Полная версия
Улыбка смерти на устах
Анна и Сергей Литвиновы
Улыбка смерти на устах
© Литвинова А.В., Литвинов С.В., 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Жертва № 5
Лето 2019 года
Первое в году погружение в море, конечно, настоящий кайф.
Да еще в середине такого суматошного лета. И перелет с каждым годом все тяжелей дается: рано встаешь, маешься в железной коробке такси по пути в аэропорт, потом проходишь все эти утомительные формальности: «Снимите ремень!.. Поднимите руки!.. Включите планшет!..» Потом, когда препоны позади, наступает короткое облегчение в аэропорту, можно слегка расслабиться, взять пивка, пусть за сумасшедшие деньги – но я не отказал себе в удовольствии, тем более на что мне теперь их беречь, эти бабки?
Надо прихватить в дьюти-фри пару-тройку мерзавчиков-вискарей, чтобы скрасить себе полет. Сидишь на своем месте, стиснутый ремнем безопасности и попутчиками, посматриваешь в иллюминатор, незаметно для стюардесс выливаешь содержимое мини-бутылочек в чай, кофе или колу, прихлебываешь, глубокомысленно листаешь журнал или смотришь кино на планшете.
Потом – посадка, блеснувшее вдалеке море, синее-синее. Радость: «О море! Мое любимое! Скоро я обниму тебя!» Быстро набегающая взлетно-посадочная полоса, удар шасси о бетон, уютный речитатив пилота. И – теплый влажный воздух, который охватывает, едва выходишь на трап.
И снова очереди на паспортном контроле. Наши люди еще по привычке собачатся, кто за кем занимал. Но погранцы уже намного добродушней. Проверяют тебя расслабленней, чем наши в Шереметьеве, с улыбочками.
Затем снова – влажная духота улицы. Очереденка на такси подходит быстро. Шофер-араб помогает погрузить чемодан. Лютая кондиционированная прохлада салона, и, как завершающий аккорд путешествия: последняя бутылочка выпивается в салоне такси прямо из горла, неразбавленной. Полчаса езды мимо пальм и отелей, и вот уже привычная гостиница, знакомый персонал.
– Добрый день, мсье. Мы рады вас снова видеть.
– Добрый, добрый. И я очень рад, что вернулся. Забыл, как тебя зовут?
– Шарль, мсье. Форму вам заполнять не нужно, в компьютере все ваши данные сохранились. Приветственный бокал игристого, мсье?
– Не откажусь.
Когда я с удовольствием глотаю замороженный шампусик, происходит небольшой инцидент. В холл вваливается целая толпа русских. Кажется, они летели с мной одним рейсом – возможно, даже бизнес-классом. И сюда прибыли вместе, на микроавтобусе «Мерседес». Однако, несмотря на «бизнес» и «мерс», выглядят они как типичные наши за границей: чрезмерно шумные, слишком толстые, чересчур вычурно одетые. Много золота, а на дамах – брюликов. Группа устремляется к стойке, сметая все на своем пути. Распаренная красная тетка в майке от «Диора» с ненавистью косится на запотелый бокал, что я держу в руках, и врезается своим чемоданом мне прямо в ногу. Черт! И пребольно! Вот гадина!
– I’m very sorry, – злобно цедит она на бегу и первой из группы подает портье свой паспорт.
Но даже этот инцидент не портит мне настроения. Я отставляю пустой бокал, быстро поднимаюсь наверх. Багаж уже доставили, коридорный с поклоном принимает мою двухевровую монету. Нет, я не буду распаковывать вещи, просто достану плавки, не зря же положил их в Москве в последнюю очередь. Теперь переодеться и бегом – на море. Вот оно, прямо здесь, под окном, зовет и манит, светится и играет. Я оглядел себя в большое, до пола, зеркало. Несмотря на блестки седины и залысины, я сухопар и довольно подтянут. Сказываются регулярные, три раза в неделю, тренировки. Да, я запросто могу рассчитывать на романчик здесь, на море. Если, конечно, успею.
Ах, как все хорошо – вот только нога, в которую заехала русская тетка, слегка саднит. И ссадина вон на бедре закраснелась. Ну ничего. Как мне мамочка в детстве говорила? «Море все лечит». Вон оно, за балконной дверью, сияет и манит. По краю горизонта водный мотоцикл тянет резиновую колбасу, «акулу», усаженную сверху отдыхающими.
Я хватаю пляжное полотенце, набрасываю себе на плечи и спускаюсь вниз. Народ во множестве плескается в бассейне, загорает и выпивает на шезлонгах. Не одна и не две пары глаз, расслабленных спиртным, оценивают «на новенького» мою фигуру. Но, нет, я здесь, у бассейна, не останусь – никогда не мог понять, отчего эти странные люди, в основном почему-то немцы, купаются в забетонированных лужах, когда рядом огромное, сияющее, неограниченное море. Все равно что настоящей живой женщине предпочитать резиновую куклу.
Короткая аллейка – и вот он, пляж. Теперь я оттягиваю сладостный момент. Перед первым погружением – и это тоже ритуал! – я выпиваю еще один коктейль в баре на пляже.
Жаль, что привычного бармена нет. Есть какой-то новенький. Он смешивает мне кир-рояль, и я, счастливый отпускник, опоражниваю его прямо у стойки.
Народу в баре полно, хоть до вечера еще далеко. На высоком табурете рядом со мной оказывается девушка, улыбается призывно. Я осклабливаюсь в ответ, бросаю: «Гутен таг», – почему-то кажется, что она – немка. Да, поприветствовать, но ничего больше. Сейчас не до девчонок. Главное – столь долгожданное первое купание.
И я, наконец, бросаю полотенце на свободный топчан и бегом, чуть не вприпрыжку, словно в детстве, кидаюсь к морю.
Влетел, вздымая буруны, прыгнул, поплыл.
Нет, ничего лучше моря нет. И я всякий раз убеждаюсь в этом. Всяческие эрзацы – речка, ванна, бассейн – не более чем жалкие заменители. Море – это да. Море – это вещь.
И первый раз в году погрузиться в него – все равно как впервые возлечь с любимой женщиной. С той самой, недостижимой – искренней, понимающей. Принимающей тебя всего – без остатка, любого, со всеми твоими недостатками, сложностями, пунктиками и тараканами.
Скажи, сколько мужчин (и женщин) было у тебя до меня, а, море? Ты наверняка уже сбилось со счета. Мы, люди, приходим и уходим, а ты с каждым все такое же: ласковое, любящее, обтекающее, обнимающее. И я тебя отнюдь не ревную к другим.
Или же, напротив, ты гневаешься и становишься серым, сварливым, свирепым. И готово растерзать и убить. И – убиваешь!
Но сейчас ты – ласковое, мирное, податливое. Какое наслаждение – нырнуть, долго плыть под водой, мощно работая руками. А потом, на пределе дыхания, всплыть на поверхность и долго грести, чередуя брасс и кроль. А после, когда отплыл достаточно далеко – так, что люди на берегу кажутся крохотными фигурками, – лечь на спину и подставить лицо солнцу. Которое сейчас, когда я в воде, совсем не жарит и не жалит, как на суше, – а нежно, лаская, гладит щёки, лоб и нос. И кругом – тишина, покой, умиротворение. Кайф. Наверное, высший кайф, созданный природой.
И вот именно в этот самый момент наивысшего наслаждения я вдруг ощущаю сильнейшую, чудовищную боль в спине. Сначала я даже не могу понять, что происходит, настолько случившееся неожиданно, так сильно диссонирует с окружающим – с радостью, счастьем, всеобщей любовью, – что я даже и не понимаю, что творится.
Но тут страшно болезненный укол в спину повторяется. Судорога сводит все мое тело.
И только тут, после второго приступа, я понимаю, что происходит. Они все-таки добрались до меня. Значит, здесь и сейчас? А что, похоже на…
Тут третий, еще более сильный удар боли сотрясает мое тело. Я вдыхаю, но во рту отчего-то оказывается вода. Я кашляю, дергаюсь, чуть не выпрыгиваю из воды.
«Интересно, а кто меня исполнил? – отвлеченно, как со стороны, думается мне, когда боль отпускает. – Та девчонка в баре, что улыбнулась призывно? А может, тот новенький бармен? А может, привычный и любимый портье, мсье Шарль? Или, – вдруг пришло мне в голову, – та самая толстая русская тетка внизу, у стойки? И задела она меня вовсе не чемоданом – сделала укол зонтиком, как некогда Георгию Маркову[1]. А может, это просто приступ? Нормальный, обычный инфарктик – я слишком много сегодня, на круг, выпил: в аэропорту, самолете, в такси, в лобби и теперь вот на пляже? И сердчишко просто само дало сбой? И я сейчас чуть отлежусь на этой ласковой воде и приду в себя? И спокойно поплыву к берегу?»
Но тут меня потрясает еще один приступ, я судорожно втягиваю воздух – однако вместо него в легких оказывается вода, и я снова дергаюсь, но руки и ноги не слушаются, и снова вдох, и вода заполняет все пазухи – и, наконец, я медленно начинаю тонуть.
И – последняя мысль, уже на пределе сознания: «А ведь случилось точно так, как они обещали».
Павел Синичкин
Девятью днями ранее
Июль 2019-го
Судя по интонации, с которой Римка представила мне по интеркому посетительницу, та показалась ей слишком хорошенькой.
– К вам Полина Порецкая, – крайне скептически объявила моя помощница, и в кабинет вошла действительно очень красивая девочка.
Девочка – именно так я мысленно назвал ее, хотя лет ей было двадцать пять – двадцать семь. Но при этом визитерша оказалась крайне миниатюрна: росточком чуть выше полутора метров. Маленькие красивые ручки. Точеные и исключительно правильные черты лица. «Как статуэточка!» – наверняка отозвалась бы о ней моя покойная (увы) матушка. Или заметила бы, что девчонка выглядит «интеллигентно».
Для маменьки это была лучшая похвала. Всю жизнь она мечтала, чтобы я связал себя узами вот с такой, тоненькой и аристократичной. Мне же всегда были по сердцу полнокровные, румяные, боевые оторвы. Такие, как помощница моя Римка.
Впрочем, в последние свои годы родительница моя незабвенная согласилась бы, кажется, на кого угодно. Лишь восклицала время от времени патетически: «Неужто я так и не дождусь внуков?!» Да, увы, она так и не дождалась.
Хотя посетительница оказалась совершенно не в моем вкусе, но выглядела она, надо признать, исключительно красивой.
После фигур вежливости и усаживаний я спросил девушку, что привело ее в наше сыскное агентство.
– У меня умер отец. – Пауза, и, так как я не прореагировал, она продолжила: – Все считают, что он покончил с собой.
Визитерша опять остановилась, и я подсказал:
– А – вы?.. Как думаете вы?
– Я думаю, – с вызовом проговорила госпожа Порецкая, – что его убили.
– Кто? И за что?
– За этим я пришла к вам.
– Хорошо. Расскажите тогда официальную версию. Итак, считается, что ваш отец покончил жизнь самоубийством, правильно?
– Я начну сначала…
– Как вам удобнее. Начинайте откуда хотите. Но лучше, конечно, сначала.
Наверное, я все-таки на нее запал, потому и говорить стал больше обычного. Это мне самому не понравилось. И то, что стал слишком велеречивым. И тем более что – запал.
Хватит с меня служебных романов. От них одни неприятности. Что с Римкой, что с клиентками.
Спокойные, ровные отношения, без всякой примеси любви и тем более секса – вот залог нормальной, уверенной работы.
Всякого творческого коллектива, а сыскного агентства – тем более.
Если предаваться самокритике, имеется у меня один недостаток: я очень влюбчивый.
Чересчур.
Слишком часто и не по делу воспламеняюсь. И это определенно вредит работе. Чего стоят только мои взаимоотношения с Римкой!
Мы с ней без счета сходились, расходились, жили вместе, разбегались навсегда. А потом снова встречались, и опять нас, в конце концов, бросало в объятия друг к другу.
Попутно у меня, конечно же, случались романы, и Римка узнавала и бешено ревновала, устраивала сцены. А у самой-то тоже рыльце в пушку! Чего стоил хотя бы этот ее казах из-под Пскова! И ведь хватило же у того раскосого скобаря наглости заявиться к ней сюда, в Москву, с цветочками! Ох, как далеко и надолго после этого Римма Анатольевна была мною послана![2]
Но сейчас-то мы, кажется, оба перебесились, и у нас, слава богу, установился ровный, спокойный, выдержанный нейтралитет. Похоже, мы остановились на правильном градусе, что она – просто моя коллега, младший товарищ, соратница в нелегкой работе.
Ее это, кажется, тоже устраивало, и она больше не устраивала взбрыков типа разойтись навсегда или, того хуже, сойтись навеки.
И мне совершенно некстати сейчас завести роман на стороне – причем на глазах у Римки. Чтобы моя соратница презрительно щурилась, фыркала, метала молнии и отпускала язвительные замечания.
Да и потом, крутить с клиенткой – непрофессионально. Спать с тем, кто тебе деньги платит, – как-то фу. Сие выставило бы меня, да и агентство наше сыскное, моим именем названное, не с лучшей стороны.
Поэтому я сразу решил найти в сегодняшней посетительнице, такой всей из себя няшной, изъян. Чтобы перестать в нее влюбляться.
Может быть, голос? Знаете, бывает у женщин, особенно тонкокостных, голос – как болгаркой пилят. Потом долго его из головы приходится выковыривать. Но у этой тембр звучал приятно: низкий, грудной, бархатный. И говорила она ясно, просто, умно. Вдобавок наша беседа никакого флирта совершенно не предполагала – еще бы, гибель родителя! Но, видать, в ней случившееся перегорело, потому что изъяснялась визитерша не без доли кокетства – видимо, ей органически присущего. Как и миниатюрные формы, а также правильные черты лица.
– Начнем с того, что два года назад умерла наша мама…
– Вы сказали «наша»? – перебил я ее. – Вы не одна в семье?
– Нет, не одна, – ответила девушка сухо. – Есть еще моя сестра. Родная. Старшая. Юлия Игоревна. Семь лет разницы.
Довольно неприязненный тон, которым говорилось о ближайшей родственнице, и поджатые губки заставляли предполагать, что отношения между сестрицами не задались. Я сделал себе зарубку на будущее.
– А что – ваша мать? Она тоже погибла насильственной смертью?
– Нет, слава богу! Хотя не скажу, что ей повезло больше, чем папе. У нее оказался рак. Лимфома. Диагностировали слишком поздно. Четвертая стадия. Три года она боролась. Химия, облучение. – Глаза девушки повлажнели. – Отец все время был с ней рядом и всячески поддерживал. А когда она… – девушка моргнула и сделала над собой усилие, – она ушла, отец впал в натуральную депрессию. Он не мог ничего: ни работать, ни отдыхать нормально, ни даже следить за собой.
– Выпивал?
– Сначала – да, мы думали, что дело в спиртном. Ушел, дескать, в запой, потом похмелье, и все такое. Но, во-первых, раньше он никогда проблем с алкоголем не имел. А главное, алкоголь ситуацию не объяснял. Вроде и пить он перестал, а становилось только хуже. Лежал на диване, глазами в стенку. Я уговорила его посетить психиатра. Точнее, даже привезла врача к нему – он категорически не хотел даже выходить из квартиры… И она – психиатра нам порекомендовали женщину, доктора наук, – диагностировала у отца клиническую депрессию. Знаете, – прервала Полина саму себя, – сейчас «депрессия» стало модным словом. Все кричат: ах, у меня депрессия! Ноготь сломала, и сразу: депрессия! А ведь большая депрессия – серьезное заболевание, – сказала клиентка явно с чужих слов, возможно, той самой психиатрички. – И его следует лечить. Вот и с отцом врач долго говорила наедине, а потом прописала антидепрессанты. И попросила, чтобы первое время, неделю или даже две, отец был под постоянным наблюдением кого-то из близких. Ну, я взяла отпуск и первую пару недель была с ним рядом неотлучно…
Я пометил для себя, что Порецкая, рассказывая об уходе за отцом, использует единственное число: «я взяла отпуск», «я привезла врача» и так далее. Что, спрашивается, делала в это время ее сестра?
– И что же отец? Выздоровел?
– Да! Совершенно! Через две недели пошел на работу как ни в чем не бывало. Он, конечно, продолжал наблюдаться у врача, но стал сам ездить к ней в медцентр. Она уменьшила ему схему, но принимать антидепрессанты, сказала, нужно долго. Однако месяца через четыре он их и вовсе бросил. И чувствовал себя превосходно.
– А какие именно таблеточки он принимал?
– А вы что, в них разбираетесь?
– Я разбираюсь очень во многом, Полина. – Фу, прозвучало ужасно. Нет, я определенно распускал перед ней хвост, пусть непроизвольно.
Девушка усмехнулась и молвила:
– Ему прописали ***. И ***. И ***. В конце концов, именно эти таблетки его и сгубили.
– Он что, покончил с собой с их помощью?
– В полиции считают, что да. Но я не верю, что он сам это сделал. Ему – помогли.
– А чем занимался по жизни ваш батюшка?
– По образованию он инженер-энергетик, занимал хороший пост в крупной госкомпании, поэтому, конечно, и он, и все мы держали в тайне род его болезни, и я бы и вас тоже попросила не распространяться об этом…
– Тайна клиентов – наш приоритет, – с глубокомысленным видом откликнулся я и подумал, что прозвучало прямо-таки как слоган: «Детективное агентство «Павел»! Тайны клиентов – наш приоритет!» Определенно я стремился произвести на девчонку впечатление. Как говаривала моя маменька: «Натуру в штаны не спрячешь».
– Теперь расскажите мне о другом: после смерти вашего батюшки кто ему наследует?
Тут девушка явно занервничала:
– Наследуем мы с сестрой.
– Только вы двое?
– Да. В равных долях.
– Было завещание?
– Нет. Но так ведь по закону полагается, верно? Других наследников, кроме нас, не имеется. Мама умерла; бабушка с дедушкой, отцовские родители, тоже ушли довольно давно. Других детей у отца не было. Значит, сейчас мы с Юлькой наследуем поровну.
– Много ли того наследства?
– Вы беретесь за мое дело? – глянула она мне прямо в глаза.
– Да.
– Значит, в нашем с вами контракте наверняка будет пункт о неразглашении.
– Естественно.
– Тогда я вам скажу. Отец наш был человеком небедным. Он два дома за границей купил и на нас с Юлькой записал. Один в Испании, в Каталонии, на меня. Второй, во Франции, – на сестру. Мы, естественно, спрашивали его, какая примерно стоимость. Тогда, десять лет назад, в момент приобретения, когда все было еще хорошо и с ним, и с мамой, он сказал, что цена каждого дома около «лимона» евро. Плюс – две квартиры нам с сестрой обеим в Москве сделал. Квартиры не самые блестящие и в плохих районах, Юлии Игоревне вообще неважная досталась, в Гольянове. Мама его убеждала, что лучше бы он нам здесь более качественное жилье купил, чем в заграничную недвижку вкладываться. Но он же упрямый, говорил: «Выйдем на пенсию, будем к дочуркам в гости ездить. Месяц – на Коста-Брава, месяц – на Лазурке». Вот и попутешествовали. На кладбище к ним обоим теперь ездим.
– Но упомянутая вами недвижимость, как я понимаю, и без того на вас с Юлией Игоревной записана? А что вы после смерти отца наследуете?
– Квартира в Москве ему принадлежала, по нынешним временам – почти что в центре, на Ленинградском проспекте, в районе «Аэропорта». Дача в Краево, в тридцати километрах от МКАДа. На счетах, как оказалось, у него скопилось миллиона три рублей в общей сложности. Плюс мамины драгоценности, которые он все бережно сохранил.
– Значит, получается, что самые заинтересованные персоны в смерти вашего отца – вы с сестрой, так?
Она дернулась. Потом протянула:
– Я-то нет.
– А кто – да? На сестрицу вашу Юлию намекаете?
– Что уж тут намекать! В открытую говорю. Хотя, конечно, вряд ли она сама, своими руками, но… Как говорится, кому выгодно… Понимаете, именно с Юлькой у отца страшный раздор случился. Все из-за Костика, мужа ее нынешнего. Короче, она с ним давно начала встречаться. А он какой-то мутный. Провинциал, приехал из Кировской области. Образования толком нет. Работает – пластиковые окна вставляет, но не работяга, слава богу, а что-то вроде прораба. Разводит клиентов на заказы, обмеры всякие делает, потом качество проверяет, а если какие претензии – с заказчиками улаживает. Короче, непонятно, что она в нем нашла, даже мне в свое время Юлька внятно не сумела объяснить, когда у нас еще доверительные отношения были. Присушил ее чем-то. Хотя ничего особенного. Бледный тип с верткими глазами. Хотя смазливый, конечно. И подкачанный. Но ни одеваться толком не умеет, ни вести себя в обществе. Короче, когда он появился, родители (а он давно у Юльки в жизни возник, мама еще жива была) довольно резко ей высказывали, что он ей не пара. Да и я в подобном ключе выражалась. А она взбрыкнула и говорит: не ваше дело, жизнь – моя: как хочу ее строю, с кем хочу – встречаюсь… Ну, и продолжала с ним жить. А тут как раз с мамой все завертелось, не до Юльки и тем более ее Костика стало. А потом мамочка ушла – два с небольшим года назад, в мае, цвели тюльпаны, вишни, а мы ее схоронили. Потом с отцом эта неприятность…
– Вы говорили – вы за ним ухаживали? А Юля? Она что, обиду затаила? За то, что ее избранника не приняли?
– Ну, если честно, я всегда как-то ближе с отцом была, Юлька – с мамой. А потом она несерьезно к его заболеванию отнеслась: «Подумаешь, депрессия! Всем тяжело! Пусть возьмет себя в руки! Он же мужик!» В итоге отец выправился, но, если честно, трещина между ними осталась. Папа наш довольно самолюбивый был и обидчивый. А затем случилась одна история. Как раз на Новый год. Не на этот, а на прошлый, полтора года назад. У нас, когда мама еще жива была, сложилась традиция: встречать всем вместе, на даче. Иногда друзей приглашали – родители или мы, но далеко не часто и самых, что называется, отборных. А чаще были вчетвером. Мама готовила разные вкусняшки, мы с Юлькой подключались, иногда отец тоже что-то изображал по кулинарной части. И вот на позапрошлый Новый год отец предложил эту традицию продолжить. Он как раз от своей депрессухи оправился, от лекарств отдохнул, в хорошем настроении пребывал. Боль от ухода мамы слегка смягчилась. Ну, и предложил нам собраться, как в былые времена, – мы ведь даже предыдущее Новогодье вместе встречали, когда мамочка совсем плоха была: обритая, худая, с кислородным баллоном… Конечно, нам ее ужасно не хватало, и горько было на том же месте встречаться, но раз отец сказал – значит, надо. Нас мама в таком патриархальном, антифеминистическом духе воспитывала: мужчина в доме глава, он всегда прав, его следует слушаться. Короче, собрались мы на даче. Она на востоке от Москвы расположена, в месте сейчас совсем не модном. Но родители домик и участок там купили, лишь только Юлька родилась, в самом конце советских времен, когда и выбирать особо не из чего было. Потом, со временем, отец там, в Краеве, новый дом отстроил. У нас с сестрой там все детство прошло, столько воспоминаний. Сосны, лес, речка… В общем, тридцать первого декабря я пораньше на дачу приехала, прямо с утра, отцу помочь. В тот год тридцать первое число на выходной выпало. Отец пребывал в прекрасном настроении, смеялся, шутил. Ну, нарядили мы с ним вместе елки – одну настоящую, что прямо на участке растет, а другую – дома, пластиковую. Стали резать неизбежный оливье. Очень хорошо себя чувствовали, и я радовалась, что у батяни депрессуха его прошла, как не бывало. Отец предложил немного выпить, проводить старый год. Смешали по коктейлю. Короче, радовались – но вот только Юльки все не было. Обещала она в пять приехать, максимум в шесть – а вот уже семь, восемь вечера… Ну, мы с отцом привыкли, что она непунктуальная, но все равно: три часа опоздания – это ни в какие ворота не лезет. Я ей стала звонить – она трубку не берет. Наконец, является. Уже в десять вечера. И не одна.
Порецкая сделала театральную паузу и, так как я не переспросил, вывалила сама:
– С ним. С Костиком.
– С тем самым типом, коего ваши родители категорически не одобрили?
– Именно.
– А вы ждали, что она с ним придет?
– Нет! И разговора такого не было!
– А вы, Полина? Вы-то были одна?
– Ну конечно!
– И часто вы лично своих избранников в дом приводили? Да на Новый год?
– Я – два раза, точно помню. Но не в тот день.
– А сестра?
– Она – всего однажды, на первом курсе. Тогда родителям ее ухажер тоже не понравился, они его за столом зачморили, Юлька потом плакала.
– Значит, в этом смысле случился рецидив.
– Да! Я сразу заметила, что отец потихоньку начал закипать: и от опоздания, и от того, что она с этим чушком заявилась. А Юлька с Костиком еще такие загадочные: у нас для вас будет важное объявление. Я родителя потихоньку старалась отвлечь, но папаня смурнел прямо на глазах. Короче, сели мы кое-как за стол, старый год проводили, и тут Юля оповещает: прошу, мол, любить и жаловать, мы с Костиком поженились! Не решили пожениться, не просим, папочка, твоего благословения, а ставит перед фактом: расписались! Отец тут, конечно, натурально припупел. Ничего даже не сказал, просто встал из-за стола и вышел. Молча. И из дома выскочил – прямо в чем был. Ну, мы втроем остаемся, настроение испорчено. Молчим. За пятнадцать минут до Нового года пошла я батюшку искать. А он в бане сидит холодной, только печку затопил, еще не прогрелось, и вискарик пьет. Льда разбавить или воды нет – так он сосульки с крыши бани нарвал и с ними. Я стала его уговаривать: да наплюй, что ж теперь делать, это ее жизнь, оставь Юльку в покое, не порть самому себе нервы и праздник. Короче, вытащила все-таки за стол. Кое-как шампанское открыли, Новый год встретили. Обстановка натянутая, все молчим, в зомбоящик пялимся. А потом Костя что-то такое ляпнул – я уж и не помню что, довольно невинное. Да он вообще товарищ немногословный. Три слова в час хорошо если скажет. И ничего особенного не выдал – просто ошибку речевую допустил. Типа, «ло’жить». Не надо, мол, мне больше оливье ло’жить. И тут отец как сорвался! И на Костика понес, и на Юльку. На зятя новоявленного кричал, что тот провинциальное хамло деревенское, со свиным рылом в калашный ряд нацелился, и тому подобное. А Юльке: а ты, гадина, дождалась, пока мама умрет, чтобы втихаря этого колхозника в дом втащить, да я тебя прокляну, лишу наследства! Я пыталась отца угомонить, но где там! Прямо понесло его. Честно говоря, я бы после подобного тоже – или по лицу родителю дала, или из дому сбежала. Ну, они и сбежали. А Костик по факту оказался еще гораздо обидчивей, чем отец. Тогда-то он вытащил Юльку из-за стола, оделись они, уселись в машину – и деру. И уже потом выяснилось – зятек мой тогда ведь выпившим порулил. На въезде в Москву его дорожная полиция тормознула. А он и с ними как-то резко себя повел – в итоге лишился прав на год. Домой они тогда добирались на такси, а машину их мне потом (Юлька не водит) пришлось перегонять, а вскоре они ее продали.