В твоей голове

Ольга Черепанова

В твоей голове

I

…

Опять все смолкло.

Тишина.

Она нависла надо мной огромным черным монстром. Было так тихо, что я слышала, как шуршит грубое пуховое одеяло, поднимаясь и опускаясь от моего едва уловимого прерывистого дыхания. Казалось, что вдохни я на полмиллиметра глубже, этот звук услышат в соседней комнате. И все начнется сначала…

Они тебя услышат. Не дыши, закрой глаза и делай вид, что спишь. Не шевелись.

Господи, хоть бы они ничего не услышали.

Хоть бы этот раз был последним…

***

Три… два… один…

Она медленно открыла глаза.

Доктор Вайс говорит, что выходить из погружения нужно также медленно, как и входить. Состояние отвлеченного сознания способно вызывать любые воспоминания, заново проживать травматические события, с целью перепрограммировать реакции на них. При обычном бодрствовании они тихо дремлют в глубинах подсознания. Он называет это состояние трансом. У нее же это слово ассоциировалось с чем-то запрещенным, непристойным, поэтому она предпочитала более нейтральные выражения. Ведь она решилась на это все исключительно из благих целей. Восстановление последовательности. Возрастная регрессия. Гипермнезия. Название неважно. Важнее было то, что она чувствовала в этот момент. Это чаще всего не было приятно. Доктор учил ее контролировать это состояние. У нее пока это получалось плохо. Результатом искусственно вызываемых воспоминаний пока явилось только то, что они стали появляться не только на сеансах. Некоторые повторялись снова и снова. Она не знала, сколько это должно продолжаться до получения какого-либо положительного эффекта. Пока это только бередило старые раны и вызывало отчаянное чувство жалости к себе, маленькой девочке внутри взрослой женщины. Может, это часть терапии?

Первые сеансы были очень сложными. И в момент входа, и в момент выхода. Некоторые пережитые ранее и уже почти забытые воспоминания оставляли новые рубцы. Зачем это делать? Доктор Вайс считает, что этот способ поможет ей контролировать старые и новые переживания. Поиск травм, разбор первоисточника. А она доверяет доктору Вайсу.

Она вообще привыкла доверять людям.

II

…

Опять кровать и тишина.

На этот раз пауза была короткой. Из соседней комнаты снова донеслись крики. Они не были ужасающе громкими, скорее, были похожи на попытки докричаться до человека, которому нужно что-то срочно узнать, но который почему-то ничего не слышит. Но такого человека не было. Крики бросались в пустоту. Обвинения, угрозы, претензии. Обещания все бросить и уйти.

Уйди. Так будет проще.

Угрозы. Разводом. Местью. Повторяющиеся фразы. Угроза забрать детей ради нормального счастливого детства.

Разведитесь. Так будет проще.

«…С кем они останутся? …Я не отдам тебе сына! …А дочь останется со мной …Она всегда по тебе с ума сходила».

Я останусь, я давно хочу этого, только, пожалуйста, прекратите.

Это звучало лишь в моей голове. Я бы никогда не произнесла это вслух. Я знала, что могу навредить еще больше, стоит мне только открыть рот и сказать что-то вслух. Я еще слишком мала, чтобы понимать такие вещи. Наверное. Брат, казалось, спал. Как он может?

Ты будешь молчать. Молчи.

– С кем ты хочешь остаться, если мы разведёмся?

– Я не хочу, чтобы вы разводились.

Это было сказано вслух. А про себя я уже давно выбрала нужную сторону.

III

За окном просыпался май.

Ее любимый месяц с того времени, как она себя помнит. Особенно первая его половина. Время, когда расцветает природа и восстанавливается душевное равновесие. Месяц, в котором на распускающихся деревьях свежая сочная зелень еще не покрывается летней пылью и сухими прожилками от жаркого солнца. Месяц, в котором ты можешь уехать на выходные из серого города, а вернуться через пару дней уже в зеленый. Время, когда ты понимаешь, что впереди еще целое лето, в котором наверняка тебя ждет что-нибудь особенное. Стоит только ему наступить, как неизбежно начинают тикать часики до его окончания. Это как дорога в аэропорт, когда ты направляешься в долгожданное путешествие. Ты едешь в такси, радуешься каждому светофору, понимая, что он всего лишь отмеряет отрезки к твоему бесконечному счастью. Может, не столь бесконечному, но все же такому долгому, ведь оно еще даже не началось. Но стоит тебе добраться до пункта назначения, сбросить дорожную одежду и выйти на первую прогулку, как ты с грустью начинаешь осознавать, что все это скоро закончится, и медленно отсчитываешь дни до обратной дороги.

Возможно, обратная ситуация наблюдается у оптимистов, которые обладают редким даром испытывать удовольствие от любого состояния – и от приветствия, и от прощания, и настолько рады приближающимся любым изменениям, что не успевают замечать, как пролетают годы.

Она была не из таких. Она любила ностальгировать.

Каждый раз, уезжая из места, которое ей понравилось, она мысленно с ним прощалась, как с близким другом. Переезжая из дома в дом, она старалась запомнить расположение узоров на обоях, чтобы сохранить приятные воспоминания об этом уголочке, как части ее прежней жизни. Она не была занудной пессимисткой. Она бережно хранила воспоминания. Она без жалости выбрасывала надоевшие ценные вещи, но заботливо хранила ерунду, напоминавшую ей о событиях, щемящих сердце.

Так, к примеру, она хранит в неприметной серой коробочке на антресолях над платяным отсеком несколько безделушек. Иногда она их достает и подолгу разглядывает. Только девушки понимают всю важность этой бессмысленной чепухи. Первый в ее жизни романтический подарок, который ей сделал одноклассник в шестом классе на ежегодный женский праздник. Этот мальчик ей очень нравился. Она не могла поверить своему счастью. Это была цепочка с кулончиком в форме сердечка, который сейчас уже проржавел от времени, но в котором по законам жанра можно было носить две фотографии. Кого она, интересно, должна была туда вставить? Любого прыщавого мальчишку, в которого она могла влюбиться в течение ее юности? Или это было бы предательством? Может, ей стоило ждать именно этого курносого парнишку, который дрожащими руками вручил ей кулон в школьном автобусе, прямо на своей остановке, чтобы, видимо, исключить вероятность неловких разговоров? Он выскочил тогда, как ошпаренный. Она не дождалась продолжения. За этим подарком ничего не последовало. Ее перевели в другую школу через три месяца. А он остался там. В прошлой жизни. Позже, пару раз, уже учась в другой школе, она звонила ему, и бросала от страха трубку, потому что не знала, что нужно говорить в таких ситуациях. А однажды он вдруг перезвонил, так как у него, видимо, была кнопка повтора последнего номера. И это было так наивно и так глупо. Она сказала “– Алло?”, поняла, что это он, и бросила трубку. Какая же ты была дурочка. Не то, что сейчас. Сейчас ты бы, конечно, спросила, что означал его подарок и когда он уже позовет тебя на свидание, несмелый трусишка. Но, может, сейчас бы он тебе и не решился ничего подарить, ведь ты изменилась. Возможно, ему нравилась именно твоя наивность. Сейчас там было пусто в обеих половинках.

Ей было приятно размышлять об этом.

Еще там лежала обшарпанная зеленая тетрадка с написанными ею стихотворениями, которые она написала в седьмом классе под впечатлением от своей первой большой неразделенной и, как ей тогда казалось, вечной любви. Она никому и никогда бы его не показала, даже под страхом четвертования. Этот метод казни всегда казался ей самым ужасным из всех зол, которое можно причинить живому человеку. Тайные стихи, со всей полнотой юной влюбленности к своему предмету обожания, со всем отчаянным непониманием, почему так несправедлива жизнь, почему ее семья вынуждена постоянно переезжать с места на место, и почему ее родители постоянно ругаются. Некоторые стихи были настолько длинные, что тянули на мини-поэмы. На полях были нарисованы завитушки синей ручкой, а между строчками иногда попадались цветочки. Будь она посмелее, она бы оформила эти душещипательные строки в записку, разрисовала бы цветными чернилами, украсила сердцами, пронзенными стрелой, и отправила бы их своему воображаемому рыцарю. Но, о Боже, это невозможно. Никогда. Даже сейчас она краснела, когда только брала в руки эту тетрадку, не говоря уже о чтении вполголоса под розовой лампой ночника. Она перечитывала эти наивные строчки и переносилась, улыбаясь, в свои тринадцать лет. Это воспоминание было приятным и естественным, доктор Вайс наверняка бы его одобрил, если бы узнал. Но он не узнает. Это только ее секрет.

И еще там бережно хранился сложенный вчетверо и вышарканный на уголках портрет, вырванный из популярного в нулевые годы журнала о поп-звездах. У нее раньше их было очень много, они висели в ее каморке и прикрывали собой убогость обстановки. Сохранился лишь один, и потому этот образ был самым любимым. Лысый рэпер в темно-синей бейсболке, с прищуренным взглядом и множеством татуировок. Вот это жизнь! Он мог делать все, что хочет! Он был свободен! Он был богатым, знаменитым и одновременно бандитом. Почему-то все время пел, если конечно, рэп можно назвать пением, про проблемы с законом. Тогда еще не было доступного интернета, и у нее не было возможности узнать, почему за ним гонялась полиция, и почему они никак не могут его поймать, ведь он всегда на публике и у него так часто бывают концерты. Но этот факт окружал его ореолом таинственности и еще большей брутальности, ведь с ним можно было в мечтах убежать, как в истории про Бонни и Клайда, и, скрываясь от общественности, наслаждаться романтическими приключениями. Пока влюбленных не обнаружат и не разлучат злые завистники и недоброжелатели.

Она засмеялась. Она верила в это в свои тринадцать. Верила, что он увидит ее на улице серого города и заберёт ее с собой. От всех. Интересно, как бы он оказался на наших улицах? Наверное, скрывался бы от международной полиции, как же еще. А она бы его спрятала. Ну, или, может быть, они могли встретиться на концерте. Обязательно увидит, влюбится и заберёт. Ведь она его так любит. А любовь – она же всегда взаимная и всегда реальная, неважно, кем повезло или не повезло быть твоему избраннику. Сказать по правде, она и сейчас в это верила. Только больше не развешивала плакаты рэперов по своей квартире, а представляла в мечтах, как ее избранник с лицом голливудского актера и торсом олимпийского спортсмена разглядит ее в толпе и они сбегут по классическому сценарию. Только надо не пропустить момент встречи. Это всё, что от нее требуется. Главное, никому не говорить, а то сочтут за чокнутую.

Она снова засмеялась.

Иногда кажется, что ничего в жизни сильно не меняется и каждый новый день похож на предыдущий. Но оглядываясь далеко назад, можно увидеть и даже почувствовать, как сильно ты изменился. Или не сильно. Привычка скрывать свои настоящие чувства идет с нами рука об руку на протяжении всей жизни, и мы настолько к ней привыкаем, что это кажется нам естественным и единственно правильным вариантом. Но наши надежды, наши страхи и наши мечты – часть нас, нашего мировосприятия, и как бы тщательно мы не пытались скрыть это от окружающих, в редкие минуты откровенности с самим собой это все равно всплывает на поверхность.

Убери это обратно. Спрячь. Вдруг кто-нибудь увидит.

IV

Вздрогнула. Раздался резкий звук. Звонок. Нет, не дверь. Это мобильный.

Надо было отключить его еще утром.

– Привет, дорогая! У тебя есть пара минут?

Это означало, что можно было отбросить все свои дела примерно часа на два. Звонила ее подруга, с которой они в свободное время могли часами обсуждать проблемы глобального и не очень масштаба. Она работала гравировщицей в маленькой, но очень знаменитой в их местности ювелирной компании. Вырезала каллиграфическими шрифтами в цветочек на помолвочных и обручальных кольцах инициалы счастливых влюбленных. А в свободное от основной работы время занималась масляной живописью. И продавала свои работы. И любая творческая чепуха, за которую она бралась, у нее превращалась в любимое хобби и стабильный источник дохода. Однако в личной жизни был полный хаос. И если на разговор требовалась «пара минут», значит, произошла очередная катастрофа на личном фронте.

– Конечно. Чего новенького? Но хочу тебя сразу предупредить, что мой единственный выходной сегодня расписан по минутам, и мы должны уложиться хотя бы в час. Чтобы я потом не сожалела о том, что ничего не успела.

Грубиянка. Разве можно так говорить людям. Вдруг у нее действительно что-то важное.

Как определить действительно важное от мощного потока неважного в нашей жизни? Различия во взглядах, например, между суеверным человеком и глубоким атеистом настолько огромны, что даже если у первого одновременно случится девять из десяти его самых кошмарных предубеждений, и он уверует в то, что с десятым наступит конец света и захочет попрощаться с самыми близкими, один из которых, к несчастью, оказался атеистом, захочет ли последний его выслушать? И насколько важным в принципе являются проблемы других людей в свете наших собственных забот? Если дело не касается нашей безопасности, нашего благосостояния, или наших интересов – какая шкала является мерилом времени, достаточного на чужую проблему?

Мы придумали даже специальные инструменты для распределения дел по важности и срочности. Матрица Эйзенхауэра, к примеру. Хороша, говорят, в условиях офисной многозадачности. Но работает ли она вне рабочего графика, где трудно спрогнозировать результат от ее применения? И если все пожиратели времени структурируются по принципу субъективного деления и субъективно ожидаемых результатов, это ли не противоречие объективности?

Она любила Гравировщицу. И всегда ее слушала. Даже если не всегда понимала. И сама часто ей плакалась в минуты уныния. Это потрясающее чувство, когда тебя слушают. Именно поэтому, несмотря на вынесенное предупреждение, они и в этот раз проговорили два с половиной часа и в миллионный раз выяснили, что Гравировщице не стоило так вести себя с ее парнем, и что их отношения, скорее всего, обречены на провал. Но можно попробовать спасти их. Если она сделает это и это. Ну, или хотя бы попробует сделать, потому что это так сложно. И обстоятельства часто складываются так, что мы не можем вести себя так, как стоило бы повести себя мудрому человеку. Даже если знаем, как надо было. Оставим исключительную особенность вести себя исключительно мудро в любой ситуации Далай-Ламе и его последователям. Мы просто люди. У нас у всех есть право на ошибку.

У тебя его нет.

V

…

«…Она опять ходила во сне… …Опять? …Почему она это делает? …Откуда я знаю. …Пыталась снять щеколду и выйти во двор. Не дотянулась. Запнулась, что-то упало… От этого он проснулся, пошел за ней и испугался. Заплакал. В темноте это выглядело жутко… Бедняга, надо ему сказать, что это нормально».

Это не нормально.

«…Он сказал ей, чтобы не пугала его и вернулась в постель. Она его не слышала. Он разбудил меня. …В прошлый раз она просто стояла у окна. И держала в руках куртку. Она пугает его… …Что с ней происходит?»

Что с тобой не так?

«…Может, надо ее кому-то показать? …С такой ерундой по врачам не ходят. …Это все из-за тебя …Может, из-за полнолуния? …Причем тут полнолуние, ты тоже съезжаешь? …Это повторилось уже третий раз за месяц. Говорят, это опасно. …Некоторые пытаются залезть на крышу и сброситься оттуда. Или выходят раздетыми и замерзают в сугробе. …Да чем меньше мы об этом говорим, тем скорее это пройдет. Она еще мала, она не сможет выйти».

А если сможешь?

Они думают, что я их не слышу. Или будто я не понимаю, что говорят обо мне. Они всегда так думают. И всегда так делают. Как о неживом предмете. Я не хочу все это слушать.

Им наплевать, что ты там хочешь. Или не хочешь.

VI

– Когда ты его в последний раз видела?

У Гравировщицы сегодня не было душещипательных историй, но были вопросы, которые вгоняют в тоску.

– На прошлой неделе, в лифте. С утра, перед работой, и как назло, в то утро не успела накраситься. Проспала и вызвала такси. Понадеялась, что накрашусь в машине, но таксист ехал, как псих, и еще светофоры все были сплошь зеленые. Так и пришла на работу серой мышью. И тут еще эта встреча. А он был с пакетом мусора. Очень романтично.

– Как думаешь, он когда-нибудь решится?

– Вряд ли. Он в мою сторону и не смотрит. Наверное, быстрее решусь я. Если буду накрашена в этот момент.

Ей тоже, как и Гравировщице, не очень везло в любви. Она ее так хотела, и всеми силами ждала, но в планы Вселенной пока ее семейное счастье явно не входило. Свиданий было достаточно, как и ухажеров, большинство которых даже нельзя было назвать болванами, но их всех объединяло одно – они не вписывались в ее представление о счастливой совместной старости. Это когда вы лежите в шезлонгах на берегу моря, держитесь за руки, улыбаетесь сморщенными мордашками, глядя на закат, и понимаете, что жизнь была прожита не зря. Когда она встретит того, кого будет готова познакомить с тараканами в ее голове – она это сразу поймет.

Доктор Вайс говорит, что проблема в ней самой. Что ее ожидания от мужчин превышают ее собственные навыки в построении гармоничных взаимоотношений, и поэтому она расстраивается от неудавшейся любви еще до того, как эта самая любовь с ней успевает случиться. Проекция на неуспех в сочетании со страхом того, что ты потеряешь то, чего у тебя еще нет, чем ты никогда и не обладал на самом деле. У нее это проявлялось во всех сферах жизни, естественная закономерность. Но бывали и исключения.

Ее часто охватывала паника. В мечтах о том, как она наконец-то нашла своего единственного, родила ему красивых детей, их общий дом светел и полон уюта, и их жизнь безмятежна как цветок лотоса при буддистском храме, вдруг наступал какой-то момент, в котором по непонятным причинам она вдруг их всех теряет. Это было невыносимо. Однажды она встретила такую несчастную старушку, которая за два года потеряла по очереди сначала любимую дочь, потом мужа, с которым они прожили больше двадцати счастливых лет, а потом и второго ребенка, последнего любимого человека из ее разрушившейся семьи, своего взрослого сына. Её разбил инсульт, она долго восстанавливалась, и теперь топила своё горе в алкоголе. А вдруг это случится и с ней? Вдруг все, к чему ты стремишься и так долго воздвигаешь, вдруг рухнет в одночасье?

Проще не пытаться. Ты разрушаешь все, что создаешь. Когда ты все потеряешь, тебе некого будет обвинять. Только себя.

VII

…

– Я видел его! Он сидел на шторах! Он был черный, а глаза светились, а вокруг было так темно, я видел, видел!

– Ты не мог ничего такого видеть, это, наверное, был фонарь на улице.

– Но нет же, нет, он двигался, смотрел в мою сторону и шевелил глазами, он даже пытался говорить со мной, я не мог пошевелиться, я так испугался, я очень хотел в туалет, но не мог встать.

– Сестра была с тобой в комнате, она ничего не видела, тебе, скорее всего, это привиделось или приснилось.

– Она спала, наверное, а может быть и нет… Спроси ее! Спроси!

– Ох… Как я устала… Ты видела что-нибудь?

Голос мамы среди всего этого шума обращался ко мне.

Нет, не видела. Но я ему верю.

– Нет, я ничего не видела. Нечего там было видеть. Глупый мелкий брат, наверное, мультиков пересмотрел.

– Сама ты глупая! Ты мне тогда рассказывала что ты тоже…

– Успокойтесь оба, кто-то пришел, в дверь позвонили. Ни слова больше.

«…Здравствуйте. Конечно можно, заходите. Какой сюрприз. Грамота? …Ничего себе, спасибо. …Она, конечно, знает обо всем. …Она очень способная, и ее успехи… Мне очень жаль с ней расставаться. Такая девочка. В моем классе таких мало. Очень жаль, что… приходится переезжать, для детей это всегда большой стресс. …Да они рады. …Дети не всегда говорят то, что чувствуют. Да это же просто дети… Но я вас понимаю. …Здесь нечего больше ждать. Несколько лет… тяжелая ситуация. Как и везде в принципе. …Времена …Но там новые возможности, для них в том числе. Особенно для них… Но это так далеко. …С чистого листа. Мне хочется с ней попрощаться …Сейчас я ее позову».

Я смотрела на свою учительницу и знала, что больше ее никогда не увижу. Странное чувство. Как я могу знать, ведь я еще так мала? Но я знала. Просто чувствовала. Она нравилась мне, она всегда была ко мне добра. Она запомнится мне здесь, у нас дома. Доброй такой. У нее выступили слезы на глазах, но она пыталась их сдержать и обнимала меня, и что-то говорила, а я не знала, что мне делать и что говорить, и просто стояла. Улыбалась. Хотя мне было как-то грустно. Почему она плачет? Может, она знает что-то? Взрослые всегда знают намного больше нас. Если я чего-то не знаю, наверное, мне это и не нужно. Или нужно? Может, меня ждет что-то плохое и мне тоже сейчас нужно заплакать?

Улыбайся.

Еще. Воспоминание.

Школьный автобус. Старый, желтый, с одной узкой дверью напротив водителя. В проходе навалены рюкзаки. На некоторых больших окнах ровными красными буквами написано «запасный выход». Почему «запасный»? Ведь слово «запасной» удобнее произносить и оно означает то же самое. Или нет?

Я сижу прямо под одной из таких надписей. А под стеклом в коробке справа от надписи лежит молоточек, на вид совсем маленький, но наверняка он тяжелый и им можно что-то разбить. Например, нос, тому, кто еще раз попадет в тебя хлебным мякишем. Или окно в момент аварии. Весело, наверное, было бы попасть в какую-нибудь легкую аварию. И я представляю, как в этом случае я вскакиваю с сиденья, бросаю недоеденный бутерброд под ноги удивленным одноклассникам, вскрываю коробку и разбиваю этим молоточком стекло окна, чтобы мы все гурьбой могли вылезти из автобуса. Только надо заранее понять, как открывается эта коробка, с виду я крючка не вижу, а в момент экстренной необходимости нужно действовать наверняка. Я пристально ее разглядываю.

Мы с классом едем в цирк. В таких поездках дорога всегда веселее, чем само мероприятие. Так, по крайней мере, говорят одноклассники. Я не знаю. Очень шумно, на задних сиденьях расположились популярные ребята и двоечники, они объединили усилия и съестные припасы, чтобы обкидывать хлебными мякишами отличников, которые по глупости сели перед ними. Иногда попадают в нас, нормальных. Я сижу посередине. Я никогда не знаю, куда лучше сесть, и сажусь посередине. Как бы ни там и ни там.

Садись ближе к двоечникам.

Один мальчик едет отдельно. Его мама организовала эту поездку, и они с ней едут на блестящей черной машине позади автобуса. Этот мальчик самый красивый в классе. А у его родителей самая красивая машина. Он нравится всем девочкам без исключения. Так они говорят. Прямо вслух. А я не говорила никому. Но, наверное, это не так уж и страшно было бы признаться, что тебе нравится самый популярный мальчик. Хуже, если бы это был самый непопулярный, тут точно стоит помалкивать. А я на тему чувств вообще не распространяюсь.

Остановка.

– Мама, мне скучно одному в машине, пусть кто-нибудь поедет со мной!

– Ну, выбери кого-нибудь, кого захочешь. Вместе веселее конечно. Можешь девочку позвать. Только давай скорее, автобус скоро тронется.

Он перешагивает через рюкзаки и направляется в мою сторону. Ну, в мою, и еще двадцати пяти человек. Мое сердце замирает.

Что если он выберет тебя? Что ты будешь делать?

Его взгляд останавливается на мне на мгновение. Хорошо, что в автобусе было довольно темно и мою красноту на щеках и прыгающее сердце на пути к пяткам вряд ли кто-нибудь увидит и обсмеёт. Хотя я уверена, что все обратили на это внимание. Я плавно и ненавязчиво отворачиваюсь.

– Пошли ты со мной!

Я повернулась. Немного резче, чем изначально планировала. Звук был рядом. Но он обращался к худому рыжему мальчишке позади меня, у которого до сих пор не вырос передний коренной зуб взамен выпавшего молочного, от чего он был похож на вечноголодного кролика. Они гуляли вместе во дворе после уроков. Иногда во время уроков.

Действительно, с чего это вдруг ему звать тебя?

Пронесло.

Можно доедать бутерброд.

Это могла быть ты. Но это не ты.

VIII

Взгляд ее упал на мёртвую муху за оконной рамой.

Она лежала на наклонном карнизе лапами вверх, но почему-то не сваливалась и была похожа на сухую корочку. Почему она не падает? И сколько она уже тут лежит? Говорят, что мухи на зиму впадают в спячку. Странно. Зима давно прошла, и за окном тепло, почему она не проснулась? Может для нее еще недостаточно тепло? Почему ее тогда не смыло весенней капелью? Или может, эта леди умерла и просто забыла выбрать для этого более подходящее место? И почему люди не могут вот так вот просто впасть в спячку в напряженной ситуации и проснуться, когда все проблемы уже будут решены? Это ведь тоже своего рода транс.