Время собирать урожай

О характере, к слову, стоит рассказать поподробнее.

Когда мама, уставшая от вечных скандалов между Алешей и бывшим мужем, вынудила своего сожителя переехать, она совсем отдалилась от меня. Голубки съехали в частный старый дом, доставшийся Алеше от прабабки. Точнее, достался он его бабушке, но та с удовольствием передала его в пользование внуку, лишь бы тот был счастлив. Жилище было отвратительным, обветшалым, со смрадным запахом, когда парочка туда впервые въехала. Твердой рукой Алеша заставил мою мать навести порядок по женской части, а сам благоустроил все по мужской. Еще одна положительная черта этого никчемного наркомана – золотые руки. По сути, у него был один недостаток: наркотики. Для многих людей это страшное неоспоримое табу, но моя мама предпочла их всем недостаткам бывшего мужа. А знаете, я ее понимаю. Как мерзко получается: я осознаю то, что мой отец даже хуже наркомана. Какие бы ни были у Алеши положительные черты, человеком хорошим в моих глазах они его не делают, но делают лучше отца. И мне от этого чертовски печально. В общем, за пару месяцев они привели дом в порядок, сделали его пригодным для жилья и зажили семейной жизнью. Папа от этого злился все больше, собирал все чаще гостей в доме, устраивал пьянки, похожие на вакханалии. Когда кто-то приходил с бутылкой, начиналась гулянка, затягивавшаяся и на месяц. Месяц беспробудного пьянства, слез, истерик. Отцу было больно, он никак не мог смириться с тем, что любимая жена ушла к другому. В ту пору Седой стал любить меня почти маниакально своей странной версией любви. Знаете, что он купал меня? Девочку, ходившую в первый класс. С момента развода он начал делать это. Он раздевал меня, раздевался сам, сажал меня в ванну, сам садился следом. Так мы купались. И он считал это нормальным, поэтому даже не стыдился говорить об этом своим знакомым, многие из которых закрывали на это глаза и продолжали пить за его счет.

Однажды у нас собрались: Ирка Грачевская, Вика, Настя, Слава и Лиза Чепуха. Пьянка была веселой и шумной, словно свадьбу отмечали. Отец со Славой пошли в ларек за добавкой. Ирка Грачевская решила обсудить хозяина квартиры.

–Девки, вы вообще как считаете, Седой у нас нормальный?

–Ну, нет, наверное, – усмехнулась Настя.

–Так и я говорю, что нет! – продолжила Грачевская. – Вы вообще считаете нормальным, что он до сих пор купает Лиску?

–Как? – брезгливо спросила Настя.

–А вот как, – сказала Ирка. – Лиска, иди сюда, расскажи.

И я рассказала. Я рассказывала это абсолютно невозмутимо, потому что не знала, что в нашем совместном купании есть что-то извращенное, ненормальное. Напротив, я думала, что эти бабы, глупые куры, собравшиеся в нашей квартире, несут чушь, и что у них нет мозгов.

Когда отец пришел, Вика и Настя устроили ему разнос. Настя кричала на него, как умалишенная, а Вика спокойно и холодно унижала отца своей речью, состоящей из железных доводов и жестоких оскорблений. Седой даже испугался, когда понял, что в его действиях есть нечто преступное. Он пообещал, что больше не будет так делать никогда, боясь, что за подобные водные процедуры его могут лишить родительских прав, да и посадить за решетку, как пообещали девочки. Все женщины, собравшиеся в комнате, провели и со мной беседу.

–Лиска, – тоном правильной училки говорила Настя, – ты должна понимать, что ты взрослая девочка, пора уже самой принимать ванну. Папа мужчина, он не должен видеть тебя голой.

–Лиска, – строго говорила Вика, – я с трех лет даже маму не пускала в ванную комнату, потому что стеснялась уже.

–Да уж, у ребенка извращенное мировосприятие, – умничала Грачевская.

Таким образом прошла первая общая беседа о нашем с папой совместном купании, которая, казалось, возымела плоды в виде моих понимающих кивков и папиных обещаний. Однако на следующий день, когда Седой, находившийся под влиянием правильных подруг, отправил меня купаться, я закатила истерику и заставила его пойти со мной. Так мы быстро забыли про все нравоучения и продолжили свое.

В нашем доме было много посторонних мужчин, и я с самого детства перестала их стесняться. Всякое бывало: я видела голыми их, они видели голой меня. Было обычным явлением семилетней Лиске бегать в одних трусиках по дому, когда к папе приходили гости. Однажды это увидела все та же Настя. Она пришла к нам, когда у отца собрались его новые товарищи. Шкет беспрекословно сгонял ей за пивом, она влилась в круг общения, стала дожидаться прихода Вики. Я забежала в комнату, чтобы поздороваться с ней, обнять, как у нас полагалось. И я была в одних трусиках.

–Что за дерьмо?! – гневно произнесла она, глядя на моего пьяного отца.

–А что? – искренне удивился он.

–Почему ребенок в одних трусах? У нее уже грудь расти скоро начнет, а она перед толпой мужиков голая бегает!

–Лиска, – обратился ко мне отец, чтобы удовлетворить подругу, – оденься.

Он сказал это не от понимания неправильности происходящего, а только чтобы Настя была довольна. Я послушалась (чтобы доволен был папа), но Насте с ее жаждой власти и желанием правильности этого было мало. Она закатила скандал и выгнала новых друзей. Тогда я ее испугалась, затаила какую-то обиду за то, что она позволила себе так разговаривать с моим папочкой, а сейчас понимаю, что она была права и делала это мне во благо. Не сказать, что я после того случая перестала бегать перед гостями в одних трусах, но когда должна была прийти она, я тут же бежала одеваться, чтобы Настя не упрекала отца в том, что он делает из меня собственную Лолиту.

Много неправильного творилось в нашем доме, но мало кто пытался с этим бороться. Наверное, только Вика и Настя постоянно воспитывали Седого. Остальные бабы делали лишь разовые попытки, потому что им по сути было все равно, они не хотели терять теплого места возле бутылки, и желание выпить побеждало в них существо социальное. Мужики и вовсе молчали. Кто скажет мне, что нормально маленькой девочке спать там же, где час назад валялся пьяный облеванный мужик в грязной одежде? Если вы человек разумный, то вам и в голову не придет, что подобное является нормой, но там, где я прожила всю свою жизнь, это было самым обычным делом. Беспринципность и грязь формировали мой характер.

Я очень скоро начала понимать, что постоянные пьянки делают моего отца бесхребетным. И люди вокруг него были такими же. Пьяного так легко развести на деньги, вкусняшки. Я стала хитрой: когда отец был пьяный, я клянчила деньги, а он и его друзья давали мне их, как способ отвязаться от надоедливого ребенка. Он открыто заявлял, что дает мне стольник, только чтобы я отстала. А вот друзья фальшиво делали вид, будто дают мне деньги из-за любви и сочувствия. Но я уже тогда понимала, что все они лжецы.

Я стала капризной. Когда мне все надоедало, я нарочно начинала рыдать, всех изводить, а пьяному отцу, которому важна была моя любовь, приходилось вестись на мои провокации.

Еще я была лгуньей. Ужасной подлой лгуньей. Но я не считаю, что кто-то вправе меня винить. Ребенок в таком возрасте не виноват в том, что он лжец. Виновато его воспитание. Я с возрастом стала понимать, что это плохо, что это причиняет проблемы, поэтому постепенно стала избавляться от этой мерзкой привычки.

Примерный мой портрет к моменту поступления в первый класс был таков: рыжая, слишком высокая, несуразного сложения, конопатая девочка с узкими глазками, у которой был скверный характер, позывы к ябедничеству, вранью, капризам и истерикам. Трудно ли мне было найти друзей среди одноклассников? Да. Меня спасало то, что в параллельном классе училась дочка Славы и Алёны, Кристина, а на следующий год в школу пошел Вано. В начальных классах кроме них у меня не было друзей. Тем более, дети из благополучных семей презирали нас вдвойне за нищету и мерзких родителей, мамы и папы никому не разрешали с нами общаться, что провоцировало в наш адрес еще больше агрессии. Подумайте сами, когда маменькиным сынкам их маменьки говорят, что Алиса плохая, что у нее папа пьет, что с ней дружить нельзя… Конечно, маменькин сынок послушает свою курицу-мать, так еще и обзывать и шпынять начнет. Дети, они такие… Дети очень жестокие.

А знаете, какой жестокой была я? Когда еще мама жила с нами, она завела кошку. Бабушка, ненавидевшая сноху, кошку эту выкинула с силой с балкона, та и разбилась насмерть. Со второй кошкой было тоже самое. Вот и я была жестока с животными по примеру старших. Мне больше не на кого было выплескивать свою ненависть, потому что в борьбе с людьми я была слишком слабой. И что же я делала? Я тискала бездомных котят до смерти без капли жалости. Настя однажды увидела, что в моих руках болтается полуживой котенок. Как она кричала на меня! За руку отволокла домой к отцу и при нем же дала такой подзатыльник, что я до сих пор помню его силу. Папа, кстати, не перечил ей, а поддакивал. Он всегда говорил, что та вправе воспитывать меня, как посчитает нужным, потому что он доверяет ей и хочет, чтобы я выросла такой же, как она. Но от осины не родятся апельсины, папенька… Время меня меняло. Но это все потом. А пока…

Я пошла в первый класс. Мама очень хотела проводить меня, но отец пригрозил ей, что если она появится в поле его зрения, он устроит скандал прямо на линейке. Это дьявольское отродье не одупляло, что делает больно мне. Может быть, он понимал, но ему было плевать, от чего мне не легче. Алина, зная бывшего мужа и его безумный нрав, решила не идти, а просто перевела ему деньги, чтобы тот одел меня поприличней. Этот урод пропил основную сумму, а шмотки купил в секонд-хенде. Тетрадки и ручки купил с дедушкиной пенсии. Так я и пошла, как шоболятница, на свой первый в жизни урок. Папа, кстати, не пошел. Седой нажрался в честь последнего дня лета. Он решил проводить август под влиянием своего нового друга. Когда мои родители развелись, у отца появилась тенденция общаться с молодежью. Он подобрал через третьи руки новых дружков. Толстый и Тонкий приперлись 31 августа с пивом и уломали отца составить им компанию. Эти парни – парочка ублюдков, беспринципных и мерзких. Папаня отпирался, отдать ему должное, по причине Дня Знаний, но доводы новых друзей оказались сильнее. И вот какой-то там праздник конца лета оказался важнее первого школьного дня в жизни единственной дочери. Вика и Настя снова спасли ситуацию. У них вошло за правило выручать меня, когда отец подводил, ведь им было жалко бесхозного ребенка. Они делали эти свои подачки в виде мороженого, поездок на пляж, закрытий отцовских вечеринок и прочее-подобное. Вечером 31 августа девочки откуда-то возвращались и услышали, что из окон нашей квартиры доносятся крики, смех, музыка. Зная о том, что я должна идти на следующий день в школу свой первый в жизни раз, они возмутились и поднялись к нам. Громкие стуки в дверь (видимо, ногами) донеслись до отцовских ушей. Он пошел открывать. Этот старый идиот обрадовался приходу уважаемых подруг, но те были не рады видеть его пьяным.

–Какого хрена здесь происходит? – закричала Настя

Отец опешил. Вика нагло прошла внутрь, на кухню, где сидели папины дружки и довольно попивали пиво.

–Пошли вон, – объявила им девушка.

Начались споры, разборки, отец из уважения к подругам выгнал гостей. Но стоило девочкам уйти, он набрал Тонкому, и эти выродки вернулись, но теперь уже с водкой. Хорошо, что Вика, идя домой от Насти ночью, услышала, наше продолжение банкета. Нет, она не продолжила разбирательств, просто сделала выводы. На утро девочки повели меня на праздник знаний. Они пришли к нам рано, разбудили пьяного отца, собрали меня и отвезли в школу, предварительно отчитав Седого последними словами. Я им очень благодарна, ведь в этот день их самих ждал университет, который пришлось прогулять. Вика позвонила моей маме и сообщила, что Седой просрал 1 сентября, поэтому она может прийти. Та собралась и приехала. Таким образом, вместо одного пьяного вонючего мужика в школьный путь меня проводили три красивые молодые женщины. Мама произвела хорошее впечатление на мою первую учительницу, которое в скором времени испортил мой отец. Папаша вообще внес немалую лепту в становление моей школьной репутации. У меня и без него было много проблем, а его постоянные появления и скандалы с учительницей делали мое положение еще хуже. Все смеялись над рыжей, у которой папаша психопат. А он и был психопатом, так что я даже заступиться за своего отче не могла. Он орал, как истеричка, угрожал, брызгал учителю в лицо слюной. На родительских собраниях он отказывался сдавать деньги, прикидываясь малоимущим отцом-одиночкой, и делал это в самой грубой из возможных форм. И кто это, если не больной на голову? За такое его поведение я страдала еще больше. Меня пинали, в меня плевали, кидали в волосы жевательные резинки, топили рюкзак в сортире… Чего только не было. Мы с Кристиной ютились на переменах вдвоем по углам и боялись, что кто-то обратит на нас внимание и устроит очередную показательную казнь. Кристину, кстати, унижали в основном за дружбу со мной, а не за ее какие-то качества, потому что она, в отличие от меня, была очень хорошей и симпатичной девочкой. С ней даже пытались подружиться, уговаривая бросить эту рыжуху, но она тогда еще была тверда в своих убеждениях не предавать подругу детства, за что получала вдвойне. Потом к нам присоединился Вано, но это через год. А пока же для Вано настал кризис в наших отношениях. Между нами разверзлась пропасть: я уже училась в школе, для меня он был мальком, поэтому я обижала друга, прогоняла, обзывала, доводила до слез. На этой почве моего тщеславия наши отцы поскандалили, дошло до драки. Папа запретил мне общаться с Ванькой. Еще одной причиной папиной ненависти к Ваньке и его семье стало то, что тетя Лиза общалась с мамой, а Чепуха полюбил Алешу, как родного сына. За грехи родителей расплачиваются их дети. Да, такое бывает часто.

Худо-бедно мы дожили до Нового года. Как я была рада, что Вика и Настя предложили справить этот праздник вместе у нас дома! Вы просто не представляете! Это был наш первый совместный Новый Год. Конечно, лучше отмечать этот праздник с ними, чем с толпой алкашей, которым лишь бы пить, а жрать нечего. Главным условием было полное отсутствие прочих друзей Седого. Девочки прекрасно знали, что все остальные всего лишь нахлебники и разорители, поэтому они твердо желали избавиться от дружков моего отца. Был шанс, что они могут явиться без приглашения.

–И что делать в таком случае? – разводил руками папа.

–Не пускать, – твердо отвечала Настя.

–Но они же услышат музыку, поймут, что мы дома, – пытался поспорить отец.

–И что? – фыркнула Вика. – Пусть знают. Мы просто им не откроем. Или, если будем пьяные к тому времени, откроем, обматерим и выпроводим.

29 декабря была школьная елка, но мне нечего было надеть. Папа даже не задумывался об этом. Я пожаловалась Вике. Она тут же позвонила Алине, и они стали выдумывать план действий, как мама могла бы снабдить меня новогодним костюмом так, чтобы папа не узнал. Решено было передать его Вике, сочинив при этом сказку, что, мол, костюмчик этот от самой Вики. Старый дурак поверил. Интересно наблюдать за поведением этой стареющей особи мужского пола: он готов вогнать в позор единственную дочь еще больше, лишь бы не брать от бывшей жены, однако, касаемо денег, он всегда брал, так еще и требовал сверху. С самого момента развода отец боролся за то, чтобы Алину лишили родительских прав, но каждый раз останавливался: у социальных служб вставал вопрос о лишении родительских прав самого отца, а этого он боялся больше смерти. И на что я ему? Любил. Правда ведь. Любил. Он говорил, что любит меня больше всего на свете, больше жизни. Но как это может быть правдой, если он никогда обо мне не думал? Он прикрывал мной свою задницу перед полицией, перед мужиками и их наездами, перед социальными службами, в очередях и прочее-подобное. Но он никогда не прикрывал мою задницу. Может, отец любил меня, но больше он боялся потерять меня, как потерял Алину. Он боялся одиночества. Старости, в которой он будет немощным и ненужным. Я опять отошла от темы. Ох уж эти мои эмоции… На елку меня собрала Вика. Я была похожа на куколку. Позже позвонила Настя, мы вышли к ней и поехали в школу на ее машине. Когда я, наряженная, как принцесса, зашла в классную комнату в сопровождении двух красивых молодых девушек, все опешили. Как так? Почему замухрыгу Лису привели такие красотки? Мамки чуть ли не глаза папкам закрывали, когда они пялились на декольте Насти, у которой, к слову, была весьма пышная грудь. И уж очень девочки понравились моим одноклассникам. Одноклассницы завидовали, потому что их мамы и рядом с моими сопровождающими не стояли. Мы выигрывали все конкурсы, нам хлопали громче всех, мальчишки вились вокруг. С помощью этих девушек я немного обрела почву под ногами в мирке своей начальной школы. Действительно, даже после каникул меня стали унижать намного меньше.

После елки мы приехали домой, где папа был уже в состоянии вонючего бревна в компании местного еврея Рафаила, Толстого, Тонкого и его новой любовницы.

–И как это понимать? – грозно спросила Настя, скидывая норковую шубу на кресло, где сидел Рафаил. – Свалил отсюда, – гаркнула она на него.

–А в чем дело, дамочка? – нагло ответил он, не зная, с кем разговаривает.

–Что?! – хотела начать она скандал.

Но вмешался папа:

–Рафаилыч, брат, встань! Девушка просит, – засуетился он.

Вошла Вика, державшая меня за руку.

–И что тут за притон? – изумилась она. – Седой, мы твою дочь на елку водили. У нее праздник в школе! Важное событие. А ты пьешь в компании непонятно кого!

–Почему ты так говоришь, Вика? – попытался вмешаться Тонкий.

Но папа и его остановил.

–Брат, не лезь, не спорь, – говорил ему Седой, – она права. Вам всем лучше уйти. Мы посидим с девчонками. Они тут хозяйки. С ними я не спорю, – петушился Седой, который действительно неоднократно говорил, что Вика и Настя могут делать в нашем доме все, что им угодно, потому что они выше крыше.

Тут вступила любовница Тонкого. Это была плешивая блондинка, худая, как трость, но высокомерная, как герцогиня. Она была очень ярко накрашена и курила тонкие дешевые сигареты.

–Нет, Седой, стоп, я не пойму, – выпендривалась она, – ты нас пригласил, а теперь выгоняешь? Ты знаешь, кто я? Из-за каких-то девах со мной так обращаться нельзя.

Настю чуть не понесло. У нее был буйный характер, она считала, что в их с Викой адрес рот открывать непозволительно. Настя подошла к блондинке, взяла ее за руку и скинула с дивана.

–Рот закрыла, собралась и ушла!

О, какой мог бы быть скандал, если бы отец не вмешался. Ему пришлось угоманивать всех, кто сидел с ним до нашего прихода. В итоге Седой еле выпроводил гостей.

–А теперь, – заговорила Настя, когда все ушли, – послушай меня внимательно, Олег, потому что то, что я тебе скажу, имеет смысл.

Голос ее был тверд. Отец кивнул, Настя продолжила:

–У тебя одна дочь, чью жизнь ты просираешь ради сомнительных знакомых. У нее был сегодня важный праздник. Ты на него плюнул. Но я не позволю тебе и твоим друзьям плевать на труд, время, любовь, которые мы вкладываем в твою дочь вместо тебя.

–Я понял, – виновато прошептал папа.

–Нет, – вмешалась Вика, – ничего ты не понял. Каждый раз зовешь шалман сюда, а на Лиску тебе насрать.

–Пойми, Олег, – продолжила Настя, – когда ты будешь в беде или в старости, если доживешь, то тебе, кроме Лиски, никто не поможет. Эти уроды точно не помогут.

–Ты права, – печально согласился отец.

Девочки устаканили ситуацию, и я села к папе на колени и стала рассказывать, как прошел праздник.

–Так, – сказала Настя, стоя в коридоре, перед уходом, – завтра мы едем закупаться. Не вздумай пить. В обед чтоб был на колесах и свежим. Я не хочу с пьяным оборванцем ходить по магазинам.

–Понял, – послушно ответил Седой.

–Надеемся, – сказала Вика, и девочки ушли.

Отец был весьма ведомым, когда дело казалось его мнимых друзей, а уж перед этими двумя всегда страдал раболепством, поэтому он не подвел их и ради их приказа не выпил и капли спиртного. На следующий день мы купили столько вкусной еды, сколько я не ела никогда! Мясо, колбасы, сыры, фрукты, конфеты, икра! Чего только не было в пакетах, когда мы вышли из магазина.

Тридцать первого декабря в обед девочки пришли к нам и стали готовить. К вечеру был накрыт такой стол, все как у людей: елочка в игрушках, гирлянды на окошках, стол со вкусностями, наряженные девушки, трезвый папа. Мы отмечали вчетвером. Вика, будучи заботливым и добродушным человеком, обязала Седого угостить родителей и брата новогодними яствами, тот даже спорить не стал. Мне так нравился этот праздник, где никто не ругался, где была еда, где пели песни и смеялись. Когда папины дружки стали названивать, их красиво отослали ко всем чертям – я ликовала. Это был первый Новый Год в моей жизни, который прошел так хорошо. Благодаря этому празднику отцовские дружки даже обиделись на него на некоторое время (неделя, не больше) и не ходили к нам.

В феврале случилась беда: умер мой дедушка. Я очень сильно его любила. Потому что он тоже очень сильно любил меня. Помню, сидела часто у него на коленях, ножками болтала, а он меня все спрашивал, люблю ли я деду, люблю ли я бабу, люблю ли я папу, кем хочу стать. Дед очень многое сделал для меня, за что я ему благодарна. Но он не смог воспитать достойного сына, и теперь у меня ничего нет.

Когда деда Митя умер, Седой сел на стул и стал громко рыдать. Я не знала, что мне делать. Я пошла в комнату, где жили мои бабушка и дедушка, и встала над трупом деды, стала его рассматривать. Бабушка сидела в углу в своем старом кресле и молча плакала. От тишины в их пропахшей старостью комнате мне стало страшно. И деда Митя, он был таким ужасным, пугал меня своим видом скрюченного трупа.

Отец вызвал скорую, милицию (может, тогда уже полицию), позвонил в первую очередь не своим бесполезным друзьям, а моей маме. Женщина, которую он избивал, унижал и ненавидел, приехала моментально, чтобы помочь ему в трудную минуту. С ней был Алеша. Они привезли денег, сколько было. Потом Алеша позвонил Вике, та пришла с Настей. Стали думать, что делать, как быть.

Денег на достойные похороны не было. Где их искать, никто не знал. Пятнадцать тысяч, которые привезла моя мама, недостаточная сумма для похорон, дураку ясно. Стали суетиться. Разумеется, в нашей семье не было никаких накоплений, ведь Седой обирал родителей до нитки. Он попытался позвонить друзьям. Сначала набрал Славу, в надежде, что тот отдаст ему долг: восемь тысяч, занятых год назад.

–Олег, ты что? Откуда у нас деньги? – тараторил в трубку этот козел. – Я соболезную тебе, но помочь нечем, честно. У самих холодильник пустой.

Потом папа позвонил Толстому, который, якобы, недавно разбогател на продаже машины своей матери.

–Не, братан, – оправдывался тот, – не могу помочь финансами. Если хочешь, приду, выпьем, поговорим. Поддержу без проблем. А денег нет. Принимай соболезнования.

Отец позвонил Тонкому, но тоже тщетно. Отец позвонил Грачевской, но там тоже могли оказать только моральную поддержку. Отец позвонил Иволгину, надеясь, что тот займет у богатых родителей, но и там помощи никакой.

Затем деньги стали искать Вика, Настя и моя мама. Как ни странно, но у них получилось лучше. Родители Вики заняли несколько тысяч, мама Насти выручила безвозмездно, так как у нее было правилом давать деньги на похороны; Алина заняла немного у соседей, которые, единственные из всех папиных друзей, и могли ему помочь; Алеша взял денег у бабушки. Худо-бедно набрали за день сумму, на которую можно было хоть как-то организовать похороны.

До самого вечера отца не оставляли девочки и мама. Алеша ушел к бабушке и ждал Алину там, чтоб не раздражать Седого, у которого и без того случилось такое горе. Около восьми часов, когда основные дела были улажены, все разошлись. Мы с папой остались в комнате вдвоем. За стеной тихо сидела бабушка, которая за день не съела и крошки, а в своей каморке еле слышно плакал дядя Витя.

Папа посчитал, что он не выдержит эту ночь наедине с собой, даже учитывая мое присутствие, поэтому позвонил друзьям. Идиот, как можно быть таким глупцом, чтобы звонить тем, кто в трудную минуту отказал. Настоящей помощью этот кретин считал не дела, а моральную поддержку. И к нему пришел Слава с женой, Толстый и Тонкий, Грачевские, Иволгин… Дома собрался шалман.

Знаете, как жалко мне тогда было бабушку, жену, потерявшую мужа, который был ее единственной отрадой на закате жизни? Знаете, как жалко мне было дядю Витю, умалишенного инвалида, эпилептика, который потерял отца? А себя, как жалко мне было себя…

Вика быстро узнала о бедламе, происходившем на нашей кухне, и пришла. Она окинула взглядом задымленную кухню, на которой было не протолкнуться, и остолбенела.

–Вик, Вик, – залепетал мой отец, – поддержать пришли. Садись и ты.

–Олег, – заговорила она наконец, – я понимаю, ты отца потерял, тебе плохо. Но что же ты творишь? Надо взять тебя в руки, ведь столько дел, – отчаянно твердила она. – Ты зачем их позвал? Никто из них не помог тебе сегодня.