Драматический взгляд. Пьесы

Натан: (издевательски) Да, и заплакал горькими слезами раскаяния.

Альгис: .. Он сел и сидел тупо смотря перед собой пока Энрикас не сбил его на землю, ударил несколько раз сапогом…

Натан: (все так же) Ах ты бедняжка. Что, больно было?

Альгис: Потом Энрикас поставил Альгиса на ноги и заставил смотреть как он убивает Фаенсонов. Но вначале Энрикас застрелил маленьких Лошоконисов. Он сделал это походя, как будто они были ему не интересны. Ты ведь помнишь Клокке из айнзатцгруппы?

Натан: (хочет что-то сказать, но останавливается на полуслове).

Альгис: Литовская пылкость органично сочеталась в нем с немецкой добросовестностью. Он ничего не делал просто так, этот Энрикас. Ведь Альгис уже расстреливал людей. Но то была расстрельная команда, где каждому хочется думать что это не его пуля…

Натан: И ты, конечно, всегда стрелял в воздух.

Альгис: Нет Альгис не стрелял в воздух. И все же так было легче. А тут Энрикас дал ему свой пистолет и приказал стрелять в затылок. Он сам так делал, ты наверное знаешь.

Натан: (неопределенно) Знаю.

Альгис: И только Рувену он выстрелил в лицо. Но зачем ему нужен был Альгис? Зачем он так поступил? Зачем дал Альгису свой люгер. Что ему нужно было?

Натан: Почему ты все время говоришь о себе в третьем лице?

Альгис: Мне так удобнее.

Натан: Не поможет! Это ты, Альгис Вайткус, стрелял в евреев в Понарах. И это ты убил Лошоконисов.

Альгис: (неуверенно) Да, это был (пауза) я.

Натан: Ты! И тебя будут судить. Ты будешь сидеть за решеткой, а люди будут показывать на тебя пальцем как на животное.

Альгис: Заманчивая картина. Но, боюсь, ничего не выйдет. Вначале, наверное, будет следствие, долгое и основательное. Будут искать свидетелей, документы. У нас это умеют, ты же знаешь. Или не знаешь? Неважно. Я, конечно, во всем признаюсь, как признался тебе, но и это не намного ускорит процесс, который займет месяцы, если не годы. Потом Литва потребует экстрадиции, потом наш верховный суд эту просьбу рассмотрит. А мною уже давно будут лакомиться черви. Моя левая почка позаботится об этом, а правая ей с радостью поможет.

Натан: Значит тебе снова удастся сбежать? Как в 44-м?

Альгис: Не знаю. Может (нерешительно) Может быть ты возьмешься судить меня? А что? Будешь дознавателем, прокурором и судьей. А если хочешь, то и исполнителем приговора. Мы что-нибудь для этого придумаем. У нас, евреев, всегда найдется неординарное решение.

Натан: (вскакивает, он еще не осознал предложение Альгиса) Да какой ты еврей?!

Альгис: (ехидно) Как скажете, Павел Степанович.

Натан: (падает обратно в кресло) Судить?

Альгис: А что? Свидетельские показания не понадобятся ввиду чистосердечного… Ну ты же понимаешь…Взвесишь все за и против.

Натан: Какие еще "за"?

Альгис: Ты судья, тебе виднее.

Натан: Похоже ты хочешь исповедоваться. Но я тебе не ксендз.

Альгис: Да и я с 41-го не ходил к причастию. Последние годы я все больше в синагогу (Натана хочет что-то сказать, но сдерживается). У нас, евреев (Натан с большим трудом сдерживается), ведь нет отпущения грехов. Но высший суд есть и у нас. Правда сегодня не Йом Кипур. Так что вся надежда на тебя.

Натан: Надежда!? На меня! Да тебя надо немедленно сдать … в полицию, в зоопарк, в кунсткамеру, не знаю куда! Не понимаю, зачем я вообще тебя слушаю.

Альгис: Зато я понимаю. Тебе очень хочется узнать как из убийцы евреев Альгис сам стал евреем, израильтянином и сионистом… Стал Рувеном.

Натан: Ты не Рувен, никогда им не был и никогда не будешь!! (пауза) Но если откровенно, то я действительно хотел бы понять.

Альгис: И я тоже. Я ведь тоже не совсем понимаю… Предлагаю заслушать подсудимого.

Натан: (с трудом выдавливая слова) Ну ладно, выкладывай свое чистосердечное.

Альгис: После расстрела Фаенсонов и Лошоконисов Альгис не стал дожидаться решения лейтенанта Клокке и дал деру в лес благо с лесами в Литве все было благополучно. Был уже конец 42-го и Альгису оставалось продержаться меньше года. Он, впрочем, этого не знал. Долго рассказывать про этот год, да и не интересно. А интересно то что осенью 43-го Альгис оказался на маленьком хуторе недалеко от Игналина.

-– Интермедия: Хутор под Игналина 1943. Альгис и Хуторянин (картуз) –

Хуторянин: Ешь парень, ешь. Картошка хорошо уродилась, а скоро зима – все равно померзнет. Переночуешь в сарае на сеновалe. Вот кожушок возьми, чтоб не замерзнуть. А утром уходи… Еще затемно уходи, а не то собак спущу. Мне ни с теми. ни с этими ссориться не с руки. И кожушок вернуть не забудь, смотри у меня.

Альгис: А ты, как я посмотрю, неплохо устроился. И тем и этим… Или не тем и не этим. Один хрен. Только не надейся, что тебя оставят в покое. А твой нейтралитет вряд ли кого убедит.

Хуторянин: Ты брось тут ученые слова говорить…Нейтралитет…Ишь ты. Будто я сам не понимаю. Но я-то свою судьбу давно уже выбрал…И не изменишь ничего (наклоняется, громким шёпотом) А ты еще можешь!

Альгис (кричит): Что я могу? Что?

Хуторянин: Я тут порылся в твоей сумке… Да ты не вскидывайся на меня и за пистоль свой не хватайся. Мои собачки побыстрее пули будут. Так что не надо… И спасибо еще скажешь за добрый совет. У тебя там документ какого-то жидка, Рувена вроде. И карточка на нем. Так этот жидок сильно на тебя похож. А ты на него. Вот ты и стань им, этим Рувеном.

Альгис: Это как же? Скрываться под чужим именем. Так ведь разоблачат и все припомнят. Еще и поглумятся.

Хуторянин: Вот ты вроде грамотный, небось гимназию закончил, а простых вещей не понимаешь. Как раз если будешь скрываться, то найдут, непременно найдут и непременно поглумятся…

Альгис: Я что-то не совсем…

Хуторянин: А вот если станешь им, этим Ру…Рувеном. Наденешь его жизнь как тот кожушок. Начнешь думать как он, есть как он и спать как он, то может и не найдут. А может и найдут. Вот, к примеру, если родственники какие…

Альгис: Нету родственников.

Хуторянин: Ну, тебе парень виднее. Больше нам с тобой говорить не о чем, но ты все-ж подумай. Хорошо подумай.

-– Конец интермедии –

Альгис: И Альгис…Ну то есть я…Я хорошо подумал и стал Рувеном.

Натан: Шма Исроел! Так таки взял да и стал?

Альгис: Нет, не сразу. Нас, узников гетто (Натан пытается сказать что-то, но только машет рукой) не очень то трясли в СМЕРШе и я легко попал в Ленинград. Там трудно было кого-то удивить ассимилированным евреем, говорящим по-русски с сильным акцентом, но и на жаргоне знающем лишь пару слов. Я поступил в Электротехнический и вскоре получил диплом инженера. Ты же помнишь как легко давалась мне физика?

Натан: Да, учитель Лошоконис гордился бы тобой.

Альгис: Пожалуйста, не надо…Как-то летом 50-го, когда Альгис был еще весьма жив, а Рувен еще почти совсем мертв, мой однокурсник Сашка Шварцман затащил меня в синагогу на Лермонтовском. Молиться Сашка не собирался…

-– Интермедия: Синагога в Ленинграде 1950. Альгис и Сашка Шварцман (кепка) –

Сашка: Взгляни-ка наверх. Ты только посмотри, какой восхитительный курятник. Есть тут славные еврейские курочки на любой вкус. Вот эта длинноногая в очках – она для романтических прогулок под луной. Вон та, растрепанная – для нескучного времяпровождения вдвоем, А вон та, лупоглазая – для создания прочной советско-еврейской семейной ячейки. Прейскурант обширный, в основном, конечно, брюнетки, но и блондинки попадаются.

Альгис: Ты что, с ними всеми знаком?

Сашка: Ну нет, конечно! Но без проблем познакомлюсь. И тебя познакомлю.

Альгис: (со смехом) Тебе, конечно, рыженькую подавай. Знаю я твою слабость. А вот, кстати и кандидатка… Вон та, в уголке. Только странно.. Такая жара, а она – в кофте с длинным рукавом.

Сашка: (становится очень серьезным) Вот ее-то я как раз знаю. Она, наверное, единственная, кто приходит сюда помолиться. И она всегда надевает с длинным рукавом. Знаешь почему?

Альгис: (тоже становится серьезным) Почему?

Сашка: …Говорят, что они поженились за полгода до войны. Так что рожала она уже под немцами у мамы в Гомеле. Ее вместе с ребенком, мальчиком, отправили в Освенцим. А на руке у нее лагерный номер – татуировка, поэтому и рукава.

Альгис: А дальше?

Сашка: (неохотно) А что дальше? Ребенок умер в лагере, а ее освободили наши. Ну а тут, в Ленинградской квартире ее уже ждала похоронка. (пауза) Так что как бы я не любил рыженьких, это не для меня. У меня на это совести не хватит… И так у меня ее немного. (превращается в прежнего Сашку) Тем более, что товар в ассортименте.

Альгис: (в сторону) У Альгиса, похоже, с совестью проблем не было. (Сашке) Ты правда с любой можешь познакомить?

-– Конец интермедии –

Альгис: Вот так Альгис стал женатым человеком.

Натан: Это ты что, так грехи замаливал? Сначала убить сотню-другую евреев, а потом одну еврейку осчастливить?

Альгис: Ты кого спрашиваешь? Если Альгиса, то он, похоже, просто прикинул, что так ему еще лучше удастся натурализоваться. Так это вроде называется?

Натан: Альгиса, кого же еще? Потом ты ее бросил, верно?

Альгис: Сто сорок, семьсот пятьдесят два (долгая пауза). Это был Фирочкин номер. Через несколько лет она его уже не скрывала (пауза). "Этого не надо стыдиться, это надо нести гордо". Не помню кто так сказал. Может она, когда родилась наша старшая, а может и я, когда целовал ей руки. Нет, я ее не бросил. Это она меня оставила…Два года назад. Я на надгробии попросил выбить этот ее номер. Сделали, хотя никто так и не понял, что это такое. А я и не объяснял.

Натан: И ты ее обманывал все эти годы?

Альгис: Вроде бы так. Только вот, когда она уже лежала в больнице… Взял я ее левую руку, там где номер… А рука-то вся в морщинах. А я ее целую, эту ее ручку. И тут она и говорит: Прощай Альгис. Альгис – понимаешь?! Я сразу и внимания не обратил, а потом поздно было. Да и не стал бы я ее расспрашивать. Но как она знала?

Натан: Как, как! Мужчины во сне разговаривают. А женщины внимательно слушают. Но о Понарах она ведь не знала? Ведь правда не знала?

Альгис: Не знаю… Думаю, что она все знала. Ума не приложу как, да и не важно это.

Натан: Нет. Не могла она…Не простила бы.

Альгис: Ты ее не знал, мою Фиреле. Светлее ее человека не было и не будет. Все она могла принять и всех понять. Ты таких людей и не видел, а мне вот повезло.

Натан: А сюда как тебя занесло?

Альгис: Вот ехали мы ехали и, наконец, приехали.

Натан: Альгис Вайткус – сионист. Нарочно не придумаешь!

Альгис: А Альгису было все равно куда ехать. Лишь бы подальше от России. Он по глупости думал, что не будь советской оккупации, не было бы и Понар. Жаль не было там Энрикаса Клокке, чтобы объяснить ему как он ошибается. А Рувен, он хотел ехать туда, куда хотелось его девочкам. У нас уже росла наша старшая. И мы приехали сюда, в жаркую страну с крикливыми людьми, пыльными городами и войнами каждые несколько лет. Альгис с Рувеном недоуменно смотрели вокруг и не могли понять, что их здесь держит. А ведь что-то держало!

Натан: А потом?

Альгис: А потом я оказался на спасательном плоту посреди Средиземного моря. Ты слышал про эсминец "Эйлат"?

Натан: Нет. (отводя глаза) Не слышал

-– Интермедия: Акватория близ Порт-Саида, спасательный плот 1967. Альгис и старшина Гади (бейсболка израильских ВМС). –

Гади: И зачем только гражданских пускают на борт.

Альгис: Не стоило тебе жгут накладывать. Истек бы кровью себе спокойненько и не капал бы мне на мозги.

Гади: Да лучше кровью истечь, чем ждать пока за тобой придут из Порт Саида.

Альгис: Не придут. Наши им что-то серьезное взорвали неподалеку и им теперь не до нас. Так что лежи спокойно и жди вертолета.

Гади: А ты то как оказался у нас?

Альгис: У нас небольшая фирмочка под Хайфой. Выполняем оборонные заказы. Вот ваш главный радар…Впрочем, это тебе знать не надо.

Гади: Не очень-то и хотелось. А вот интересно думал ли ты у себя в Польше что будешь однажды куковать на спасательном плоту с одноногим старшиной родом из Касабланки.

Альгис: Все ты врешь, Гади. И я не из Польши и ты не из Касабланки и ноги у тебя на месте.

Гади: У меня бабка из Йемена, другая бабка из Будапешта, а деды из Алжира и Тегерана. Так что смело можешь считать что я из Касабланки. А что касается жены, так в ее семье все давно переругались на почве поиска корней. Ну и откуда же ты?

Альгис: Из Вильнюса, из Литвы.

Гади: То-то у тебя иврит такой, что так и тянет по уху заехать. Видно у меня на ашкеназов аллергия. Встретишь иногда этакого профессора Пастернака, в очках и с бородкой. Смотрит он на тебя свысока и за человека не считает потому что не тот университет ты закончил. И тоже хочется по уху заехать. А потом встретишь того же Пастернака где нибудь в вади на Синае. И форма на нем сидит как фрак на бедуине, и винтовка болтается у него за спиной как палка. Это он тебе, видите ли, воду привез, не расплескал, вошь тыловая. Так тут вдруг захочется обнять его, прямо как родного. Да и он на тебя смотрит так как будто на одном факультете лямку тянули. Или вот какой-нибудь гребаный литвак перевяжет тебе ногу и не даст спокойно истечь кровью и трындит тут что-то на своем корявом иврите. И уже не хочется по уху заехать.

Альгис: Это у тебя от потери крови.... Знаешь Гади, я и сам не понимаю зачем я здесь, в этой стране. Не для того же чтобы развлекать раненного старшину посреди моря.

Гади: Может и для этого тоже. У тебя семья?

Альгис: Две дочки. Думаю, что дочки – вторая еще не родилась.

Гади: Две дочки! И ты еще не понял для чего ты здесь? Тупой ты ашкеназский осел. Ты здесь для них. Потому что только тут твои девочки в безопасности. По крайней мере, до тех пор пока мы еще в состоянии вломить этим верблюжатникам. И они в безопасности и все евреи в безопасности. Такая у нас страна. А за другие страны не поручусь, вот ваша Европа, к примеру. Там всякое может случиться и не раз случалось. А тут всякого не будет, не дадим.

Альгис: Знаешь Гади, я ведь не совсем еврей.

Гади: Бывает. У меня вот теща тоже не совсем ангел. Ничего, поешь хумуса с тхиной годик-другой и станешь совсем евреем.

-– Конец интермедии –

Альгис: За нами наконец пришли и Гади выжил, но ногу потерял. А я… я просто стал жить. Вскоре у нас родилась младшенькая.

Натан: Это та что приходила с внуком?

Альгис: Нет, то была старшая. Младшая-то у нас местная уроженка и страшно гордится этим. Одно время она просто затерроризировала старшую, обзывая ее "иммигранткой". Правда местная уроженка уже который год живет в Ванкувере.

Натан: Ты бывал у нее?

Альгис: Конечно. Там красивые леса, не хуже чем под Игналина.

Натан: Вот и переехал бы в Канаду.

Альгис: А еще там в Ванкувере есть небольшая литовская диаспора.

Натан: Так что-же?

Альгис: Так, мелочи. Помнишь, я рассказывал про старшину Гади. Он прожил еще полтора года. Но что-то у него не так залечили, оторвался тромб и Гади переселился на кладбище. А мы с Альгисом его иногда навещали, Ты понимаешь, Альгис – он ведь прагматичный литовец. Он хорошо знает, сколько стоит билет из Ванкувера. А тут четверть часа на машине, если нет пробок. Ну а когда недалеко от Гади поселили мою Фирочку… В общем, мы с Альгисом изрядно экономили на бензине навещая их обоих вместе.

Натан: Ну ладно, пусть Фирочка, пусть Гади. Но ты ведь многих еще обманывал, ходил в синагогу, к Торе небось подымался? Раскланивался с теми, чьих отцов ты, возможно, расстреливал в Понарах.

Альгис: (отворачивается) Чего ты хочешь? Я ведь всячески убеждал себя, что я Рувен. Только и Альгис всегда был со мной. Этакое раздвоение личности.

Натан: Раздвоение личности! Впору свихнуться.

Альгис: Верно. И это иногда казалось таких заманчивым… Без слюней и без агрессии стать тихим психом, который не знает кто он и где он и не за что не несет ответа. Но однажды…У нас в доме этажом выше жил один раввин. Не старый но и не молодой, не то сефард, не то ашкеназ. В нашей синагоге я его не видел. Однажды он остановил меня на лестнице.

-– Интермедия: Израиль 1975. Альгис и Рабби (кипа). –

Рабби: Здравствуйте, сосед.

Альгис: Здравствуйте, Рабби.

Рабби: Вы знаете, меня разбирает любопытство. Не то чтобы я действительно умел читать по лицам, но есть в вашем лице что-то такое, что я затрудняюсь понять. Как будто там живут два человека.

Альгис: А если это действительно так?

Рабби: Тогда это может быть очень плохо, а может быть и не так плохо.

Альгис: Не говорите, пожалуйста, загадками.

Рабби: Сразу видно, что вы не учились в ешиве. Ладно, объясню без загадок. Плохо может быть тогда, когда эти двое враждуют. Ну а если они живут дружно, то мир с ними обоими (смеется).

Альгис: Ну хорошо, а представим, что один из них еврей а другой – антисемит. Или еще хуже.

Рабби: Тогда антисемиту следует пройти гиюр, а еврею – выкреститься (смеется). Впрочем нет, не выйдет – тогда они тоже будут конфликтовать.

Альгис: (смеется) Кажется я вас понял хоть вы и продолжаете говорить загадками. Но как этому внутреннему антисемиту пройти свой гиюр?

Рабби: Любой раввин вам скажет, что для этого надо прежде всего соблюдать заповеди, содержать еврейский дом и прочее и прочее. И этот любой раввин будет несомненно прав. Другие же скажут, что этого недостаточно. Надо еще прожить еврейскую жизнь, скажут они, или, хотя бы, часть ее. И эти тоже будут правы.

(Альгис очень внимательно смотрит на него)

Рабби: Вы давно в стране?

Альгис: Мы приехали перед шестидневной войной. Но в этот дом вселились уже после 73-го.

Рабби: А вы, я вижу, меряете время промежутками между войн. Похоже, что ваш гиюр подходит к концу.

Альгис: Вы о чем?

Рабби: Прощайте. Пусть это будет еще одной загадкой.

-– Конец интермедии –

Альгис: Вот так Альгис и Рувен стали жить вместе.

Натан: Не верю я в эту идиллию.

Альгис: И правильно делаешь. Я сказал "вместе" а не "дружно". Еврей и палач. Лед и пламень. Фалафель и гeфилтефиш. Мы ссорились и мирились и снова ссорились. Пару раз дело чуть не дошло до развода.

Натан: Перестань паясничать!

Альгис: Верно, перед смертью не нашутишься. Но, как ты уже наверное знаешь, в любой шутке есть доля шутки. А все остальное – истина, или что-то близкое к ней.

Натан: Суд учтет смягчающие обстоятельства.

Альгис: Может суду надо удалиться на совещание?

Натан: (сварливо) У меня что, понос?

Альгис: (с напряжением в голосе) Так каким же будет приговор?

Натан: Он будет. Пока что у меня есть проект приговора. Итак! Мы заслушали чистосердечное признание подсудимого. Подсудимый несомненно виновен в тягчайших преступлениях против человечества. Более того, он виновен в преступлении против самого себя. И он приговаривается… он приговаривается прожить чужую жизнь. Приговаривается к жизни. Длительность предварительного заключения будет засчитана судом.

Альгис: Это…Это очень мягкий приговор. Приговор к жизни.

Натан: Да, очень мягкий. Только того что ты натворил в Понарах хватило бы на десяток смертных казней.

Альгис: Тогда почему?

Натан: (постепенно повышая голос) Почему? Потому что любой суд не объективен. Потому что тебе очень повезло с судьей.... Потому что я сам был приговорен к жизни.

Действие 2-е

Оставив позади и боль и кровь

Свою судьбу и имя невзлюбя

Ты все внезапно начинаешь вновь

Совсем чужую жизнь примерив на себя

Примерка жизни – не простое дело

Тут нужно трепетно – не сгоряча

Чтоб эта жизнь легко легла на тело

Чтоб не висела б и не жала бы в плечах

Не веря что судьба неодолима

И сбросив жизнь свою как чешую

Ты выбрал для себя иное имя

Приняв чужую жизнь как свою

Пусть эта жизнь на сказку непохожа

Тебя в твоем решенье укрепя

Чужая жизнь срослась с тобой как кожа

И стала просто кровью, плотью от тебя

Смотри на эту жизнь не отводя лица

Прими ее как дар как знак благословения

Прожив чужую жизнь до конца

До самого ее последнего мгновенья

Альгис: Чужая жизнь… Слышится как предисловие к какой-то сказке.

Натан: Страшной сказке. Ты знаешь, что Клокке меня отпустил? Не выстрелил ни в лицо ни в затылок?

Альгис: Но почему?

-– Интермедия: Понары 1942. Натан и Энрикас Клокке (кепи вермахта). –

Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось направлять пистолет на человека? Происходит странное… Твой люггер становится чем-то большим. И вот это уже волшебный луч, своеобразный рентген, высвечивающий на несуществующей стеклянной пластине все самое сокровенное, что есть в человеке.

Натан: Вы когда-нибудь смотрели в ствол пистолета? В этот миг кажется что все: предметы, чувства, сама жизнь, все это собралось, скукожилось там, на обрезе ствола. Это момент истины, выявляющий самое сокровенное в человеке и не оставляющий места для самообмана.

Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось видеть человека глядящего в ствол пистолета? А мне приходилось. И в этот миг они становятся понятны мне, понятны как открытая книга, как знамение. Еще немного и я точно знаю, что с ними сделать. Тех что мне не интересны, я обхожу кругом и стреляю в им затылок. Стреляю быстро – ведь меня ждут другие. Прочие заставляют меня задуматься. Какую судьбу им определить? Ведь я все могу – вариантов много. Могу и отпустить, это тоже может оказаться забавным.

-– Конец интермедии –

Альгис: И Клокке отпустил тебя?

Натан: Да, Клокке меня отпустил. Тогда я не понял почему, но я и не радовался. Больше всего мне не хотелось снова оказаться в этой шеренге, слышать выстрелы и ждать своей очереди. Нет, трусом я не был, правда и героем тоже не был. Меня угнетала эта зависимость, эта неспособность к действию. Во всем я винил свое еврейство – многовековая пассивность поколений. И я мечтал стряхнуть все это с себя, как снимают старую, запревшую, неудобную одежду. Тогда я еще не знал про ни Варшаву, ни про Собибор и ни про Палестину.

Альгис: А если бы знал?

Натан: Не знаю. В 44-м я пошел в Красную Армию, но подвигов не совершал да и не стремился. Тяга к подвигам казалось мне порождением многовековой возни еврейских местечек где каждый мечтает вырваться в широкий мир. А мне хотелось простоты и однозначности. И я просто воевал как все. А незадолго до конца войны рассвет застал меня в окопе где-то в Померании. Внезапный прорыв немцев не оставил из нашей роты почти ничего…

-– Интермедия: Окоп в Померании 1945. Натан и Младший Лейтенант (пилотка) –

(Мл.Лейтенант ранен тяжело и не может встать. Это типичный деревенский полуинтеллигент, учитель. Погоны мл.лейтенанта ему, вероятно, дали из уважения к его учительскому прошлому. Натан ранен, но может двигаться)

Мл.лейтенант: Кто-нибудь! Сюда! Кто-нибудь!

Натан: Товарищ младший лейтенант, Петр Савельич. Это я, Йозефавичус.

Мл.лейтенант: А, Натан. Ты бы фамилию подсократил, а то звать тебя за.. В общем длинная она у тебя… Кто еще остался?

Натан: А никого больше! Только мы с вами.

Мл.лейтенант: Ну мне, положим, недолго осталось. В живот попали, суки. И ведь не болит совсем, я-то знаю что это значит.

Натан: Да бросьте вы, Петр Савельич.

Мл. Лейтенант: Ты вот что… Ты ближе подползи и слушай. А говорить тебе не надо, помолчи. (Натан приближается). Ты того особиста-капитана, что к медсестре подкатывал, помнишь?

(Натан пытается ответить) Молчи. Знаю, что помнишь. Не знаю, что там между вами было, а только вырос у него на тебя немаленький зуб. Ты ведь на оккупированной территории был? Был. Так что он тебе немало крови попортит, а то и совсем погубит. Сволочь он еще та, не сомневайся. (приподнимается)

Натан: Товарищ младший…

Мл. Лейтенант: Знаю что не старший. Не перебивай. Ты там за окопчиком Пашку Вуколова видишь?

Натан: Так от него мало что осталось.

Мл. Лейтенант: Оно может и к лучшему. Прости меня Господи и ты, Паша, прости. Документы пашкины у меня, вот они. Вы с ним лицом схожи, а карточка тут та еще, вот и будешь ты Вуколовым Павлом Семеновичем. Родственников у него нет ближних, а семья вся под Смоленском полегла еще в 41-м, ну а сам Пашка не обидится. Был он хорошим мужиком и ты тоже будь. Рана твоя не опасная, но пару месяцев тебя продержат в госпитале. А там, дай Бог и война кончится. По-русски ты уже почти совсем чисто говоришь, так что все у тебя получится.

Натан: Не смогу я, ведь это чужая жизнь, не моя.

Мл. Лейтенант: А ты Пашку вспомни, вы же дружили вроде, вспомни его и живи. За него, ну и за себя тоже.

-– Конец интермедии –

Натан: И я начал жить пашкиной жизнью. Вспоминал его и старался жить как он бы жил.

Альгис: А Энрикаса ты вспоминал?

Натан: Умеешь же ты по-больному… Все время я его вспоминал. Все время. И понимать я начал, почему он меня отпустил.