Клад Василия Блаженного

– Вот, возьмите, – Яшин протянул ей салфетку. – Извините, не хотел вам приносить дурные вести, – покаянно произнес он.

– Найдите, пожалуйста, того, кто это сделал. Кто убил Плотникова! Пожалуйста. – Лена выразительно посмотрела на Яшина.

– Я постараюсь, – серьезно ответил тот. – А теперь, если не возражаете, я пообщаюсь с другими членами вашей экскурсионной группы. Вот вам моя визитка, если вспомните что-то важное про доктора Плотникова или про худого незнакомца, позвоните мне.

Напоследок он улыбнулся Лене, как старой знакомой. Хотя девушка надеялась, что не очень-то и старой.

* * *

Сумерки опустились на весеннюю Москву – город дерзких желаний и людских разочарований, город пороков и добродетелей, город, где каждый может найти себе место под солнцем. А может и не найти.

Обо всем этом думала Лена Синицкая, привычным маршрутом направляясь в собор Пресвятой Богородицы, что на Рву.

День сегодня был сложный, взбалмошный и полный печальных новостей.

Она все никак не могла свыкнуться с мыслью, что Ивана Васильевича больше нет. Что великий педагог и выдающийся ученый погиб от ножичка для резки бумаги. Того самого ножичка, который очень часто студенты видели в руках у Плотникова. Он постоянно носил его в верхнем кармане серого в полосочку пиджака. Нет, не ради самообороны, он им вскрывал всю свою корреспонденцию.

Доктор исторических наук был педантом и аккуратистом, у каждого предмета в его карманах было свое предназначение. Плотников почти не пользовался электронной почтой, отдавая предпочтение обычным почтовым конвертам, самым простым письмам, которые он получал пачками каждый день практически со всех концов земли.

Ему писали и бывшие студенты, его выпускники, и коллеги-профессора, ученые из Австралии и Индии, и со всеми Иван Васильевич поддерживал переписку. Он умел дружить, любил жизнь, обожал своего кота Малюту, подаренного ему деканом факультета, а теперь его в одночасье не стало.

Лена тяжело вздохнула.

Это была поистине невосполнимая утрата как для всей исторической науки – ведь сколько открытий не успел сделать доктор Плотников! – так и для всех его друзей и близких. Своих детей у Ивана Васильевича не было, как-то не сложилось, но ко всем без исключения студентам он относился как к собственным любимым чадам. И даже бессовестные прогульщики и двоечники всегда питали к Ивану Васильевичу уважение.

Лена уже позвонила сегодня на кафедру, но со всей этой свистопляской не смогла никого застать на месте. Надо завтра туда съездить, узнать насчет похорон и прощания с научным руководителем и разобраться, что ей делать со своей диссертацией.

А делать еще предстояло много, работа была сложная и кропотливая, Плотников помогал и направлял любимую аспирантку. Хотя у него все были любимые, а кто сейчас ей достанется, Синицкая даже не представляла.

В храм она спешила, чтобы поработать. У нее была договоренность с директором музея, что она проводит экскурсии днем, а ночью ей разрешается писать диссертацию в самом музее, проводить анализ находящихся там древностей, которые, конечно же, выносить за пределы нельзя. И дело тут не только в баснословной стоимости артефактов, но и в их исторической ценности – это же реликвии для следующих поколений.

Последние посетители давно ушли, симпатичный следователь, попытав возможных свидетелей в кабинете директора, тоже удалился. У входа и на первом этаже дежурили двое охранников. Так что Лена была здесь практически наедине с ноутбуком и кипой исторических документов XVI века.

Синицкая пыталась сосредоточиться на работе, ведь все равно кто-то будет ее новым научным руководителем, и новые главы сами себя не напишут. Но из головы все не выходил образ мудрого Плотникова, да и красные воспаленные глаза Яшина, чего уж тут скрывать, тоже прочно засели в Лениной памяти.

Девушка и сама не заметила, как заснула прямо на раскрытом ноутбуке.

Сон был тревожный и суматошный.

Сиреневые ножички для бумаги окружали плотным кольцом храм Василия Блаженного. Кольцо сужалось вокруг храма, сужалось. Ножей становилось все больше и больше, вот они уже влезают в окна, двери, танцуют прямо на могиле Василия, из которой почему-то встает доктор Плотников и говорит Лене:

– А теперь проснись, пора, Синицкая!

От этих слов Лена и впрямь проснулась, потерла затвердевшую от неудобного положения щеку, и тут услышала тихий аккуратный скрип, доносящийся откуда-то из дальней галереи.

Что это может быть?

Шум ей явно не померещился, она слышала его довольно отчетливо и, скорее всего, из-за него девушка и проснулась.

Может, это охранник дядя Петя ходит и проверяет подведомственную ему территорию?

Вставать и выходить из кабинета очень не хотелось, но по своей сути Лена была настоящей авантюристкой, тем более что этот скрип, как она для себя определила, раздавался откуда-то со стороны церкви Василия Блаженного. А это она проверить должна была обязательно!

Синицкая сняла свои туфли на небольшом каблуке и в одних колготках, на цыпочках принялась спускаться по лестнице.

В первом зале она в темноте чуть не споткнулась о чьи-то ноги в тяжелых армейских ботинках, ей пришлось с силой зажать себе рот, чтобы не закричать от ужаса.

Это был охранник Виктор Седов, он лежал без сознания и не подавал признаков жизни.

Значит, злоумышленник или вор где-то здесь, ей нельзя выдать себя криком и шумом, а то не поздоровится уже ей.

Она нагнулась у пощупала пульс у Седова. Пульс был, так что мужчина скоро придет в себя.

Лена от облегчения выдохнула: «Уф, спасибо, что живой».

На цыпочках она кралась вдоль стенки, не зная, что делать. Звонить в полицию? Так бы поступил любой здравомыслящий человек, но Лена была не любая. Ей очень хотелось узнать, что же злоумышленник делает в церкви Святого Василия?

Здесь скрывалась тайна, а Лена с самого своего детства обожала тайны и головоломки.

В полутемном приделе горели по стенам лампадки, чувствовался нежный запах ладана и восковых свечей. Иконы по стенам, казалось бы, с сочувствием и укоризной взирали на Лену. Ей даже чудилось, что многие лики святых не одобряют ее ночные гулянья по церкви, а другие иконы вообще недовольны, что их разбудили.

Несмотря на полумрак, Синицкая отчетливо ощущала, что кроме нее в приделе явно есть кто-то чужой, причем этот кто-то находится здесь явно не с хорошими намерениями.

Своей интуиции девушка привыкла доверять, но она не знала, даже самой себе не могла объяснить, зачем же она идет к злоумышленнику совершенно одна, без оружия, без поддержки.

Любой нормальный человек в такой ситуации хотя бы вызвал внутреннюю охрану здания, или на худой конец нашел бы второго охранника, дядю Петю.

«А вдруг и его тоже… – с ужасом подумала Лена. – Нет. Не может быть». – Она со злостью отогнала от себя неприятные мысли.

Между тем девушка потихонечку подкралась к захоронению святого Василия Блаженного.

У подножия могилы, подсвечивая себе небольшим карманным фонариком, копошился человек во всем темном.

Лена видела его со спины и не могла разобрать, что же он там делает.

«Ну вот, ты убедилась, что здесь явно кто-то есть! – сказала сама себе Лена. – А теперь беги вниз за дядей Петей».

Этот голос разума иногда сам по себе появлялся в ее голове, причем он всегда говорил правильные вещи и подсказывал ей, как поступить в трудных ситуациях.

Но дело было в том, что Синицкая его не часто слушала.

Но сейчас голос здравомыслия просто вопил в унисон с инстинктом самосохранения.

Лена принялась пятиться назад, уже сделала два шажочка, как вдруг, надо же было такому случиться, у нее запел будильник на мобильном телефоне.

Причем запел во всю громкость любимый саундтрек «The Road is Far» из опять же любимого Лениного сериала «Сверхъестественное».

Но сейчас главная музыкальная тема из мистических приключений братьев Винчестеров оказалась очень даже некстати.

Незнакомец в черном подпрыгнул от неожиданности, выпрямился и уставился на Синицкую. Его глаза сверкали в прорезях черной плотной маски, какие носят омоновцы.

Лена вжалась в стенку, припала спиной к иконе Пресвятой Богородицы и принялась судорожно вспоминать слова молитвы, потому что злоумышленник тяжелой походкой неспешно, но неотвратимо и уверенно шел к ней…

1555 год. Москва. Кремль

Царские покои

«Ох, знала бы покойница-матушка Авдотья, как в жизни повезет ее сыну Ивану. Кто бы мог подумать, что ему удастся воочию увидеть убранство самих царских палат, такую роскошь и богатство», – об этом думал мальчик Ваня, с любопытством разглядывая стены широкой комнаты.

Большие оконца, закрытые белоснежными парчовыми полотнами с вышитыми на них диковинными птицами, зверями, рыбами, красивая изразцовая печь в углу, еще горячая, дающая долгожданное тепло в слякотную московскую погоду, а в красном углу множество икон с горящими лампадками. Но больше всего мальчика поразил богато накрытый стол с угощениями, стоявший по центру горницы.

Его, десятилетнего подмастерья, взял в услужение сам знаменитый на весь град Москов зодчий Постник, сын Якова. Его еще частенько называли Барма из-за непонятного произношения. Он почти постоянно негромко бормотал себе под нос, так что иногда и разобрать было невозможно, что он говорит.

«Барма» настоящий – бормочет на своем псковском наречии. Потому так и стали кликать его все московские люди. А Постник – так как все посты держит и заставляет держать (и великие, и не очень) всех своих работников, всю свою челядь, а это ни много ни мало около сотни мужиков.

Что отнюдь не радовало Ваньку. Кушать ему хотелось всегда, а христианские посты следовали один за другим, не оставляя времени на то, чтобы подкрепиться молодому организму.

Потому с таким воодушевлением, чуть ли не облизываясь, Ваня смотрел на накрытый в горнице стол.

Пока Постник будет представлять идею нового храма самому Ивану Васильевичу, многие лета царю, все приглашенные помощники зодчего могут отдохнуть и подкрепиться в царских палатах.

По такому случаю Ваня впервые надел новую белую рубаху, которая ему необыкновенно шла. Он уже поймал несколько приветливых взглядов прислуживающих им девушек, подававших еду и напитки.

Ах, какие яства-кушанья были на столе! Многие из них Ваня и представить не мог, даже не знал, как они называются. Но пахли они одуряюще вкусно.

«Видела бы меня сейчас матушка Авдотья, или даже дядя Прохор», – снова подумал про себя Иван.

Дядя Прохор преставился в прошлом году, не вынеся суровую зиму. Шел из кабака мертвецки пьяный, упал и заснул в сугробе. А зима выпала лютая, студеная. Так и не проснулся дядька. Туго пришлось тогда Ване, хорошо, что работать на стройке был приучен, там его и заметил Постник, сын Якова из псковских мастеров.

Хороший, добрый зодчий! Понравился ему Ваня, взял себе в услужение, принести, унести, помочь – да много всего умел делать юркий мальчишка.

Теперь вот и к царю в Кремль взяли. Впервые мальчик попал в такие палаты, от удивления долго рот не мог закрыть. Каких только чудес здесь не было! До самой смерти он будет гордиться такой милостью, оказанной ему.

Другие, взрослые дядьки-мастера, только насмехались над малым, подтрунивали над ним.

Если бы не вечный полуголодный пост, который, по подсчетам Вани, практически не прекращался, то не жизнь была бы у мальчика, а просто сказка. Вот только Рождественский пост закончится, ан вот и Великий пост на подходе, потом Петров, Успение, а это, не считая каждой среды и пятницы, Крещенского сочельника, Дня Усекновения главы Иоанна Предтечи, Воздвижения Креста Господня и прочего-прочего-прочего. По пальцам можно было пересчитать дни, когда выпадала возможность нормально поесть.

Вот и сейчас малец смотрел на пышущего жаром ароматного жареного поросенка, и рот наполнялся слюной.

Интересно, можно ли его сейчас съесть, в пост-то? А начальник его, Постник Барма, потом не осерчает на мальчишку? А то вдруг выгонит за дерзость подобную, и придется на улице жить?

Такие мысли проносились в голове у Ивана. Он робко взял с блюда ярко-красное яблоко и сочно впился в него зубами, продолжая рассматривать споро жующих соседей по столу. Яблоко-то сегодня точно можно было!

Другие мастера, ничуть не стесняясь, ели и жареных гусей, и ароматного порося, и чудо-рыбу с ярко-золотой чешуей, и даже рыбьи яйца, зовущиеся странным словом «икора».

Мальчик вздохнул, и, пока никто не видит, откусил огромный кусок мясного пирога со стоящего рядом блюда с выпечкой.

От удивления он даже зажмурился.

Боже Иисусе, как же вкусно!

За столом разговор шел, конечно же, вокруг строительства нового храма.

На месте разрозненных деревянных церквушек, разбросанных по всему Троицкому надворью, решено было выстроить один большой храм, причем, что удивительно, храм сделать каменный. На смену старой деревянной Москве шла новая, каменная, которой не были страшны постоянные пожары.

Пригласили на строительство более трехсот мастеров и зодчих из самого Новгорода и даже Пскова, Ладоги и окрестных деревень.

Один из главных помощников Бармы – государев мастер Иван Шишаев – вполголоса обратился к соседу по столу Михею, Петра сыну:

– Слышь, Михей, что-то долго они заседают! А вдруг батюшке Иоанну Васильичу не понравится Постника задумка!

– Страшен Иоанн во гневе, – еще тише добавил Михей. – Не сносить нам всем головы, – покосился он глазами на соседние палаты, куда некоторое время назад удалились на встречу с царем Барма и два его главных товарища – Иоанн Хромой и Василий Новгородский.

– Да вы что! Мужики! Даже думать не смейте о худом! – обратился к ним старый Никодим. Тот, несмотря на преклонный возраст, еще был прозорлив в строительстве и обладал несомненным авторитетом среди мастеровых. – Постник, сын Якова, такое чудо чудное придумал, а не храм. Больше нигде такого не будет, не только в граде Московском, но и во всех заморских краях. Мне сам Постник сказывал, что батюшке-царю обязательно понравится!

– Так уж тебе и сказывал?! Сам Постник? Брешешь ты все, Никодим! – грубо ответил Михей. – Будет он с тобой своими планами делиться?

– А вот и не брешу. Ладно, не сам Постник сказывал, а Ванька Хромой говорил! Про чудо чудное! – с обидой ответил старый рабочий.

– Ванька Хромой языком мелет, что хочет! Веры ему нет никакой! – зло отбрил Михей.

– А я ему тогда и скажу, как ты о нем отзываешься! – продолжал гневаться Никодим.

Он насупился и со злобой смотрел на обидчика. Того и гляди, драка начнется!

– Все, хватит собачиться! Не на стройке ведь, а в княжеском тереме. Побойтесь Бога! Побойтесь царя! – остановил перепалку Шишаев. – А понравится – не понравится задумка Постника, мы скоро все узнаем!

Ванютка зажмурился, ярко представив, что будет, если задумка нового каменного храма не понравится батюшке-царю, долгие лета Иоанну Васильевичу!

Ох уж и суров был царь в гневе! Тут были правы старшие подмастерья! Но и отходчив бывал Васильевич, здесь все зависело от настроения верховного правителя!

Но пока ничего не показывало на царскую опалу. Яства на столе и питье хмельное не заканчивались, красные девицы сновали с кувшинами и чарками с квасом и вином от гостя к гостю.

«Стали бы нас так кормить, если бы что не устраивало?» – подумал Ваня и откусил от крылышка румяного поджаренного гуся.

Улыбнувшись красавице в малиновом сарафане, которая едва ли была старше Вани, мальчик придвинулся к дяде Никодиму и спросил:

– Дядька Никодим, а точно мы чудо дивное построим? Точно тебе об этом сам Хромой говорил?

Старик почесал тощую козлиную бородку и ответил мальчонке:

– Вот те крест, говорил он. А они не верят, ироды, – со злостью, но негромко выругался старик. – Думают, совсем я из ума выжил. Вот увидите все скоро, – потряс он сухоньким кулачком. – Да, и еще… – он почти прижался губами к уху мальчика и прошептал: – Еще Василий святой, Нагой, пророчествовал, что на этом самом месте чудо-храм будет, какого еще мир не видывал!

– Да ладно?! – удивился мальчик.

– Вот те крест, чистая правда! – Никодим удовлетворенно улыбнулся.

В этот момент по рядам гостей пошел шепот, а потом все как один подскочили с вышитых лавок и поснимали шапки, наклонив головы.

Ваня в первый момент и не уразумел, что же произошло, пока его буквально не вытолкал со скамьи старый Никодим.

Мальчик вцепился в ворот нарядной рубашки, внезапно стало душно, трудно дышать.

В горницу величаво вошел молодой боярин, почти отрок. Боярин был невысок, даже мал ростом, но широк в плечах, несмотря на довольно юный возраст. Одет в расшитый шитьем кафтан, на котором сверкали разноцветные каменья. На голове у него была красная шапка, отороченная мягким мехом пушистой чернобурки.

Мастеровые стояли молча, понурив головы. Боярин с улыбкой рассматривал их, презрительно щурясь на небогатые наряды рабочих.

Ваня боялся поднять глаза, только украдкой рассматривал богато украшенные сафьяновые сапожки знатного вельможи.

– Что, государевы люди? Понравилось вам царское угощение? – с ухмылкой, медленно растягивая губы, поинтересовался пришедший.

Мастера, не поднимая глаз, все согласно покивали.

– А знаете ли вы, какая честь вам предложена? – громко спросил молодой боярин.

Все вновь закивали.

– Что молчите? Или вам языки развязать надо? – принялся гневаться вельможа. – А то я могу! Ишь, какие гордые, молчат все! Я вас всех сейчас…

Ваня от страха втянул голову в плечи, боясь даже оторвать взгляд от красных сапожек.

Тут в горницу вошел другой сановник, постарше, одетый ничуть не хуже первого.

– Что ты тут, Малюта, мастеровых стращаешь?! – грозно поинтересовался вновь пришедший.

«Малюта! Наверное, таково прозвище из-за маленького роста», – пронеслось в голове у мальчика.

Откуда Ване было знать, что через десять лет из этого капризного юноши вырастет самый грозный опричник, гроза почти всего московского люда?

Сколько же народа будет замучено и убито в знаменитых Малютиных подвалах, пыточных застенках, где из людей всеми правдами и неправдами будут выбивать страшные признания, доносы на близких. Так будут искоренять крамолу в государстве. Но батюшка-царь Иоанн Васильевич, многие лета царю, поверит и доверится суровому опричнику и его воинам, потому на методы искоренения крамолы будет взирать вполне милостиво. Главное, чтобы порядок был в государстве.

А пока, в 1555 году, Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский делал свои первые робкие шаги в палатах царского Кремля. Выходец из шляхетской среды, невысокого роста, а проще – малыш, Малюта пытался всеми правдами и неправдами закрепиться в Московском государстве.

– Малюта, а ну брысь отседа, чтоб я тебя не видел! Пугать он народ вздумал, мальчишка! – кричал на него боярин с небольшой бородкой и умным взглядом голубых внимательных глаз.

Малюта в мгновение ока покраснел до самых ушей и проворчал проклятия.

Подмастерье Ваня не мог сдержать лукавую улыбку, он поднял глаза и сразу напоролся на злой взгляд Скуратова.

Тот не мог скрыть своего гнева и злости. Он капризно надул губы и прошипел:

– Я вам всем еще покажу. И вам, строители, – он со злостью рассматривал и будто запоминал своего ровесника Ваню, – и тебе, дядюшка Ондрей!

– Гришка, а ну кыш, я повторять не буду! – снова шикнул на парня боярин. – А то как шелудивого пса я тебя выдеру!

Малюта, задрав нос, удалился из горницы.

– Присаживайтесь, мастера, угощайтесь, не серчайте на пацана. Норовом очень свиреп, но силенок еще не хватает, – обратился к зодчим боярин. – Звать меня Андрей из рода Курбских князей. Ответ от батюшки-царя вам принес, что после трапезы можете возвращаться к работе над храмом. Постник, сын Якова, со товарищи позже к вам присоединится. Проект его больно хорош. Батюшке-царю все приглянулось. Царь Иоанн Васильевич подробно все еще хочет рассмотреть, уразуметь. Постника не ждите, возвращайтесь. А вам перед трудным делом всем царь-батюшка деньгу жалует, каждому, за усердие, – произнеся последние слова, князь ухмыльнулся в пышные усы.

Эту новость мастеровые встретили радостными криками. Пир продолжался, вино текло рекой, а Ваня все не мог оторвать взгляд от блестящей монеты – деньги, дарованной самим батюшкой-царем, многие лета.

Даже встреча с противным мальчишкой Малютой больше не огорчала Ваню, хотя он никак не мог забыть взгляд парня, полный ненависти именно к нему, Ивану Мастеровому.

Главное, каменному храму быть на красной Троицкой площади, храму, посвященному заступнице-матушке Богородице!

Москва. Храм Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву, более известный как храм Василия Блаженного

Наши дни

– Елена Андреевна, а вы всегда будильник на полпервого ночи ставите? – усталым голосом поинтересовался следователь Яшин, заполняя новый протокол.

Лену Синицкую просто трясло от пережитого стресса, даже две выпитые таблетки валерьянки не помогали успокоиться.

С ней так всегда бывало. В моменты каких-то сильных переживаний или сложных жизненных обстоятельств Синицкая была собрана и спокойна, а вот когда все оставалось позади, девушку в прямом смысле слова начинало трясти. Вот и сейчас трясло, стоило вспомнить, что только чудо спасло ее от смерти прямо здесь, на любимой работе в музее, в храме Василия Блаженного.

Ее бешено орущий будильник услышал не только злоумышленник, но и второй охранник, дядя Петя, проводивший осмотр первого этажа; он не смог связаться по рации с охранником Седовым и поспешил на звук Лениного мобильника.

А незнакомец в черном уже вытащил из-за пояса складной нож с зазубренным лезвием и приближался к Лене явно не с дружескими намерениями. Девушка стояла, зажмурившись, практически вжавшись в фреску семнадцатого века, судорожно вспоминая все известные ей молитвы. Ноги ее стали ватными, она понимала, что сил бежать у нее нет.

То ли молитвы ее были услышаны, как-никак церковь же, то ли воззвания к святому Василию Блаженному дошли до адресата, но появившийся в дверном проеме охранник Петр Петрович показался Синицкой ее ангелом-хранителем.

– А ну, стоять, не двигаться! Буду стрелять! – Петрович начал аккуратно снимать оружие с предохранителя, вспоминая служебные инструкции.

Но раньше ничего подобного в храме не происходило, и Петр Петрович считал свою работу спокойным и тихим местом, где можно отдохнуть и телом (смотря маленький телевизор в холле) и душой, наслаждаясь искусством и видом древних икон.

Злоумышленник стоять и не подумал, он метнулся тенью мимо Синицкой, одним точным движением снес неповоротливого и грузного Петровича с ног, и тот, смешно охнув, упал.

А незнакомец в черном уже несся вперед из церкви на выход, через открытую галерею, подальше от мощей святого Блаженного.

Синицкая отмерла, подбежала к Петровичу, они вместе вызвали полицию и «Скорую» для охранника Виктора Седова. По инструкции позвонили и директору музея – Злате Ильиничне Куликовой, чтобы та проверила сохранность вверенного ей имущества.

Пока ждали подкрепления, Лена вместе с Петровичем пила в подсобке сладкий горячий чай вприкуску с валерьянкой. Ее все еще трясло и через полчаса, когда наконец-то приехал следователь Владимир Яшин вместе с командой полицейских. Охранника Седова увезли на «Скорой», врач заверил, что с ним будет все в порядке.

Яшин выглядел еще хуже, чем днем. Весь помятый и осунувшийся, с воспаленными глазами. Он явно не тянул на защитника обиженных и оскорбленных.

«Да его самого лечить нужно, а то и спасать», – с недоумением подумала Лена.

– Итак, снова здравствуйте, повторяю вопрос – вы всегда, Елена Андреевна, ставите будильник на полпервого ночи? – устало потирая переносицу, спросил Яшин.

Лена откинула льняную прядь волос за ухо, представив себе, как она сейчас выглядит – бледная, выжатая как лимон, да еще и трясется от пережитого страха, как при лихорадке. А еще на следователя наговаривает! Вон он как на работе горит!

– Я иногда засыпаю на рабочем месте, потому для встряски, чтобы не отключиться, каждый час у меня будильник звенит. Если я бодрствую, то будильник сразу отключаю, – тихо промямлила она.