Календаристы

Юрий Геворкян

Календаристы

В оформлении обложки использована иллюстрация:

© Helenaa / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

* * *

60-е февраля

Обычно каждый мой жалкий день заканчивается так – я наблюдаю, как бесформенное солнце медленно запихивает себя в трубу дома напротив. Какая ослепительная насмешка, солнце живет через дорогу, но не греет меня, жадина, отворачивается! А я, как язычник, как заводная обезьяна, танцую у окна, пытаясь ухватить хотя бы лучик, и ноги в шерстяных носках скользят по лысому полу.

61-е февраля

Мой быт и раньше был неустроен, а теперь я и вовсе перестал бороться за то, чтобы его хоть как-то облагородить. Да, у меня полно времени, чтобы только и заниматься уютом своего жилища. Говорят, домашние хлопоты удачно решают проблему подавленности духа. Что же, я пробовал бороться с февралем мытьем посуды и протиркой полов и могу сказать не без гордости, потому что бился я отчаянно и сосредоточенно, что февраль одержал надо мной победу, не прикладывая усилий.

Никто не хочет видеть меня своим соседом, поэтому теперь я живу один. Мне всегда холодно, я закрываю все окна даже в самую жаркую погоду и включаю обогреватели, когда на улице +25. Моя личная погода (есть некое тщеславие в этой фразе – «личная погода», от однообразия которого я, однако, уже утомился) никак не связана с погодой обычных людей, поэтому все соседи либо сбегали, либо выгоняли меня самого, когда отступали холода. А пока стояла зима, я еще мог маскировать… свой недуг? Свое проклятье? Свою чужеродность? Я понимаю их, сбежавших и выгнавших, и сердился только если на прощание, только тогда, когда дверь уже захлопнулась и назад нет возможности вернуться, меня называли психом. Да, двери в нашем городе невероятно тонки, и через них можно услышать любые оскорбления. Я не псих!

Когда февраль только настал, я не мог мириться со своим одиночеством. Мне нужна была тихая компания, кто-нибудь, кто будет рядом, ничего не спрашивая и ничем во мне не интересуясь. Я переехал из дома, где все началось, в поисках такого человека. Меня не волновало, где будет новая квартира, на окраине ли, в центре, какого цвета в ней будут обои и цела ли плитка в ванной. Мне нужен был сосед, кто-нибудь незаметный и равнодушный. Тогда (по моему идиотскому календарю, наверное, несколько сотен дней назад, исчисление в месяцах и годах мне недоступно, у меня всегда один и тот же нудный, сероватый февраль) я еще ценил человеческое общество. Если быть честным (поздно, слишком поздно думать о честности сейчас!), тогда я даже не думал, что февраль так до смешного – а смех-то истерический! – затянется. Февраль был в городе, февраль был на сердце, но я считал, что такой садистской гармонии отведено недолго. По-моему, когда календарный февраль привычно растаял перед мартом, мой сосед первым понял, что со мной что-то не так. Он перестал быть равнодушным и стал подозрительным, а это всегда плохой знак. Когда весна раздвинулась, выпуская понемногу из себя лето, я все еще умолял его не выключать мои обогреватели и не открывать на ночь окна. Сначала он терпел, и на удивление долго, потом перестал и стал советовать сходить по врачам, даже потратил свое время (а я догадывался, что оно у него драгоценнее моего), чтобы найти мне пару специалистов, будущих светил медицины, а когда я не послушал, то мягко, в привычном незаинтересованном тоне потребовал от меня съехать. Я съехал и стал искать более понимающих соседей. Увы, все они оказались личностями с разными наборами персональных странностей, принять которые я не мог. Вот они-то были настоящими психами, а не я! Я менял соседей всю весну и все лето и почти всю осень истратил до конца. В конце ноября (так приятно и так сразу больно вспоминать и записывать названия других месяцев, а не только февраля) я нашел соседа на зиму. В итоге, правда, с ним повторилась история точь-в-точь такая же, как и с первым. Круговерть переездов мне надоела, с каждым новым я терял какие-то вещи, забывал на старых квартирах мелочи, беднел бытом. Я бы мог вернуться за ними, но кто бы меня пустил? Я только услышал бы из-за двери обидные, неверные слова и побрел бы назад. К тому же мне ужасно надоело бояться прихода весны и сопутствующего ей позора. Хотелось забиться в свой угол и тихо считать дни там, никому не видимым, никому не нужным. Я так и сделал и теперь могу быть в своих четырех стенах как хочу, хоть в пуховике, хоть в парке, если февраль, сжалится надо мной. Квартира у меня маленькая, скромная, тихая, незаметная, как и я сам теперь. Однако был ли я когда-нибудь другим? А может, и был, но теперь уже не разберешь, что это – воспоминания или фантазии о прошлом? Впрочем, даже в моем пыльном, перетопленном углу февраль нашел, как меня помучить. Квартиру я смотрел поздним вечером, поэтому не знал, что солнце садится прямо напротив моих окон зимой, летом, круглый год. Оно дразнит меня, показывает золотой язык, складывает кукиш цвета яичницы, но не дает тепла. Хочется иногда перегнуться через подоконник и сорвать солнце с неба, бросить людям вниз и посмотреть: кто побежит приколачивать его назад на небо, а кто станет топтать. По моим подсчетам, топтунов будет (должно быть!) больше. Занавески не помогают, даже через самые толстые, почти свинцовые, солнце пробивается огненным силуэтом, привольно разваливается на моем столе, на полу, на стенах, словно говоря мне, что все мое – его, а я сам ему не нужен. Ненавижу солнце! Больше солнца я ненавижу только счета за электричество. Мои обогреватели (меня угнетает, что иногда я думаю о них не как о предметах, а как о молчаливых друзьях или, по крайней мере, как о замене домашним животным, впрочем, я держусь – пока – и не даю им клички) включены всегда: утром, днем, ночью, утром, днем, ночью, утром, днем, ночью. Иногда один из них умирает, и я узнаю об этом, потому что дома становится холоднее. Удивительно, что ежечасная каждодневная работа непосильна для этих приборов. Они должны работать несколько часов в сутки и только в холодные деньки, иначе что-то у них внутри выходит из строя, как сердце у загнанной лошади. Их изобретателям не приходит в голову, что где-то человек может мерзнуть постоянно, а не только по расписанию сезонов! Это плохие изобретатели, лишенные фантазии и технической выучки. Так вот, когда выходит из строя какой-нибудь из обогревателей, а одновременно у меня работают как минимум два, иногда, когда февраль необъяснимо жесток ко мне, то и все три, я иду в магазин и покупаю новый. И тут мне повезло дважды. В первый раз – когда через месяц после моего переезда недалеко от моей квартирки открылся большой магазин с разными приборами для дома. Во второй раз – когда я выяснил, что самый дорогой и самый дешевый обогреватели дают тепло одинаково и из строя из-за сверхработы выходят одинаково. Поэтому на замену я беру самый дешевый экземпляр, хоть какая-то экономия. А экономить мне приходится, потому что счета за электричество – разорительные, я жду их с ужасом и радуюсь, как ребенок, получивший на день рождения давно вымаливаемый подарок, когда удается заплатить меньше, чем месяцем раньше. Такие вот бедняцкие радости.

62-е февраля

В войне с февралем я стал запасливым и предусмотрительным: у меня три обогревателя. Два работают всегда, а третий на подстраховке, включается в бой за тепло, только когда два не справляются или один перегорел. Однажды, когда у меня еще было всего два обогревателя, один из них вышел из строя одновременно с тем, как я заснул. Через несколько часов я проснулся от жуткого холода и выяснил причину, но исправить еще ничего не мог – магазины домашних приборов не работают круглосуточно, и мне пришлось мерзнуть до самого утра. Как же я ненавидел свои часы в ту ночь! Я подозревал их в сговоре с февралем, так медленно они передвигали свои черные стрелки по белому циферблату, словно мимы, передразнивающие туриста, притормозившего с задумчивым ртом перед витриной магазина, который все равно, как ни прикидывай, окажется не по карману. Закутавшись в одеяло у окна, я проверял время по солнцу, совсем забыв о том, что оно жадный предатель. Призраки моих надежд нагоняли на меня тоску до самого утра. С тех пор я не даю февралю шансов повторить подобную вредность. Я подготовлен и уже не так самонадеян, как в первые дни, но проблема в том, что к февральскому холоду привыкнуть нельзя. Февраль все время играет со мной, меняя правила при каждом удобном случае. А я, безусловно, проигрываю: сначала разгромно, теперь доблестным упорством почти вытягиваю ничью, но все равно отступаю. Сегодня холодно, завтра будет холоднее, послезавтра мороз будет сушить мне глаза, как только я выберусь (зачем только?) из-под одеяла, а потом… потом февраль начнет водить меня за нос намеками на скорое прощание, но, как только я расстегну верхнюю пуговицу на своем пуховике, тут же запрыгнет мне за пазуху и начнет колотить в грудь, сбивая с ритма сердце. К этому нельзя привыкнуть, поэтому все мои мысли всегда о холоде, иногда я отвлекаюсь от них, пишу, просто чтобы не забыть, как мыслит нормальный человек. Помогает ненадолго, помогает не всегда. Порой я чувствую, как посланный февралем холодок раньше времени связывает мне руки, и тогда стараюсь написать как можно больше, хоть что-нибудь. Научиться писать в перчатках у меня не вышло, поэтому приходится бросаться с головой в судьбу и надеяться на ее милосердие. Поэтому мне нужно три обогревателя – не меньше! Правда, мне кажется, что, несмотря на мои частые визиты в магазин техники, мне там не слишком рады, хотя я тщательно готовлюсь к выходу в свет и стараюсь на людях не проявлять симптомы моего состояния: от холода трясущиеся руки, мелко дергающаяся челюсть, будто я на грани нервного срыва. Даже шапку стараюсь сдвинуть как можно дальше на затылок, мол, она у меня на голове не для тепла, а чтобы немного приукрасить свой заурядный внешний вид. И чем больше я оставляю денег в том магазине, тем более холодными взглядами меня встречают, а провожают такими, перед которыми отвернул бы в сторону даже самый мощный ледокол.

К таким взглядам, как к постоянному, но так и не ставшему незаметным морозу, нельзя привыкнуть. Только в мирке своей квартирки, слишком душном для любого другого человека, я могу… Да что я могу? Отдохнуть? Спрятаться? Ждать, променяв жизнь на терпение? Моя квартира (я избегаю даже называть ее домом) – не моя крепость, она моя камера. Считает ли пленник, что его заточение – это отдых от мира, пустяки, просто курорт не самого высокого пошиба? В любом случае свою точку зрения ему есть с кем обсудить, с сокамерником или с тюремщиком, рискуя, правда, остаться без еды или получить палкой. А я в одиночной камере и сам себе тюремщик, и оба мы друг другу надоели, и только холодно молчим и отворачиваемся, ждем каждый по-своему, когда закончится срок.

63-е февраля

А случается же, что ритмы моей собственной жизни и мира за окном расходятся в мою пользу. Например, когда идет дождь. Я очень люблю такие дни. И поэтому очень ценю их редкость. Вот когда я только встретил ее, летние дни часто были дождливыми, а этим летом все не то, да и не про это сейчас. Так вот, когда идет дождь, все люди куда-то разбегаются и улица перед моим домом становится стальной и пустынной. Может повезти так, что на несколько мгновений (или самый большой выигрыш – несколько минут) на улице не происходит совсем ничего. Дома втянули в себя охающих, чертыхающихся людей, машины застыли слегка непрямо после спешной остановки, кошки разбежались по подвалам, с недоумением фырча. Нет ни звука, кроме звука дождя, ни движения, кроме кругов по лужам. И чем сильнее дождь, тем решительнее и быстрее прячется от него весь мир и сидит по своим укрытиям, дрожит (я воображаю) нервной дрожью оттого, что пришлось прервать все дела, что его обычный ритм был так бесцеремонно нарушен.

64-е февраля

Про город, в котором я скитаюсь, можно сказать одно – этот город мне не родной. Там, где я родился и вырос, не скучно и даже бойко, хотя порой и со слишком кровожадным акцентом. А город, где меня настиг февраль, весь состоит из серых и золотых лезвий. Если в нем заблудиться, то можно потихоньку терять по куску, по кусочку, по кусочечку, пока от тебя не останутся только кости, удерживаемые вместе лишь наивной уверенностью, что из этого города можно найти выход. Этот город выпустит тебя, когда захочет, тут у человека нет никакой власти решать свою судьбу. Если город не забудет. Город постоянно забывает, слишком много в нем наивных, перешедших границу жизни, но не признавших еще смерть скелетов, за всеми не уследить. Каждый день в этом городе я ощущаю, как трещит мой хребет, но пока держится. У меня есть свои хитрости. Например, я сижу дома и не брожу по лабиринту лезвий, поэтому пока еще цел, хотя и не уверен, сколько мне еще осталось. Но в последнее время дикая мысль не дает мне покоя: может, я смогу уйти из города, сбежать, пока он играется с другими, более интересными жителями. На самом деле я надеюсь, что я сбегу не от города (в конце концов, я, по-моему, люблю его восторженной безответной любовью), а от февраля. Обману февраль обещанием вернуться и не вернусь. Отправлюсь куда-нибудь, где настолько хорошо, что даже февраль – это усеченная на три дня копия июля или августа. Там всегда будет тепло, я забуду про круглосуточные шерстяные носки, про шапку с вислыми ушами, мне больше никогда не придется идти в магазин за новым обогревателем. Я смогу смело, но с благодарностью после пережитого смотреть на мир. А мир, выделяя меня за мои мучения, будет по-свойски, в качестве неисчерпаемой награды, подбрасывать удачу за удачей. Золотые лезвия этого города в том далеко-райском месте превратятся в золотые цветы и женщин с золотыми волосами. И солнце, да-да, тоже золотое, мягкое, будет в том городе мне особым другом. Оно, конечно, будет принадлежать всем людям в равных частях, но мне доверит самую сокровенную свою внутренность. Прислушиваюсь к себе и делаю вывод: да я достиг такой степени отчаяния, что во мне пробудилась вера фанатика! Страх еще шипит, как кошка, встретившаяся с никогда прежде не виданным соперником, но отступает. Решено! Я еду в южный город, в котором февраль всего лишь слово, существующее для названия того, чего никто никогда не видел.

65-е февраля

Выбрать город для бегства (для спасения? я еще не определился) было легко: в конце концов, в наших широтах райских местечек не так уж много, а ехать далеко я опасаюсь. Нечего тащить свои чудачества за границу! Управиться с поездкой было куда сложнее. Скажу так: я мог бы выбрать себе на завтрак любое, самое экзотическое блюдо, доступное только, например, князькам в индийских горах или японскому императору, но не смог бы его себе позволить. Причины: далекость этих чудесных стран, несхожесть климатов и – тут меня от приступа неблагородной бедности охватывает кашель – деньги. Деньги, увы, всегда встают на пути самых безобидных планов. Путешествия стоят немало, и я этого не учел – наверное, потому, что моя жизнь уже давно состоит из одних и тех же трат на одни и те же вещи. А если долго отдавать одинаковую сумму за одну вещь, то несложно забыть, что она вообще чего-то стоит. Зато увлеченность фантазиями бесплатна! Если бы я мог выставлять свои фантазии на продажу, уже был бы богатейшим человеком; по крайней мере, мог бы потратиться на временный переезд в другой город, не высчитывая последние гроши. А я ведь посчитал: выходило, что лишних денег у меня сейчас немного. Если честно, я даже не считаю их лишними: так, мелочь на всякий случай, если, например, попадется обогреватель, который проживет меньше минимального срока, или случится пожар или другая неприятность встряхнет мою промерзшую жизнь (тут я, вполне возможно, даже обрадуюсь – хоть какие-то перемены). Живи я другим месяцем, не таким неприветливым и вредным, то нашел бы, чем утешиться, ведь, несмотря на однообразную исключительность моей жизни, я остаюсь обычным человеком, и мне так важно чувствовать это. Но можно было бы расстроиться: исключительность исключительностью, а что в ней толку, если я даже поехать никуда не могу. Я предпочел расстроиться, потому что этот вариант проще. Но ненадолго.

Они держали меня крепко: состоящие из воспоминаний, чужих впечатлений и собственных максималистских желаний вид моря, цвет моря, запах моря и, если неудачно увернуться от прибрежной волны, вкус моря. И солнце – в том городе (с лучшим климатов в стране, как обещали рекламы и рекламки) даже солнце было другим: оно было братом, другом, помощником, щедрым, честным и равным для всех, а не этот надменный шут, позолоченный калека, заменяющий солнце в моем нынешнем городе. Это солнце, это море, это тепло, эта свобода – они стоят любых денег, говорил я себе, ложась спать, вставая, идя в туалет, наливая чай, меняя носки, принимая душ, жуя бутерброд, делая уборку, моя посуду (особенно часто – моя посуду), смотря прогноз погоды по телевизору (даже чаще, чем моя посуду), читая, просто сидя сиднем без дела и смысла. Я не верю в удачные совпадения, вернее, давно уже утратил эту веру, но, как только я стал думать о деньгах на поездку, перестали ломаться обогреватели! По моим прикидкам, один из них должен был не выдержать непосильного графика уже две недели назад, но все еще работал, как новый. Я быстро пересчитал бюджет заново, с некоторыми оптимистическими допущениями: выходило, что если он протянет еще неделю, то я смогу позволить себе пожить в нормальном гостиничном номере, где белье меняют раз в три дня, хотя окна выходят на свалку, лишая постояльца и приличного вида, и возможности их открыть, чтобы подышать морским воздухом.

Сколько стоит мое избавление от февраля? Разве на волю можно повесить ценник, чтобы он болтался, как висельник? На что я буду жить, когда вернусь? Вопросы, вопросы, вопросы роились в моей голове, жалили мозг. «Да что я мелочусь!» – напускался я сам на себя и находил ответы:

• избавление стоит любых денег,

• история знает случаи, когда свобода покупалась, и, может статься, это тот самый случай,

• если я вернусь свободным человеком, то смогу отказаться от трех обогревателей и весной и летом экономить на электричестве, а половину зимнего гардероба продам. Скорее всего за бесценок, потому что в делах экономических я слишком плох, но ведь какие-то деньги получу!

Ответы были, признаю, натянутые, легкомысленные, недоказанные опытным путем, но им хотелось верить. Человек более въедливый заметил бы, что ответы – и не ответы вовсе, а обходные пути вокруг вопросов, не до конца проложенная по минному полю тропинка. Тогда бы я предложил пожить этому неудавшемуся саперу (а все же это лучше, чем сапер-неудачник) на моем месте с месяц, из вредности не уточняя, что месяц будет бесконечным. И если бы такой трюк удался, то стал бы моим спасением из февраля, от февраля. Но я один, и никого рядом нет, и спасаться я буду собственными усилиями, не опускаясь до хитростей из сказок для самых маленьких.

66-е февраля

Прогноз погоды вызвал во мне злой смех. На экране была красивая деловая женщина. Обычно у нее на лице нарисована улыбка. Мастера телевизионного грима могут заставить улыбаться даже покойника, а женщина была вполне – да? – живая. Сегодня ее глаза, губы, нос и подбородок все по отдельности, каждый в меру способностей гримера сообщал зрителю тревогу. Женщина обещала рекордную с какого-то года жару. Предупреждала: будьте осторожны, не выходите на улицу без острой надобности, детей вообще лучше держать на привязи и не пускать ни в школу, ни в сад. Если они, конечно, вам еще не надоели. Но это уже мысль от меня, а не от по-матерински обеспокоенной ведущей прогноза погоды. Я посмотрел в окно. На улице и правда все плавилось, как будто на пейзаж кто-то набросил целлофановый пакет, слабо трепещущий на ветру.

67-е февраля

Иногда дни становятся немного теплее. Или, лучше сказать, не такими холодными. В такие дни я испытываю униженную радость, как бедняк, которому впервые за несколько дней бросили мелкую монетку или которого проходящий мимо доброхот одарил едва теплой булкой, вытащенной из дорогой итальянской сумки. Конечно, такой день лучше обычного, но как же он незначителен и несчастен по сравнению даже с серостью самого непримечательного дня обычного человека. Но как бедняк в брошенную ему булку, я вгрызаюсь в такой день, и мне не хватает терпения прожить его медленнее, насладиться часами и минутами, из которых он состоит. Я пожираю такой день так быстро, что потом у меня горит голова. Именно в такие дни я становлюсь незнакомо, будто и не я это вовсе, смел и выхожу из дома. Снаружи все еще холоднее, чем у меня в квартире (даже если стоит жара и люди идут по теневой стороне рассеченных солнцем улиц), но уже терпимее. Именно в такие дни я стараюсь выполнять дела, которые хоть как-то соединяют меня с миром, – например, хожу в магазин, чтобы запастись едой. Но тут есть своя сложность. С одной стороны, я не знаю, когда еще настанет такой день, и поэтому должен запастись побольше. С другой стороны, учитывая мое стесненное финансовое положение (не самая доходная работа, счета за электричество), я не могу себе позволить купить слишком много или купить продукты, которые быстро портятся. Поэтому основу моего каждодневного меню составляет еда весьма дешевая, неприхотливая в хранении и, как следствие этого, довольно однообразная и, что печалит меня больше всего (но я – длинный вздох – уже привык), небогатая вкусом.

69-е февраля

Мне нужно решить, как добираться до рая. Самолетом быстро (ох, как мне хочется скорее уже оторваться от февраля, оторвать его от себя), но дорого; потребуется невероятная удача, чтобы обогреватели не ломались и я мог сэкономить, не меняя их. Поездом, конечно, дешевле, но в поезде больше людей и мой внешний вид может вызвать множество вопросов у одуревающих от скуки трехдневного путешествия покорителей юга, не отличающихся сложным устройством нравов. Отвечать на них, чувствовать себя предметом незамысловатого интереса железнодорожной публики было бы для меня труднейшим испытанием, за возможность избежать которое я заплатил бы любые деньги, но, увы, сумма, которой я располагаю, вполне определенная и не позволяет всерьез рассчитывать на все нафантазированные удобства. Я, конечно, считал и так и эдак, усекая свои потребности, уплотняя бюджет, но я отдаю себе отчет в том, что, после того как все суммы подсчитаны, нужно накинуть сверху еще процентов двадцать-тридцать – на непредвиденные, так сказать, обстоятельства. В общем, я упражнялся в цифрах, приукрашивая свои знания математики целеустремленностью, понимая, что решение задачи одно, и оно было мне известно еще до первого уравнения. Ехать надо поездом. От этой мысли ощущения у меня как в детстве, когда, бывало, учительница опаздывала на урок, на котором должна была давать контрольную работу. Вот прошла минута после звонка, вот две: она точно не придет, надежда уже нервно покалывает за ушами, но на третью минуту учительница все же приходит. Контрольной быть, ехать надо поездом. Я так, я так не люблю поезда, их тесное, грязноватое и грубоватое общежитное устройство; я побаиваюсь вокзалов, люди на них опрощаются и легче становятся их стандарты жизни, на вокзалах – опять школьная аллюзия! – я чувствую себя затравленным новичком, перешедшим в другой класс; и я так, я так люблю аэропортовые холодность (нет, речь не о температуре – о чувстве) и безликий комфорт, даже в покое – ощущение предстоящего движения. Но ехать придется поездом. На довольно неудачном месте. Пряча глаза и ни с кем не разговаривая до самого места назначения. Ничего, потерплю. В конце концов, побег – дело сложное, особенно когда нет решеток, а от тюремщика не видно даже тени.

70-е февраля

Я выхожу из дома. Мой дневник со мной. Я буду делать пометки в нем прямо на ходу: на скамейке, в вагоне, на пляже, чтобы не забыть, чтобы зафиксировать свое превращение в свободного человека. Пока все нормально. На улице, по всем прикидкам, осень, тихая, солнечная. Раннее утро, и свет еще стеклянный. Деревья еще не лысые, даже не рыжие, почти летние; сквозь листья дробится вездесущее солнце. Это красиво, я думаю о том, что в кино я такое видел часто, а в жизни редко, жалею о том, что редко выхожу из дома, все упускаю, упускаю, упускаю жизнь. Нет, не так. Упускать можно, пытаясь ухватить, в борьбе. А я безропотно даю пройти жизни мимо. Но я надеюсь на новое начало, надеюсь, что, как только в южном раю температура пойдет вверх, оттает во мне воля жить. Я ищу намеки, отгадки, предсказания. День хороший. Когда-то я читал, что отправляться в дождь – хорошая примета, но дождя нет, и я начинаю волноваться. День-то хороший. Даже слишком, как с картинки или с фотографии тихого городского пейзажа. Таких в жизни не бывает. Волнение становится сильнее: автобус, на котором я должен добраться до вокзала, все не приходит. Мысли то спотыкаются одна о другую, то ходят по кругу, как арестанты. Надо было посмотреть прогноз погоды на день отъезда, нужно было подгадать дождь. Я пытаюсь вспомнить, случалось ли мне ехать куда-то в дождь и как тогда складывалась поездка.