Рэкетир

Он пожимает плечами:

– Рад помочь.

Он ежемесячно присылает мне сто долларов, которые всегда кстати. Они поступают на мой счет, позволяя покупать такие необходимые вещи, как ручки, блокноты, чтиво, приличную еду. Большинство в моей «белой банде» получают из дома чеки, тогда как в моей «черной банде» никому не присылают ни пенни. В тюрьме всегда знаешь, у кого есть деньги.

– Скоро пройдет ровно половина твоего срока, – говорит он.

– Две недели – и пяти лет как не бывало.

– Наверное, время летит быстро?

– Может, на воле оно и летит, а по эту сторону стены, уверяю тебя, часы идут гораздо медленнее.

– Все равно трудно поверить, что ты здесь уже пять лет.

Это точно. Как выжить в тюрьме за такой срок? Не думай о годах, месяцах, неделях. Думай о сегодняшнем дне – как его преодолеть, как пережить. Просыпаешься назавтра – еще один день позади. Дни накапливаются; неделя идет за неделей; месяцы становятся годами. И понимаешь, какой ты выносливый, как способен жить и выживать, раз выбора все равно нет.

– Чем собираешься заняться потом? – спрашивает он. Я слышу один и тот же вопрос каждый месяц, как будто меня вот-вот освободят. «Терпение, – напоминаю я себе. – Он мой отец. И он здесь! Это многого стоит».

– Пока я об этом не думаю. Долго еще.

– Я бы на твоем месте уже задумался, – говорит он, уверенный, что, окажись в моей шкуре, точно знал бы, как быть.

– Я прошел третий уровень изучения испанского, – говорю я, гордясь собой. В моей «оливковой банде», среди латиносов, Марко, мой хороший друг – он сел за наркотики, – оказался превосходным учителем языка.

– Похоже, все мы скоро залопочем по-испански. Проходу от них нет!

Генри не выносит иммигрантов, всех, кто говорит с акцентом, выходцев из Нью-Йорка и Нью-Джерси, получателей пособий, безработных. Бездомных, по его мнению, следовало бы согнать в лагеря с режимом похуже, чем в Гуантанамо.

Пару лет назад мы с ним так повздорили, что он даже пригрозил перестать меня навещать. Препирательства – напрасная трата времени. Мне его не переделать. Спасибо ему, что приезжает, я в ответ веду себя смирно – чем еще его отблагодарить? Я – осужденный уголовный преступник, а он – нет. Он – победитель, я – неудачник. Все это для Генри важно – не пойму почему. Может, дело в том, что я учился в колледже и на юридическом факультете, а он ни о чем таком и мечтать не мог.

– Вероятно, я уеду из США, – говорю я. – Куда-нибудь, где пригодится мой испанский, – в Панаму, Коста-Рику… Теплый климат, пляжи, люди со смуглой кожей… Для них не имеет значения судимость, сидел ты, не сидел – им не важно.

– И трава там зеленее, да?

– Да, папа, когда сидишь в тюрьме, трава всюду кажется зеленее. А что мне делать? Вернуться домой, наняться помощником юриста без лицензии и вкалывать на мелкую фирму, которой не по карману платить мне зарплату? Или стать поручителем? Может, частным детективом? Вариантов, как видишь, кот наплакал.

Он согласно кивает. Этот разговор повторяется у нас в десятый, наверное, раз.

– А правительство ты ненавидишь, – говорит он.

– О да! Федеральное правительство, ФБР, федеральных прокуроров, федеральных судей, дураков, управляющих тюрьмами. Столько всего вызывает у меня ненависть! Я тут мотаю десятилетний срок за то, чего не совершал, просто потому, что какой-то прокурорской шишке понадобилось выполнить квоту посадок. Раз правительству ничего не стоило влепить мне десятку при отсутствии улик, то ты только представь весь спектр его возможностей теперь, когда у меня на лбу вытатуировано «осужденный преступник»! Нет, пап, как только освобожусь, ноги моей здесь больше не будет!

Он с улыбкой кивает. А то как же, Мэл!

Глава 3

Учитывая важность того, чем занимаются федеральные судьи, споры, часто вспыхивающие вокруг них, и склонность к насилию многих людей, с которыми им приходится иметь дело, остается удивляться, что за всю историю страны убили только четверых действующих федеральных судей.

Недавно к ним прибавился пятый – достопочтенный Раймонд Фосетт.

Его тело нашли в подвале домика на берегу озера, который он построил для проведения выходных. В понедельник утром его хватились в суде, сотрудники канцелярии забеспокоились и обратились в ФБР. Агенты приступили к работе и нашли место совершения преступления. Домик находился в лесистой юго-западной части Виргинии, на склоне горы, у чистого озерца, называемого местными жителями Хиггинс. На большинстве дорожных карт этого озера не найти.

Ни признаков взлома, ни следов драки или борьбы – только два мертвых тела с простреленными головами да пустой стальной сейф в подвале. Судья Фосетт лежал рядом с сейфом с двумя дырками в затылке, в большой луже засохшей крови – явная казнь. Первый же судмедэксперт определил, что смерть наступила как минимум два дня назад. Согласно показаниям одного из сотрудников, он покинул свой кабинет примерно в три часа пополудни в пятницу, сказав, что поедет прямиком к себе на озеро, чтобы весь уик-энд упорно там трудиться.

Второе тело принадлежало Наоми Клэри, тридцатичетырехлетней разведенной матери двоих детей, недавно принятой судьей Фосеттом на должность секретарши. Шестидесятишестилетний судья, отец пяти взрослых детей, разведен не был. Они с миссис Фосетт уже несколько лет жили врозь, но время от времени, уступая требованиям приличий, появлялись вместе в Роаноке[2]. Все знали, что они разошлись, а поскольку он был в городе видной персоной, о них много судачили. Оба признавались детям и друзьям, что попросту не испытывают желания разводиться. У миссис Фосетт были деньги, у судьи Фосетта – положение. Оба казались более или менее довольными жизнью и обещали друг другу не заводить связей на стороне. Развестись они решили только в случае, если у одного из них кто-то появится.

Судья, очевидно, нашел женщину по своему вкусу. Почти сразу после зачисления миссис Клэри в штат по суду поползли слухи, что судья снова взялся за свое. Некоторые из его подчиненных знали, как легко он спускает штаны.

Тело обнаженной Наоми нашли на диване рядом с местом убийства судьи. Лодыжки ее были крепко стянуты серебряной клейкой лентой для труб. Она лежала на спине, с заведенными назад и перехваченными той же лентой руками. Ей тоже дважды выстрелили в голову, но не в затылок, а в лоб. Тело было усеяно мелкими ожогами. После нескольких часов споров и анализа следователи пришли к общему мнению: ее, видимо, пытали, чтобы заставить Фосетта отпереть сейф. Похоже, это сработало. Сейф оставили открытым и совершенно пустым, без единого клочка бумаги. Грабитель очистил его, после чего пристрелил обоих.

Судья Фосетт был сыном строителя, специализировавшегося на несущих конструкциях домов, и в детстве не выпускал из рук молоток. Он всегда что-то строил: то крыльцо, то веранду, то складской навес. Когда его дети были маленькими, а брак счастливым, он выпотрошил и полностью обновил старый величественный особняк в центре Роанока, выступив генеральным подрядчиком и проведя множество выходных на строительной лестнице. Годы спустя он реставрировал квартиру на верхнем этаже многоквартирного здания, превратив ее в свое любовное гнездышко, а потом в жилище. Работа в поте лица молотком и пилой была для него терапией, умственным и физическим бегством от профессиональной деятельности, полной стрессов. Он сам спроектировал свою А-образную хижину на озере и четыре года строил ее практически самостоятельно. В подвале, где он погиб, целую стену занимали полки из кедра, забитые толстыми томами по юриспруденции. Правда, посередине этой стены была потайная дверь. За раздвижными полками скрывался сейф. Прежде чем выпотрошить, его откатили от стены фута на три.

Сейф из стали и свинца стоял на четырех пятидюймовых колесах. Это изделие компании «Вулкан сейф» из Кеноши, штат Висконсин, судья Фосетт приобрел по Интернету. Согласно описанию производителя, сейф имел высоту сорок шесть дюймов, ширину тридцать шесть дюймов, глубину сорок дюймов; объем хранения равнялся девяти кубическим футам. Сейф весил пятьсот десять фунтов и стоил две тысячи сто долларов; при надлежащей герметизации он был огне- и водоустойчив; предполагалось, что его невозможно вскрыть. Чтобы отворить дверцу, следовало ввести на передней панели шестизначный код.

ФБР столкнулось с загадкой: зачем федеральному судье с заработком сто семьдесят четыре тысячи в год такое надежное и тщательно спрятанное вместилище для ценностей? К моменту смерти у судьи Фосетта было пятнадцать тысяч долларов на текущем счете, шестьдесят тысяч на депозитном сертификате с доходностью менее одного процента в год, тридцать одна тысяча в фонде облигаций и портфель акций с изначальной стоимостью сорок семь тысяч долларов, последние десять лет неуклонно дешевевший. Он откладывал средства на старость по плану 401(К) и располагал стандартным пакетом льгот, предназначенных для высших государственных чиновников. Долгов у него практически не имелось, состояние дел было самым благоприятным. Главной его гарантией являлась должность. Конституция позволяла занимать ее пожизненно, и прекращения выплат заработной платы не предвиделось.

Семья миссис Фосетт владела солидным акционерным банковским капиталом, но судья не имел к нему отношения. После того как супруги разошлись, у него тем более не могло быть на него никаких видов. Вывод: судья был обеспечен, но далеко не богат. Зачем такому сейф за потайной дверью, для каких таких сокровищ он предназначался?

Что хранилось в сейфе? Или, если без обиняков, за что убили судью? Из бесед с родственниками и друзьями выяснилось, что он не имел дорогостоящих привычек, не коллекционировал ни золотых монет, ни редких бриллиантов, ни чего-либо еще, что требовалось прятать от чужих глаз. За исключением впечатляющего собрания бейсбольных карточек, оставшегося с детских лет, ничто не свидетельствовало об интересе судьи к коллекционированию.

Его домик таился в такой глуши, что наткнуться на него случайно было практически невозможно. Ни с веранды вокруг домика, ни откуда-либо еще поблизости нельзя было увидеть ровным счетом ничего: ни людей, ни машин, ни каких-то построек или лодки. Полное уединение! В подвале у судьи хранились каяк и каноэ; было известно, что он проводит долгие часы на озере за ловлей рыбы, чтением и курением сигар. Не отшельник и не пугливый дикарь, просто серьезный, спокойный человек, склонный к раздумьям.

ФБР нехотя признало, что свидетелей не найдется, ведь вокруг на много миль не было ни одной живой души. Домик был идеальным местом, чтобы совершить убийство и успеть скрыться, прежде чем о содеянном станет известно. Явившись туда, сыщики сразу поняли, что у преступника серьезная фора. Дальше стало и того хуже: никаких отпечатков пальцев, следов обуви и покрышек, волокон, волосков или волосяных фолликул – ничего, что могло бы послужить ключом. Естественно, ни охранных систем, ни камер наблюдения. Зачем? Ближайший полицейский находился в получасе езды; даже если предположить, что он отыскал бы это место, то что бы стал здесь делать? Даже самого тупоголового грабителя давно бы и след простыл.

Три дня сыщики обследовали каждый дюйм в самом домике и на четырех акрах вокруг, но так ничего и не нашли. Осмотрительность и методичность убийцы дополнительно портили бригаде настроение. Тут действовал настоящий талант, дарование, не оставившее зацепок. С чего же начать?

Вашингтон уже проявлял нетерпение. Директор ФБР собирал группу специалистов, отряд особого назначения, который должен был нагрянуть в Роанок и проникнуть в тайну этого преступления.

Как и следовало ожидать, жестокое убийство судьи-прелюбодея и его молодой подруги стало подарком для прессы, особенно для таблоидов. На похоронах Наоми Клэри через три дня после обнаружения тела полиции Роанока пришлось выставить многослойные ограждения, чтобы не пустить на кладбище репортеров и любопытных. На следующий день, когда в переполненной епископальной церкви служили заупокойную службу по Раймонду Фосетту, в воздухе барражировал вертолет прессы, заглушавший орган. Начальник полиции, старый друг судьи, был вынужден поднять свой вертолет и прогнать чужака. Миссис Фосетт с каменным лицом стояла в переднем ряду вместе с детьми и внуками, не пролив ни слезинки и ни разу не взглянув на гроб. О судье наговорили много добрых слов, но некоторые, особенно мужчины, не могли не задаться вопросом: чем этот старый повеса привлек молодую любовницу?

Когда убитых предали земле, внимание тут же опять перенеслось на расследование. ФБР упорно помалкивало – потому в основном, что сказать было совершенно нечего. Прошла уже неделя после обнаружения трупов, а довольствоваться приходилось одним – баллистической экспертизой. Четыре пули с полыми наконечниками были выпущены из пистолета калибра 0.38, одного из многих миллионов на улицах американских городов и к тому же теперь, вероятно, лежавшего на дне одного из озер в горах Западной Виргинии.

Пришлось анализировать побочные мотивы. В 1979 году судья Джон Вуд был застрелен перед своим домом в Сан-Антонио. Исполнителем оказался наемный убийца, нанятый могущественным наркоторговцем, которому судья Вуд должен был вот-вот вынести приговор; судья ненавидел наркоторговлю и тех, кто ею занимался. Недаром его прозвали Джон-Максимум: мотив был очевиден. В Роаноке ФБР изучило все дела, как уголовные, так и гражданские, находившиеся на рассмотрении у судьи Фосетта, и составило список потенциальных подозреваемых – наркоторговцев от первого до последнего.

В 1988 году был застрелен в своем саду в Пелэме, штат Нью-Йорк, судья Ричард Даронко. Убийцей оказался разгневанный отец женщины, недавно проигравшей дело, рассматривавшееся этим судьей. Убив судью, отец осужденной застрелился. В Роаноке агенты ФБР тщательно изучали все дела судьи Фосетта и допрашивали его сотрудников. В федеральных судах никогда не обходится без склочных дел и странных требований, поэтому постепенно составился некий список – имен, но не реальных подозреваемых.

В 1989 году в своем доме в Маунтин-Брук, штат Алабама, погиб судья Роберт Смит Вэнс, вскрывший посылку с бомбой. Убийца был найден и приговорен к смертной казни, но его мотивы так и остались неясны. Обвинение утверждало, что его взбесило одно из решений судьи Вэнса. В Роаноке агенты опросили сотни адвокатов, ведших дела, которые судья Фосетт рассматривал в тот момент или в недавнем прошлом. У любого адвоката есть сумасшедшие или мстительные клиенты, и кое-кто из них представал перед судьей Фосеттом. Их нашли, допросили – и сочли не вызывающими подозрений.

В январе 2011 года, за месяц до убийства Фосетта, вблизи Тусона погиб от огнестрельных ранений судья Джон Ролл. Это было то самое массовое убийство, в котором угодила под пули член конгресса США Габриэль Гиффордс. Судья Ролл оказался в неудачном месте в неудачное время, но мишенью не был, и его смерть агентам ФБР в Роаноке ничем не помогла.

С каждым днем след остывал все больше. Без свидетелей, вещественных доказательств с места преступления, при отсутствии оплошностей со стороны убийцы, с кучей бесполезной информации и всего горсткой подозреваемых, накопанных из досье судопроизводства, следствие то и дело утыкалось в тупик.

Обещание стотысячного вознаграждения не вызвало всплеска звонков по «горячим линиям» ФБР.

Глава 4

Поскольку Фростбург – тюремный лагерь, охрана здесь нестрогая. У нас больше контактов с внешним миром, чем у других заключенных. Нашу почту могут вскрывать и читать, но это бывает редко. Интернет нам запрещен, зато есть ограниченный доступ к электронной почте. Телефонов десятки, и, несмотря на множество правил пользования ими, мы обычно можем столько звонить за счет абонента-адресата, сколько хотим. Вот сотовые под строгим запретом. Нам разрешена подписка на десятки журналов из одобренного списка. Каждое утро доставляют несколько газет, лежащих потом в углу столовой, называемом «кофейной комнатой».

И вот там я вижу как-то ранним утром заголовок в «Вашингтон пост»:

ФЕДЕРАЛЬНЫЙ СУДЬЯ УБИТ ВБЛИЗИ РОАНОКА

Я не могу сдержать улыбку. Вот он, долгожданный момент!

Последние годы судья Раймонд Фосетт был моим наваждением. Я никогда с ним не сталкивался, не бывал у него в зале суда, не участвовал в процессах на его территории – в Южном дистрикте Виргинии. Почти все мои дела рассматривал суд штата. Я редко забредал на федеральную арену, и только в Северном дистрикте Виргинии, а это Ричмонд и все, что лежит к северу от него. Южный дистрикт – это Роанок, Линчбург, большая агломерация Виргиния-Бич – Норфолк. До Фосетта в Южном дистрикте служило двенадцать федеральных судей, в Северном – тринадцать.

Здесь, во Фростбурге, я знаком с несколькими заключенными, приговоренными Фосеттом, и, стараясь не проявлять лишнего любопытства, расспрашиваю их о нем. Притворяюсь, будто знаю его, поскольку он рассматривал дела моих клиентов. Все без исключения вспоминают о нем с ненавистью, считая, что он переборщил с приговорами. Похоже, ему особенно нравилось читать нотации «белым воротничкам», осужденным к лишению свободы. Такие слушания обычно привлекают больше прессы, а у Фосетта эго было с небоскреб.

Он был студентом колледжа Дьюка, потом юридического факультета Колумбийского университета, несколько лет работал в компании на Уолл-стрит. Его жена, как и ее деньги, происходила из Роанока, там они и поселились, когда ему было тридцать с небольшим. Он поступил в крупнейшую в городе юридическую фирму и быстро вскарабкался на самый ее верх. Его тесть долгие годы жертвовал средства политикам-демократам, поэтому в 1993 году президент Клинтон пожаловал Фосетту пожизненную должность в федеральном суде США по Южному дистрикту Виргинии.

В американском юридическом мире такое назначение – престиж до небес, но не большие деньги. В тот момент его новое жалованье составляло сто двадцать пять тысяч долларов в год – на триста тысяч меньше того, что он зарабатывал усердным партнерством в процветающей юридической фирме. В сорок восемь лет он стал одним из самых молодых федеральных судей в стране и, при своих пятерых детях, одним из самых нуждающихся в деньгах. Скоро тесть начал оказывать ему материальную помощь, и положение семьи облегчилось.

Однажды он описал первые годы своего судейства в пространном интервью одному из периодических юридических изданий, которые мало кто читает. Я случайно наткнулся на него в тюремной библиотеке, в стопке журналов, подлежавших списанию. Мало какие книги и журналы ускользают от моих любопытных глаз. Нередко я посвящаю чтению часов пять-шесть в день. Компьютеры здесь настольные, допотопные, спрос на них велик, поэтому работают они через пень-колоду. Однако теперь я библиотекарь, компьютеры находятся в моем ведении, и я имею к ним свободный доступ. Мы подписаны на два легальных юридических веб-сайта, с помощью которых я прочел все опубликованные мотивировочные части судебных решений ныне покойного достопочтенного Раймонда Фосетта.

На рубеже веков, в 2000 году, с ним что-то произошло. В первые семь лет своего судейства он оставался склонным к левизне защитником прав личности, сострадал беднякам и обойденным судьбой, не стеснялся бить по рукам слуг закона, скептически относился к большому бизнесу и мог пригвоздить упрямого сутягу остро заточенным пером. А потом наступил год перемен. Его мотивировки становились все короче, все вздорнее, все раздражительнее; он заметно смещался на правый фланг.

В 2000 году президент Клинтон предложил назначить его на вакантное место в Четвертый окружной апелляционный суд в Ричмонде. Это было логичным повышением для способного судьи окружного суда или для судьи со связями. В Четвертом апелляционном суде он становился одним из пятнадцати судей, рассматривавших только апелляции. Оставался бы всего один шаг наверх – в Верховный суд США, хотя неясно, имел ли Фосетт такие амбиции. У большинства федеральных судей они рано или поздно возникают. Но президентство Клинтона завершалось, причем не лучшим образом. Сенат не жаловал его выдвиженцев, и после избрания Джорджа Уокера Буша Фосетт так и остался в Роаноке.

Ему было пятьдесят пять лет. Дети повзрослели и готовились вылететь из родительского гнезда. Может быть, он пал жертвой кризиса среднего возраста или дал течь его брак. Тесть умер, не упомянув его в завещании. Его бывшие партнеры богатели, а он горбатился за скромное вознаграждение. В общем, по той или иной причине Фосетт стал совсем другим судьей. Его приговоры по уголовным делам были все более непредсказуемыми и куда менее сострадательными. В гражданских процессах он уже не симпатизировал «маленькому человеку» и, как правило, занимал сторону сильного. Судьи часто матереют и меняются, но редко с кем происходит такая резкая перемена, как с Раймондом Фосеттом.

Самым крупным делом в его карьере была война за урановые разработки, начавшаяся в 2003 году. Я тогда еще работал адвокатом и знал, что к чему в этом деле. Да и как иначе: не проходило дня, чтобы о нем не писали газеты.

Через центр и юг Виргинии проходит богатая жила урановой руды. Поскольку добыча урана губительна для природы, в штате приняли закон о ее запрете. Разумеется, землевладельцы, арендаторы, горнодобывающие компании – хозяева залежей спали и видели, как бы побыстрее приступить к добыче, и тратили миллионы на лоббистов, добиваясь отмены запрета. Но Генеральная ассамблея Виргинии[3] отчаянно сопротивлялась. В 2003 году канадская компания «Арманна майнз» подала в Южный дистрикт Виргинии иск о признании запрета неконституционным. Это был лобовой удар с обильным финансированием под предводительством самых дорогих юридических талантов, какие только можно купить за деньги.

Вскоре выяснилось, что «Арманна майнз» – консорциум добывающих компаний США, Австралии и России, а также Канады. Ее возможные капиталовложения только в Виргинии могли достигнуть пятнадцати – двадцати миллиардов.

По системе слепого подбора судьи, действовавшей в то время, дело сначала попало к Маккею из Линчбурга, восьмидесятичетырехлетнему патриарху, страдавшему старческим слабоумием. Сославшись на состояние здоровья, он взял самоотвод. Следующим на очереди был Раймонд Фосетт, не имевший веских оснований для отказа. Ответчиком выступала Генеральная ассамблея Виргинии, к которой скоро примкнули различные города, округа, на чьей территории расположены залежи, и немногие землевладельцы, не хотевшие участвовать в уничтожении окружающей среды. Процесс вылился в нескончаемую, давшую множественные метастазы тяжбу с участием более чем сотни адвокатов. Судья Фосетт отверг первоначальные ходатайства о своей отставке и постановил предоставить суду расширенный набор документов. Вскоре он стал посвящать этому процессу девяносто процентов своего рабочего времени.

В 2004 году в мою жизнь вторглось ФБР, и я потерял интерес к делу о добыче урана. У меня внезапно появились другие, более насущные заботы. Мой суд начался в октябре 2005 года в Вашингтоне. К тому времени разбирательство по иску «Арманна майнз» шло в переполненном зале суда в Роаноке уже целый месяц. Но меня тогда судьба урановых разработок интересовала меньше всего.

Мой трехнедельный суд завершился обвинительным приговором: мне дали десять лет. Судья Фосетт в результате десятинедельного суда вынес решение в пользу «Арманна майнз». Между двумя процессами не было ни малейшей связи – так я думал, отправляясь в тюрьму.

Но вскоре я повстречал будущего убийцу судьи Фосетта. Мне известно, кто это, известен и его мотив.

Мотив сбивает ФБР с толку. Две-три недели после убийства агенты, занявшиеся историей тяжбы с «Арманна майнз», опрашивают десятки людей, связанных с судебным разбирательством. В связи с процессом на передний план вышла пара групп защитников окружающей среды, вызвавших пристальное внимание ФБР. Фосетта грозили убить, поэтому на время судебного процесса к нему приставили охрану. Угрозы были тщательно изучены и признаны блефом, тем не менее телохранители при судье остались.

Запугивание – маловероятный мотив. Фосетт вынес приговор, и хотя его имя защитники окружающей среды подвергли анафеме, ущерб он причинил, и немалый. В 2009 году Четвертый апелляционный округ подтвердил его решение, теперь слово за Верховным судом. Пока рассматриваются апелляции, уран лежит нетронутым.

Более вероятный мотив – месть, хотя ФБР об этом помалкивает. Слова «заказное убийство» используются некоторыми репортерами, но доказательств у них нет, кроме разве что профессионализма убийцы.

Само место преступления и тщательно спрятанный, но все равно выпотрошенный сейф говорят о том, что более вероятный мотив – ограбление.

У меня есть план, который я вынашиваю уже не один год. Это моя единственная надежда выйти на свободу.

Глава 5

Каждый работоспособный заключенный федеральной пенитенциарной системы должен трудиться, и Управление тюрем следит за тарифной сеткой. Последние два года я работаю библиотекарем, получая за свои труды тридцать центов в час. Примерно половина этих денег, как и чеки от отца, поступает на баланс программы финансовой ответственности заключенных. Управление тюрем расходует эти средства на всяческие отчисления, штрафы и выплаты. Меня приговорили не только к десяти годам, но и к ста двадцати тысячам долларов различных штрафов. Если получать по тридцать центов в час, то их придется выплачивать до конца столетия, останется и на следующее.