«Откровения о…». Книга 1. Порочная невинность

В тот миг, когда я вернулась в комнату отдыха, в другую дверь как раз вошли Ленка с Сергеем. Коля уже успел завернуться в простынь и снова хмуро жевал. Ленка, пританцовывая, подхватила свой фужер, настроение у неё явно было отличное.

– А мы за вами! Пойдёмте играть два на два?

Коля шумно засопел.

– У вас чё тут, не срослось? – ухмыльнулся Сергей.

Коля ожесточённо двинул ногой столик, зазвенели бутылки.

– Да она, похоже, хер первый раз в жизни видит!

Испуганно глянув на Ленку, я увидела, как с её довольной рожи стремительно сползает краска.

– Ты же сказала, сосёт хорошо? – Серый тоже глянул на неё. – Чё за динамо?

Дверь открылась, появился Али с кальяном. Поставил его, засуетился, собирая со стола грязную посуду и объедки.

– Серёж, ну почему динамо… ну я же нормально… – залепетала Ленка.

– А она?

– Я не знаю… Мне говорили, она тоже нормально…

– Говорили?!

Коля, нервно постукивая ногой по полу, развалился на диване.

– Али, ты сегодня молодец. Хочешь в качестве награды трахнуть вот эту сисястую?

Али выпрямился, обвёл комнату недоумённым взглядом.

– Я серьёзно. Сам отымей, а потом отведи к своим, пусть тоже порадуются. Только чтоб ходить смогла потом.

И до Али наконец дошло, в бархатных глазах вспыхнула дикая похоть.

– Ты гля, – рассмеялся Коля, – счастью своему не верит. Да бери, говорю, Али! Бери! Премия за хорошую работу!

Я прижала к груди мокрую водолазку, попятилась, пока не упёрлась спиной в стену.

– Ребят, не надо… – ноги подгибались, руки дрожали. – Ну пожалуйста… Я всё, я смогу теперь…

– Поздно! – рявкнул Коля и кивнул Али: – Забирай!

Али низко поклонился ему и поманил меня:

– Пашли, пашли…

– Да хватит, ребят! – выскочила на середину комнаты Ленка. – Ну бывает, ну правда! Ну мы же все люди, ну живые же! – голос её срывался, щёки пошли пятнами. – Ну… я за неё! Правда! Клянусь, что отработаю! Так отработаю, что вам и не снилось! Ну ребят… Серёж, ну скажи ему… Коль… Ну ребят, ну пожалуйста!

Она так отчаянно их уговаривала, что и меня вдруг прорвало:

– Не надо, Лен, я и сама могу! Если не верите, я…

– Заткнись! – взвизгнула Ленка, прибивая меня взглядом. – Заткнись…

В итоге, они втроём ушли, а я бездумно натянула на себя мокрую водолазку и опустилась на диван. Даже реветь не могла от шока. Было ощущение, что в груди дыра. Ну я и тварь…

– Вот это я понимаю, кино!

Я едва не подпрыгнула. Денчик, не меняя позы, словно всё ещё спал, смотрел на меня из-под приоткрытых век.

– И всё-таки, если баба не хочет сосать, это косяк мужика. Не умеет найти подход! И-и-и-хи-хи…

Услышав голос хозяина, в дверь сунулась Леди, осмотрела меня внимательно и легла у входа. Ден медленно сел.

– Плесни-ка мне нарзанчику, лапуля…

Я непослушными руками налила ему воды. Он неспешно выпил, поморщился:

– Выдохлась… Дай сигаретку.

Подала ему пачку, зажигалку. В этот миг в приоткрытую дверь ворвался Ленкин крик. Леди подняла уши, недовольно заворчала. Меня затрясло.

– И-и-и-хи-хи, пошёл процесс! – Денчик звонко пошлёпал ладонью по кулаку. – Щас они её зажарят.

У меня побежали слёзы.

– Ну ладно, чё ты… – подмигнул мне Денчик и похлопал ладонью рядом с собой. – Иди сюда, чё скажу.

Я пошла. Всё, хуже уже не может быть, смысл тогда ломаться? Он долго смотрел на меня, еле разлепляя веки, наконец кивнул:

– Это всё херня! – и замолчал.

Я искоса глянула на него – может, заснул опять – но нет. Лыбился. А из холла снова донёсся Ленкин крик. Она орала долго, громко. Душераздирающе. Я слизнула ползущую по губе слезу.

– Подружка твоя – жжёная блядина, её сразу видно, – философски изрёк Денчик. – А вот ты чё тут делаешь? Мамку не слушаешься? И-и-и-хи-хи… Ну и ладно. Нахер всё пошли и забудь. Жизнь – не фраер, её так просто не отымеешь. Поняла?

– Нет.

– Ну чё непонятного? Что на блядки приехала – забудь, что отсосать не смогла – забудь, что кофточкой своей блевотину вытирала – всё забудь. Это всё херня! А вот это, – Денчик ткнул двумя пальцами с сигаретой в сторону орущей где-то Ленки, – это уже не херня, этого забывать нельзя!

– Тогда, может, мне пойти туда?

– Нахера?

– Ну… не знаю… Это же мой косяк.

Он мечтательно затянулся.

– Снова хочешь всё испортить… – и, поплевав на окурок, прицельно кинул его в пепельницу. Попал. – И-и-и-хи-хи…

Прохихикавшись, медленно развязал шнурок в поясе треников и приспустил штаны. Я отреагировала на это спокойно. Всё. Не было больше ни сил, ни эмоций. Отвращение – и то исчезло. Осталось только выжигающее чувство вины перед Ленкой и животный страх перед толпой турок. Даже удивительно, как издевается порой судьба: в прошлую субботу я не дала нормальному крутому Дену, а в эту готова отдаться мерзкому Денчику… Но он только встал передо мной и спокойно, так, попросил:

– Попробуй-ка ещё разок, лапуля. Вот увидишь, нет тут ничего страшного, а по жизни пригодится…

Когда я, зарёванная и морально истощённая, вернулась из душа, Денчика с Леди уже не было, и вообще повсюду висела тревожная тишина. Выглянула в холл – там было темно, только за окнами горели фонарики вокруг бассейна да из-под двери у лестницы выбивался свет. Крадучись подошла – за дверью бубнили мужские голоса, а Ленку не слышно. Я помялась в нерешительности, но всё-таки постучалась. Голоса стихли. Осторожно заглянула.

Это была бильярдная. Сергей с Колей, одетые в белоснежные банные халаты, гоняли шары.

– Чё тебе?

– Извините… а Лена где?

– Уехала! Сказала, на хер ей такая подружка не нужна! А ты готовься, скоро Али придёт!

И, заржав, вернулись к игре. Я повисла на дверной ручке, чувствуя, как ускользает из-под ног пол.

– Да наверху она, помирает, наверное, – сжалился Сергей.

Я рванула наверх и в одной из спален обнаружила Ленку. Она лежала на спине, раскинув руки и ноги, и потихонечку стонала. На ней был такой же халат, как на парнях, из-под распахнувшейся полы виднелся бритый лобок, усеянный засосами и следами от зубов.

– Лен, ты как? – я осторожно присела рядом. – Лен…

Она не ответила, только глубоко вздохнула и изменила тональность стонов. Я вцепилась в её рукав, уткнулась в него лицом:

– Лен, прости… Лен… Ну прости…

– Кобыркова…

– Что, что Лен? Как ты?

– Если бы ты знала, Кобыркова… как я отдохнула! Это просто чума… Когда сразу двое, одновременно… Кобыркова, как же хорошо, что ты дура!

Я опешила.

– Лен, в смысле?

– В прямом, Кобыряка… Ты мне такой кайф сегодня подарила своей долбанутостью!

– Ты серьёзно?

– Да, блин, серьёзно, конечно! – Она села и, скрестив ноги, мечтательно закрыла глаза. – Слушай, они такие классные! Мне вообще ничего мудрить не пришлось – только подставляться и выполнять, что велели! – Помолчала. – Но ты всё равно сука, Кобыркова. Я тебе этого не забуду.

И меня накрыло.

– Я?! Это я припёрла тебя хер знает куда, хер знает к кому? Это, может, тебя этот Денчик захотел трахнуть?

– Да бля, тебе надо было просто расслабиться с самого начала и дать тому, кто тебя сюда привёз!

– Знаешь, что… Я вообще-то целка. Мне тупо страшно! А ты, между прочим, когда везла меня сюда, сказала, что просто отсосать надо.

– Ну так и сосала бы, Кобыркова! В чём проблема-то?!

Я растерялась.

– А я и сосала!

– Херово сосала! Вот это видела? – она сунула руки в карманы и выгребла оттуда мятые деньги – пять пятидесятитысячных купюр. – Как ты сама думаешь, сколько тут твоих?

Я обалдела. Месячная зарплата моей матери, уборщицы овощного магазина, была на тот момент около полутора сотен, а тут двести пятьдесят за один день!

– Чё, дыхание перехватило? А нет тут твоих, Кобыркова, не заработала! – И она принялась демонстративно расправлять полтишки и складывать их стопочкой.

Я сцепила руки на груди.

– Ну, вообще-то я Денчику минет сделала.

– Чё?! Чё-ё-ё?! – вытаращилась на меня Ленка. – Кому? Денчику? Твою мать, Кобыркова…

И заржала. Ползала по кровати, корчилась, кусая одеяло, и ржала, ржала…

– Бля-я-я, Кобыряка, ну ты дура… Бля-я-я… это диагноз. Я ж думала ну как-то помочь тебе, вытащить из той жопы, в которой ты живёшь… Ну, показать тебе как-то, что в жизни надо нос по ветру держать, что деньги не пахнут… А это невозможно, Кобыркова! Потому что эта жопа – твоя башка! Бля-я-я… Он чё, вынудил тебя? Псиной своей пугал, что ли?

– Нет.

– Мандец! – Она встала с кровати, собрала рассыпавшиеся деньги, сунула в карман. – Денчик у них тут типа шута придворного, раньше лесником был, потом сидел и на зоне снарился. Вот твой уровень, Кобыркова! Ты отказала хозяину, но отсосала его быдлу! И всю жизнь у тебя так будет, потому что ты ду-у-ура!

Я бросилась на неё и, повалив на кровать, вцепилась в волосы.

– Ты знала, Машкова! Ты знала, скотина! – я драла её лохмы, и внутри ширилось страшное, сладкое желание треснуть её башкой об тумбочку.

– Знала? – она, не оставаясь в долгу, вцепилась когтями мне в лицо. – Откуда? Я узнала это, когда они разложили меня, а я думать не могла ни о чём, кроме как о том, что ты с этим придурком там осталась! Я их тогда спросила, и они мне сказали! С-сука, слезь! – ударила меня ладонью в грудь, я задохнулась, но бить в ответ не стала, отвалилась в сторону, трогая царапину на щеке. – Ты-то, интересно, хоть раз за всё время обо мне вспомнила? – Она тоже отползла в сторону, села.

– Ты сама сказала заткнуться, когда я хотела уже согласиться!

– Ты правда дура, Кобыркова? Угадай, что бы они с нами сделали, если бы узнали, что мы с самого начала брехали им про твои месячные?

И до меня наконец дошло.

– Они мне слово дали, что ни хрена этот Денчик с тобой не сделает! У них закон такой – обслуга не имеет права на хозяйских девочек прыгать. Он у них шут, Кобыркова! Типа комнатной зверушки. А ты ему…

Я давила рыдания. Да пошла она… Все пошли! Ленка пригладила волосы, глянула на меня снисходительно.

– А хочешь всё исправить? Даю тебе последний шанс сделать из жопы голову, Кобыркова! – Достала из кармана деньги. – Хочешь, все эти бабки тебе отдам? Пошли вниз, скажешь пацанам, что Денчик тебя принудил.

– Зачем?

– Потому, что он должен знать своё место! Каждая сука на этой земле должна знать своё место, а иначе – беспредел будет, это не понятно? Они его в том котловане у входа забетонируют, будь уверена!

– В смысле забетонируют?

– В прямом! Или он тебе понравился? – она помахала деньгами перед моим лицом. – Двести пятьдесят косых! Ну, где твоя гордость? Отомсти ему!

Мы сидели друг напротив друга, сцепившись взглядами. В её руках призывно хрустели новенькие купюры.

– Он живой человек, Машкова, а это – просто бумажки. Сожри их, если хочешь.

Ленка, не отрывая от меня взгляда, с ухмылкой медленно разорвала деньги на мелкие куски. Швырнула обрывки мне в лицо:

– На! Залепи свою святую целку, Кобыркова! Чтоб надёжнее была! Только один хер, достанется она новому хахалю твоей мамаши, грузчику этому, Толику! В подсобку заведёт, на ящиках с гнилой картошкой самую нарядную половую тряпку расстелет и отымеет тебя за банку консервов!

– Заткнись!

– Да пошла ты! Целка-невидимка, бля…

– Сама пошла, шалава!

Домой нас отправили на такси. Мы сидели, вжимаясь в двери, и не отрываясь смотрели каждая в своё окно, хотя там, честно сказать, ни хрена не было видно.

Вышли на остановке, на той, где я должна была встретиться сегодня с Денисом, и молча разошлись. Вообще, нам сначала надо было идти в одну сторону, но я сразу перешла через дорогу и пошла по параллельному тротуару.

Денёчек, конечно, насыщенный выдался, такое точно не забудется. Но это всё херня, как сказал бы Денчик. На сердце было мерзко и грязно, а вот на душе спокойно. Оттого, что я чувствовала – несмотря на Ленкины горькие доводы, правда всё равно за мной. Человек – не равно деньги. И точка.

Глава 5

Мать сидела на табуретке, шагах в пяти от двери и теребила в руках хворостину. У меня внутри сразу всё оборвалось. Я запахнула куртку, пряча Ленкину водолазку.

– Явилась, проститутка!

– Мам, ты чего? Время-то полдесятого всего…

– Ну, расскажи, расскажи матери, как стала блядью!

– Мам…

Она убивала меня взглядом – ох, как хорошо у неё это получалось! – и на глазах багровела.

– Проститутка!

Хворостина, резко свистнув, хлестнула меня по плечу. Благо осень, куртки, и всё такое… Я, защищая лицо, машинально вскинула руки, вжалась спиной в дверь.

– Мам… Да что случилось-то?

– Шалава!

Хворостина скользнула по кисти, оставив быстро распухающий рубец, и тут же прилетела снова – на этот раз по ногам. Ощутимо, но можно стерпеть. Когда я была младше, она лупила меня проводом от утюга, вот это было реально больно…

– Позорище! Тварюга! Блядь малолетняя!

Хворостина засвистела без остановки, я осела на корточки, уткнулась лицом в колени и просто ждала…

Когда хворостина наконец сломалась, мать швырнула в меня табуретом и зарыдала. В принципе всё. На этот раз, не считая сильно ушибленного плеча, я легко отделалась.

Теперь погнобит день-другой, выест мозг тем, что я ей всю жизнь испортила, потом уйдёт в запой, а мне придётся ходить в сельхозпродукты – рано утром перед технарём, в обед и поздно вечером – мыть за неё полы, чтобы не выгнали, пока не придёт в себя. Сейчас же, по правилам невесть кем придуманной игры, я должна была кинуться утешать её, просить прощения непонятно за что и каяться во всех грехах…

Но я не играла в эти игры уже года три, с тех пор как поняла, что матери с каждым разом становится всё меньше моего испуга, боли и вины, и если не прекратить поддаваться – однажды она меня просто убьёт.

Оставив её рыдать, я подхватила сумку с учебниками и ушла на кухню. Там, как обычно в это время, заваривала манную кашку для братишки Наташка Барбашина. Раньше мы учились с ней в одной школе. Правда она, как нормальная, пошла в техникум после девятого, а я после одиннадцатого – как дура. И получилось, что теперь мы попали в одну группу.

Вообще, тот факт, что человек живёт в общаге, пусть даже самой убогой, не делает его по умолчанию асоциальным. Например, семье Барбашиных принадлежали две комнаты – чистенькие, светлые, уютные – и отдельный унитаз, отгороженный от остальных крепкими стенами из ДСП и дверью с висячим замком. Они приехали в наш ад всего года три назад и за это время успели до неузнаваемости преобразить конец коридора, в котором располагались их комнаты. Отремонтировали, покрасили-побелили, отгородились дверью, а возле неё выставили пальму в горшке. Тётя Маша, Наташкина мама, всегда пахла духами и была аккуратно подкрашена, несмотря на то, что на руках у неё был маленький ребёнок. Дядя Серёжа, отец, носил очки с прямоугольными линзами и новенький дипломат. Он был инженером, работал на заводе по вызову из другого города, и поговаривали, что в скором будущем Барбашины снова собираются переезжать. Соседи по общаге крутили пальцем у виска: «Ну не дураки? Приехали на несколько лет, а ремонт забабахали такой, словно навсегда здесь…» А я Наташке завидовала даже больше, чем Ленке. Да, денег у папы-инженера на отдельную квартиру не хватило, а после девяносто второго года дела вообще пошли туго – но они жили дружно, спокойно, основательно. И Наташка, в отличие от той же Ленки, родителей очень любила и уважала.

– Привет, – она улыбнулась мне и поспешила убрать пакет с манкой со стола. – Я тебе не помешаю?

Я хмуро кивнула, пряча стоящие в глазах слёзы, и села к ней спиной. Меня тошнило от голода, но ещё больше – от мыслей о еде. И всё же кашка пахла божественно – сладким уютом, заботой и детством. А ещё – летними каникулами, когда можно было вырваться на три месяца из этого ада и поселиться в бабушкином деревенском раю.

– Сегодня к тебе парень приходил, этот, из физкультурного. Лёша Савченко.

– И?

– Да ничего, просто ждал тебя весь день – часов с двенадцати, наверное, а ушёл только с полчаса назад.

– Ушёл и ушёл. Надо будет – ещё придёт.

Я машинально раскрыла историю и стала бегать глазами по строчкам параграфа, хотя в голове – пустота…

– Ну, он вообще-то завтра с утра на срочные сборы уезжает. Кто-то заболел, и его послали на замену – большая удача! Аж на две недели.

Я напряглась.

– А ты, смотрю, в курсе всех дел…

– Ещё бы! – Наташка рассмеялась. – Я ж его тут развлекала, обедом кормила, чаем поила. Он даже успел помочь моему отцу душ доделать. Теперь можно каждый день мыться! Приходи, думаю, мама не будет против. – Помолчала. – Лёшка классный, повезло тебе с ним.

– Не поняла, он тебе нравится, что ли?

– Конечно! Мама говорит, такие сейчас редкость, – она вдруг коснулась моего плеча. – Люд, да я не в этом смысле, даже не думай! Он просто сидел тут на ступеньках, как сирота…

– Угу. А ты пригрела. Понятно, чё… – Я захлопнула учебник. В груди уже бушевал ураган, мозги отключились. – Наташ, у него маленький, не советую даже пробовать!

Она отдёрнула руку.

– Люд, ты чего? Я… у меня и в мыслях не было!

Чёрт. Пожалуй, действительно перегнула. Бывает так – ляпнешь сдуру, а потом клянёшь себя почём зря.

– Блин, извини, Наташ… Я дура, – я закрыла глаза, осознав вдруг, как сильно устала. – Такой день сегодня дебильный…

– Хочешь вафлю?

– Чего?..

– Вафлю! Ты сейчас чаю попей, и сразу легче станет! Будешь?

Ещё, помимо дружности и основательности, семейство Барбашиных восхищало меня приветливостью и щедростью. Даже их мелкий, которому было около полутора лет, при встрече широко и доверчиво улыбался и протягивал свою соску. От этого даже тётя Зина-самогонщица таяла. А когда дяде Серёже выдавали в счёт зарплаты растительное масло или консервы, они почему-то обязательно угощали всех соседей по крылу. А нам с матерью так вообще этой осенью ни с того ни с сего подарили два больших мешка картошки. Это было не жизненно важно, учитывая, что мать регулярно подворовывала её у себя на работе, но чертовски приятно! Барбашины напоминали мне живительный источник из доброй сказки – всё, к чему они прикасались, оживало, преображалось к лучшему. И Наташка пошла в родителей – тоже живая вода. Если честно, я даже не знала, как себя с ней вести.

– Нет, спасибо, я после шести не ем.

– Серьёзно? Но у тебя и так очень хорошая фигура, Люд! Очень хорошая! А вот мне надо завязывать со сладким, на физру уже стыдно ходить…

Я встала, закинула сумку на плечо.

– Стыдно – не ходи!

– Подожди, там Лёша тебе записку оставил, видела?

– Где – там?

– Тёте Тане отдал.

В груди у меня ёкнуло: может, это он написал что-то такое, отчего мать взбесилась?

– Кстати, ты случайно не помнишь темы докладов по бухучёту?

Я остановилась уже на пороге. Спокойно, Кобыркова. Оставайся человеком!

– Сейчас гляну…

Зачитала ей список, но Наташка, помешивая кашку, ничего не запомнила. Пришлось оторвать кусок полей от чьей-то забытой газеты, лезть за ручкой… Во внутреннем кармашке сумки, там, где обычно лежали мои пишущие принадлежности и всякие заначки, не оказалось Денисовых денег. Вот тут уж в груди не просто ёкнуло – сердце оборвалось!

– У меня… ручки…

– А, точно! Лёшка ею писал, тётя Таня ему давала. Ну ладно тогда. Завтра скажешь.

– Угу…

Я ещё пару раз перерыла всю сумку, перетряхнула учебники и тетради. Денег не было.

Мать уже прорыдалась и теперь смотрела телевизор. По комнате витал запах сивухи. Отлично, начались запойные денёчки…

– Мам, где записка, которую Лёшка оставил?

Она молча вынула из кармана мятый листочек и швырнула в мою сторону.

Лёха писал, что срочно уезжает на две недели, что как только приедет – сразу зайдёт. Дежурные фразы, ничего личного. И уж точно ничего такого, отчего можно было бы так взбеситься.

– Мам, и ещё… У меня в сумке деньги лежали, двести тридцать с небольшим, ты не видела, случайно?

– Откуда? – она, казалось, только этого и ждала, мгновенно сорвалась на крик. – Откуда у тебя такие деньги?!

– Заняла.

– У кого? Какой дурак занял тебе, нищебродке, такие деньги? С чего ты отдавать собираешься? Или, думаешь, я буду за тебя отдавать?!

– Я летом собираюсь снова на поля ездить и хочу ещё подработку какую-нибудь вечернюю найти… Мам, мне сапоги на зиму нужны, помнишь? Где деньги?

– У кого ты заняла, кто там у тебя такой богатенький?

Я упрямо потупилась. Сказать ей сейчас хоть на кого угодно – не слезет потом, будет постоянно посылать к ним, чтобы занять.

– Матери брешешь, зараза, и не краснеешь! Блядью подрабатываешь – думаешь, я не понимаю? Позорище… Ой, Господи-и-и… – и она завыла, закрыв руками лицо. – Люди добрые, дожилась я! Всю жизнь себе ради этой дряни испоганила, а она блядью стала! Вот такая благодарность за всё, что я сделала!

Как объяснить ту боль, что разъедала меня в тот момент? Мать орала на всё крыло, а если учитывать, что у нас и простой-то разговор через стену слышен так, словно в одной комнате говорят…

– Мам, я правда заняла! У Ленки Машковой.

Она вздрогнула.

– Этого ещё не хватало! Да лучше сдохнуть от голода, чем у этих что-то брать! Ты что, не помнишь, как её мамаша хотела, чтобы меня выгнали из магазина? Что я тебе сделала-то? Господи, да за что мне такое наказание?

Она встала и, бесцеремонно отодвинув меня плечом, залезла в шифоньер. За открытой дверцей я не видела, что она делает, но прекрасно слышала, как булькает жидкость в бутылке, и как кряхтит после каждого глотка мать.

– Вообще-то ты сама виновата… Это ещё хорошо, что она в милицию на тебя не подала за воровство.

– Какое воровство? Откуда я знала, что это её кошелёк? Я его нашла под прилавком!

Мать вылезла наконец из шифоньера, прижалась к нему спиной. Красные от слёз и алкоголя глаза суетливо бегали, избегая моего взгляда. Загнанная, жалкая, словно побитая шавка… А ведь молодая – всего тридцать четыре года – и довольно красивая, хоть и без переднего зуба. Опустившаяся. Удивительно, как у моей бабушки могла вырасти такая дочь?

– Так что, мам? Где деньги?

– Нету денег! – она суетливо поправила халат. – Долги я раздала! Всё! Думаешь, нам ничего больше не надо, кроме сапог твоих? Жратва не нужна, думаешь? Коммуналка?

– В девять вечера? Коммуналка?!

– А ты что думаешь! Пока ты шляешься я… вон… ты думаешь… – она принялась размахивать руками, перекладывать с место на место вещи, оттирать чернильное пятно на письменном столе. – Одним только Петровым полтинник! Ещё тётке Кате. Потом этим, как их… Им два раза по сорокету. Ну и по мелочи знаешь сколько! Да у меня… у меня каждая сотня на счету! Я ж рук не чую уже от хлорки! Каждая сотенка… Ну, чего ты смотришь? И тёте Зине я отдала весь долг сразу!

Я даже не помню, как мне пришла в голову эта догадка – очнулась уже, когда, распахнув шифоньер, выуживала из ящика с бельём бутылку за бутылкой и швыряла их об стену. Мать выла, хваталась за сердце, висла на мне и снова рыдала, обзывала меня неблагодарной тварью и шалавой…

Утром, когда я проснулась, её не было. Явилась только после обеда, притащила откуда-то стоптанные войлочные сапоги.

– Люд, смотри, какие бурки хорошенькие! Тут замок заедает, но я его свечкой натру, и ещё на целую зиму хватит! Ну-ка, примерь!

– Мам, ты их на помойке нашла или у бабки какой-нибудь украла?

– Да прям, украла! Силуанова баба Шура с тридцать второго квартала умерла в конце сентября. Мне Светка её сразу сказала – приходи, посмотри, может, вещички какие себе заберёшь… Там у неё ещё свитерочек есть хороший и шапка, вязанная крупными косами. Это я потом ещё схожу… Ну, давай примерь!

– Ма-а-а-м…

– Не мамкай! Примерь, говорю. Не босиком же тебе по снегу-то…

Глава 6

С Ленкой мы не общались весь оставшийся октябрь, ноябрь и начало декабря. Она вроде хотела подойти ко мне в первый же понедельник после той безумной субботы, даже подождала ради этого, пока толпа переобувающихся у гардероба немного схлынет… Окликнула, но я сделала вид, что не услышала, а в классе демонстративно – так, чтобы она видела, – попросила у Поляковой разрешения сидеть теперь вместо неё с Барбашиной. Та удивилась, но легко согласилась.

Ленка подошла ко мне ещё раз в тот же день после уроков, пока я дожидалась возле туалета Наташку, но я даже слушать её не стала. Наехала с ходу, доходчиво объяснив, что не считаю проституцию хорошим способом выйти в люди. Так и сказала: «Найди себе какую-нибудь блядь в подружки, а я пас! И вообще – у меня первым будет муж, завидуй молча! А если вякнешь хоть слово… – для убедительности я даже подпёрла её щеку кулаком, – мне тоже есть, что рассказать про тебя…» Ленка поджала губы и ушла.

В то время как я стала активно дружить с Барбашиной, Машкова ходила в гордом одиночестве. Я посматривала на неё с тайным любопытством и диву давалась – ну в жизни же не скажешь, что шалашовка! Одетая с иголочки, аккуратная, вежливая. Тихий омут, честное слово. Знал бы кто о чертях, что в нём водятся!