Охота на Овечкина

Король Фенвик прервал военный совет, едва к нему подошел стражник с заветным перстнем в руке. Он велел собравшимся ждать и почти бегом покинул зал через боковую дверь. Там, в маленьком кабинете для конфиденциальных встреч, он увидел своих посланцев и, не здороваясь, спросил:

– Где?

Посланцы низко опустили головы. Затем старик выступил вперед и сказал, не поднимая головы:

– Мой господин… наша миссия не увенчалась успехом. Мы выследили даморов и переловили их всех по одному. Ни при ком из них не оказалось талисмана, и никто из них не сказал, где они спрятали принцессу. Последний, Магид – один из торговых советников короля Дамора – смеялся над нами, умирая. Он принял яд, чтобы не достаться нам живым.

Король Айрелойна, русобородый великан богатырского сложения, зажмурился, словно от сильной боли.

– Как это может быть, – сказал он сквозь зубы. – Они…

– Мой господин, – поспешно перебил его Гиб Гэлах, – мы считаем, что нам известны не все члены предательской группировки. Кто-то из них еще жив и владеет талисманом и принцессой. Ведь кто-то же должен воспользоваться плодами заговора, иначе вся затея теряет смысл!

– И что ты думаешь по этому поводу? – глухо спросил король.

– Я полагаю, что глава заговора пребывает в Даморе.

– И кто же это?

Старик развел руками.

– Нужно опять засылать в Дамор наших людей…

Король устремил на него тяжелый взгляд.

– Как ты себе это представляешь, Гиб Гэлах? Ты, провидец? Война начнется не сегодня-завтра, и, боюсь, это будет последняя наша война с Дамором. Король Редрик никогда не отличался миролюбивым нравом, а сейчас к тому же право на его стороне. Мы нарушили договор, и кто, скажи на милость, сможет убедить его в том, что это не наша вина? Где у нас доказательства, что принцессу Маэлиналь и талисман похитили его же люди? Он знает одно – мы не сдержали слова. О каких лазутчиках ты говоришь? Я каждый день с ужасом жду, что он пришлет мне головы моих послов. И это будет конец всему. А моя дочь…

Король вдруг осекся.

– Где Баламут? Он что… погиб?

– Нет, мой господин. Он… Вопреки очевидной безнадежности, он решил продолжать поиски в том мире. Но мы уверены, что принцессы там нет…

– Что? Он остался там?!

– Да.

– Чтоб вы провалились! – в сердцах сказал король и ударил кулаком по столу. – Единственный, кто мне нужен среди этого стада баранов… отправляйтесь за ним! Верните его! Скажите ему, что поздно уже искать мою девочку… надо спасать королевство!

– Государь, – нервно заговорил молодой блондин, – боюсь, мы уже не сможем его найти. Этот мир… мы побывали всего лишь в одном городе, но там было страшнее, чем в самых глухих окраинных дебрях Данелойна!..

– Я ничего не хочу знать, – угрожающе сказал король. – Верните мне Доркина или сгиньте сами. Все твои песни, Лен, и все твои прорицанья, Гиб Гэлах, и все твои колдовские чары, Де Вайле, не стоят одного его мудрого совета! И если королевству айров суждена гибель в этой последней войне, я хочу, чтобы Доркин сражался рядом со мною и чтобы именно он закрыл мне глаза!

Он отвернулся. Немного помолчал, пытаясь взять себя в руки, и закончил:

– Пусть так. Если не найдете Баламута, не возвращайтесь. Сберегите талисман. Пусть хотя бы Камелон не достанется врагу. Ступайте.

– Два слова, мой господин, – тихо сказала Де Вайле, державшаяся до сих пор за спинами мужчин. – До того, как Баламут изъявил желание остаться на Земле, он собирался дать вашему величеству совет. Вот он – попробуйте оттянуть начало военных действий. Начните переговоры по поводу младшей принцессы. Намекните, что во имя мира вы согласны даже расстаться с Камелоном. Если король Редрик поверит, у нас будет в запасе несколько лет. Ведь принцесса Альтиу еще мала…

Король слушал ее, светлея лицом.

– Ну, разве не умница этот Доркин! – воскликнул он. – Клянусь честью, сам бы я не додумался до такого! Несколько лет – это очень много, можно будет, по крайней мере, как следует подготовиться к войне. Помнится, ты говорил, Гиб Гэлах, что у землян есть оружие, какое нам и не снилось?.. Ступайте! Отыщите Доркина, и пусть он придумает способ приобрести у них это оружие. Идите вдвоем с Де Вайле, а ты, Лен, останешься. Раз тебе так страшно в чужом мире, я дам тебе поручение попроще. Ты поедешь послом в Дамор, да, именно ты, сладкоголосый мой птенчик, и ты будешь заливаться соловьем, но уговоришь короля принять принцессу Альтиу вместо Маэлиналь, и ты заставишь его поверить, что я могу отдать в приданое даже столь желанный ему Камелон! И если в случае неудачи он пришлет мне твою голову, уж поверь, я не расстроюсь!

* * *

Баламут Доркин, любимый советник короля айров, здорово надрался в ту ночь, когда остался один на Земле, и вот как это произошло.

Когда его спутники исчезли, перейдя в Данелойн, он обвел глазами темные громады каменных домов бесконечно чужого и чуждого города, и сердце у него впервые дрогнуло. Кажется, он и впрямь взвалил на себя непосильную задачу… деньги Данелойна не значили здесь ничего, опыт и знания его вряд ли были применимы в незнакомом мире, и отныне он был всего лишь нищим бродягой. Но, в конце концов, он был еще и воином. И вроде как мудрецом…

Он не успел задуматься о дальнейших своих действиях, когда откуда-то сверху донесся приглушенный голос:

– Эй… Доркин! Я правильно расслышал твое имя, мой юный друг?

Баламут задрал голову и увидел старца, сидевшего на окне в третьем этаже, свесив наружу босые ноги. Вокруг лица его облаком клубились седые локоны и борода, придавая старичку вид весьма задорный.

Королевскому шуту он понравился с первого взгляда.

– Правильно, достопочтенный. Баламут Доркин, к твоим услугам.

Голос его больше не был хриплым и прозвучал в тишине спящей улицы звонко и весело.

– Я подслушивал вашу прощальную беседу, – объявил старец сверху, – но что-то не понял, из какого мира вы сюда пришли. Не будешь ли ты так любезен назвать мне его?

Доркин приподнял бровь.

– Прежде я хотел бы узнать, кто ты такой и по какому праву задаешь мне подобный вопрос!

– Ну, если ты возьмешь на себя труд подняться в мой дом, я только рад буду побеседовать с тобою, – старец поболтал босыми ногами. – Сдается мне, нынче ночью тебе ой как нужна крыша над головой. Да и фляга доброго вина не помешает…

Баламут тут же почувствовал, как у него пересохло в горле. В людях он разбирался и потому сомнений сейчас не испытывал никаких.

– Укажи мне путь, достопочтенный старец, и я с радостью поднимусь к тебе.

Тот проворно перекинул ноги через подоконник и скрылся из виду. Через секунду снова появился и спустил Баламуту веревочную лестницу.

– Так будет быстрей, – объяснил он, – чем рассказывать про черные ходы и кодовые замки.

Доркин развеселился. Подняться по веревочной лестнице на третий этаж было делом нехитрым, и вскоре он уже стоял перед забавным старичком в его обиталище и оценивал обстановку.

Комната была небольшая, но уютная, с гладко выскобленным деревянным полом, украшенная шпалерами по стенам и обставленная простой, добротной мебелью. Ничего такого, чего нельзя было бы встретить и в Данелойне. На столе все было уже приготовлено к приему гостя – горел канделябр в три свечи, стояла бутылка вина с двумя бокалами почетной стражи по бокам, а блюдо со свежими фруктами словно только что сошло с натюрморта кого-нибудь из старых голландцев. Про голландцев, правда, Доркин ничего не знал, но живописность оценил.

Два деревянных кресла, обитых кожей, поджидали сотрапезников, а в углу комнаты запасливый глаз Баламута приметил вполне приемлемое для усталого путника ложе, на котором уже имелись подушка и одеяло.

– Прошу, – сказал старец и прошлепал босыми ногами к столу.

Доркин охотно последовал за ним.

– Нынче меня зовут Босоногий колдун, – хозяин разлил вино по бокалам и придирчиво поглядел на свет сквозь алое зарево. – Для друзей – Степаныч.

Баламут кивнул и поднял свой бокал.

– Почему ты спросил меня, почтеннейший, из какого я мира? Тебе известно, что существуют и другие миры?

– А то! – весело ответил босоногий колдун Степаныч. – Выпьем же за их процветание!

Чокнулись и выпили. Вино оказалось крепчайшим и обожгло, как огонь, но Баламут был этому только рад. Рядом со странным колдуном он чувствовал себя удивительно спокойно. А поскольку интуиция его еще никогда не подводила, стало быть, можно было позволить себе расслабиться и отдохнуть, пожалуй, впервые с того дня, как исчезла принцесса.

– Я из Данелойна, – сказал он, допив вино и отдышавшись. – Слыхал о таком?

– Возможно. И как же вы пробрались сюда? Чем пробивали стену?

– Какую?

– Ясно, – сказал Степаныч. – Не будем об этом. Я вижу, ты в затруднении, мой юный друг. Могу ли я чем-нибудь помочь тебе в качестве непревзойденного колдуна?

«Юный друг» потер лысину, обрамленную остатками черных жестких волос. Старец нравился ему все больше и больше.

– Выпьем еще, – предложил Баламут. – Это длинная история, а я, признаться, устал, как собака. И затруднение мое так велико, что я не знаю даже, с чего начать.

Старец тут же налил еще. Пламя свечей колыхнулось и вновь успокоилось.

– Начни, с чего сердце просит. Так оно верней…

Доркин подтащил к себе гроздь винограда и принялся кидать в рот по ягодке.

– Странный ты человек, колдун, – сказал он. Второй бокал ударил ему в голову так, что кресло под ним сдвинулось с места и принялось тихо плавать в воздухе. – Не ожидал я встретить в чужом мире столь родственную душу. Бывает, однако…

– Вижу, – с проницательным видом заметил старик, – что для того, чтобы развязать тебе язык, вина понадобится немало.

Баламут посмотрел на него долгим проникновенным взором.

– Ты заговорил о сердце, колдун… я сам сомневаюсь иногда в том, что оно у меня есть. Но, видно, я становлюсь стар. Сегодня я чувствую, что его у меня даже слишком много.

Колдун без промедления наполнил бокалы в третий раз.

– Не знаю, почему, – сказал Баламут, чувствуя, что красноречие переполняет его, а старик этот ему дороже брата, – но в доме у тебя я сделался мягким, как воск. Ты напоминаешь мне святого отца-нефелинца, которого я повстречал однажды в час своей великой печали. Он, как и ты, видел насквозь мое сердце и знал не хуже тебя, что требуется в такой час слабому человеку. А человек слаб… В первый и последний раз в жизни рыдал я тогда у него на груди и никогда не сожалел об этом. Таков уж он был!

Бокалы наполнились и опустели в четвертый раз, и Баламута наконец прорвало. Вино действительно оказалось очень крепким.

– Сердце… Колдун, я любил принцессу Май, когда еще трехлетней крохой качал ее на своем колене и позволял дергать себя за нос. Я хлюпал носом от умиления, когда в семь лет она уже проявляла подлинное королевское величие, отдавая приказания. И я едва не лишился чувств, когда увидел принцессу по возвращении ее из морантанского монастыря… ей было семнадцать, и она уже научилась всему, что должна знать девушка из королевского рода. Нет и не будет второй такой принцессы на свете, как несравненная Маэлиналь, воплощение всех мужских грез. Ты понимаешь меня, колдун?.. Я полюбил впервые в жизни. Но что об этом говорить? Я был для нее как второй отец, и даже больше, потому что король всегда слишком занят, а чем еще заниматься королевскому шуту, как не развлекать его домочадцев? Я бы с восторгом отдал жизнь, чтобы отвести от нее малейшую неприятность. Но даже я не сумел ее уберечь… Слушай же, колдун, теперь я расскажу всю историю с самого начала.

Лет триста тому назад побывал у нас в Айрелойне какой-то заезжий маг. Силы, по слухам, он был необыкновенной – вызывал и прекращал дожди, исцелял мертвых, и даже комаров, говорят, при нем не водилось во всем нашем королевстве. Уезжая, он оставил в подарок тогдашнему королю айров два чудесных талисмана – Камелон и Тамрот. Оба они позволяют проходить в другие миры, оба лечат больные души и делают трусов героями, и разница между ними лишь в том, что Тамрот-Поворачиватель притягивает удачу, а Камелон-Устроитель помогает ее сохранить. Достойная пара. Но они не принесли настоящего счастья нашему королевству. Да будет тебе известно, колдун, что наш мир, называемый Данелойн, Яблоневый Сад, разделен на две части, два суверенных государства – Айрелойн, то бишь земля айров, и Дамор, владенье даморов. Так разделили когда-то Яблоневый Сад два брата, Айр и Дамор, пришедшие невесть откуда в эту цветущую и безлюдную землю по велению Божию. Разделили и расплодились, и потомки их жили по-добрососедски не одну тысячу лет, пока черт не принес этого мага с его талисманами. Король Дамора прослышал о Камелоне и Тамроте и возжелал хотя бы один из них, а король Айрелойна не захотел поделиться. И разгорелась смертельная вражда, и с тех пор каждый новый король Дамора пытался отобрать талисманы у айров, но удача всегда была на нашей стороне – что не мешало литься потокам крови как с той, так и с другой стороны примерно каждые двадцать пять лет. Нынешнему же королю нашему, благородному Фенвику, Господь даровал изрядный разум. И захотел Фенвик положить конец кровопролитиям. Он обручил свою старшую дочь, принцессу Маэлиналь, с сыном даморского короля и в приданое ей положил один из талисманов, бесценный Тамрот, притягивающий удачу. Был общий праздник, и весь Данелойн ликовал. Не знаю, ликовала ли принцесса Май, но она послушная дочь и настоящая принцесса. Мне ли не знать, что тем, кто принадлежит к королевскому роду, не положено иметь сердце! Тем, кто близок к королям, оно тоже ни к чему. Я – потомственный шут, колдун; мой отец и дед, и прадед были королевскими шутами. Но я решил пресечь эту преемственность. Я не родил сына, чтобы он стал следующим королевским шутом. О, когда-то моя шевелюра была густа, на щеках играл румянец, и любая придворная дама становилась моей, стоило только подмигнуть! Я наплодил немало детей, колдун, но матери их все были замужними дамами, и мои отпрыски носят теперь громкие имена. Своего же имени я не дал и не дам никому… Однако я отвлекся. Так вот, колдун, когда до бракосочетания принцессы Май оставалось всего несколько месяцев, она исчезла. Ее украли вместе с ее приданым, чертовым талисманом. Еще до того как разразился скандал, нам удалось выяснить, что это дело рук нескольких именитых даморов, привыкших наживаться на междоусобных войнах. Им не нужен мир, не нужна принцесса, не нужен Тамрот. Им нужны только деньги. Мы выследили их – пути вели в ваш мир, на Землю, в этот самый город. Они прошли сюда с помощью Тамрота и где-то надежно спрятали и его, и принцессу. Мы разыскали их всех по одному… не буду говорить, что с ними стало, но даже под угрозой смерти никто не сказал нам, где принцесса. Посланцы короля айров отправились в обратный путь ни с чем. А я остался. Может быть, я не прав, колдун. Но в Данелойне вот-вот вспыхнет война. Правитель даморов не верит в исчезновение невесты своего сына. Он считает, что наш король пожадничал и передумал. Сила же айров ослабела с утратой одного из талисманов, да и, честно признаться, воины наши слишком привыкли рассчитывать на поддержку волшебства, чтобы оставаться хорошими воинами. Нужно найти и вернуть принцессу Май и ее приданое, иначе гибель ждет айров, весь наш прекрасный и чудесный Айрелойн. И каким-то шестым чувством я знаю, колдун, что принцесса все-таки где-то здесь. Где-то рядом. Хотя мудрейший из советников короля, провидец Гиб Гэлах считает, что ее прячут в Даморе, а сюда нас просто заманили, чтобы сбить со следа. Вот тебе моя история, колдун, вот тебе мое затруднение. Что скажешь?

– Нетрудно ответить, – сказал босоногий старец, почесывая бороду. Лицо его то расплывалось перед глазами окончательно захмелевшего Доркина, неоднократно прикладывавшегося к бокалу на протяжении рассказа, то вновь становилось четким, то вовсе исчезало. Баламут встряхнул головой, пытаясь удержать его в фокусе, и вытаращил глаза.

– Да будет тебе ведомо, – продолжал между тем колдун, – что я и есть тот проклятый маг, который занес в ваш Данелойн талисманы. Я тогда увлекался их изготовлением… славные получались вещицы! Да… не думал я, что может разгореться такой сыр-бор!

– Ты? – Доркин таращил глаза уже непроизвольно. – Как это… триста лет назад?

– Ну и что ж, что триста лет, – раздраженно ответил старец. – Велика важность! Помолчи, дай подумать. В некотором роде я в ответе за случившееся в Данелойне. Вот что, Баламут, глотни-ка еще вина да ложись спать. Утром потолкуем. Озадачил ты меня. Одно скажу – помочь тебе я просто обязан…

Далее Баламут Доркин не помнил ничего – ни как выпил еще вина, ни как добрался до постели. Сознание покинуло его, и весь остаток ночи гулял он с принцессой Маэлиналь по зеленым лугам королевских угодий, беседуя о принципах изящного стихосложения и о достоинствах песен молодого поэта, недавно появившегося при дворе и прозванного Соловьем Леном.

Глава 3

Голова у Михаила Анатольевича Овечкина кружилась от переутомления. Он и вправду пережил и передумал за сегодняшний вечер едва ли не больше, чем за всю предыдущую жизнь. Мысли путались, и хотелось ему прилечь под какой-нибудь кустик, да и заснуть, а завтра проснуться в своей постели… и забыть все случившееся, как страшный сон. Однако он понимал, что это невозможно, что никогда уже не забудет он неприятного открытия, сделанного о самом себе.

И возроптал Михаил Анатольевич. Почему это одним людям достается бурный темперамент и яркая, живая жизнь, а ему, Овечкину, выпало на долю этакое оцепенение? Кто и зачем сотворил его таким – никаким? Неужели Господь Бог? Ну, и зачем Ему такой Овечкин? Который сам себе противен? Который сам себе не нужен?

Занятый этими почти бунтарскими и горькими мыслями, он не сразу заметил, что идет что-то уж слишком долго, а выхода из сада все не видать и не видать. Только когда сад, напротив, сделался совсем глухим и запущенным, остановился Михаил Анатольевич и огляделся. И увидел, что дорожка у него под ногами – не дорожка вовсе, а тропка, и никаких ворот поблизости в помине нет. Решив, что по рассеянности незаметно сошел с главной аллеи, Михаил Анатольевич недолго думая повернулся и зашагал обратно.

Тут в глаза ему бросилось, что небеса странно потемнели. Но он не придал этому особого значения и забеспокоился лишь тогда, когда тропинка, по которой он шел, окончательно пропала в траве, а впереди стеною поднялись непролазные заросли. При том сумерки сгущались прямо на глазах.

Михаил Анатольевич снова остановился и тревожно огляделся по сторонам. И ему сделалось очень не по себе. Никогда не подозревал он, что в Таврическом саду есть такие глухие уголки. Прямо-таки лес. И нигде ни огонька. Гроза, что ли, надвигается, что так темно?

Он поднял голову к небу и заморгал глазами. В небесах было черным-черно, и в бархатной глубине их россыпью сверкали крупные, низкие, как на юге, звезды. Что за чертовщина? Ведь белые же ночи, июнь месяц! А луна куда подевалась? Он опустил взгляд на грешную землю и остолбенел окончательно.

В темноте уже и леса… то есть сада не было видно, только ветерок слегка шелестел листвою. Овечкин, затаив дыхание, прислушался и ничего, кроме этого шелеста и стука собственного сердца, не услышал. Да что же это такое? Не так уж велик Таврический сад, чтобы не было слышно шума проезжающих мимо машин, и не так уж густ, чтобы не разглядеть хотя бы даже из самой его середины каких-нибудь городских огней!

– У-гу, – раздалось вдруг в темноте, довольно-таки близко, и Михаил Анатольевич подпрыгнул от неожиданности. Филин?!

– У-гу…

«Ну вот, – подумал он нервно, – наверное, я уже упал куда-нибудь под кустик и сплю. А каких еще снов, кроме кошмаров, можно ожидать после сегодняшнего? Если все это, конечно, не козни домового…»

Последняя мысль заставила его судорожно затоптаться на месте. Что делать? Бежать? – так ни зги не видно. Звать на помощь? Кого? И напряженно щурясь, всмотрелся Михаил Анатольевич еще раз в непроглядную тьму, окружавшую его со всех сторон.

Вдали, за деревьями, мелькнул огонек. Вроде бы. Но и этого оказалось достаточно, чтобы Овечкин испытал несказанное облегчение и ринулся на свет, не разбирая дороги.

…Не знал, не знал он, что в Таврическом саду встречаются такие заросли. Под ногами с треском ломались сухие сучья, кусты вцеплялись в одежду, в лицо то и дело лезли косматые колючие еловые лапы, осыпая его каким-то сором и залепляя глаза паутиной. Но огонек приближался. И когда Михаил Анатольевич подобрался достаточно близко, чтобы разглядеть наконец, что это за огонек, он снова ощутил головокружение и легкую дурноту и остановился.

То был костер. Довольно большой, в половину человеческого роста. Горел он весело, звонко постреливал искрами и освещал, как положено костру, вполне приличное пространство вокруг себя. Но что это было за пространство?!

Сомнений не оставалось никаких – Михаил Анатольевич находился в глухом лесу. Костер был разведен на маленькой укромной поляне, окруженной вековыми елями. И – никого рядом.

Впрочем, нет. Михаил Анатольевич крепко зажмурился, надеясь отогнать наваждение, и вновь нерешительно открыл глаза.

Возле костра сидел некто. Чем дольше Овечкин всматривался в него, тем больше различал деталей, словно бы на глазах у него проявлялась фотография, – высокие болотные сапоги, брезентовый плащ с откинутым на спину капюшоном, копна темных спутанных волос, ружье за плечами… Только лица никак не мог разглядеть Михаил Анатольевич, как будто его скрывала тень, хотя сидел человек лицом к костру.

И негромко разговаривал с кем-то. До слуха Овечкина донесся его глуховатый голос, а вслед за тем – раскатистый смех, которому вторил серебряный колокольчик. И Михаил Анатольевич на мгновение снова крепко зажмурился – из костра неожиданно высунулось нечто, похожее на огненный язык, метнувшийся в сторону, и у этого нечто были пара огненных рук и точеная, изящная ящеричья голова, украшенная глазами, горевшими, как драгоценные камни, и ярче пламени. Это-то существо и издавало звуки, напоминавшие звон колокольчика. Оно встряхнуло сложенными вместе руками и выронило два мелких камушка, покатившихся по земле огненными светляками.

Человек в брезентовом плаще нагнул кудлатую голову и негромко произнес несколько слов. После чего ящерица подхватила с земли то, что выронила, и откинулась обратно в огонь. И заплясала в нем, почти неотличимая от пламени. А человек вдруг повернул свое сокрытое вечной тенью лицо в ту сторону, где оцепенело безмолвствовал среди вековых елей Михаил Анатольевич.

– Выходи, путник, – сказал он, слегка повысив голос. – Если ты пришел с миром, то и мы не причиним тебе зла.

Овечкин не сразу понял, что обращаются к нему. А поняв, на негнущихся ногах покорно вышел на поляну и остановился в нескольких шагах от костра, обреченно глядя на того, кто его позвал.

– Не бойся, – продолжал тот, – садись. Ты голоден, устал, хочешь пить?

Он протянул к Михаилу Анатольевичу пустую ладонь, и тот уже почти без удивления увидел, как на ладони этой из ничего возникает фляга, обычная алюминиевая охотничья фляга в кожаной обмотке.

– Глотни-ка, – предложил человек без лица, и Михаил Анатольевич подчинился.

На вкус это был коньяк. Овечкин поперхнулся на первом же глотке, вернул флягу хозяину и, кашляя и вытирая рот рукою, опустился на землю возле костра.

Голова у него кружилась. Страшный сон продолжался. Но Михаил Анатольевич уже понял, что никуда ему не деться из цепких лап сумасшествия, и измученный рассудок его окончательно отринул возможность найти происходящему хоть какое-то объяснение. Оставалось принимать все как есть. Как должное.

– Спасибо, – смиренно сказал Овечкин. – Мне уже лучше.

Охотник – или кто он там был – кивнул, закрутил крышку фляги, и та растаяла у него в руках.

Из костра на Михаила Анатольевича безмолвно взирала огненная ящерица, поднимаясь и опускаясь вместе с пламенем, словно качаясь на волнах. Овечкин робко улыбнулся ей, и рот ящерицы немедленно растянулся в подобии улыбки.

– Что за беда загнала тебя, человек, в самое сердце Муромских лесов в такое глухое время? – спросил охотник. Тихий голос его звучал участливо, но Михаил Анатольевич вздрогнул. Муромских лесов?

– Не знаю, – растерянно ответил он, моргая глазами. – Я не знаю, как я сюда попал. А вы… кто такие?

– Мы? – Охотник хмыкнул. – Мы – Стража. Это Пэк, – он повел рукою в сторону костра, и ящерица комично поклонилась. – А меня зови просто Ловчим.

– Это саламандра? – с любопытством спросил Овечкин, глядя на Пэка.

– Разумеется. А я – призрак, если тебе интересно.

– А-а-а, – протянул Михаил Анатольевич с таким видом, словно уж теперь ему все стало ясно. – А я – Овечкин. Библиотекарь.

И засмеялся. Сначала тихо, а потом все громче и громче. Может, это подействовал коньяк, а может, просто начиналась истерика, но ему вдруг показалось ужасно смешным, что в самом сердце Муромских лесов сидят себе у костра саламандра, призрак и библиотекарь. Он смеялся и никак не мог остановиться. Недоумение, появившееся на лицах стражников, охранявших в этих дебрях неведомо что, лишь усугубило его неуместное веселье. Лес отвечал гулким эхом. Ловчий переглянулся с Пэком и вновь извлек из ниоткуда свою волшебную флягу.