ДНК

– Маргрет!

Дочери нигде не видно.

– Маргрет?!

Голос вот-вот сорвется, и это не помогает ей справиться со страхом. Она никак не может определиться, искать ей телефон или Маргрет. Но прежде чем успевает прийти к какому-нибудь решению, дверь за ее спиной открывается и человек входит в комнату.

Он останавливается, и шум усиливается, будто что-то перетаскивают через порог. Оцепеневшая от страха Элиза понимает, что не в силах обернуться; на нее наваливается единственное непредолимое желание: изо всех сил зажмурить глаза. Звук за спиной кажется ей знакомым, но сейчас она не в состоянии вспомнить, от чего он может исходить. Мозг, как сумашедший, отключает все жизненно важные и так необходимые ей сейчас «приложения».

Элиза слышит, как человек шепотом произносит ее имя. Звук неразборчивый, будто его рот завязан шарфом. Ей кажется, она никогда раньше не слышала этот голос. Но как звучат голоса, когда люди шепчут? Ведь по-другому, правда? Маргрет звучала совсем не похоже на себя, когда недавно шептала ей на ухо. Однако теплое, сладкое дыхание, витавшее у уха Элизы несколько минут назад, не идет ни в какое сравнение с тем ужасом, которым наполняет ее сейчас этот низко звучащий шепот.

Кто это и что ему нужно? Он, видимо, знает ее – по крайней мере, знает, как ее зовут. Может, он увидел ее имя на кухне? На конвертах, квитанциях или на висящей на холодильнике открытке от подруги Гунны?

Элиза чувствует на своей шее крепкую жесткую руку, кажется – в перчатке, а затем – боль укола в спину. Нож!

– Пожалуйста… – шепчет она.

В этом «пожалуйста» кроется все, что она не в силах произнести: пожалуйста, не делай мне больно, пожалуйста, не насилуй меня, пожалуйста, не убивай меня, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не причини вреда моим детям!

Кончик ножа отодвигается от спины, но боль остается – должно быть, этот человек уколол ее до крови. Он отпускает ее шею и, прежде чем она осознает, что происходит, начинает чем-то заматывать ей глаза. На Элизу накатывает новая волна паники, когда она понимает, что это широкая клейкая лента, которой он, виток за витком, обматывает ее голову.

Как и раньше в ванной, ее внезапно выбивает из действительности, и беспокойство о том, как она будет снимать с себя эту ленту, пересиливает страх за собственную жизнь и жизнь детей. Скотч примотан так плотно, что при снятии он наверняка обдерет и брови, и ресницы. Навернувшиеся слезы, которым теперь некуда деваться, растворяют клей, и он щиплет глаза.

– Пожалуйста, пожалуйста! Я никому не скажу. Берите всё, что хотите. Всё. Забирайте всё.

– Благодарю покорно, – слышит она его шепот.

У Элизы подгибаются колени.

– Пожалуйста!

Скотч оборачивается вокруг ее головы еще раз; Элиза дергается, когда мужчина отрезает его от катушки. Он грубо водит рукой по ее затылку, закрепляя свободный конец скотча, затем разворачивает ее и броском сажает на кровать. Матрас прогибается, когда мужчина садится рядом, и Элиза от неожиданности вздрагивает, почувствовав, как он, легко прикоснувшись, поглаживает ее по волосам. Мягкое прикосновение внезапно меняется на жесткое; с силой зажав в кулаке клок ее волос, он притягивает ее голову к себе и шепчет на ухо – теперь чуть громче, но она по-прежнему не узнает его голос; он звучит, будто человек в маске или балаклаве.

– Я хочу тебе кое-что рассказать. Короткую историю. Печальную историю. Советую тебе слушать внимательно.

Элиза кивает, а он сжимает ее волосы в кулаке так, что ей становится больно. Почему он хочет рассказать ей какую-то историю? Почему он не хочет спросить у нее пин-код или где хранятся ценные вещи? Она бы сказала ему все. Он может забрать все ее карты и получить доступ ко всем банковским счетам. Он может забрать серебро, которое она унаследовала от бабушки, и те немногие драгоценности, которые у нее есть. Всё-всё. Она ничего не собирается от него скрывать. Только б он не тронул ее и ее детей… Ничто другое сейчас не имеет значения. Она была бы рада сбрить брови и выщипать все ресницы, только б он убрался восвояси. Между всхлипами у нее получается спросить, собирается ли он что-то сделать с ее детьми. Ответа она не расслышала, и это только усугубило ее страх за них.

Он молчит; похоже, его история так и останется нерассказанной. Какое-то время они сидят в тишине, Элиза – с заклеенными глазами, и сердце ее, кажется, вот-вот разлетится в клочки. Она чувствует, что мужчина встает, и внутри ее начинает трепыхаться слабая надежда, что он решил уйти, решил, что этого достаточно. Она боится довериться этой мысли, ей нужно быть настороже – может, он решил напасть на нее сзади? Элиза снова слышит, как с чем-то возятся, какое-то клацание, и ей кажется, она различила щелчок – будто что-то включили в розетку у дверей.

Она начинает лихорадочно перебирать в голове всю их бытовую технику, которая могла бы нанести какой-либо ущерб: электродрель, подаренная ею Сигвалди на Рождество, миксер, садовые ножницы, щипцы для волос, утюг, гриль для бутербродов, чайник… Какой из них худший? Какой безопасней? Элиза дышит так часто, что кажется, вот-вот потеряет сознание, как вдруг вспоминает, что у большинства этих мерзких устройств слишком короткие шнуры, что с ними ни за что не дотянуться от розетки до кровати, – и немного успокаивается. Но это спокойствие длится недолго.

Элиза слышит, как мужчина возвращается к кровати. Не в силах совладать с собой, она предпринимает отчаянную попытку убежать, хотя и понимает, что та обречена на провал. Он видит, она – нет. Он крупнее и сильнее. Тем не менее, перекатившись на другую сторону кровати, Элиза пытается сообразить, где там пол и как на него встать. Она слышит раздраженный рык незнакомца, он бросается на нее сверху, там где она лежит на животе, наполовину на кровати, а головой – свесившись вниз; одна рука поджата под ней, другая – касается пола. Мужчина бьет ее по спине с такой силой, что удар отдается глухим звуком во всех позвонках, и у нее на мгновение перехватывает дыхание. Он наваливается на нее сверху, придавив так, что невозможно двинуться, и Элиза слышит, как он снова отрывает от катушки скотч. В отчаянии она шарит свободной рукой под кроватью в поисках чего-то, что можно было бы использовать в качестве оружия, но там ничего нет. Неожиданно ее пальцы натыкаются на что-то хорошо знакомое, что заставляет ее на мгновение расслабиться. Она ощупывает теплый мягкий холмик и мгновенно все понимает. Успевает лишь поднести палец к губам и чуть слышно произнести: «Тс-с…», прежде чем ее руки с силой заламываются за спину и связываются в запястьях клейкой лентой.

Мужчина рывком поднимает ее и трясет так, что мозг начитает бултыхаться в голове. В глазах темнеет, но она боится, что виной тому не скотч – видимо, просто отключилось зрение. Слух какое-то время тоже воспринимает все как через вату, но проясняется, как только незнакомец, притянув ее к себе, приступает к истории, которую обещал. Или которой угрожал.

Окончив рассказ, он встает, переворачивает Элизу на спину и, чтобы та не попыталась снова убежать, упирается ей в грудь коленом. Затем снова берется за скотч и начинает оборачивать его вокруг ушей и носа Элизы. Круг за кругом. Она слышит, как трещат ушные хрящи, но звуки, исходящие от носа, гораздо хуже. И боль сильнее.

Давление на грудь уменьшается. Через скотч Элиза слышит неясный звук где-то около дверей, и до нее доходит, что за устройство мужчина притащил с собой, – оно не вызвало в ней страха. Но когда незнакомец возвращается и снова берется за нее, Элиза понимает, что была слишком наивной…

Глава 2

Хельги опаздывал на работу. Он плохо спал ночью, постоянно вскидываясь от каких-то странных звуков, которые исчезали, как только он садился на кровати, и когда ему наконец удалось толком заснуть, просыпаться уже никак не хотелось. Четыре раза он вырубал звонок будильника в своем телефоне, но на пятый тот отказался слушаться и пиликал до победного.

Сегодня у Хельги было совещание – может, и не самое решающее в его карьере, но тем не менее очень важное. Он работал в охранном агентстве, а Департамент госзакупок недавно объявил конкурс на снятие старой и установку новой системы безопасности в большом доме престарелых. На совещании планировалось доработать и утвердить предложение агентства, которое нужно было сдать в Департамент не позднее полудня. Весь вчерашний вечер Хельги потратил на вычитку текста, и теперь бумаги, которые он нес в руках, были сплошь испещрены его пометками.

Ветер накинулся на него, едва он успел бросить в чуть приоткрытую дверь дома прощальное «пока!». Его жене Ведис сегодня не надо было спешить; она преподавала в гимназии датский язык, и ее первый урок начинался в 10 утра – видимо, школьные власти считали неразумным грузить старшеклассников датской грамматикой спозаранку в пятницу. У Хельги не было времени дожидаться, пока супруга выйдет чмокнуть его на прощание. Покрепче зажав в руке пачку бумаг, чтобы ее не растерзал ветер, он припустил к машине и вздохнул с облегчением, лишь когда захлопнул за собой дверь, а документы, в целости и сохранности, шлепнулись на пассажирское сиденье. Если дорожный трафик не подведет, он доберется до работы вовремя.

Мотор дружелюбно заурчал, и машина тронулась с места, Хельги довольно улыбнулся – кажется, успевает… Но, еще не вырулив с подъездной дорожки, был вынужден ударить по тормозам. Прямо посередине улицы стояли дети из соседнего дома – Стефаун и Баурд – в одних пижамах и босиком. На улице было холодно, в лучшем случае около нуля, к тому же ветер… О чем думают их родители? Мальчишки выглядели потерянно; стояли, съежившись в два комочка, беспомощно уставившись на него. Это что, какая-то шутка? Нет! Только не это, только не сегодня! Хельги бросил взгляд в сторону дома соседей – в слабой надежде увидеть бегущих к пацанам Сигвалди или Элизу, – но там никого не было, а дверь в дом закрыта. Обе машины стояли у дверей гаража – значит, родители мальчишек должны быть дома. Может, у них выдалась такая же бессонная ночь, как и у него, и теперь они всё проспали?

Хельги решил, что нужно просто осторожно объехать детей и продолжить свой путь. Потом он мог позвонить Ведис и сказать, что увидел мальчишек в зеркало заднего вида, но вроде как не совсем уверен, мог и ошибиться, и попросил бы ее сходить к соседям и проверить.

Неожиданно младший разревелся. Вот черт! Не бросишь же рыдающего малыша на дороге. И все же… Хельги прекрасно сознавал, насколько важным было совещание, на которое он так спешил. Дела в агентстве шли не ахти; если в ближайшее время не заполучить новые перспективные заказы, дойдет до увольнений. А если контракт сорвется по его вине, не трудно догадаться, кого уволят первым.

Очень медленно, как только мог, он тронулся с места и, мягко повернув руль вправо, плавно обогнул оторопело уставившихся на него братьев. Младший от удивления даже реветь перестал. Мальчишки были в том счастливом возрасте, когда все взрослые в их сознании хорошие. Кроме, естественно, плохих людей, которые были совсем не похожи на этого их обыкновенного соседа. Да, им еще многое предстояло постичь в этой жизни…

Объехав мальчишек, Хельги добавил газу и позвонил жене.

* * *

Похоже, у полицейского сегодня был не самый лучший день его жизни. Он постоянно вздыхал, а в перерывах между вздохами совершал длинные и печальные выдохи. Это был немолодой, много повидавший на своем веку человек. Он выглядел покрасневшим от смущения – из-за широко раздавшейся по обе стороны носа капиллярной сеточки. Они с напарником первыми прибыли сюда после звонка женщины, сообщившей, что у нее находятся дети соседей и что она не знает, что с ними делать. Судя по описанию звонившей, не было основания вызывать наряд полиции – все указывало на то, что родители просто спали, а дверь за детьми случайно захлопнулась. На деле все оказалось не так, и теперь пожилой полицейский пытался объяснить обстоятельства их вызова прибывшей на место оперативной группе. Его напарник, проработавший в полиции всего лишь месяц, уже вернулся в участок. Ступеньки ведущего в дом крыльца все еще «благоухали» содержимым его желудка.

– Соседка сначала пришла сюда вместе с мальчиками – стучала, звонила. Она слышала звонок внутри дома, но решила, что тот, видимо, был слишком слабым, чтобы разбудить кого-либо. Она была уверена, что родители мальчиков спали, так как обе их машины стояли у дома. – Уткнув кулаки в грузные бедра, полицейский покачал головой: – Но оказалось, что нет… Мальчики ничего не знали, проснулись сами и обнаружили, что заперты снаружи в своей комнате. И сколько ни стучали, им никто не открывал. Тогда они вылезли на улицу через окно…

– Продолжайте.

Следователя звали Хюльдар, и он старался незаметно держаться подальше от своего коллеги. Горячий поток нескончаемых выдохов пожилого полицейского указывал на то, что тот ел на завтрак чеснок – и, кажется, только чеснок. Хюльдар с удовольствием открыл бы окно, если б не нужно было сохранять место преступления нетронутым. Впрочем, вряд ли открытое окно сейчас помогло бы – в этом постарался молодой напарник полицейского.

Через окно Хюльдару было видно, как другой следователь и его главный помощник, Рикхард, то и дело подносил руку к носу с намерением зажать его, но вовремя спохватывался. Это было разумно с его стороны – и без того хватало поводов для подколок со стороны коллег.

Хюльдар, наблюдая, как Рикхард с палкой в руках медленно продвигался вдоль облетевшей живой изгороди в поисках каких-нибудь следов, уже в который раз задался вопросом, что вообще этот человек делает в полиции. Ему бы впору сидеть в министерстве, а не лазить по кустам на месте убийства. Отличный костюм и удлиненное пальто совершенно не вязались с этой обстановкой. Такой прикид еще подошел бы для отдельного кабинета в отделении, да и то с натяжкой. Что уж тогда говорить о неизменно безупречной, никогда не отраставшей стрижке и идеально ухоженных руках… К опрятности и адекватности внешнего вида работников полиции предъявлялись строгие требования – им, например, было запрещено красить волосы и бороду в оранжевый цвет, – но Рикхард превзошел всех.

Оба его родителя были судьями, и сам он почти закончил юридический факультет, но на последнем курсе вдруг резко сменил направление и поступил в школу полиции. По его собственным словам, вдруг почувствовал необходимость сменить обстановку, а юридический, мол, закончит позже. Но это его «позже», видимо, было в каком-то необозримом будущем. Похоже, Рикхард вообще не собирался уходить из полиции, несмотря на постоянные косые взгляды коллег и плохую переносимость сопутствующих работе следователя кошмаров.

В ситуациях как сегодня он старался заниматься тем, что позволяло ему держаться подальше от сцен насилия. Вот и теперь прочесывал сад – по холоду, в совершенно не подходящей для этого одежде. Хюльдар ничуть не удивился бы, если б Рикхард, вытащив влажную салфетку, вдруг принялся тщательно вытираться со всех сторон.

Впрочем, в последнее время он немного расслабился со своей чистоплотностью. Сегодня утром, например, явился на работу с крохотным обрывком туалетной бумаги на шее. Если бы при бритье порезался кто-то другой, никто на это и внимания не обратил бы, но тут у Хюльдара от удивления невольно поползли вверх брови.

Виной этому, по всей видимости, были семейные проблемы. От него недавно ушла жена – вскоре после третьего выкидыша, – и все в его жизни полетело под откос. В такой ситуации мог любой сломаться, и Рикхард, наверное, не был исключением – достиг своего предела, и теперь на его идеальной поверхности начали появляться трещинки. Хотя вряд ли – он стойко перенес уже несколько бурь в своей личной жизни, не оставивших на нем никакого видимого следа. Скорее всего, так будет и сейчас. Трижды Рикхард с гордостью объявлял коллегам, что будет отцом, и трижды позже шептал Хюльдару, что у жены случился выкидыш. В двух первых случаях Хюльдар чувствовал к нему жалость, а в третий раз почувствовал облегчение.

Он наблюдал за напарником, сосредоточенно соскабливающим палочкой приставшие к туфлям листья, и в его памяти неожиданно всплыл образ бывшей жены Рикхарда – такой же идеальной во всем. Слегка покраснев, Хюльдар повернулся к своему дышащему чесноком собеседнику.

– После опроса соседки мы тоже пришли сюда и попытались разбудить родителей, но никто не открывал и из дома не доносилось никаких звуков. Пока мой напарник Халлдор ждал у двери, я обошел вокруг дома и заглянул во все не задернутые гардинами окна, но не увидел ничего подозрительного и, к сожалению, ни одного человека. Окно в спальню родителей было задернуто; они могли просто очень крепко спать. Но когда я не получил никакой реакции на мой стук в окно, мне стало неспокойно. Окно в комнату мальчиков было открыто, но ни я, ни Халлдор не смогли в него протиснуться.

– Я понимаю, – Хюльдар кивнул, не отрываясь от записной книжки. – А потом?

Пожилой полицейский в раздумье пошевелил бровями, вспоминая, не упустил ли чего-нибудь.

– Мы позвонили на оба мобильных номера, зарегистрированных по этому адресу; домашнего телефона здесь, похоже, нет. Один мобильный зарегистрирован на Элизу Бьяртнадоттир, а другой – на ее мужа, Сигвалди Фрейстейнссона[2]. Ни один не ответил. Телефон Сигвалди почти сразу переключился на автоответчик, а телефон Элизы вообще не отвечал. Я попробовал набрать несколько раз, но не услышал, чтобы он звонил в спальне. Мне показалось это странным – ведь телефоны обычно находятся в том же месте, где и люди, правильно?

Хюльдар не нашелся что ответить на этот странный вопрос, а полицейский продолжил:

– На этом этапе я предположил, что машины могли быть неисправны, и один из супругов уехал на работу на такси, а другой остался дома и проспал. Также подумал, что телефон оставшегося мог разрядиться, поэтому и будильник на нем не сработал и не разбудил спящего. Либо это, либо что-то случилось с оставшимся дома родителем. Ну, или с телефоном. Может, человек поскользнулся в душе с телефоном в руке или что-то в таком духе…

– Я понимаю, это возможно. – Тут Хюльдар слукавил: ему просто не хотелось вступать в дискуссию. Ну кто принимает душ с телефоном в руке? И почему тогда телефон жены не переключился на голосовую почту, если он разрядился или был сломан?

– Соседка также сказала, что у них еще есть дочь, и я предположил, что она могла уехать с одним из родителей на такси и в данный момент находится в школе. Мы знали, что девочки не было в доме, ее кровать оказалась пустой, и, хотя мы много раз звали ее по имени, никто не отозвался. Но когда мы позвонили в школу, оказалось, что она туда не приходила. Тогда и решено было начать розыск. Часть прибывшей на место бригады начала прочесывать ближайшую к дому территорию на предмет, если девочка, как и ее братья, тоже бродит где-то вокруг. Такой сценарий был бы самым желательным.

Хюльдару тоже не хотелось предполагать другие варианты. А полицейский тем временем продолжал:

– Но чем больше мы стучались, не получая ответа, тем больше я склонялся к тому, что в доме не было находящихся в сознании, что девочка и один из родителей, видимо, ушли, а с оставшимся что-то случилось. Как можно было спать под наши крики и грохот во все окна и двери? В такое трудно поверить.

– И тогда вы решили открыть сами?

– Да. Решение принял я. К тому времени я уже подозревал, что кто-то из родителей либо лежит там без сознания, либо что похуже. Я и самоубийство допускал. Но только не это!

Полицейский опять с силой выдохнул; чесночный дух снова донесся до Хюльдара, и он непроизвольно отступил назад. Его так и подмывало предложить пожилому коллеге никотиновую жвачку, которую он теперь, пытаясь бросить курить, всегда носил с собой в кармане.

– Я понимаю, такое никто не мог предположить.

Хюльдару не хотелось отчитывать полицейского за то, что тот не догадался позвонить на работу родителей. Одного звонка в больницу отца было бы достаточно, чтобы узнать, что тот находится на конференции за границей. И тогда поиски девочки могли начаться раньше.

– Я оставил Халлдора дожидаться слесаря с инструментом, а сам вернулся в дом соседки. Ее скорее разбирало любопытство, чем беспокойство, и она стала наседать на меня с вопросами. Я не стал распространяться по поводу моих опасений – там на кухне как раз завтракали пацанята…

Он описал, как мальчики, сидя за столом, во все глаза таращились на него и какими растерянными они выглядели, когда их увозили в полицейской машине. И как ему хотелось пристукнуть чертову соседку, увязавшуюся за всей процессией до самой машины, нагоняя на мальчишек страх бесконечными восклицаниями типа «а что вообще происходит?». В конце концов ее водворили назад, в дом, и теперь она торчала в окне, наблюдая за манипуляциями Рикхарда во дворе, видимо, не веря в то, что он полицейский.

– Когда слесарь отомкнул входную дверь, я сначала позвонил в дверной звонок, но ответа не получил. Потом постучал в дверь в прихожую – она была закрыта, как и дверь в спальню родителей.

– Вы были в перчатках?

Краснота на щеках полицейского проступила ярче.

– Нет…

Нужно было отдать ему должное, он даже не попытался оправдаться.

– У нас в системе есть ваши отпечатки пальцев? А также вашего напарника?

– Конечно. По крайней мере, мои. Не могу отвечать за Халлдора, но у него тоже должны были снять, когда он поступил на работу.

– Хорошо. – Хюльдар оторвал взгляд от блокнота. – Как вы действовали после того, как открыли дверь в спальню родителей? К чему-нибудь прикасались?

Полицейский отрицательно покачал головой:

– Нет. Халлдора сразу затошнило, и он побежал на улицу, а я подошел к женщине, чтобы убедиться, жива ли она. Хотя был почти уверен, что нет. И одновременно позвонил в отделение.

– Вы пощупали у нее пульс?

– Да.

– Где?

– На шее. Пульса не было. И вообще тело на ощупь было холодное; тут же стало понятно, что она мертвая. И пульс не нужно было искать, я сделал это просто на всякий случай. Мало ли…

– То есть вы дотронулись до тела не только в области шеи?

Полицейский снова покраснел; теперь краснота залила не только его лицо, но и всю шею до самого воротника.

– Да…

– Вам нужно показать криминалисту, в каких местах вы прикасались к ней. Он будет снимать отпечатки пальцев на теле. – Хюльдар закрыл блокнот. – Пойдемте со мной.

Они вошли в спальню. Встретившее их в дверях зловоние заставило Хюльдара с теплотой подумать о чесночном дыхании полицейского. Элиза лежала поперек кровати. Голова ее была обмотана серебристым скотчем так, что не было видно ни глаз, ни носа, ни ушей. Виднелась лишь часть лба, над которым торчали вверх волосы. Страшнее всего обмотка выглядела в области рта, где скотч плотно удерживал воткнутую в самую глотку Элизы металлическую трубку. К трубке был прикреплен шланг, извивающийся змеей до стоявшего в изголовье кровати пылесоса. Неудивительно, что молодому полицейскому при виде этой картины стало дурно.

Становилось ясно, какой была смерть женщины. К счастью, сейчас было мало что видно из-под блестящей обмотки; под ней скрывалась посмертная гримаса.

Судмедэксперт стоял, склонившись над женщиной; он только что прибыл и еще не успел облачиться в специальный комбинезон. Поодаль, в углу комнаты, прикручивая к камере объектив, стоял его ассистент.

Эксперт покачал головой:

– Неприятная картина…

– Да уж… – Хюльдару нечего было к этому добавить; он чуть посторонился, чтобы в дверях стал виден полицейский. – Вот он прибыл на место первым. Его отпечатки есть на шее пострадавшей; он также пальпировал тело в других местах, чтобы проверить температуру тела. Хотите, чтобы он показал где?

– Нет, не сейчас. Я не хочу, чтобы в комнату еще кто-то заходил, пока мы здесь не закончим. Его показания подождут. Вам тоже лучше пока подождать в коридоре.

Хюльдар повиновался, проклиная себя за небрежность. Чем он был лучше пожилого полицейского?

Судмедэксперт тем временем влез в комбинезон, а его напарник принялся со всех сторон фотографировать Элизу. Яркая вспышка била в глаза, но с каждым разом становилось все легче ее переносить. Закончив фотографировать тело, напарник переключился на обстановку в комнате, включая стены и пол. Встав на колени, чтобы сфотографировать под кроватью, он вдруг снова вскочил на ноги.

– Что за черт?! – указал вниз. – Здесь под кроватью ребенок!

Хюльдар, забыв инструкции судмедэксперта, ринулся в комнату и, бросившись на колени, задрал белую, спускавшуюся почти до самого пола, оборку. Под кроватью, сжавшись в комок и обхватив руками голову, лежала одетая в ночную сорочку маленькая девочка. У Хюльдара радостно стукнуло сердце, когда худое тельце чуть вздрогнуло. Это, должно быть, дочь Элизы и Сигвалди. Та, которую повсюду искали. Повсюду, кроме самого места преступления. Никому и в голову не пришло, что ребенок мог не дать о себе знать, не выйти из укрытия после того, как на место явились работники полиции.