле Феодосия избегла своей Варфоломеевской ночи.

В те дни в Феодосию прибыло турецкое посольство и привезло с собою тяжелораненых военнопленных. Совет устроил банкет – не военнопленным, умиравшим от голоду, а турецкому посольству. Произносились политические речи, один за другим вставали ораторы и говорили: «Передайте турецкому пролетариату и вашей молодежи... Социальная республика... Да здравствует Третий Интернационал!» После каждой речи вставал почтенный турок в мундире, увешанном орденами, и вежливо отвечал одними и теми же словами: «Мы видим, слышим, понимаем... и обо всем, что видели и слышали, с отменным чувством передадим Его Величеству – Султану».

Между тем борьба с анархистами шла довольно успешно, и однажды феодосийцы могли прочесть на стенах трогательное воззвание: «Товарищи! Анархия в опасности: спасайте анархию!» Но на следующий же день на тех же местах висело уже мирное объявление: «Революционные танцклассы для пролетариата. Со спиртными напитками». <...>

Среди тех, чью руку хотелось удержать тогда, выделялись два типа, которые оба уже отошли теперь в историческое прошлое: это тип красногвардейца и тип матроса. Личины их я зарисовал позже, уже в 19-м году, при втором нашествии большевиков, но наблюдены и задуманы они были тою весной.

И вот, несмотря на все отчаяние и ужас, которыми были проникнуты те месяцы, в душе продолжала жить вера в будущее России, в ее предназначенность.

Память невольно искала аналогий судьбам России в истории падений и разрушений других империй. <...>

В Русской революции прежде всего поражает ее нелепость. Социальная революция, претендующая на всемирное значение, разражается прежде всего и с наибольшей силой в той стране, где нет никаких причин для ее возникновения: в стране, где нет ни капитализма, ни рабочего класса. Потому что нельзя же считать капиталистической страну, занимающую одну шестую всей суши земного шара, торговый оборот которой мог бы свободно уместиться, даже в годы расцвета ее промышленности, в кармане любого американского мильярдера.

Рабочий же класс, если он у нас и существовал в зачатом состоянии, то с началом революции он перестал существовать совершенно, так как всякая фабричная промышленность у нас прекратилась.

Точно так же и земельного вопроса не может существовать в стране, которая обладает самым редким населением на земном шаре и самой обширной земельной территорией. Совершенно ясно, что тут дело идет вовсе не о переделе земель, а о нормальной колонизации Великой русской и Великой сибирской низменности, колонизации, которая идет уже в течение тысячелетий, которой исчерпывается вся русская история и которую нельзя разрешить одним росчерком пера и указом о конфискации помещичьих земель. С другой же стороны, дело идет о переведении сельского хозяйства на более высокую и интенсивную ступень культуры, что тоже неразрешимо революционным путем.

В России нет ни аграрного вопроса, ни буржуазии, ни пролетариата в точном смысле этих понятий. Между тем именно у нас борьба между этими несуществующими величинами достигает высшей степени напряженности и ожесточения. На наших глазах совершается великий исторический абсурд. Но... Credo quia absurdum! В этом абсурде мы находим указание на провиденциальные пути России. <...>

С Россией произошло то же, что происходило с католическими святыми, которые переживали крестные муки Христа с такою полнотой веры, что сами удостаивались получить знаки распятия на руках и на ногах. Россия в лице своей революционной интеллигенции с такой полнотой религиозного чувства созерцала социальные язвы и будущую революцию Европы, что сама, не будучи распята, приняла своею плотью стигмы социальной революции. Русская революция – это исключительно нервно-религиозное заболевание.

Мы вправе рассматривать совершающуюся революцию как одно из глубочайших указаний о судьбе России и об ее всемирном служении. <...>

Россия с изумительной приспособляемостью вынашивает в себе смертельные эссенции ядов, бактерий и молний. Союзники поступают благоразумно, когда остерегаются вмешиваться во внутренние дела России и не хотят принимать активного участия в нашей гражданской войне. Англичане тысячу раз правы, когда, боясь прикоснуться к нам, протягивают нам пищу и припасы на конце шеста, как прокаженным. Я был в прошлом году в Одессе, когда французы, неосторожно прикоснувшись к больному органу, немедленно почувствовали признаки заразы в своем теле и принуждены были позорно бежать, нарушая все свои обещания, кидая снаряды, танки, амуницию, припасы, и потом долго лечились, выжигая и вырезая зараженные места. <...>

Русская жизнь и государственность сплавлены из непримиримых противоречий: с одной стороны, безграничная, анархическая свобода личности и духа, выражающаяся во всем строе ее совести, мысли и жизни; с другой же – необходимость в крепком железном обруче, который мог бы сдержать весь сложный конгломерат земель, племен, царств, захваченных географическим распространением империи. С одной стороны – Толстой, Кропоткин, Бакунин, с другой – Грозный, Петр, Аракчеев.

Ни от того, ни от другого Россия не должна и не может отказаться. Анархическая свобода совести ей необходима для разрешения тех социально-моральных задач, без ответа на которые погибнет вся европейская культура; империя же ей необходима и как щит, прикрывающий Европу от азиатской угрозы, и как крепкие огнеупорные стены тигля, в котором происходят взрывчатые реакции ее совести, обладающие страшной разрушительной силой. <...>

Внутреннее сродство теперешнего большевизма с революционным русским самодержавием разительно. Так же как Петр, они мечтают перебросить Россию через несколько веков вперед, так же как Петр, они хотят создать ей новую душу хирургическим путем, так же как Петр, цивилизуют ее казнями и пытками: между Преображенским приказом и Тайной канцелярией и Чрезвычайной комиссией нет никакой существенной разницы. Отбросив революционную терминологию и официальные лозунги, уже ставшие такими же стертыми и пустыми, как «самодержавие, православие и народность» недавнего прошлого, по одним фактам и мероприятиям мы не сможем дать себе отчета, в каком веке и при каком режиме мы живем. Это сходство говорит не только о государственной гибкости советской власти, но и о неизбежности государственных путей России, о том ужасе, который представляет собою русская история во все века. Сквозь дыбу и застенки, сквозь молодецкую работу заплечных мастеров, сквозь хирургические опыты гениальных операторов выносили мы свою веру в конечное преображение земного царства в церковь, во взыскуемый Град Божий, в наш сказочный Китеж – в Град Невидимый, скрытый от татар, выявленный в озерных отражениях.

Воистину вся Русь – это Неопалимая купина, горящая и несгорающая сквозь все века своей мученической истории.

Пламя, в котором мы горим сейчас, – это пламя гражданской войны. Кто они – эти беспощадно борющиеся враги? Пролетарии и буржуи? Но мы знаем, что это только маскарадные псевдонимы, под которыми ничего не скрывается. Каковы же их подлинные имена? Что разделило их?.. Молитва поэта во время гражданской войны может быть только за тех и за других: когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с матерью, а не с одним из братьев. <...>

Несмотря на мои заявления об аполитичности моих стихотворений и моего подхода к современности, я не сомневаюсь, что у моих слушателей возникнет любопытствующий вопрос: «А все-таки... А все-таки чего же хочется самому поэту: социализма, монархии, республики?» И я уверен, что люди добровольческой ориентации уже решили в душе, что я скрытый большевик, так как говорю о государственном строительстве в советской России и предполагаю ее завоевательные успехи, а люди, социалистически настроенные, – что я монархист, так как предсказываю возвращение России к самодержавию. Но я действительно ни то, ни другое. Даже не социал-монархист. Мой единственный идеал – это Град Божий. Но он находится не только за гранью политики и социологии, но даже за гранью времен. Путь к нему – вся крестная, страстная история человечества.

Я не могу иметь политических идеалов потому, что они всегда стремятся к наивозможному земному благополучию и комфорту. Я же могу желать своему народу только пути правильного и прямого, точно соответствующего его исторической, всечеловеческой миссии. И заранее знаю, что этот путь – путь страдания и мученичества. Что мне до того, будет ли он вести через монархию, социалистический строй или через капитализм, – все это только различные виды пламени, проходя через которые перегорает и очищается человеческий дух. Я равно приветствую и революцию, и реакцию, и коммунизм, и самодержавие, так же как епископ Труасский святой Лу приветствовал Атиллу: «Да будет благословен твой приход, Бич Бога, которому я служу, и не мне останавливать тебя!» Поэтому я могу быть только глубоко благодарен судьбе, которая удостоила меня жить, мыслить и писать в эти страшные времена, нами переживаемые. А над моей размыканной и окровавленной родиной я могу произнести только одну молитву: это «Заклятье о Русской земле».

«Мыслил и писал в эти страшные времена» и другой гений русской поэзии – Александр Блок, произнося свое «заклятье о Русской земле» в поэме «Двенадцать», написанной в январе 1918 года (по мнению С. Н. Булгакова, «вещь пронзительная, кажется, единственно значительная из того, что появилось в области поэзии за революцию»). Что хотел он сказать финалом своей поэмы – остается до сих пор загадкой:

...Вдаль идут державным шагом...– Кто еще там? Выходи!Это – ветер с красным флагомРазыгрался впереди...Впереди – сугроб холодный,– Кто в сугробе? выходи!..Только нищий пес голодныйКовыляет позади...– Отвяжись ты, шелудивый,Я штыком пощекочу!Старый мир, как пес паршивый,Провались – поколочу!...Скалит зубы – волк голодный —Хвост поджал – не отстает —Пес холодный – пес безродный...– Эй, откликнись, кто идет?...Так идут державным шагом,Позади – голодный пес,Впереди – с кровавым флагом,И за вьюгой невидим,И от пули невредим,Нежной поступью надвьюжной,Снежной россыпью жемчужной,В белом венчике из роз —Впереди – Исус Христос.

«В коммуне остановка»: комсомол и пионерия, 1918–1922 годы

Алексей Ахманов, Иван Коцюруба, Владимир Зорин

Молодежные организации политического толка стали возникать в России после Февральской революции, а после октября 1917 года это движение приобрело немалый размах. Чтобы объединить разрозненные организации в малых и крупных городах и на селе, в 1918 году был создан Российский коммунистический союз молодежи – РКСМ, впоследствии – Всесоюзный ленинский, коротко ВЛКСМ, иначе комсомол.

«Молодой коммунист», если воспользоваться пропагандистским штампом тех лет, из Петрограда А. Ахманов вспоминал:

Организационное бюро находилось в помещении Московского комитета союза молодежи. Это было какое-то огромное школьное здание, с длинными коридорами. <...>

В разговорах окружающих товарищей часто упоминались две фамилии: Цетлин и Шацкин. С этими двумя товарищами нам вскоре прошлось встретиться тут же, в организационном бюро. Тов. Цетлин или Шацкин, как нам сказали, переговорит с нами о съезде и о нашей местной работе.

Смуглый, с черной копной волос на голове, невысокого роста, в косоворотке, Ефим Цетлин производил впечатление простецкого парня. Глядя прямо в лицо собеседнику светлыми, лучистыми, одобряющими глазами, он слушал внимательно. Ефим сразу стал нам близок, как старый и надежный друг. Лазарь Шацкин во время нашей беседы с Ефимом был занят другими товарищами. В блестящей кожаной куртке нараспашку, широкоплечий и довольно высокий, с открытым большим лбом и блестящими глазами, Лазарь напоминал собою капитана, отдающего команды резким и звонким голосом. Он казался властным юношей, верящим в свои молодые силы и непоколебимым в своих решениях. Никогда нельзя было даже предположить, что этому стройному юноше всего лишь 16 лет. <...>

29 октября 1918 года, при сером осеннем свете, тщетно соперничавшем с электрическими снопами большой люстры залы «дома съездов», Ефим Цетлин от имени организационного бюро объявил 1 Всероссийский съезд организаций рабочей и крестьянской молодежи открытым.

Этот час был поистине незабываемым. В те дни вся страна особенно переживала революционный подъем. Через юнкерские кордоны и колючие проволочные заграждения проникали в Советскую Россию предвестья близкой революции в Германии. Это было началом того периода, когда считали потерянным каждый день, не приносящий вести о революции в каком-либо капиталистическом государстве. Все наши чувства были остро настроены на интернациональный лад. Высказанная во вступительной речи Цетлина уверенность в том, что за нашим съездом последует международный съезд молодежи, вызвала бурю восторженных аплодисментов. <...>

Съезд начал свою деловую часть смотром сил местных союзов. Доклады с мест выявили самую пеструю картину разнообразной деятельности организаций молодежи. Характер союзной работы оказался всеобъемлющим: от героической борьбы на фронте и в подполье у белых – до устройства танцевальных курсов. Питер, Москва, Урал, Украина, промышленные и прифронтовые города отдавали свои лучшие силы фронту. Если Воронежский союз мог похвастаться созданием лучшей в городе спортивной организации, то представители Глухова, Московской губ., порадовали нас организацией бесплатной столовой для детей бедных семей. Если одни делегаты настаивали на культурно-просветительной работе, то другие признавали главным образом политико-воспитательную деятельность. <...>

На съезде группа товарищей высказывалась против предложения назвать союз коммунистическим. Наиболее ярким идеологом этой группы «справа» был воронежский делегат Петкевич. Высокопарными фразами, в роде того, что «знамя коммунизма каждый из нас должен носить в сердце», он возражал против названия «коммунистический союз», которое отпугнет-де от союза малосознательные, в особенности крестьянские массы молодежи. Он говорил:

– Если мы примем название «коммунистический союз», то наша танцевальная секция, при помощи которой мы пытаемся привлечь новых членов, потеряет свой агитационный смысл.

– Коммунисты сражаются, а не танцуют! – ответил ему с достоинством питерский делегат В. Петропавловский, впоследствии геройски погибший на фронте. <...>

При голосовании вопроса о названии союза подавляющим большинством съезд постановил назвать союз Российским коммунистическим союзом молодежи. Таким образом был основан комсомол. <...>

Президиуму оставалось выполнить поручение съезда – посетить тов. Ленина и рассказать ему об организации и задачах комсомола, о том, что родился младший брат славной большевистской коммунистической партии. <...>

В Кремле нас долго водили по длинным коридорам, пока мы не добрались до комнаты, у дверей которой стоял караульный. Это была приемная комната перед кабинетом Ленина. Нас впустили, попросив обождать несколько минут.

Ильич поднялся нам навстречу, выйдя из-за своего письменного стола, непринужденно протягивая каждому из нас руку. С каким-то особенным чувством пожал я руку Ильича, опасаясь в то же время причинить ему хоть малейшую боль, думая о недавно перенесенной им тяжелой ране.

Пока в волнении переминались наши «вожаки», которые должны были начать разговор с Ильичом о цели нашего посещения, Ленин стал сам задавать нам вопросы. Не помню кто – Цетлин или Шацкин – сказал ему о том, что съезд постановил назвать наш союз коммунистическим. Ленин со своей хитрой и обаятельной улыбкой в ответ на это заметил: «Не в названии дело». <...>

К концу беседы с нами, длившейся около 10–15 минут, Ленин предложил нам пользоваться в любое время его помощью и его библиотекой, в которой мы сможем найти, как он сказал, книги и, главное, журналы юношеского революционного движения на Западе, в особенности издания швейцарского и германского союза молодежи.

Затем Ильич присел за свой письменный стол и на отрывном листочке из блокнота черкнул несколько слов тов. Свердлову с просьбой оказать нам «наивозможное» материальное содействие из средств партии. Эта записочка Ленина принесла нашему Центральному комитету десять тысяч рублей, которые были на первых порах достаточной суммой для союза.

Мы простились с Ильичом так же просто, задушевно, ободренные им, чувствуя, что комсомол встретил в нем чуткого друга и надежного опытного советчика.

Принимали в комсомол далеко не каждого, как свидетельствует очерк корреспондента журнала «Смена» И. Коцюрубы.

Жмеринка... В клубе им. Томского собрание коммунистической молодежи. Секретарь райкома оглашает список товарищей, желающих вступить в комсомол.

В зале шум и движение. Наспех пишутся новые коллективные заявления. Сцена быстро заполняется кандидатами.

Засаленные куртки, закопченные полушубки, серые свитки... А среди них – выделяется синее манто с серьгами, черная шляпка и бобровый воротничок... Начинается персональный опрос.

– Тов. Гуляева, – вызывает председатель.

Выступает 15-тилетняя девушка. Была в «Спартаке» (пионерская организация – Ред.); это видно из ее спокойных и уверенных движений и ясного взгляда, в которых написана вера в силы, в молодой, могучий коллектив. <...>

– «Дочь рабочего-слесаря депо – коммуниста, посещает собрания ячейки клуба...

Поручили работу – исполняет».

– Есть возражения? Кто за?

Лес рук.

Приняли кандидатом.

– Стасевич.

Худенькое бледное лицо. Взгляд – игла острая, пронизывающая. Голос твердый и уверенный, как сталь. <...>

– «Портной... работает у хозяев, член профсоюза, отец – рабочий...»

– Сколько лет?

– Шестнадцать.

– Ваш производственный стаж?

– Три года.

В зале шум одобрения.

– А что, если за комсомол вас выгонят с работы?

– Перейду на свое иждивение, – твердо заявляет игольный взгляд.

Сзади неуверенно выглядывают шляпки, завитые прически...

Ведь принимается-то «рабочая молодежь от станка».

Вот подвигается к столу полушубок и большая папаха.

– Рабочий?

– Не-е-ет... Учащийся...

Опять шум.

– Больше организованности, – призывает председатель.

Да тут она и есть, организованность эта. Небось, не легко проходят...

А у стола продолжают следовать полушубки, свитки, куртки и т. д. и т. д.

– Курузяк.

– Четыре года работаю в пекарне, член профсоюза...

– А отец?

– Крестьянин.

– Земли сколько?

– Меньше полдесятины на 7 душ.

Прием подходит к концу.

Перебрали основательно: из 43 приняли всего 13. Зато все как на подбор...

Вот они стоят все спокойные, уверенные в себе, как у станка.

Взгляд – резец, твердый, режущий, уверенный. И у каждого в глазах загорается новый день комсомолиады.

Если комсомол считался ближайшим резервом партии, то ближайшим резервом комсомола была пионерская организация, созданная в мае 1922 года. Первоначально она носила имя Спартака, а в 1924 году ей было присвоено имя В. И. Ленина.

В «Песне пионеров Советского Союза» (автор Сергей Михалков) пелось:

Мы юные ленинцы! Нас миллионыВеселых и дружных ребят!Слова золотые на наших знаменахЗаветным призывом звучат.Готовься в дорогу на долгие годы,Бери с коммунистов пример,Работай, учись и живи для народа,Советской страны пионер!

Публицист В. Зорин писал о занятиях пионеров:

Сейчас мы не имеем ни одной губернии в СССР, где бы не было ребят в красных галстуках, где бы не раздавалась дробь пионерских барабанов, не звенела бы бодрая пионерская песнь. Даже на далекой Камчатке за несколько сотен верст от железной дороги мы имеем отряды юных пионеров, которые работают, готовят смену комсомолу. Однако все еще мы имеем в городе на каждые 100 детей только 15 пионеров, а в деревне только 2 пионеров.

Организация юных пионеров для детей это то же, что комсомол для молодежи. Это не учреждение, как школа, детдом – для детей, это боевая политическая организация самих детей под руководством комсомола и партии.

Вот почему отряды юных пионеров организуются по фабрикам и заводам – в городе, по избам-читальням при ячейках комсомола в деревне, то есть там, где бьет ключом политическая жизнь, где ребята могут приложить свои детские силы в великой строительной работе трудящихся.

Отсюда вытекает вся сущность работы юных пионеров.

Эта работа делится на 2 большие области: внутреннюю работу в клубе пионеров и внешнюю работу вокруг своего предприятия, в семье, на улице и в школе. <...>

«Все наши звенья поставлены на общественную работу, – пишут пионеры одного из отрядов. – Одно наше звено “Красный Текстильщик” изучает свое производство и вместе с этим ведет работу в красном уголке на фабрике. Ребята выпускают ежедневно газету с важнейшими известиями, помогают рабочему клубу в технической работе в уголке, в обеденный перерыв иногда устраивают живую газету. Другое звено поставлено на работу в нашем доме-коммуне. Ребята два раза в неделю собирают всех неорганизованных ребят, играют с ними, проводят беседы, поют песни. Недавно наши ребята наладили паяльную мастерскую и стали починять посуду всем хозяйкам в доме-коммуне». <...>

Пионеры в семье часто терпят всякие гонения, но мало-помалу, исподволь, своей незаметной работой ведут медленный подкоп под самую консервативную твердыню всех гнусностей старого режима. Так, например, один пионер вынужден был залезть под кровать, чтобы избежать окропления «святой водой» под Пасху. Несмотря ни на какие угрозы родителей, он не вылез до тех пор, пока поп не ушел из квартиры. Однако во многих семьях уже в квартире пионера заметны проблески нового революционного духа. Так, рядом или вместо Николая Угодника в углу устроен пионерский уголок с революционными лозунгами, портретом Ильича, пионерскими законами и обычаями.

Сплошь и рядом увидишь пионера, который учит грамоте свою неграмотную мать, играет с младшими ребятами, втягивает родных в рабочий клуб, на лекцию, вечер, на демонстрацию. <...>