С нами Бог

Первая ночь шла относительно спокойно, если не читать, что на исходе её зауряд-прапорщик полностью промок, – провалился по пояс в болото. Остановились лишь на десять минут, чтобы отжать одежду, благо было лето, и продолжили путь к городу Лётцен. Но на этом неудачи казака не закончились.

К полному рассвету прошли более 30-ти километров, определили по карте, и вошли в перешеек между озёрами Даргин – с севера и Снярвы – с юга. Впереди был город Лётцен. Решили остановиться на отдых, укрывшись в лощине, заросшей густым кустарником и низкорослыми деревьями. Костёр не разводили, не только ввиду близости оживлённых дорог и немецких населённых пунктов, что естественно, но и в связи с отсутствием спичек. Позавтракали одной банкой мясных консервов и одним сухарём на двоих, запили водой из фляжки.

После короткого и очень бедного завтрака Максим вынул из кармана карту и, разложив её на траве, стал что-то высчитывать.

– По прямой 400 вёрст, – проговорил прапорщик, высчитав по карте полное расстояние от Растенбурга до Минска, – но настраиваться надо… – с минуту подумал, – как минимум вёрст на семьсот.

– Понятно, не каждая прямая короче объездной, тем более во время войны… Не беда, как-нибудь осилим с Божьей помощью, – ответил Панас и с наслаждением развалился на прогреваемой солнцем земле.

Спали по очереди, – по два часа. Когда стемнело, отправились в путь.

Подошли к западной окраине Лётцена. Здесь Баньков решил зайти в ближайший дом, наполнить фляжку чистой водой и купить спички. Панас отговаривал:

– Опасно, немецкая территория. Мы для них, даже для детей и стариков, – враги. Обойдёмся как-нибудь без спичек, не сыро, лето, найдём родник, наберём воду, а продуктами разживёмся на польской земле.

– Оставайся здесь, – за изгородью. Я пойду один, – подойдя к добротному дому крытому черепицей, – проговорил Максим и сделал шаг вперёд.

– Ну, уж нет! Вместе идём, вместе и подойдём, – ответил Хлыщенко, улыбнувшись составившейся рифме.

На лёгкий стук в дверь послышались шаги и спокойный приятный женский голос

– Bist du, Friedrich? (Ты, Фридрих?), – спросила, женщина.

– Nein, Frau. Brauchen Sie Ihre Hilfe. (Нет, фрау. Нужна ваша помощь), – ответил Максим.

Открылась дверь. В тусклом свете идущим из-за спины, стояла высокая молодая женщина-немка, чем-то неуловимо знакомым и родным похожая на мать Максима.

Пахнуло домашним очагом.

– Frau, wir brauchen Ihre Hilfe. Geben Sie, bitte, Wasser und Streichhölzer. (Фрау, нам нужна ваша помощь. Дайте, пожалуйста, воды и спичек), – прямо глядя в глаза немке, проговорил Баньков.

– Eine Minute! (Одну минуту!), – ответила женщина и, повернувшись налево, вошла в какую-то комнату зашторенную плотной портьерой.

Через некоторое время за шторой раздались шорохи, и минуты через две перед «гостями» показалась улыбающаяся немка.

– Bitte! (Пожалуйста!), – сказала она, протягивая Банькову коробок спичек и большую стеклянную кружку, доверху наполненную водой.

Взяв спички и перелив воду во фляжку, Максим поблагодарил женщину и подал ей деньги.

– Nein, nein! (Нет, нет!), – отстраняясь как от прокажённого, ответила немка. – Nein!

– Danke, Frau! (Спасибо, фрау!), – ответил Максим, поклонился женщине и, повернувшись к ней спиной, пошёл в ночь. Следом за ним следовал Хлыщенко.

Неожиданно тихую ночь разорвал резкий звук выстрела.

Обернувшись, мужчины увидели поспешно закрывающуюся дверь и поняли, что стреляла немка.

– Вот бестия, – подумал Максим и, прокричав, – бежим! – устремился в сторону озёр.

Удивительно, но погони не было. Либо преследователи пошли в другую сторону, либо не поняли, откуда был произведён выстрел, поэтому были безучастны к нему. Но вероятнее всего, никто из жителей этого населённого пункта не хотел умирать, мало ли что могло произойти в ночи.

– Может быть, это набег русских казаков, – подумали они, мысленно проговорив, – всё выясним утром, а ночью не следует лезть, куда не следует. Не к чему зря рисковать своей жизнью. Пусть этим занимаются власти.

Немка же побоялась выйти из своего дома. Забившись в угол комнаты за спинкой кровати, она ждала ударов в дверь и звона стёкол окон. Она была уверенна, что русские обязательно ворвутся в её дом, схватят её и зарежут своими большими ножами, а потом повесить на дереве. Послать за помощью было некого, муж Фридрих отлучился по семейным делам к своим сёстрам, жившим в этом же городе, только на восточной его окраине, а сын, который мог быть хорошим помощником, месяц назад погиб на восточном русском фронте. Так и сидела немка до утра, проклиная всех русских и войну «затеянную ими».

Добежав до перешейка меж озёр, мужчины прислушались, ни единого постороннего звука, – лёгкий ветер ласкал листья деревьев и в ветвях их глухо перешёптывались какие-то ночные птицы. Полная луна, застыв на глади озёр, тянула по ней свою серебряную ленту и светом, ниспадающим из небесной бездны, освещала жирные луга, поляны и путь, по которому шли два путника, пережившие несколько тревожных минут в ожидании погони.

Шли вдоль западного берега озера Снярдвы, обошли его и направились по новому маршруту – к прусскому городу Лык, оттуда решили идти не на Сувалки, как предполагали первоначально, а через болота на Августов, – путь сложный, более протяжённый, но менее опасный. Случай в немецком доме на окраине Лётцена заставил их быть более осторожными.

Выйдя на трассу Лётцен – Лык, пошли уверенно, так как знали, что немцы боятся ночи и не передвигаются в тёмное время суток. С рассветом сошли с дороги, и пошли просёлками параллельно трассы. Шли с короткими остановками до небольшого озера, что на северной окраине населённого пункта Лык. За ночь прошли около 50 вёрст, устали и решили остановиться на отдых до полудня, затем лесом идти до болот у Августова – уездного города на территории Польши, входящей в состав российской империи.

От автора.

Растенбург (прусск. Rastenburg) – город Восточной Пруссии, в настоящее время город Кентшин (Kętrzyn) – Польша.

Лётцен (прусск. Lötzen) – город Восточной Пруссии, в настоящее время город Гижицко (Giżycko) – Польша.

Лык (прусск. Luks) – город Восточной Пруссии, в настоящее время город Элк (Ełk) – Польша.

Сувалки (Suwałki) – губернский город на территории Польши, входящей в состав Российской империи.

Августов (Augustów) – уездный город на территории Польши, входящей в состав Российской империи.

Августовский лес встретил беглецов кристально чистым воздухом, пением птиц, ароматом трав и цветов. Всюду – на полянах, у деревьев, на пнях и рядом с ними росли грибы, а ягодные кустики стлались по лесу ковром. Максим, не разбирающийся в дарах природы, чуть было не съел красивую сочную красную ягоду, которую Панас, лишь только увидел у него в руке, тотчас выбил резким ударом. Максим опешил, а Панас, глядя в глаза Банькова, спокойно проговорил:

– Никак жизнь надоела, Максим Петрович? Ягода это ядовита, с десяток съешь, упадёшь и больше не встанешь. Давай-ка мы лучше с тобой грибочков посбираем, поджарим их на костерке, вот и пища нам добрая будет.

Собирал грибы Панас, он же их и жарил на костре. К лесной жизни Баньков был не приспособлен. На десерт поели ягоды, опять же собранные донским казаком, которые Панас уложил горками на чистой тряпице разостланной на травяном импровизированном столе.

– Царский стол, Панас. С тобой, друг, не пропадёшь.

– Ясно дело, Максим Петрович, деревенские мы. Нам всё лесное хозяйство ведомо, что можно в пищу, а что для лечения употреблять. Без этого никак нельзя.

Отдохнули, сменяя друг друга, и тронулись в путь. К вечерней заре случайно набрели на лесную избушку. Постучали в неё с особой предосторожностью, – держа наготове оружие.

На стук вышел пожилой мужчина, спокойно оглядел потревоживших его покой людей, и, не обращая внимания на наставленные на него револьверы, проговорил:

– Что панам требуется?

– Помоги, отец, из плена бежим, из самой Пруссии, – ответил Баньков.

– Один я, никого кроме меня в доме нет, – давая понять русским, что можно убрать оружие.

– Извини, отец, – проговорил Максим, пряча револьвер за полу кителя. – Было… вот так же постучались, а потом нас чуть было не убили.

– Время такое… не спокойное, только у меня вам нечего опасаться. Проходите, паны, в дом. До утра можете отдыхать спокойно, да… и после тоже. Обходят мой дом стороной и немцы и свои.

– Что так? – спросил Хлыщенко.

– За ведьмака принимают.

– Не похож ты на него, пан. Ни усов, ни бороды на лице нет, и волосы коротко острижены, – улыбнулся Максим.

Поляк собрал на стол, познакомились.

Пан Зденек сказал:

– Сколько помню себя, всё в этом доме живу. Жена есть – Агнешка и дочь – Божена… в город с утра ушли… у жены сестра там родная… не оставляем в беде друг друга. Мы им даров лесных и с огорода, они муку, соль, сахар… вот так и живём. А сами-то куда сейчас направляетесь.

– К своим… Куда же нам ещё, пан Зденек?

– Далеко же вам по этим временам идти… вёрст пятьсот, а то и все шестьсот… фронт далеко на восток откатился. Немцы, будь они прокляты, верх над вашими берут. Сказывали, что уже близко к городу Минску подобрались.

– Ну-у-у, Минска им не видать, как своих ушей. Временно это, возможно линию фронта выравнивают, чтобы, значит, в окружение не угодить. Нет… не сдюжить немцам с нами, будь спокоен, пан Зденек, скоро погонят немцев наши войска.

– Да, я спокоен, только всё ж таки скорее бы немца прогнали, житья от них нет. Сюда… в избу мою не суются, болото кругом… удивляюсь, как это вы прошли его? а в городе беда… грабят.

Хозяйка с дочерью пришли в полдень следующего дня. Максим и Панас были удивлены. Агнешка – молодая, красивая стройная женщина явно не подходила по возрасту седому старику Зденеку, которому Максим дал лет девяносто, а Божена тем более не могла быть его дочерью, на вид ей было не более десяти лет.

Увидев удивлённый взгляд русского офицера, Зденек почесал за ухом, помял подбородок, вероятно, прокручивал в голове какую-то мысль, потом спокойно проговорил:

– К вечеру выйдем, укажу дорогу через болото. Как раз и стемнеет. По темну безопаснее будет пройти Августов, проведу вас окраиной, а там дорогой до Гродно вёрст сто… молодые… осилите.

– Выпроваживает, значит, есть, что скрывать, – подумал Максим. – Ну, да, Бог с ним! И на том спасибо.

Рассвет встретили на дороге. Ничто не указывало на резкий поворот событий в опасную для них сторону.

Спокойное течение времени оборвалось неожиданным появлением трёх велосипедистов – немецких солдат, выкатившихся из-за поворота дороги скрытого густой рощей.

– Halt! – крикнул Максим.

От неожиданности все три велосипедиста упали со своего колёсного транспорта. Обезоружили их быстро, связали, допросили в лесной чаще.

Немцы ехали в город Августов на недельный отдых, предоставленный им за какие-то подвиги. Оставлять их в живых было опасно, но и убить не на поле боя Максим не мог. Вопрос решился просто. С криком: «Ich will keine Qualen erleben!» (Не хочу испытывать мучений!), – один из немцев выхватил из-за голенища сапога нож и буквально в одну секунду вонзил его в сердца своих товарищей, затем убил себя.

Переодевшись в немецкую военную форму, Максим и Панас покатили по дороге к Гродно. В гродненском лесу налетели на засаду русского кавалерийского разведывательного разъезда. И быть бы беде, ели бы не казак, узнавший в Панасе своего однополчанина.

Так славно закончились приключения двух русских беглецов из немецкого плена.

В штабе армии прапорщик Баньков показал на карте расположение немецких войск, что видел на своём пути из Растенбурга до дня встречи с казаками, был награждён орденом святого Станислава 3-й степени, получил очередное воинское звание подпоручик и был представлен к отпуску на две недели.

В свою часть Максим прибыл в сентябре 1916 года. Там уже знали, что без вести пропавший подпоручик Баньков жив. Из первого выпуска ускоренных офицерских курсов он обнял только Сокурова, остальные его друзья и товарищи к тому времени уже сложили голову за Веру, Царя и Отечество.

Броневики.

– Ваше благородие, радость-то нынче какая. Ах, какая мощь! Какая силища-то! – восторженно восклицали солдаты роты подпоручика Сокурова, осматривая издалека, – близко не подпускали, – бронированные машины, прибывшие в полк на усиление.

На следующий день отряд боевых машин показал всю свою мощь. Командиру отряда штабс-капитану Кубасову было приказано прорвать оборону противника в районе города Лодзь, где было замечено скопление крупных сил противника. В образовавшуюся брешь командование дивизии планировало пустить ударную группу, расширить прорыв и этим самым дать возможность бригаде, а затем и дивизии пойти в наступление.

Бронированные автомобили, вооружённые пулемётами и пушками, войдя в непосредственное соприкосновение с противником, с ходу прорвали первую линию опорного пункт обороны батальона противника, уничтожили его живую силу и, не останавливаясь, продолжили движение вперёд.

Пулемётным огнём и картечью, отряд боевых машин рассеял силы противника в глубине обороны германского полка, но при этом и сам потерял две машины, в одной из которых находился командир отряда.

Раненый в голову штабс-капитан Кубасов покинул свою повреждённую машину, пересел во время боя в другой автомобиль, сменил в нём раненого наводчика орудия и продолжил лично расстреливать врага и руководить боем.

В разрыв в немецкой обороне стремительно вошёл Муромский полк. Расширяя его, он дал возможность отряду штабс-капитана выйти из боя; дальнейшее продвижение боевых машин вглубь обороны противника вело к их уничтожению артиллерией врага.

В этом бою рота подпоручика Сокурова проявила чудеса храбрости, уничтожила бетонированную немецкую огневую точку, создав условия для продвижения полка на всю глубину обороны немецкого полка, но дальнейшее продвижение муромчан и дивизии в целом было остановлено сильным артиллерийским огнём противника.

Отряд штабс-капитана был сохранён, но наступление 6-й дивизии захлебнулось. Прорыв в глубину обороны немецкой дивизии не удался.

На следующий день, в отместку за блестяще проведённую операцию по уничтожению врага в первой полосе его обороны русским отрядом боевых машин, германская автомобильная батарея предприняла наступление на засевший в захваченных немецких окопах Муромский полк. Русские артиллеристы метким огнём 76-ти миллиметровых орудий уничтожили два немецких автомобиля, остальные броневики были вынуждены повернуть назад. И всё же около полуночи 23 ноября русские войска оставили город Лодзь.

Русское командование объяснило сдачу города без боя тем, что решило сохранить его от разрушения немецкой артиллерией. В ходе всей Лодзенской операции русскими войсками захвачено 23 орудия и много другой техники, а так же взята в плен одна тысяча немцев.

Письмо.

Кирилл лежал на правом боку, казалось, что он крепко спал, но это был не сон. Кирилл был убит.

В этот день мать Кирилла получила от него письмо, в котором сын её уверял, что ничего с ним не случится. Он писал:

– Здравствуйте, дорогая, мама, я жив и здоров, чего и вам желаю. Мои искренние пожелания здравствовать папеньке – Мефодию Ильичу и сёстрам моим Верочке и Любочке.

Людмила Петровна смахнула навернувшуюся слезу и, перекрестившись, произнесла: «Слава тебе Господи, что бережёшь сына моего от напастей смертельных! Затем вновь склонилась над письмом и продолжила чтение.

– Ровно один год, как я окончил училище и нахожусь на фронте. Командование обещает дать отпуск. Вероятно, приеду в мае, самое позднее в июле, но это как Бог даст…

Читая и перечитывая дважды и трижды строки письма, Людмила Петровна утирала слёзы, но это были слёзы радости, отчего её лицо светилось, а на губах играла улыбка. Закончив чтение, Людмила Петровна поднесла письмо к лицу и, вдыхая его запах, прильнула к нему губами. Она всегда целовала все письма от сына, мысленно представляя, что целует своего любимого Кириллушку. Целовала и видела его то ребёнком, то студентом, но никогда офицером, представшим перед ней за несколько дней до отправления на войну. Она целовала это письмо, не зная, что оно последнее, что больше никогда не получит от сына ни одного письма. Не знала, что скоро из её глаз хлынут слёзы горести. Не знала, что сын уже никогда не обнимет её, и она не прижмёт его к своей груди. Но сегодня она была счастлива! Счастлива последний раз в своей жизни. Вскоре Людмила Петровна получила на сына похоронку, слегла и через неделю умерла.

День рождения

(Рассказ)

Ему было страшно, очень страшно и хотелось жить, но его жизнь, которую он ранее осознавал лишь как движение от пробуждения до сна, была во власти смерти, и ему приходилось мириться с этим как с неизбежностью. Окружающий его мир ещё вчера был в радужных красках, а сегодня, сейчас вдруг потерял свой красочный облик и наполнился тяжёлым духом потустороннего мира, несущего боль и ужас смерти.

Иван потерял осознание времени, ему казалось, что стон дрожащей от взрывов земли; едкие дым и пыль, широкой спиралью ввинтившиеся в него; оторванные руки и ноги, раздробленные головы и человеческие внутренности, разбросанные повсюду, – не действительность, а ужасный сон, медленно и бесконечно долго тянущий его в пропасть, на дне которой красным с разрывами чёрным пульсирует нечто громадное и безмолвное, но одновременно звучное и таинственно прекрасное в своём ярком чёрно-красном сиянии. Оно, то Нечто всасывало в себя его – мизерную пылинку огненного хаоса, отчего внутренности Ивана, вжавшегося в окоп, пылали огнём и, казалось, готовы были горлом вырваться из него, чтобы слиться с тем неведомым в желании не слышать стон собственного тела и не видеть торжество ада, окружившего его, но то было обманчивое явление, ибо Нечто и был Ад.

Ивану Костину сегодня – 3 сентября 1914 года исполнилось двадцать два года, и сегодня он попал под артиллерийский обстрел с той стороны, откуда пришёл всего сутки назад.

За двое суток до этого.

Разбив австро-венгров, вторгнувшихся на территорию России, русские войска пошли в наступление и углубились в Австрию на 40 вёрст, но дальнейшее продвижение без разведданных было не только нецелесообразно, но и опасно, поэтому войска были временно остановлены. С целью выяснения, где находится противник и какими силами он обладает, за линию фронта был отправлен мобильный разведывательный отряд из трёх мотоциклистов. Иван, умеющий управлять мотоциклом, был в его составе.

Костин на своём мотоцикле ехал первым, за ним на своих мобильных средствах следовали два других разведчика. Первоначально ехали по чистому безлюдному полю, затем въехали в берёзовый перелесок. Тихо, ни звука, из-за рёва моторов разведчики не слышали даже пересвиста птиц, но рокот мотоциклетных моторов услышали те, кого искали русские солдаты.

Австрийский разъезд показался неожиданно. Иван резко свернул вправо и скрылся в густых зарослях кустарника, следом раздались ружейные выстрелы.

– Возвратиться, помочь товарищам, – промелькнула мысль.

Заглушив мотор, Иван спрятал мотоцикл в кустах и побежал в сторону редких одиночных выстрелов.

Вскоре его взгляду предстала ужасная картина, – четыре спешившихся австрийца рубили саблями бездыханные тела русских разведчиков.

Выстрел, второй, третий, четвёртый – враг повержен. Иван отомстил врагу смертью за смерть товарищей, но возврат их к жизни не был в его власти. Наскоро укрыв останки товарищей ветвями деревьев, Костин возвратился к мотоциклу и продолжил разведку. Через полчаса Иван обнаружил на марше австрийский кавалерийский полк. Предположив, что это авангард австрийской армии, укрылся в росших вдоль дороги кустах и стал наблюдать за ним. Предположение его оказалось верным. За авангардом пошли пехотные полки, артиллерийские батареи и тыловые обозы. Записав примерное количество подразделений и орудий, Иван покинул укрытие и, скрытно передвигаясь меж деревьев и кустарников, направился к спрятанному в неглубокой лощине мотоциклу. Проехав на нём версту, наткнулся на австрийский обоз и был обстрелян из пулемёта. Остался жив, но мотоцикл был повреждён. По инструкции мотоцикл нужно было взорвать, но это значило выдать себя. Иван бросил мотоцикл и направился в сторону своих войск. День подошёл к своему исходу, наступила ночь, укрывшая Ивана от преследователей, но всего лишь на короткое время. Часа в два он вновь вышел на австрийский разъезд, который гонял его до рассвета. Сначала его гнали три австрийца, потом к ним присоединились ещё два, началась «псовая охота». Двое гнали его в нужную им сторону, другие ждали там, но Иван уходил от них, потом останавливался, прислушивался, обдумывал маршрут бегства и снова бежал. Австрийцы снова находили его, видно был среди них хороший следопыт, и снова гнали, как бы играли с ним. Так угнали его до Буга, через который он переплыл. Австрийцы подошли к реке лишь тогда, когда Костин был уже на противоположном берегу. Открыли по нему огонь, но Иван скрылся в складках местности и так спасся, а к восходу солнца уже был на своей стороне и докладывал полковнику результаты разведки. В полдень начался артиллерийский обстрел русских позиций с австрийской стороны.

Иван ждал смерть, вжавшись в дрожащий от разрывов снарядов окоп, но смерть ничтожна в бескрайности величия жизни, и вскоре она отступила от русского солдата, а потом был бой.

После артиллерийской подготовки австрийцы пошли в атаку. Заработала русская артиллерия до того не выказывавшая себя ответными выстрелами.

Иван встал на ноги, посмотрел сквозь продольную конусную выемку бруствера на поле боя и похолодел. Снаряды с русской стороны врезались в гущу наступающих австрийцев, рвали их на части, взбрасывали вверх и в стороны части человеческих тел – руки, ноги, головы, разорванные туловища и кишки. Через полчаса от наступающего австрийского полка на поле боя не осталось и взвода. Австрийское командование бросило в атаку второй полк, но и он полностью полёг на разрываемой артиллерийскими снарядами земле. За первыми двумя волнами пошла третья. Враг стал приближаться к траншее, из которой Иван вместе со своими товарищами вел по нему огонь.

Первая нервная дрожь, овладевшая Иваном, исчезла, и он с ярость начал палить из винтовки по врагу, в попытке остановить его, но австрийцы всё наступали и наступали. От огромного напряжения нервов Иван вскоре почувствовал, что его руки стали невероятно тяжелы, как бы налились свинцом, стало казаться, что с каждым убитым им врагом теряет силы, а тот в свою очередь как бы раздваивается, – на месте одного убитого врага появлялись два. Иван не понимал действий противника, но ему это и не нужно было, он стрелял, стрелял и стрелял. Кто ему был, наступающий на него вооружённый человек? Он был ему враг, и Иван осознавал только одно – врага нужно убить. Иван выполнял свой воинский долг. И артиллерия помогала ему, она косила врага, как косарь косою густое клеверное поле.

В ночь после этого боя Иван не мог уснуть. В его глазах помимо его воли рисовалось мёртвое поле, густо усеянное человеческими трупами, австрийские полки, и он сам стреляющий в самую гущу людей. Взлетали вверх руки, ноги, головы и целые туловища. И Ивану было снова страшно.

Утро нового дня взорвали артиллерийские снаряды, прилетевшие со стороны врага. Был новый бой, Иван снова стрелял во врага, – выполнял свой воинский долг, но уже без страха, – на автомате, – были напряжены только глаза и мускулы, остальное всё как бы в «параличе». «Паралич» был такой, что Иван не чувствовал даже боли от полученной раны. Он не только не ощущал и не осознавал её, но и не понял, когда получил ранение. И ещё Иван не понял, почему закружилась голова, почему в глазах появилось «северное сияние», почему вдруг всё стихло? Почему это странное состояние пришло к нему в его двадцать второй год рождения? Неожиданно Иван увидел себя с высоты – лежащим лицом в грязи. Ему было хорошо и легко.

Мир покоя и любви

(Рассказ)

Он шёл в солдатской колонне по родной приграничной земле оккупированной захватчиками – австро-венграми. Густая пелена едкой пыли окутывала его. Пыль была везде, – справа и слева, впереди и сзади, под ногами и над головой. Пыль, выбитая сотнями, тысячами пар ног из прожаренной летним солнцем земли густой многокилометровой пеленой висела над дорогой, жгла горло и занудливо щекотала его нос. И ручьи едкого пота, смешиваясь с пылью, облепившей лицо густым слоем, катили со лба в его глаза, жгли их и не было никакой возможности смахнуть их руками. Его руки были заняты, он тряс головой, как трясётся пёс после дождя, но крупные капли пота ещё полнее заливали его глаза.

Зной и усталость давили тело, но душе хотелось только одного, – утереть лоб, промокнуть глаза, высморкаться, отхаркаться и откашляться. Но он был в солдатском строю. Откашляться и плюнуть, – попасть своим липким тягучим сморчком в спину идущего впереди товарища. И солдат откашливался, но не плевал свою липкую слизь, а глотал её, отчего его горло жгло горечью и пекло огнём. Вдобавок ко всему этому по его лицу катил и катил горячий пот. Вбирая в себя пыль, он оставлял на щеках широкие серые полосы. Он скатывался с подбородка и с затылка, щекотно бежал по шее, спине и груди, по животу и ложбинке меж ягодиц, и этому докучливому потоку, завершающему своё движение на икрах ног замотанных в серые онучи, не было конца, так, по крайней мере, казалось ему – молодому солдату новобранцу Алексею Вострухину.