Мемуары Люцифера

Верный скромности, хочу лишь заметить: преуспел. Сумел выполнить всё, что наметил. Все начальные пункты. С возникновением обмена и появлением частной собственности произошло то, о чём столько времени твердили большеви… тьфу, ты: чего я и добивался в качестве промежуточного результата. А именно: разложение строя. Родового.

Я вызвал к жизни состоятельность. Я породил богатство. Я породил состоятельных – и даже богатых. И я уже показал человеку, что это богатство можно использовать не для примитивного скопидомства, но для достижения куда большего, того единственного, ради чего и стоит жить: власти! Той самой, которую может дать только богатство. Власти над отдельным человеком. Власти над семьёй. Власти над родом – и даже союзом!

В результате моей творческой деятельности в среде прежде равных друг другу появились те, которые «равнее»: те самые состоятельные и даже богатые. Появились на фоне общей массы соплеменников, оставшихся в своём прежнем состоянии. А были и такие, кто утратил и это состояние, кто остался, entschuldigen Sie, bitte, попросту с голой задницей. Размежевание по имущественному признаку состоялось. Возникли классовые противоречия. Всё шло по плану – теперь уже моему.

Оставалось сделать немного. Прежде всего – сплотить «богатеньких». Чем? Да осознанием того факта, что «своё кровное» надо защищать! И не в одиночку, а коллективными усилиями. Потому, что тех, кто зарится на чужое – больше. И они с нуворишами церемониться не станут: ведь отнять чужое – самый быстрый способ разбогатеть самому!

И вновь я преуспел. Для этого надо было всего лишь признать, что появились классы, то есть большие группы людей, различающиеся по их месту в системе общественного производства, по их отношениюк средствам производства, по способам и размерам получения доли общественного богатства. (Не моё: цитата. Адаптированная к мозгам читателя: в оригинале и я бы не переварил без «толмача». Правда, адаптированная лично мной).

Так, вот – о классах. Это были группы людей, из которых одна получила уже возможность присваивать труд другой, благодаря различию их мест в общественном хозяйстве. Для оправдания и консервации этого положения следовало закрепить его вовеки веков, как данность. Лучшего «закрепляющего» средства, чем закон, то есть, нравственное установление общества, и быть не может.

К сожалению, о таком замечательном средстве закрепления неравенства и консервации несправедливости, как религиозная догма, речи пока ещё не было. Догмы, то есть, жёстко оформленные в целостное учение суждения, воспринимаемые «сердцем», но не разумом, были ещё впереди. Однако верования уже существовали, «Грех» было не использовать их благотворное влияние на сознание «царя природы» в сочетании с другими установлениями.

И я внушил человечку необходимость законов. Точнее, одному – богатенькому – я внушил, что законы – это щит для любого его беззакония. Другому же – бедолаге-бедняку – я внушил «несколько противоположную» мысль о том, что посягательство на законы (которые якобы не людьми придуманы, а ниспосланы Свыше) – это посягательство на установленный Божьей Волей Миропорядок, за которое неизбежно последует заслуженное наказание. Так сказать, «сочетнул» догму с общественным установлением.

Теперь можно было переходить и к следующей подсказке: указать классу состоятельных человечков орудие защиты собственных интересов как класса господствующего. Таким орудием я задумал для него государство.

Глава девятая

Сущность государства была простейшей. Со временем человек и сам дошёл бы до идеи государства как организации экономически господствующего класса, но я не мог позволить себе такой роскоши: ждать. «Сосед» был, как всегда солидарен со мной: он тоже не мог позволить такой роскоши… мне.

Цели впервые создаваемого государства были предельно ясными: охранять существующий порядок как неизменный вовеки веков, и подавлять малейшее сопротивление подчинённых классов. Тех самых бывших сородичей, которые не сумели вовремя подсуетиться и, так сказать, «приобресть».

О главной же цели, ради которой и создавалось государство: помогать мне в расколе человечества с целью недопущения выработки им киловатт… то есть, потока экстатической энергии в Беспредельность Внешнего Порядка – человечку знать не следовало. Даже при том, что он всё равно бы ничего не понял.

В процессе образования государства я указал подшефным основные направления работы. Первоочередной важности среди них было выделение особой власти, не имеющей ничего общего с принципами родовой выборности. К этому прибавлялась задача создания постоянно действующей вооружённой силы для противодействия любым попыткам изменить существующее положение дел.

Так были сформированы армия и некое подобие внутренних войск. Своим исключительным назначением они имели борьбу с собственным народом и подавление инакомыслия под предлогом сохранения порядка и стабильности. За ними последовало создание полиции и тюрьмы. Первое – как прототип, второе – почти в современном виде.

Насчёт тюрьмы. Я, как экономист и государственник, не имел ничего против желания власти максимально упрощать процедуру наказания. Посредством смертной казни. Речь – не только об осуждённых за посягательство на государственные устои: надо беречь казну. Содержание преступного элемента – непозволительная роскошь. Ну, разве, что – на каторге: хоть какая-то прибыль. Но это – так: лирическое отступление.

Государство получилось на загляденье: именно таким, каким я и хотел его видеть. Но не только я увидел его таким. Один человек по имени Платон – по национальности «древний грек» – тоже распознал природу всех современных ему государств. Огульно – но небезосновательно, надо сказать – всех их он отнёс к организациям изначально порочного типа. В них, по его утверждению, господствовало разделение, вражда, раздор, своеволие и стремление к обогащению. То есть, всё то «плохое», к появлению которого я и стремился в своей творческой деятельности.

Платон считал, что такое государство неизбежно не будет единым, а в нём как бы будут два государства: одно – бедняков, другое – богачей. Он не сомневался в том, что хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут вечно злоумышлять друг против друга.

Мнение стороннего наблюдателя – к тому же, не дурака – лишний раз подтверждает факт достижения мною промежуточной цели. «Тактического успеха» – на языке современных военачальников. Создания же идеального государства, рецепт которого Платон дал в своих диалогах, я мог не опасаться. Для этого я слишком глубоко заронил в человеке понятие о том, что «моё» – гораздо ближе, чем «наше». Да, оно и не было чужеродным для человека, идеально соответствуя его животной природе.

Хотя некоторые взгляды Платона, будь они реализованы, породили бы ненужные сложности. Например, идеальное государство виделось этому философу, основанным на одном фундаментальном принципе: отрицание личности. У Платона речь шла об обезличивании человека, о растворении его в стаде себе подобных. Ну, или, в лучшем случае – о превращении его в «безличный» винтик единого механизма.

Я же, напротив, стремился вырвать человека из стада и сделать из него мыслящую единицу. Мне не нужен был духовный монолит: я желал раскола, разброда, шатаний в мозгах и поступках. Никакой единой силы, действующей в унисон и управляемой из одного центра, я в человечестве видеть не желал: это ставило под угрозу весь план борьбы с Alter-ego. И, потом: это было именно то, чего добивался «сосед». Как минимум, на данном этапе нашего противостояния.

В это же русло моих опасений укладывались и взгляды Платона на богов. Точнее, на представление человека о божествах. В целях унификации мышления, укрепления так называемой нравственности, и, в конечном итоге, подавления в человеке личности, Платон предлагал запретить все мифы, в которых говорится о жестокостях богов, об их распрях, любовных приключениях, о том, что боги могут быть причиной несчастья и так далее. Это «облагораживание» представлений о божествах могло способствовать лишь усилению эманации сумеречной энергии сознания – опять же на пользу Alter-ego и во вред мне.

Боюсь повториться и даже показаться назойливым, но «родственник» не сразу догадался о характере моего противодействия. Это – не оскорбление, а одна из особенностей наших Ипостасей. Постижение внешнего по отношению к нам не требует осмысления, исходя из нашей изначальной всесведущности. Постижение же не только мыслей, но и поступков другой Ипостаси требует работы собственной мысли.

В своё время «сосед» полагал, что ему полезнее будет иметь дело с «тёмным», невежественным человеком, производящим наибольшее количество суеверий для концентрации энергии в Беспредельности Внешнего Порядка. Это было заметно по его «шагам». Мне казалось, что и дальше он будет действовать в этом русле. Но, полагая себя победителем, я ошибался – и, увы, уже не в первый раз. Признаваться в этом не стыдно – не абы, кому уступил – но неприятно.

Дело в том, что и процесс создания государства, и государство как явление – весьма неоднозначны и противоречивы. С одной стороны, государство доводит до абсолюта размежевание людей по признаку отношения к собственности и власти. Одно это уже должно противодействовать объединению энергии масс единой верой.

Но, раскалывая человека, государство одновременно с тем, отрицает самоё себя. (Претензии по формулировке – к философам: у них позаимствовал). Парадокс, но это так. А всё потому, что процесс размежевания отрицается другим процессом, наталкивается на его противодействие. Как минимум – идёт параллельно с ним. Самой природой государство инициирует этот другой процесс.

Возвышаясь над обществом и отдельно взятым человеком, государство представляет собой мощный рычаг управления сознанием и волей индивидуума, групп людей и даже общества в целом. Ведь теперь оно может навязывать одно представление о чём-либо всем – или большей части. Для этой работы оно обладает всеми необходимыми средствами, в диапазоне от убеждения до принуждения.

В какой-то момент Alter понял не только угрозу, исходящую от моих действий для своих замыслов, но и ту несомненную пользу, которую можно извлечь из них. Он решил использовать государство в своих целях: для навязывания индивидууму идеи Бога Единого. Так задуманное и создаваемое мной, как средство разброда, государство «в руках» «соседа» превращалось в «подручное средство номер один».

Так мне и надо: чего ещё я должен был ждать? Полагать, что Другая Ипостась – дура набитая?! Ведь это – Ипостась, равная мне во всём: и в потенциале Разума, и в потенциале Воли!

Разумеется, Alter не замедлил воспользоваться этой, такой некстати дуалистической, сущностью государства. Хуже того: он впервые вывел на арену нашего противостояния не безликую человеческую массу, а вполне конкретного человека.

Предваряя рассказ о последствиях этого шага, хочу сказать, что если в догосударственный период я сделал ставку на формирование массы божеств, то в стадии функционирования государства я был озабочен сохранением этого пантеона. Это – к тому, что не один только «сосед» стремился задействовать «сон разума» в своих целях.

Без лишней скромности, столь присущей мне: удалось. И я сумел сделать всё именно так, что впоследствии вызывало столь резкое осуждение Платона и его желание изменить неприглядные характеристики богов.

Я «вылепил» их жестокими, сварливыми, не просто любвеобильными, но похотливыми, занятыми лишь самими собой, а если и воздействующими на мир людей, то исключительно угрозами и расправами. То есть, сотворил их в сознании человека подобием его самого, в сущности своей, такого же жадного, хищного и похотливого эгоиста.

Мне удалось насадить в сознании людей целые «футбольные команды» божков, разделённых по отраслевому принципу. То есть, я сконструировал в воображении человека божков-узких специалистов, конкурирующих друг с другом за место повыше. И сделать это удалось во всех относительно цивилизованных уголках Земли.

Так, в индийском обществе я насадил ведическую религию, насчитывающую, аж, три тысячи богов! Так как одно только перечисление их имён, даже без упоминания «отраслевой специализации», займёт несколько страниц убористого текста, ограничусь перечнем самых почитаемых: Варуна – бог неба, Притхиви – богиня-мать земли, Индра, Митра, Агни, Адити – олицетворение женского начала.

Божки вышли на славу: антропоморфные, постоянно враждующие с демонами во главе с Вритрой – олицетворением засухи. В процессе работы удалось даже избежать формирования единого пантеона. Чуть позже, вынужденно реагируя на «телодвижения» «соседа», я переквалифицировал богов. Так, Индра «перековался» в бога войны. Рудра стал покровителем скотоводов, Пушан – земледельцев. Брахман принял под свою ответственность правильность жертвоприношений.

Почти аналогичным образом я поставил дело и в других религиях. Например, у египтян я посчитал целесообразным довести до абсолюта зооморфизм и тотемизм. Проще говоря – помню же, кого вразумляю – наделил их богов чертами животных по причине устойчивых представлений о родстве человека с теми или иными зверями. Как следствие этого, богиня Сохмет изображалась в виде коровы, Анубис был с головой шакала, Ра представлял собой солнце – ну, и так далее.

И в Египте получилось не допустить не только создания единобожия, но и даже создания единого пантеона. Божков я сгруппировал по разным «командам», чаще всего – триадам местнического характера, открыто противостоящим друг другу. Так, в Мемфисе почиталась триада Пта – Сохмет – Нефертум, в Фивах – Амон – Мут – Хонсу.

Alter, конечно, не остался безучастным «к покушению на его покушение». Раздробление объектов поклонения никак его не устраивало. Ругнувшись – как это Мы, Бог, только и умеем – он сразу же начал поиски «нужного человечка», чтобы внедрить ему в мозги идею монотеизма, единственно приемлемую ему.

Таким человечком показался ему фараон Аменхотеп Четвёртый, которого Alter надоумил переиначить себя в Эхнатона. По наущению Моего Недруга Эхнатон попытался установить культ единого бога Атона.

Мне было жаль этого человека: симпатичный мужик. Да, и то: в одиночку попёр на всех – и даже на время! С самого первого знакомства с миром людей я предпочитаю иметь дело с продуктом штучным, творческим, ищущим, отвергающим стереотипы, с тем, который есть личность. Но этот парень посягнул не только на традиционные суеверия соплеменников: он посягнул на мои интересы.

Поэтому деятельность его могла быть квалифицирована только как враждебная по отношению ко мне. Отсюда – никакого сострадания, как в плане пресечения его деятельности, так и в плане пресечения самой его жизни. И я его не пожалел – руками жрецов прежних культов, естественно. Плод трудов Эхнатона был уничтожен, имя «охальника» стёрто с камней и мозгов, и статус-кво было восстановлено.

Ничего подобного Эхнатону мне удалось не допустить в Элладе, которая представляла собой вполне благоприятную картину в плане численности божеств. Не всё, конечно, получилось, как задумывалось.

Я не смог сохранить положение с множеством «карликовых», по нескольку штук на племя, божков. Но если бы и это мне удалось – чего бы тогда стоил «родственник»! Пришлось бы его «разжаловать в рядовые»!

Пантеон, созданный в результате этого негласного компромисса, оказался достаточно внушительным. И числом, и отраслевой «разношёрстностью». К «главным» богам во главе с Зевсом, таким, как Посейдон, Аид, Гера, Деметра, Афина, Афродита, Аполлон, Артемида и Арес, мне удалось «подселить» на Олимп божков «калибром» поменьше вроде Гефеста и Гермеса. А затем – и вовсе разных, там, покровителей ремёсел и искусств.

Не удовлетворившись полученным «разнообразием», я надоумил греков на создание тайных культов с поклонением, например, Деметре и Дионисию. В итоге можно было не опасаться появления на базе этого, совсем не дружного коллектива, Бога Единого.

Неплохо для меня обстояли дела и во всех других краях Земли. Германцы усиленно веровали в многочисленный пантеон во главе с Вотаном-Одином. Римляне, испытавшие сильнейшее влияние греческой культуры – в Юпитера, образ которого я помог им откровенно «содрать» с греческого Зевса. Славяне – в команду «отраслевых» божков во главе с Перуном, по своему статусу и «профессиональным обязанностям» являвшимся аналогом Зевса и Юпитера.

Обнадёживал и Восток, где китайцы поклонялись многочисленным духам природы, и лишь позднее сумели образовать некое подобие иерархии духов (не богов!) во главе с духом неба Шан-ди.

И на землях Ближнего Востока, к которому Alter стал проявлять непонятный пока для меня повышенный интерес, всё было, «не хуже, чем у людей». И здесь имелся пантеон общесемитского характера, в состав которого входили Эл, глава совета богов; Ашера – супруга Эла; Дагон – брат Эла и покровитель урожаев; Астарта – богиня любви и плодородия, Баал – племянник Эла и сын Дагона, бог земледелия; его коллега по отраслевой специализации Таммуз, отличающийся от последнего тем, что периодически умирал и воскресал; Анат – богиня плодородия; Анатбетэль – богиня охоты; Яхве – бог пустынь и гор, впоследствии – громовержец и «заведующий» дождями.

Яхве Alter «прицепил» к ханаанским богам после того, как привёл протоевреев в Ханаан. Но сразу сделать Яхве главным богом не получилось: сотворённые мной божества ханаанеев выглядели привлекательней. Яхве даже не смог «присоседиться» на троне к Элу: авторитет последнего был непререкаем. И мне не пришлось «особенно стараться» для того, чтобы пришельцы восприняли этих богов, как своих, нередко предпочитая их Яхве.

Да-да: например, просьбы о ниспослании урожая иудеями адресовались не Яхве, а Баалу (Ваалу). С такими-то, вот, реалиями пришлось столкнуться Моему Недругу на будущей «земле обетованной». Как пелось в известной частушке: «Ты нашёл – и я нашла, борьба за качество пошла!»…

Глава десятая

Именно эту землю и эти мозги Alter и избрал полем своей деятельности. Вероятно, ему приглянулись и боги, и те, кто исповедуют веру в них. Оставалось лишь подобрать человека на роль проводника своих замыслов.

Человек этот, именем Авраам, был известен мне ещё до начала работы по созданию государства. Ничего особо выдающегося собой этот старичок, как будто, не представлял. Он не выделялся среди подобных ему протоевреев ни палатами, ни «ума палатой». Старичок – как старичок. Разве что, с богатым воображением. Определяя Абрама старичком, я нисколько не оскорбляю его. На момент начала работы с ним товарищу стукнуло шестьдесят пять: возраст, по тем временам – преклонный.

Тут самое время возразить критикам историчности Авраама. Всем тем, кто утверждал, что никакого Авраама как родоначальника евреев, не было. Так, вот: утверждения о том, что Авраам – мифический персонаж и даже племенное божество, неверны. Товарищ – лицо вполне реальное. Не менее реальное, чем любой живущий на Земле. Заявляю ответственно, как специалист по истории Земли (в создании которой, как вы знаете, есть и мой вклад).

Используя удивительную для столь почтенного возраста внушаемость Авраама и его непомерно развитое воображение, Alter заставил того поверить в явление ему Бога Единого. Якобы этот «Бог» поставил завет между ними, обязавшись быть богом и покровителем не только персонально его, но также и того народа, родоначальником которого он сделает этого экзальтированного не в меру старца.

«Сосед», надо отдать ему должное, не ошибся, делая ставку на Авраама. Старательно отработав «губкой», старичок оказался не только дееспособным, но и талантливым проповедником. Нет, ему не удалось «навязать» своего племенного бога Яхве остальным племенам в качестве главного – тем паче, единственного. Но он сумел, таки, внедрить его в сознание людей и в пантеон богов, как достаточно авторитетную и перспективную единицу.

Так как процесс этот никак не сказывался на расстановке сил в пантеонах, я не слишком озаботился «телодвижениями» «соседа» «на просторах» этих периферийных вероучений. Тем более что Яхве – ставленнику Alter-ego, противостояла фигура Эла – моего ставленника.

Эл представлялся мне надёжным барьером на пути единобожия в лице Яхве. Он был достойным продуктом «сна разума». Однако – на всякий случай – я предпринял определённые шаги и восстановил статус-кво. Как? Очень просто: точно на такое же расстояние приблизил к Элу главное божество других племён – Баала. Предусмотрительность моя объяснялась следующей причиной: Яхве представлялся мне далеко не бесперспективным «товарищем». Что-то в нём было. И это «что-то» усугублялось покровительством Alter-ego.

«И увидел Он, что это хорошо». Для него. Но я, «приглядевшись» к результатам дел своих, «увидел», что это – не предел «хорошего». «Хорошее» может быть и лучше. Поэтому я решил противопоставить идее продвижения Яхве в главные боги другую идею: растворить его в иноземных божествах. Или подвергнуть такому влиянию этих божеств, чтобы самый убогий протоеврей убедился в ничтожности своего божества, как заурядного идола. Как идола, особенно невыгодно смотрящегося на фоне «настоящих» богов.

Для этого я внушил фараонам Египта мысль о возможности допустить в пределы своей державы кочевников-семитов, истёрших уже себе подошвы в поисках новых пастбищ для скота. В результате семитам, поклоняющимся, в том числе, и Яхве, были предложены земли в дельте Нила.

Разумеется, ни о какой благотворительности – как с моей стороны, так и со стороны фараонов – и речи быть не могло. По прошествии короткого периода времени, понадобившегося лишь для сосредоточения в дельте значительных масс пришельцев, все они были обращены в рабство.

Сначала, правда, фараон чуть было не проявил мягкосердечие, недостойное подлинного владыки. Я его «не понял» – и он понял меня. Понял, что «новосёлов» значительно выгоднее использовать в качестве рабов, чем вольных скотоводов, которые, к тому же, не желают платить налоги.

Сразу же началось «промывание мозгов» кочевников с одной единственной целью: уничижения Яхве. В сопоставлении с Предвечностью это был даже не эпизод, но по земным меркам период рабства был достаточно продолжительным: около четырёхсот лет. Я решил, что для достижения заявленных целей не следует мелочиться: результат должен быть не только получен, но и закреплён. Этого времени должно было хватить на то, чтобы не только низвести Яхве с трона, но и саму память о нём вытравить из мозгов семитов.

Ответ «соседа» не «заплутал в дороге». Он выискал среди кочевников некоего Моисея – сильную и авторитетную личность – и «от имени Яхве» поручил ему вывести евреев из Египта. Последовал новый завет – и имя Яхве опять всплыло из небытия.

Ситуация раскачивалась, как на качелях. Теперь «слово» было за мной. И я своей очереди не уступил. Основываясь на опыте порабощения семитов, я решил «повторить пройденное», но уже на новом витке истории – и другими, более радикальными, средствами. Я решил использовать для порабощения инициативу (если так можно выразиться) извне. То есть – войну. Военный поход – и завоевание евреев.

Обстановка на внешних границах уже сформировавшегося государства семитов благоприятствовала реализации моих планов. Руководствуясь принципом «разделяй и властвуй» (моё изобретение, которое позаимствуют римляне), я расколол бывшее единое государство на два: Иудею (Южное царство) и Израиль (Северное царство). С юга и востока эти осколки подпирали мощные и воинственные соседи: Египет, Ассирия, Вавилон. Этих «добрых соседей» и натравливать не пришлось: извелись, бедняги, без «свежатинки».

Но я, конечно, помог товарищам. Ассирийские цари разгромили и завоевали Северное царство. Всех его обитателей я надоумил царя Саргона увести в Месопотамию и растворить в гуще местного населения. Половина задачи, как мне казалось, была решена: израильтяне перестали существовать, как суверенный народ. На новом месте обитания им надлежало пройти испытание новыми богами. Я полагал, что ни они, ни их Яхве этого испытания не выдержат.

Но Alter не был бы самим собой, если бы не принял вызова. Он тут же взялся опекать Вавилон, довёл его до степени готовности – и натравил на Ассирию. Я успел подключиться к проблеме уже на стадии реализации воли «соседа». В условиях жёсткого цейтнота повлиять на ситуацию должным образом не удалось. Ассирия была разгромлена – и теперь мне следовало немедленно отыскать средство для исправления положения. И я нашёл его: Египет. Мощный Египет – теперь уже я позаботился о мощи своего фаворита – встал на пути агрессивных устремлений Вавилонского царства. И Моего Недруга – тоже.

Но этот бой был, так сказать, «местного значения». Главные события разворачивались на другом фланге: Южное царство – Иудея. Оно было зажато между двумя могущественными претендентами на самоё себя, как между молотом и наковальней. Именно возникновения этой ситуации я желал, помогая Египту. В уничтожении Иудеи как государства – а буде возможно, и в физическом уничтожении её граждан – виделось мне решение проблемы Яхве. Если не станет иудеев, то некому будет уже поклоняться Яхве. И он никогда не сможет стать Богом Единым и Единственным. А я спокойно займусь другими претендентами на трон.