Пациент

Итак, вернемся к моей охоте за историей болезни Джо. Для того чтобы получить доступ к истории пациента, госпитализированного до 2000 года, мне требовалось запросить у сотрудников больничного архива ее бумажную версию, указав в качестве отправной точки для поиска фамилию больного. Все это потому, что из всех архивных данных до 2000 года в больнице успели оцифровать лишь имена-фамилии пациентов и даты их поступления в стационар. Поиск просто по имени, без фамилии, или дате госпитализации был теоретически возможен, но меня сразу предупредили: если я не хочу, чтобы сотрудники архива меня попросту пришибли, лучше от таких просьб воздержаться.

Со временем помог случай. Мне удалось одним глазком заглянуть в реестр назначений Несси – в один из тот редких моментов, когда она оставила его без присмотра. К моему великому удовольствию, этот документ оказался, похоже, единственным, в котором интересующая меня графа «ФИО» была заполнена полностью: «Джозеф Е. М…».

В надежде избежать сидящего в архиве по рабочим дням зануду, который всегда цеплялся ко мне с расспросами, даже когда я запрашивал ту или иную историю болезни на вполне законных основаниях, я заглянул в архив в один из выходных – когда там работал некий Джерри, которому на почве хронического алкоголизма все было до лампочки. Он впустил меня, показал, куда идти, и лишь буркнул: «Не забудь потом папку на место поставить!» – прежде чем опять провалиться в кресло.

И вот она у меня в руках. Джозеф М. впервые поступил сюда в 1973 году в возрасте шести лет и до сих пор числился в стационаре. Папка оказалась настолько пыльной, что сомневаюсь, чтобы за последние лет десять ее вообще кто-нибудь брал в руки, и такой толстой, что едва не лопалась.

Но все записи были на месте, и на удивление в приличном состоянии – равно как и простецкая черно-белая фотография русоволосого мальчишки, который широко распахнутыми глазами мрачно таращился в объектив. Даже просто посмотрев на это фото, я почему-то сразу почувствовал себя неуютно. Отведя от него взгляд, обратился к записям и начал методично их просматривать.

И по мере чтения осознал, что сообщения о так и не диагностированном состоянии Джо не совсем соответствовали действительности. Нельзя сказать, чтобы никаких диагнозов вовсе уж не было. Один-другой все-таки имелись, но, похоже, симптомы Джо каким-то непредсказуемым образом постоянно мутировали. Что самое удивительное, в один прекрасный момент Джо даже выписывали – практически сразу после того, как он и попал в сферу внимания системы охраны психического здоровья, буквально через двое суток пребывания в стационаре. Привожу записи лечащего врача за этот период полностью:

5 июня 1973 г.

Больной Джозеф М. – мальчик шести полных лет, жалобы на интенсивные ночные кошмары и правдоподобные «живые» галлюцинации, в которых ему видится некое существо, живущее в стенах его комнаты и появляющееся оттуда по ночам, чтобы пугать его. Родители Джозефа доставили его в больницу после одного особо острого эпизода, в ходе которого на его руках остались серьезные ушибы и ссадины. По словам пациента, повреждения были оставлены когтями упомянутого существа. Есть основания полагать склонность к самовредительству. Назначено: 50 мг тразодона в сочетании с базовым курсом психотерапии.

6 июня 1973 г.

Пациент проявляет отзывчивость в ходе психотерапии, охотно идет на контакт. Страдает сильной энтомофобией[9] и предположительно аудиовизуальными галлюцинациями. За прошедшую ночь нарушений сна не испытывал, но объясняет это тем, что упомянутое чудовище «здесь не живет». Впрочем, выслушав версию, что это чудовище представляет собой лишь часть его собственного внутреннего мира, пациент проявил склонность к пониманию и готовность согласиться с этим объяснением, что позволяет предположить ничего более серьезного, чем обычные детские страхи. Родители поставлены в известность, что мы понаблюдаем за больным еще в течение суток и, в случае наблюдения дальнейших эпизодов галлюцинаций, пропишем ему курс легких антипсихотиков. Родители проявили понимание.

Я едва не расхохотался. Казалось просто смехотворным, что такая чепуха могла оказаться прелюдией к долгим десятилетиям кошмара для всей клиники. Тем не менее продолжил чтение. В записях было отражено, что после обещанных дополнительных суток в стационаре Джо был выписан домой. Имелось также указание на магнитофонную кассету с записью одного из сеансов психотерапии, архивный номер которой я старательно переписал в блокнот, предусмотрительно прихваченный с собой.

Однако оптимизм лечащего врача после первой госпитализации Джо совершенно очевидным образом оказался преждевременным, поскольку мальчик вернулся в больницу уже буквально на следующий день, на сей раз с куда более серьезным набором психических расстройств. А больше его уже не выписывали. Вот записи о повторной госпитализации:

8 июня 1973 г.

Больной Джозеф М. – мальчик шести полных лет, ранее уже госпитализированный по поводу ночных кошмаров. Прописан курс седативных препаратов и начальный курс обучения методике самостоятельного преодоления стрессовых ситуаций. С момента выписки состояние пациента существенно изменилось. Он более не выказывает ранее выявленных признаков энтомофобии и склонности к галлюцинациям. Вместо этого наблюдается регресс к превербальной коммуникации[10].

Кроме того, больной демонстрирует ярко выраженную склонность к насилию и садизму. Уже успел напасть на нескольких работников больничного персонала, в результате чего был иммобилизован. Несмотря на юный возраст, пациент, судя по всему, очень хорошо осведомлен, какие части человеческого тела наиболее уязвимы и чувствительны к боли, причем зачастую с учетом индивидуальных особенностей того или иного человека. Пациент пнул одну из пожилых медсестер в голень, прямо в то место, которое было недавно хирургически прооперировано. Пострадавшую пришлось эвакуировать на кресле-каталке.

Отзывчивости и склонности к сотрудничеству в ходе психотерапии пациент более не проявляет. Издает щелкающие и скрипучие звуки вместо разговора и не способен к прямохождению. По-прежнему агрессивен и склонен к насилию. Опять был связан и отправлен в палату после попытки нападения на доктора А.

9 июня 1973 г.

Состояние больного вновь изменилось. Когда медсестра Эшли Н. сказала пациенту, что он «дрянной мальчишка, который слишком много пинается и машет кулаками», пациент опять перешел к вербальной коммуникации. Продолжил оскорблять миз[11] Н. словесно, называя ее «длинноносой убийцей Христа», «тупой ё…й сукой» и т. д. Миз Н. была этим крайне подавлена и вскоре подала заявление об уходе, ссылаясь на травматические воспоминания, триггированные[12] оскорблениями пациента.

Направленная физическая агрессия, словесные оскорбления и асоциальное поведение больного позволяют предположить некую форму асоциального расстройства личности, хотя и слишком сложную и развитую для личности его возраста. Конкретные причины подобных действий со стороны пациента пока не поддаются объяснению.

10 июня 1973 г.

Состояние пациента продолжает ухудшаться. Доставленный на прием больной не сделал ни единой попытки поддержать беседу, с самого начала принявшись словесно оскорблять психиатра, адресуя ему такие эпитеты, как «ё…й никчемный алкаш», «бесполая холодная рыба», «вонючий сучонок Томми» и пр. Все эти оскорбления полностью соответствуют личным нападкам, которым психиатр некогда подвергался в моменты сильной душевной подавленности. Пациенту задан вопрос, почему он выбрал именно эти конкретные оскорбления. Пациент отказался отвечать. Пациенту задан вопрос, не называл ли его кто-нибудь в точности такими же словами. Пациент отказался отвечать. Пациенту задан вопрос, почему он предпочитает словесно оскорблять людей именно таким образом. Пациент ответил, что он должен, потому что он «дрянной мальчишка». Пациенту задан вопрос, может ли он перестать быть дрянным мальчишкой. Пациент спросил, что я по этому поводу думаю. Пациенту задан вопрос, что он сам думает. Пациент отказался отвечать. Сеанс психотерапии прерван, пациент отправлен обратно в палату. От себя лично хочу лишь добавить, что единственный сеанс с этим мальчиком вызвал у меня куда большее желание нарушить свое обязательство не употреблять алкоголь, чем любое другое событие, произошедшее со мной за все те 20 лет, что я состою в «Анонимных алкоголиках». По этой причине прошу передать случай другому специалисту.

Никаких записей о дальнейшем лечении Джо психотерапевтическими методами больше не последовало. Очевидно, всего одного сеанса оказалось достаточно, чтобы написавший эти строки с отвращением сдался. Я лишь покачал головой. Даже при недостатке персонала клиника явно могла бы предпринять и более существенные усилия. И в самом деле, единственным документом за тот год была лишь коротенькая записка за подписью главврача, предписывающая персоналу изолировать Джо от прочих людей, находящихся на территории больницы. И за почти четыре последовавших за этим года – больше не единой бумажки.

15 марта 2008 г.

Ничего себе! Вот уж не ожидал, что мой первый пост привлечет такое внимание! Честно говоря, думал, что вы, ребята, решите, будто я все сильно преувеличил. И да, я в курсе, что кое-кто именно так и отреагировал (я услышал вас, DrHouse1982), но в целом позитивный отклик меня буквально поразил.

Вдобавок я явно недооценил всю сложность изложения подобных вещей в письменном виде, хотя уже сам тот факт, что чуть ли не все вы готовы верить написанному и даже высказывать предположения относительно происходящего, немало поддерживает меня в этом начинании. Я прочитал абсолютно все ваши комментарии, и хотя могу сказать, что в данный момент никто из вас даже близко не подошел к пониманию того, о сколь жутком пациенте идет речь (у вас пока что нет и половины всего материала), просто замечательно видеть, что есть люди, способные рассматривать подобные темы всерьез. Так что, в конце концов, все далеко не безнадежно.

Ладно, на чем я там остановился? Ах да, на истории болезни Джо и на том факте, что в течение почти четырех лет в ней не появилось ни одной новой записи.

Вновь вести историю начали в 1977-м. На сей раз целые куски в ней были вымараны или просто отсутствовали – с предваряющим примечанием, что за неотредактированными оригинальными материалами следует обращаться к доктору Г. Похоже, что к тому моменту сокращение финансирования вынудило размещать больных по несколько человек в палате. В результате в папке обнаружилось распоряжение нового главврача, доктора А., с требованием к персоналу составить перечень больных, которые в роли соседей по палате не стали бы причиной ухудшения состояния Джо, в чем бы оно ни заключалось.

Сотрудники больницы с поставленной задачей явно не справились.

Следующая записка, содержащая более или менее существенную информацию, была также подписана доктором А. – и адресована доктору Г., известной мне теперь как главный врач. Вот что в ней говорилось:

14 декабря 1977 г.

Не знаю, кому пришло в голову перевести Филипа А. в палату Джо, но кто бы это ни сделал, я требую его увольнения! Идея подселить взрослого человека со столь серьезными проблемами с агрессией в палату к мальчику, проявляющему настолько острую склонность играть на чувствах других людей, явно не могла привести к положительным результатам. Так что теперь, судя по всему, мы имеем как минимум одного пациента, родственники которого могут подать на нас в суд – если когда-нибудь узнают, через что довелось пройти их сыну. Насколько я понимаю, вы уже слышали про то, что Филипа пришлось основательно накачать успокоительным, пока он не успел выполнить свое обещание «прибить к чертям собачьим этого мелкого монстра, это долбаное чудовище». Не знаю, как это может сказаться на состоянии Джо, но, насколько могу себе представить, явно не лучшим образом.

Судя по всему, по причине перелома руки, ушибов грудной клетки, сотрясения мозга и трещины в черепе Джо пришлось на какое-то время перевести в обычную больницу. После этого первого несчастья в записях отражено, что после возращения Джо подселили к пациенту, более близкому ему по возрасту, – восьмилетнему мальчику, недавно поступившему в больницу по поводу тяжелого случая аутизма[13]. Это привело даже к еще более печальным результатам.

16 декабря 1977 г.

Наш страховщик явно не обрадуется, если у нас будут еще происшествия вроде того, что случилось с Уиллом А. Единственная хорошая новость заключается в том, что вскрытие не выявило каких-либо признаков насильственной смерти. Похоже, что тяга Джо к насилию немного ослабла. Но даже если результаты вскрытия и освобождают нас от всякой ответственности, боюсь все же, что хороший адвокат разнесет их в суде в пух и прах. Когда в последний раз восьмилетний ребенок погибал от сердечной недостаточности? Еще раз проверьте назначения со старшей медсестрой и молитесь, что мы не дали ему слишком сильную дозу чего-нибудь не того.

Следующим соседом Джо стал мальчик шести лет, поступивший по поводу посттравматического стресса, ставшего результатом сексуального насилия со стороны собственного отца. К распоряжению о размещении нового больного была подколота записка, приказывающая санитарам и медсестрам периодически присматривать за обоими, поскольку новый пациент был склонен к агрессивному поведению. Так вышло, что эта мера пошла на пользу как раз ему самому.

18 декабря 1977 г.

Больной Натан И. помещен в одну палату с больным Джозефом М. В 22:00 дверь в палату заперта, свет погашен. В 01:34 из-за двери слышатся всхлипывания и крики Натана. В 01:36 санитар Байрон Р. входит в палату и обнаруживает Джо лежащим на Натане, в процессе сексуального насилия. Пациент Натан удален из палаты, пациент Джо связан и помещен в одиночный изолятор. Пациент Натан, у которого выявлены существенные ушибы, многочисленные повреждения от укусов и небольшие ректальные разрывы, переведен в другое отделение для оказания экстренной помощи. Пациент Джо определен в изолятор на неделю. Весь персонал еще раз предупрежден о недопустимости обсуждения тем, связанных с сексом, в присутствии малолетних пациентов. Настоятельно рекомендуется освободить от должности всех санитаров, за исключением санитара Р.

Последним соседом Джо из числа прочих обитателей психиатрического отделения стал подросток-наркоман с тяжелым параноидным расстройством личности, избранный наверняка по той лишь причине, что запросто одолел бы Джо, вздумай мальчишка на него напасть. Больше того, в качестве дополнительной меры предосторожности против подобного нападения их поместили в палату, в которой оба могли быть постоянно привязаны к койкам и не имели возможности нанести друг другу какой-либо вред.

Однако лучше не вышло.

20 декабря 1977 г.

Для начала: может кто-нибудь наконец поискать нам более прочные ремни для коек? После того, что случилось вчера ночью с Клодом Д., и всего остального, что произошло на прошлой неделе, нам нужно обязательно заверить общественность, что ничего подобного больше не повторится. Кроме того, пусть санитары еще разок хорошенько осмотрят ту палату, поскольку, честно говоря, мне их объяснения представляются довольно сомнительными. Пусть этот Клод хоть трижды параноик – что его могло настолько перепугать в этой палате, что он перегрыз несколько кожаных ремней и выбросился из окна? Как он справился с ремнями? Они вообще-то достаточно прочные, даже с учетом возможного адреналинового всплеска. И как ухитрился взломать зарешеченное окно? Явно что-то не то там с этими ремнями, или с койкой, или с окном.

Хотя так или иначе я все же намереваюсь выяснить, каким образом этот ребенок способен вызывать подобные происшествия. Распорядитесь, чтобы кто-то из санитаров по вашему выбору остался с ним в палате на всю ночь. Убедитесь, что этот санитар будет располагать всем, чем нужно, чтобы защитить себя. Рассматривайте данного пациента как душевнобольного преступника, пусть даже мы и не можем пока ничего доказать, не считая случая с Натаном. Ах да, и скажите санитару, чтоб прихватил с собой диктофон. Если там запишется даже просто дыхание этого мелкого поганца, я все равно хочу получить эту запись для анализа!

Имелась и еще одна приписка, указывающая, где искать магнитофонную кассету, записанную в результате данного приказа. Ее каталожный номер я тоже занес в блокнот. Кроме того, нашлось и единственное последнее послание от доктора А. по поводу Джо, и вот в нем-то я наконец и нашел частичный ответ на вопрос, почему никому из врачей так и не удалось ни поставить диагноз, ни вылечить данного пациента. Но, в отличие от предыдущих документов, это было не распоряжение и не отчет, а просто набросанная от руки записка – судя по всему, сохраненная доктором Г.

Дорогая Роуз,

Я только что говорил с Фрэнком. Думаю, могу с полной уверенностью сказать, что он не будет готов приступить к работе еще как минимум месяц, учитывая состояние, в котором он сейчас пребывает. И знаешь что? Вообще-то я собираюсь предоставить ему на весь этот срок оплачиваемый больничный, поскольку вижу в случившемся с ним мою собственную вину. Нельзя наказывать людей за то, что они выполняли твои распоряжения. Прошу заметить: если ему не станет лучше к тому моменту, когда все это закончится, нам придется просто поместить его сюда.

Также я пришел к следующему заключению: что бы там у Джо ни было, нам это никогда не вылечить. Даже не думаю, что мы сумеем просто поставить диагноз. Этого определенно нет в ДСР[14]. И, учитывая воздействие, которое он оказывает на остальных, я начинаю сомневаться, чтобы кто-то вообще смог его диагностировать.

Знаешь что? По-моему, я забегаю вперед. Для начала давай-ка лучше поговорим о том, что мне сообщил Фрэнк. По его словам, Джо всю ночь ему что-то шептал. Вот и всё. Просто шептал. Но это был не нормальный детский голос. Каким-то образом мальчишка ухитрился сделать свой голос низким и хриплым и все пытался напомнить Фрэнку о чем-то, что они якобы делали вместе – как будто каким-то образом знал его раньше.

Но вся штука в том, Роуз, о чем именно Джо пытался напомнить Фрэнку! Это были все те кошмарные сны, которые Фрэнк видел еще ребенком. По его словам, всё было так, будто чудовище из этих кошмаров шептало ему всю ночь – твердило, как ему хочется опять преследовать его, поймать его и съесть.

Звучит довольно дико. Ну откуда такому мелкому парнишке знать, о чем мог видеть сны какой-то сорокалетний санитар? Так что я прослушал пленку. И пришел лишь к заключению, что Фрэнк все это просто себе вообразил. Я не услышал ни звука, хотя чувствительность микрофона была вывернута на максимум. Больше того, Джо всю дорогу был привязан к койке у противоположной стенки палаты, и если б он издал хотя бы один звук, который мог услышать Фрэнк, микрофон сразу его уловил бы. Я не думаю, что ему удалось бы не попасть на запись, даже если б он шептал Фрэнку прямо в ухо – что, конечно же, совершенно исключено.

Но куда более странно, что через какое-то время я услышал очень громкое дыхание Фрэнка. Слишком шумное и частое, как при гипервентиляции[15]. Словно у него начиналась паническая атака[16], на самом-то деле. Но я прослушал запись несколько раз, и там больше не было никаких других звуков. Вообще никаких. Понятия не имею, о чем рассказывал Фрэнк.

Теперь я знаю точно, после этого сеанса с Фрэнком и того, что я пытался провести с Джо: мы не способны его вылечить. Нужен врач получше, чем я, чтобы вообще понять, что с ним происходит, и очень повезет, если найдется такой специалист, что в принципе решится работать с этим маленьким засранцем. Может, он пробудет здесь до самой своей смерти. Но мы ничего поделать не можем.

Роуз, когда-нибудь ты станешь тут главным врачом. Мы оба это знаем. Мы часто это обсуждали. Я знаю, ты думаешь, будто это ты во всем виновата. Я знаю, что тебя будут понуждать испробовать с ним что-нибудь еще. Так вот – не надо. Просто держи его здесь за счет его родителей и скармливай им любые истории, которые сочтешь нужным. Они достаточно богаты, чтобы пожизненно держать его тут. Если они вдруг обанкротятся, выкрои деньжат из бюджета больницы. Моя совесть не выдержит, если я вдруг узнаю, что этот человек, которого я безуспешно пытался вылечить, каким-то образом оказался на свободе, чтобы сеять беду в реальном мире всеми доступными ему способами – только потому, что мы потерпели с ним неудачу. Обещай мне, Роуз.

Томас

После этого письма нашелся только один официальный документ, объявляющий, что любая психотерапия в отношении к Джо окончательно прекращена. У него будет отдельная палата, но в расплату за это ему придется лежать в ней связанным двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Лишь немногие избранные санитары будут допущены менять ему постельное белье и приносить еду, а задачу давать ему лекарства необходимо поручить лишь самой опытной из медсестер. Всему остальному персоналу отдано распоряжение держаться от него подальше. Любые упоминания о нем следует свести к минимуму, используя при этом лишь весьма неопределенный уменьшительный вариант имени. Короче говоря, это было как раз то, с чем я и столкнулся, едва только оказавшись на новом рабочем месте.

Но пусть даже так: если раньше я был просто немного заинтригован, то теперь меня реально зацепило. Передо мной открывалась возможность явить миру до сих пор незадокументированное и не учтенное никакими каталогами психическое расстройство – не просто какую-то мутацию чего-то, что уже занесено в ДСР, а нечто совершенно новое! Мой выбор места работы начинал представляться почти что зна́ком свыше. Теперь оставалось только одно: прослушать аудиозаписи, каталожные номера которых я выудил из истории болезни.

Я незамедлительно вернулся к дежурному сотруднику архива и показал ему номера кассет, ожидая довольно быстро их получить. Однако, к моему удивлению, когда он ввел их в компьютер, то растерянно нахмурился, а потом быстро направился куда-то вглубь помещения, не произнеся ни слова. Вернулся минут через десять, еще больше растерянный.

– Под этими номерами ничего нету, док, – сообщил он. – И никогда не было. А вы всё правильно переписали?

Я был в этом более чем уверен, да и по-любому не стал бы опять тащиться за той папкой, поставив его в известность, что именно меня интересует, и тем самым рискуя насторожить его. А потом, если эти кассеты и вправду здесь когда-то были, то вполне разумно, что их давно могли уничтожить или перепрятать, учитывая их связь с самым проблемным пациентом больницы. Я изобразил утомленную ухмылку и, помотав головой, небрежно бросил:

– Кто-то, видать, надо мной подшутил. Простите, что отнял время.

Выбравшись из архива, я потихоньку вернулся в отделение. Все, что я только что прочитал, требовалось хорошенько обдумать, и перед тем, как отправиться домой, я решил заскочить в соседнюю кафешку, где принялся быстро набрасывать свои собственные самопальные заметки, пока прочитанное в архиве не успело остыть в голове, – для последующего анализа. Эти записи и образовали основу для воссоздания истории болезни на предыдущих страницах.

Было ясно, что Джо начинал с некоего расстройства, связанного с недостатком эмпатии[17], которое, скорее всего, лишь ухудшилось в результате потрясения, полученного в руках его первого соседа по палате. Будь он просто жестоким по природе ребенком, который дергал за человеческие струны по принципу «что попадется», поставить диагноз было бы проще простого. Как говорится, «первые страницы учебника» – типичный случай асоциального расстройства личности.

Но штука-то в том, что проблемы Джо с эмпатией, похоже, разбежались в самых разных и даже совершенно противоположных направлениях. Его эмоциональная эмпатия – то есть способность чувствовать то же самое, что чувствуют другие люди, – определенно отсутствовала, если он каким-то образом вынуждал людей убивать самих себя и пытался изнасиловать мальчишку, наверное, сам даже еще не зная, что такое изнасилование. Но вот его когнитивная эмпатия – способность распознавать, что именно чувствуют другие, – должна была оказаться просто невероятной. Почти за пределами человеческих способностей. Он был способен не только нащупать слабое место другого человека, но мог и с идеальной точностью предсказать, как его использовать, чтобы вогнать того в состояние максимального стресса. Навыки такого рода скорее могут явиться результатом долгой специальной подготовки кого-нибудь вроде оперативников ЦРУ, а не чем-то совершенно спонтанно развившимся у маленького ребенка.

И все-таки куда больше загадок крылось в его явной смене тактики после бедственного столкновения с первым соседом по палате. До этого многочисленные записи в истории болезни в один голос свидетельствовали о том, что его излюбленным подходом было индуцирование у своих жертв чувства гнева или отвращения к самим себе. И все же совсем скоро, словно его «модус операнди»[18] совершенно переменился, он вдруг переключился на индуцирование столь запредельного страха, что это запускало животную реакцию «бей или беги». Почему столь внезапная смена подхода? Что из произошедшего поменяло симптомы? И кто вообще сказал, что это именно он вызывал чувство страха, для начала? Куда приспособить тот факт, что санитар, записавший на диктофон свое столкновение с Джо, на самом деле записал лишь тишину?