Время собирать урожай

Несмотря на положение, Алина была уже на приличном сроке, но таким беспринципным парням, как напарник Грачевского, плевать на то, беременная баба или хромая: если есть вариант ей воткнуть, то можно и флиртануть. Алина всегда была шалавистой бабенкой, как иногда любя говорил о ней отец, поэтому с радостью отвечала флиртом на флирт, само собой, когда Седой не видел. Но Седой увидел. Это все происходило под нашим балконом. Когда отец глянул в окно и заметил, что Дима подкатил не один, а с каким-то вертлявым сосунком, он вышел на балкон и открыл форточку, стал слушать. Мамин бойкий смех и громкие комплименты залетного мгновенно разозлили Седого. Он выскочил на улицу. Его сильная мужская рука схватила жену, не ожидавшую такого поворота, за голову и с силой ударила о дом. Залетный хотел было вступиться, но Грачевские остановили его, трое прыгнули в машину и уехали, а мама осталась валяться в страхе на снежной куче в палисаднике. Тогда Алина получила сотрясение мозга. Она долго отходила от этого удара, падала в обмороки, висела над унитазом, измученная тошнотой, глотала горстями обезболивающие таблетки. Стыдно не было никому из моих родителей. Каждый искренне считал себя правым.

Еще раз он взбесился, когда в порыве ссоры мама сбежала из дома. Он несколько дней не видел ее, был в неведении, куда делась его жена, где ночует, с кем спит. А потом она явилась. В разъяренном забвении Седой избил Алину, не думая о последствиях. То был конец января, пузо ее было уже очень большим, и сложно было не попасть по нему. Я, такая маленькая и беззащитная, уже терпела сильные удары отца, находясь в утробе матери. Удивительная штука этот жребий жизни: благополучные семьи борются, стараются, отдают все силы, чтобы завести детей, лечатся, используют все мыслимые и немыслимые методы, но у них ничего не получается; а такие вот беззаботные алкоголики, плюющие на все, плодятся, как кролики, и все им ни по чем, ни побои, ни спирт, ни табак, да вообще ничего. Ну разве это справедливо? А детям как быть? Жребий судьбы так часто обрекает безвинное дитя родиться в такой вот неблагополучной семье и жить в мучениях и страданиях, ломающих детскую психику; зато людей, которые могли бы быть прекрасными родителями, обрекает на бесплодие. Мне искренне жаль, что я родилась в такой вот семье. И не надо говорить, что надо довольствоваться тем, что есть, что могло быть даже хуже. К черту! Я ненавижу все, в чем я возилась все свое детство! Я имею на это право! И никто меня не переубедит.

Примерно в таких чертах происходило мое развитие: дешевый алкоголь, сигареты, побои… А потом я родилась.

Это было ледяное время, похожее на то, в которое похоронили отца. Тоже февраль. Конец февраля. Родилась я слабой, выходила на свет долго, мать прокляла все и вся, пока меня рожала. Встречали ее из роддома верные друзья Лиза и Чепуха и мой отец. Дедушка и бабушка и знать меня тогда не хотели, поэтому даже не поздравили моих родителей с появлением долгожданного дитя.

Что такое семья? Для кого-то это святое место с теплым чаем и любимыми родителями. Еще семьи бывают «для приличия»: там отношения основаны лишь на том, как должно быть, вся любовь там фальшива, а сама эта ячейка общества построена в угоду мнения социума. Иногда семья может быть такой: все друг другу чужие, ненавидят друг друга, презирают, воюют за наследство. Еще семья бывает такой, как у меня… Когда я родилась, в нашей ячейке уже сформировались определенные отношения, они были ужасны. И в этом мусоре мне предстояло расти. Мусор этот менялся, отходы со временем перегнивали, появлялись новые, но суть того, что я расту в духовных помоях, оставалась всегда одной.

Отмечали мой день рождения после выписки из роддома долго и громко. Странно, хотя это и был праздник в мою честь, но до меня особо не было никому дела. Пришли все те же, кто был на дне рождения Алины. Соседи, как и до этого, ушли быстро, оставив после себя в подарок розовый комбинезончик для новорожденной девочки. Остальные три семьи и не думали поздравлять меня с появлением на свет, они поздравляли моих родителей, напиваясь за счет пенсии дедушки. Три дня, кажется, шел этот пир горой. Я постоянно кричала, голодная и обоссанная.

Оглядываясь назад, я недоумеваю, какого черта эту парочку так и не лишили родительских прав? Хотя… В моей истории будет много вопросов к власть имущим. Но этот, наверное, главный. Не то чтобы я хотела… Просто странно.

Я сильно раздражала мать, пока была грудным ребенком, а мать раздражала отца. Я раздражала, потому что много плакала, а мать раздражала, потому что не могла меня успокоить. Седой все чаще стал поколачивать жену. Мне жалко маму, правда, но мне кажется, что Алине на самом деле нравилось такое обращение.

Я все еще уверена, что отец всегда меня любил. Я обманываюсь, наверное, потому что любящий отец вряд ли будет пропивать деньги, предназначенные на смеси и ползунки своему малышу. А еще лекарства, которые нужны были, потому что я много болела. Мой педиатр Иван Иванович говорил маме, что я болею гораздо чаще и сильнее, чем среднестатистический ребенок. Но на мое здоровье клали болт.

А я продолжаю утверждать, что отец меня любил. Никто и никогда не переубедит меня в этом, потому что мне плевать на здравый смысл, когда дело касается этого вопроса. Ну как вы не поймете?! Я ребенок, который столько страдал… Не отнимайте у меня хотя бы надежду на ту любовь. Отец меня любил. Просто своей особой любовью.

У отца все мировосприятие было необычным, ненормальным. Его образ чувств тоже был из ряда вон. Как странно он любил меня, так же странно он любил и мою маму. Несмотря на всю проявленную к ней жестокость, он обожал ее, болел ей, и этого моего знания не сможет оспорить никто. Сколько раз я слышала, как он называл ее малышом от всего сердца. Все дивились, с какой нежностью Седой произносил это романтичное прозвище. Да, он любил ее. По-своему. Его любовь чередовала ту облачную нежность со звериной злобой. «Малыш, – говорил он, виновато поглаживая маму по голове, – прости, я не рассчитал, бил слишком сильно». Эти извинения звучали так сладко, и мама прощала. Забавно, однако, что вину он действительно чувствовал, но не за сами побои, а за их чрезмерность. В том, что избиение было, уверялся отец, он несомненно прав. А мама, уже привыкшая, даже не спорила. Вот в таком мире абсурда мы и жили. Когда-то, несколько веков тому назад, муж, колотивший жену, являлся нормой в обществе. Когда-то это не было абсурдом. Но в наши дни это дикость! Общество давно эволюционировало до той стадии, на которой мужчине бить женщину постыдно и наказуемо. Но моего отца, который выбивался из уровня развития общества, мало кто стыдил и уж точно никто не наказывал, что придавало краскам моего мира еще больше дикости и бредовых оттенков.

Способность всю свою злость на себя за свои ошибки переносить на невинных окружающих – верный признак тщеславия. Мой отец был очень тщеславен. Особенно до тех пор, пока не скатился в яму безнадеги. А моя мама, его беспомощные родителя, брат с группой инвалидности – все это инструменты воплощения его тщеславия.

Иногда я жалела Алину, но чаще мне были безразличны гематомы на ее теле. Я циничная и бесчувственная тварь? Возможно. Если кто-то скажет мне это в лицо, я просто пожму плечами и буду жить дальше, забыв о случившемся в ту же секунду. Я не жалею никого, потому что я должна жалеть саму себя. Кто еще, кроме меня, это сделает? Странно, но люди, видевшие, как протекает моя жизнь, если и помогали, то настолько поверхностно, что это почти не ощущалось, а надо было трубить во все рога о происходящем в притоне Седого. Общество? Да ну! Я плюю на общество точно так же, как и оно на меня. И я не жалею свою мать. Во-первых, она всегда была строгой и холодной и никогда не жалела меня. А во-вторых, она сама была вольна выбирать образ жизни. Люди-жертвы по внутренней природе своей привыкли к состоянию бичевания. Там, где нормальный человек взорвется, уйдет, ответит, люди-жертвы будут покорно терпеть и жить как ни в чем не бывало. Жены, которых бьют из раза в раз – это и есть типичные люди-жертвы. Нечего их жалеть, некоторым из них это даже нравится. Нормальная хотя бы разведется и уйдет. А жертву и имеющееся положение дел устраивает. Так зачем дарить ей свое сострадание? Она в нем не нуждается. Если бы ей требовалась помощь, она бы о ней просила. Сострадание можно дарить в комплекте с помощью, в противном случае от него нет никакого толка. А жертвам помощь не нужна, так и на чувства тогда нечего тратиться. Побои – это их привычный образ жизни, ими же и выбранный, поэтому не стоит их жалеть; жалеть надо тех, кто этого заслуживает, кто в этом нуждается: нормальных. Жалеть и предлагать им помощь. Но мою маму жалеть не надо.

Мама… Такое важное слово в жизни каждого, но в моем сознании оно так похабно и мерзко, потому что мой пример этого слова был именно таким. Алина, несмотря на то, что была молодой мамой, совсем не подходила внешне этому статусу. Она, уделяя мне так мало внимания, могла позволить выглядеть себе очень хорошо. Привычный ее образ не изменился. Она не променяла на воспитание ребенка мини-юбки, ботфорты и алую помаду. Все завидовали Седому, еще бы, такая жена, горячая штучка. Седой гордился. К моему глубокому сожалению, гордость эта была ему важнее, чем то, как росла родная дочь. Разумеется, отец мог грозным кулаком заставить Алину уделять мне чуть больше времени, но он был так одурманен комплиментами, которые ему источали все знакомые по поводу красавицы-жены, что даже и не думал о том, что я, возможно, не доедаю. А ведь это так страшно, когда грудничок не получает свое.

Алина тоже гордилась. Собой. Брак и рождение дочери не выбили из нее всей дури. Как была она вертихвосткой, так и осталась. Она грешила со страшной силой. Началось это через месяца три после моего рождения, когда фигура ее приобрела божеский вид. Любую возможность вильнуть хвостом Алина использовала. А гордилась она тем, какое восхищение выражают мужчины, которым эта грязная шалава отдается, пока ее муж качает колыбель их маленькой дочки. Немудрено, что она с такой легкостью прыгала по чужим постелям, ведь когда-то раздвинутые ноги даже приносили ей доход, поэтому чувство морали и стыда было напрочь стерто из мировосприятия Алины. Как она умудрялась гулять, если мой отец был так тоталитарен? Очень просто: Алину прикрывала жена Чепухи, которая и знать не знала, что подруга ее гуляет по кабелям, как течная сука. Алина врала тете Лизе, что надо съездить в приют к сыну, что надо поискать работу, что.... А тетя Лиза верила и, так как мать убеждала ту, что Седой ей всего этого не разрешает, становилась соучастницей греха Алины. Само собой, это случалось не каждый день, но случалось.

У отца был сложный период. Нормальному человеку это покажется смешным, но только не Седому: сложность заключалась в том, что Седой разрывался между компаниями старых добрых друзей с выпивкой и ухаживанием за маленькой дочерью. Часто он старался совмещать, но тогда второй пункт выполнялся через одно место, хотя выполнялся ли он вообще…

Дедушка и бабушка постепенно сменили гнев на милость. Я не укоряю их за нелюбовь, испытываемую ко мне изначально. Хоть это и пожилые люди, которым полагается быть мудрыми, родители Седого были слишком запуганы, что и мешало им руководствоваться здравым смыслом. Мне, даже еще ничего не соображающей, просто необходима была женская ласка, и я очень рада, что бабушка все же стала проявлять заботу ввиду частого отсутствия моей матери, которая бухала то на чьей-то хате, то дома с отцом у моей кроватки. Чувства бабушки были умеренными, на любовь не походили. Бабушка меня не любила, потому что я была дочерью своей матери и воплощением своего отца, только женского пола, как виделось этой несчастной старухе. А вот дедушка растаял. Он действительно полюбил меня, души во мне не чаял, стал потихоньку откладывать деньги с пенсии мне на подарки. Алина имела какой-то материнский инстинкт, хоть и слабый, поэтому дедушка доверял ей, а она не подводила. Да, мама покупала мне что-то с тех денег, которые копил дед. Покупала честно, на всю сумму. Отец об этом не знал. Маме приходилось врать, что это с ее заработанных, чтобы прикрыть деда, который боялся прогневать родного сына, ведь никто не знал, что на уме у Олега. Вопреки страху, дедушка любил меня, а когда моя голова начала что-то соображать, выяснилось, что я тоже очень люблю своего деда. Кто знает, может, потому что у него были деньги? Отец, наверное, любил его по той же причине. Но я не уверена в верности такого суждения, я уверена лишь в том, что дедушка был дорог моему сердцу. Мы с дедушкой часто беседовали: он сажал меня на колени, гладил по голове трясущейся рукой и рассказывал мудрые и полезные истории, замаскированные сказками. Мы часто проводили время вместе. Отец был рад такому положению дел. Позже, когда дедушка умер, фотография, где я сидела на коленях у деда, стала чуть ли не главной гордостью Седого. Он часто проливал над ней слезы, побитый водкой и одиночеством.

Дом мой походил на зверинец, в котором человек человеку волк. Дед кроил деньги в тайне, бабка опасалась родного сына, дядя мой скрывался в своем темном углу, боясь нападения безумного младшего брата, мать гуляла, как самка, отец рвал всех, словно дикий голодный пес. И во всем этом сумбурном зоопарке росла я, запуганная крольчиха, которую со временем жизнь вынудила стать хитрой лисой, а потом и злой волчицей.

Очень долго гости в нашем доме оставались неизменными, все те же три семьи. Редко наведывался кто-то другой. Иногда заскакивали и женщины. Не стоит думать, что мой отец был несчастным рогоносцем. У моих родителей это было взаимно. Часто в отсутствие матери приходили местные бабенки, чтобы попить пивка, послушать музыку, пообщаться. Законченных синюх отец к себе не водил, ограничивался середнячком этого дна. Женщин, приходивших на попойку, к слову, я не смущала. Чужие дети никому не интересны, поэтому на большом кожаном диване напротив моей кроватки нередко творился пьяный грязный секс, пока мамы не было дома, а я спала, и срать все на меня хотели.

Со временем я привыкла к шуму громкой музыки, к крикам, даже стала спокойно спать под весь кутеж, ставший для меня обыденностью. Гости сначала нередко удивлялись тому, как ребенок пары-тройки лет отроду спокойно спит, пока отец в микрофон горланит песни Scorpions и Арии. Да, они удивлялись, но мало кому приходило в голову останавливать разгоряченного Седого, чтобы дать мне тишины. У меня же не было другого выбора: если я хочу спать, то надо приспосабливаться, потому что мои желания в этом притоне на Буровой никого не волновали. Когда я была совсем маленькой, я подолгу плакала, это раздражало моих родителей, и они закрывали меня в комнате бабушки и дедушки. Там, к слову, было не намного тише, ведь стены панельных домов такие картонные. Со временем я училась говорить. Когда мне было около трех лет, я пробовала несколько раз коряво просить родителей разогнать всех, прекратить орать, пить, потому что в мою маленькую голову уже постепенно втесалась мысль о том, что все, происходящее в моем жилище, в корне неправильно. Мои попытки продлились недолго, так как пьяный отец раздражался на них и громко орал, брызгая вонючей слюной в мое детское лицо, а я этого сильно пугалась. Я сама стала уходить к бабушке и дедушке, когда приходили гости. Иногда папаша был зол на своих родителей по каким-то лишь ему ведомым причинам и не позволял мне оставаться на ночь у них. Мне приходилось спать на диване, рядом с которым сидели пьяные бабы и вонючие мужики.

Я помню первые годы своей жизни смутными обрывками или знаю их по рассказам родственников, соседей, по сплетням, как и время до моего рождения. Нелепость того, что отец не работает и грабит своих стариков, абсурд пьянок на глазах несмышленого ребенка, сумбур сексуальных связей моих родителей – все это я в памяти своей вынесла из глубоко детства, воспоминания эти шли со мной бок о бок, нога в ногу, но краски были смутными. Подробно и ярко моя жизнь врезалась в память с момента развода моих родителей. Помните, я говорила в начале своей истории про Вику, молодую подругу моего отца? Она дружит и с матерью. Более того, сейчас она даже является ее родственницей.

Когда начался развал брачных уз моих родителей, мне было около пяти лет. Вика и Настя, тогда еще только достигшие совершеннолетия, ворвались в жизнь моей семьи стремительным ураганом и сыграли с браком моих родителей злую шутку. Наверное, я расскажу обо всем по порядку, потому что с момента их появления краски моей жизни и моей семьи приобрели совершенно другие оттенки. Седой знал этих девчонок чуть ли не с момента их рождения, с отцом Вики он даже тесно общался, дружил, хотя тот и не удостаивал его честью посещать попойки. Они могли выпить вместе, собравшись семьями, пивка и пожарить мяска на воздухе, родители Вики частенько приглашали моих к себе по-соседски, но никогда не участвовали в кутежах, устраиваемых Седым, так как считали себя выше всех этих ледовых побоищ и их участников. В прочем, так и было: тетя Лида и Константин Михайлович и рядом не стояли с теми, кто посещал нашу квартиру. Дружбу с отцом они водили исключительно по причине того, что папа и Константин Михайлович были знакомы в молодости и иногда вместе встревали в передряги, только отец Вики, в отличие от моего, не был настолько омерзительной личностью и преступлений, за которые приходилось платить, не совершал.

Вика и Настя, крепко дружившие с самого детства той дружбой, которой мог бы позавидовать каждый, являли собой зрелище весьма яркое: молодые и привлекательные, шумные и буйные. Буйства их были абсолютно разного характера: от веселых попоек, присущих студентам, до проведения ночей в отделениях тогда еще милиции.

Первый опыт общения моей семьи с этими девушками произошел летом, июльским вечером, когда мне было пять лет. Мои родители, Чепуха и чета Грачевских сидели на лавочке возле подъезда и наслаждались вечерней прохладой после знойного дня. Алкаши не очень любят лето, скажу я вам, потому что водка идет труднее, и пить с утра до ночи не получается. Приходится либо пить пиво, которое дороже, либо ждать вечера, чтобы жара не давила тошнотой на желудок. Я бегала с Вано по площадке напротив подъезда. Вано сын тети Лизы и Чепухи, был тогда моим лучшим другом. Он младше меня на год и очень красивый. Лиза родила его Чепухе, чтобы смыть боль мужа от потери дочери. Грузин был безмерно счастлив появлению сына, который продолжит его род. Это напускное величие жалкого кавказца часто смешило меня, а сына его было жалко. Вано (для меня просто Ванька) рос в строгости, доходившей до абсурда. Когда его неудачник-отец напивался, то начинал дрессировать своего маленького сына, криками и угрозами заставляя отжиматься, бегать кругами или что там еще в голову приходило этому извергу. Чепуха объяснял это тем, что ребенок должен приучаться к дисциплине, но я не вижу ничего общего между дисциплиной и самодурством старого идиота. Вано очень сильно боялся отца, хоть и любил его до какой-то поры. Несмотря на жесткое воспитание, мальчиком он рос нежным и ласковым: всему виной его отношения с матерью. Тетя Лиза внушала сыну, что она слабая женщина, которая нуждается в его помощи, внушала это с любовью и теплом, поэтому мальчик взрастил с помощью матери чувство долга, которое помогло ему в дальнейшем стать неплохим человеком. Еще Вано был невероятно красивым ребенком в детстве, а повзрослевший он был еще лучше. Его большие глаза и длинные реснички, ровный нос, пухлые губы, правильный профиль – все это последствия смешения крови грузина и русской. Женщины души в нем не чаяли, за одни ресницы покупали ему мороженое и леденцы. С годами он стал еще ярче, и внимание женского пола возымело совершенно иной окрас, но Ванька не стал этим пользоваться, ведь его чистое сердце, воспитанное хитрой матерью, искало светлой любви, а не грязной постели. С физической точки зрения у Ваньки был один недостаток: он был слишком мелким, слабым и щуплым ребенком. С самого детства до нашей с ним недавней последней встречи Ваня так и не смог исправить этот свой недостаток ни питанием, ни спортом. Но девушки любили его таким еще больше, ведь у них так развит материнский инстинкт, который и толкает их заботиться о щупленьком.

Я и Ванька на площадке, мои родители с друзьями на лавке. Подъезжает черный Опель с тонированными стеклами, из него слышна громкая музыка. Мы с Ванькой залюбопытствовали, а взрослые напряглись, подумали, что чужие заехали на их территорию, так еще и с непозволительным размахом. Из машины вылезли две подвыпитые стройные фигуры, кричавшие какую-то модную песню. Те самые Вика и Настя. Они громко прощались с водителем, посылая воздушные поцелуи (видимо, это их близкий друг). Девушки заметили, что напротив на лавке сидят люди, еще и знакомые. Они уверенно направились к местным.

–О, здравствуйте, товарищи! Как жизнь? – громко приветствовала всех Настя.

–Доброго вечерочка, ребятки! – дерзко вторила ей Вика.

Старшие отвечали им с уважением и добродушием. А еще с облегчением: хорошо, что приехали свои. Пьяные люди считают себя выше крыши. Если им не хватило за вечер попойки внимания и общения, они вылезут из кожи вон, но найдут добавку. Во время общения они будут уверены, что блистают. У пьяных степень выпендрежа, синей «уважухи», товарищества резко повышается, поэтому эта парочка легко и эффектно вписалась в компанию взрослых людей, а взрослые эти огромным уважением прониклись к ним, но только потому, что на дне этой синей ямы нашего района они обитали поближе к поверхности.

Общение завязалось очень быстро. Особенно его поддерживал мой отец. Этот придурок, окончивший еле-еле среднюю школу, всегда восторгался людьми с высшим образованиям и тягой к познаниям. Так вышло, что эти две дамочки учились в самом престижном университете нашего города на бюджетном отделении с отличием, несмотря на свою тягу к буйству и разгильдяйству. С темы образования и началось общение, точнее восхваление моим отцом прибывших. Приняв с таким радушием этих малолеток в свой круг, Седой вырыл яму своему браку, но тогда он этого не знал, не узнал об этом и после, зато он мечтал, чтобы я была похожа на них, на этих девок, таких умных, образованных… Но почему я должна быть на кого-то похожа? Зачем кому-то подражать? Разве тогда я не рискую прожить чужую жизнь, не свою?

Эти две пьяные лисы не просто умудрились стать центром компании, так еще и пить продолжили за ее счет. Чепуха, обычно отжимавший у всех выпивку и деньги силой или хитростью, отдавал им свои сигареты. Отец мой, несмотря на фырканья Алины, побежал в ларек за пивом, лишь бы, как он сам и выразился, девчонки были довольны.

На следующий день Вика и Настя пришли к нам в гости. Седой с великой радостью открыл перед ними двери своего дома, послал Шкета (всеми любимый, потому что безотказный, сосед наркоман) за пивом и устроил веселую попойку. Маме тоже было интересно с этой парочкой, как оказалось, потому что они молодые. Алина уже устала вертеться среди стариков. И хотя мама моя была достаточно высокомерной и тщеславной, этой парочке она позволила завладеть вниманием, потому что слишком уж весело ей было с ними общаться. В итоге девушки подружились так крепко, что даже Седой заревновал.

У Насти была машина, какая-то подержанная иномарка, на которой мы стали ездить на нашу дачу. Помню, как я, мама, Настя и Вика поехали туда, закупившись выпивкой и мясом на шашлыки. Было весело. Настя и Вика обирали моего отца как липку, но зато мне тоже доставалось с этих денег. Они, имея чуть более нормальное мировоззрение, нежели мои родители, жалели меня, поэтому старались иногда баловать. Иногда девочки даже могли влиять на Седого, и тот переставал на меня орать. Я заметила это очень скоро, поэтому стала к ним подлизываться. Держаться возле их юбок означало быть в безопасности на каждой отцовской пьянке, где они присутствовали. Эти двое были далеко не такими, как мой отец и его окружение. Просто две молодые девки из благополучных семей захлебнулись в правильности своих жизней, решили попробовать, каково это, нырять в грязь по самые ноздри. Для них это все было развлечением.

У Вики есть двоюродный брат, его зовут Алеша, он ровесник моей матери. Алеша не самый благоприятный персонаж, но весьма харизматичный и внешне очень интересный. Нормальная девушка с правильным воспитанием никогда в жизни не позволила бы себе связаться с Алешей, потому что в его биографии фигурируют наркотики и тюрьма. Только кто сказал, что моя мама нормальная? Но по порядку.

Середина сентября выдалась очень теплой. Лето никак не хотело отпускать нас из своих рук. Осень не могла вступить в свои права. Все продолжали веселиться на пляжах и дачах, жаря шашлыки и демонстрируя загорелые тела в купальниках. Я и моя семья не отличались в этом от большинства. Наступила долгожданная пятница, выходные, которые ждали Вика и Настя. А еще выходных ждала моя мама. Я забыла кое-что уточнить: она работала уже с тех пор, как мне исполнился год. Придется отвлечься на подробности, потому что это важно. В общем, отец стал раздражаться грубой непокорной Алиной все больше. Седой все чаще поднимал на жену руку, в неистовстве унижая ее на глазах у всех соседей. Он ненавидел ее иногда, чередуя эту лютую неприязнь с приступами всепоглощающей любви. Такая ненависть, сменяемая сильной любовью, сводила Седого с ума, он перестал понимать, кто для него Алина. Тогда он решил нарисовать ей в своей голове новую роль, роль рабыни. Финансовой рабыни, как он гордо заявлял потом. Желая иметь все то, что было ему тогда недоступно, он погнал свою жену, словно кобылу на пашню, зарабатывать. Нет, ему и в голову не приходило самому найти работу. Седой считал, что должен следить за пожилыми родителями, братом-инвалидом и сидеть с несмышленым ребенком. Он действительно верил в это, странно, не так ли? Слежка его заключалась в постоянных попойках, как вы могли уже догадаться, и в тирании, с помощью которой, как казалось самому Седому, он дисциплинирует членов своей семьи. А вот деньги на подарки самому себе, на дорогую одежду, технику должен был находить кто-то другой, ведь пенсий на такие запросы уже не хватало. Разумеется, зарплата в десять тысяч рублей тоже не стала бы гарантом столь дорогих покупок. Нужен был кто-то, способный брать кредиты. И моя мама, некогда безработная прожигательница жизни, пошла впахивать на удовольствия своего мужа. За несколько лет ее кредитная история превратилась в зыбучие пески, а от купленного не осталось ничего. Она брала самые нелепые кредиты на самые бесполезные нужды. Огромные проценты копились, но всем было наплевать. Покупались телефоны последних моделей, телевизоры, стоившие около ста тысяч рублей, золотые печатки, цепочки (мужские, разумеется). Для себя Алина не купила ничего. Но она продолжала работать и следовать указаниям мужа-самодура.