Полная версия
Плач ветра
Плач ветра
Лариса Майорова (Кларисса)
Егору Байкову и жертвам репрессий посвящаю.
Бета-ридер Таня Танк
Корректор и дизайнер обложки ООО "Эдитус"
© Лариса Майорова (Кларисса), 2023
ISBN 978-5-0051-7072-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Звёзды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами чёрных марусь1.
А. АхматоваГлава I
1938
– Убили! Диакона убили! – кричит изо всех сил выбегающая из избы баба. – Помогите! Помогите! – Она держится за голову и несётся по деревне с истошными воплями. Подол юбки тащится по сухой земле, поднимая весеннюю пыль.
Аграфена несёт из колодца вёдра с водой. Останавливается. Ладонью прикрывает лоб от ослепительного солнца и, сощурившись, вглядывается в сторону бегущей женщины.
– Господи, – трижды крестится Аграфена, – да никак попадья? Она, она.
Женщина качает головой, хватает вёдра и торопливо идёт домой. На сердце неспокойно, непонятная тяжесть сдавливает грудь. Она подходит к дому. Осматривается. «Да, вроде всё должным образом. Вон сыновья, все при деле. Мишка с Ефимом крышу чинят. Колька в сарае возится, а дочь сегодня я уже видела. Внуки при невестках, а муж на работу ушёл. У него выходных не бывает. Что ж так муторно? А? Видать, от страшной вести попадьи», – рассуждает Аграфена и, немного успокаиваясь, заходит в дом.
Невестка Анна, жена Ефима, стоит перед огромным шкафом. На полу разложены стопками книги. Она вытирает с них пыль, а её дети, Толик и Валя, расставляют книги по полкам. Аграфена шёпотом рассказывает Анне о случившемся:
– Мужикам ничего не говори. Знаешь же, какое время сейчас. Вот скажи, что попадья на помощь зовёт, так ещё побегут туда дураки наши, а там бог его знает, что произошло. Доказывай потом, что ты ни при чём. Нет уж. Молчи и помни: видом не видывал, слыхом не слыхивал. Отец придёт, расскажет.
Анна с испугом смотрит на свекровь.
– А кто убил-то? – так же шёпотом спрашивает невестка.
– Да я почём знаю. Ладно, давай справляйся2 и зови мужиков. Обедать пора, – командует Аграфена.
– Так, может, отца дождёмся? Сегодня выходной, рано прийти обещал.
– Теперь уж точно рано не придёт. Попадья-то куда бежала? К нему – председателю колхоза. О господи… – отвечает свекровь и крестится. – Что-то мне совсем нехорошо. Душу скребёт. Ещё новое начальство сегодня прибыло.
За столом большая семья в сборе. Братья весело что-то рассказывают друг другу, смеются. Аграфена качает на руках внучку. Наконец, беспокойство отступает. Слышится рёв двигателя машины. На секунду звук замолкает. Машина снижает скорость перед ямой, и раздаётся скрип тормозов. Аграфена, сидящая к окну спиной, резко оборачивается и замирает. Она смотрит на проезжающий мимо дома чёрный воронок – служебный автомобиль НКВД. Все замолкают и бросаются к окнам. Носы прилипают к стеклу.
– За кем это? – тревожно спрашивает Ефим.
– Диакона убили, наверное, за убийцей, – отвечает мать.
Все взгляды, наполненные ужасом, устремляются на мать. Наступает тревожное молчание.
– Так это энкавэдэшники. И диакон в другой стороне. Они не должны здесь проезжать, если только не в контору едут, – с тревогой говорит старший сын – Михаил.
Аграфена, ни слова не говоря, хватает косынку с лавки, набрасывает её на голову и бежит к выходу.
– Не смейте никуда выходить! – не оборачиваясь, кричит мать и вылетает в сени.
За ней следом срываются Ефим и Михаил.
– Не-е-т! – орёт мать на сыновей, преграждая им путь, растопырив руки. – Не пущу! Не сметь, сказала!
Страх, страх, страх – мутит разум. Она хватает вилы и с обезумевшими глазами направляет их на сыновей, потом с ужасом смотрит на изогнутые зубья, приходит в себя и отшвыривает их с такой силой, будто держит раскалённое железо.
– Я вертаюсь быстро, – с этими словами Аграфена покидает дом.
Она бежит, задыхаясь. К горлу подступает тошнота. Страшное, зловещее предчувствие заполняет её без остатка. Лихорадочно трясёт её тело, а ноги сами продолжают бежать, не чувствуя, что пальцы рассечены в кровь об камень. Горячая красная струйка оставляет след за бегущей женщиной.
Егор
Егор Иванович Байков всю жизнь провёл, работая на земле, не считая того времени, когда ходил под пулями в Первой мировой войне. Но даже тогда, лёжа в окопах, он нюхал родную землицу, как нюхал волосы любимой жены, только кровью пропитанная земля потеряла прежний благодатный запах, от неё веяло железом и холодной смертью.
После войны вернувшись в родную деревню Юрцово, Егор собрал узелок и направился учиться к самому светиле науки – Ивану Владимировичу Мичурину. В то время Народный комиссариат земледелия принял питомник Мичурина в своё ведение, оставив его заведовать им. Ему разрешили приглашать персонал на работу. Добрая и заботливая жена Аграфена сетовала, что опять муж оставляет её с детьми, но на этот раз уже добровольно. Уходя, Егор заверил жену, что новые навыки необходимы для нынешнего времени, а значит, и пользу семье принесут немалую. «Знания – они ж как хлеб: всегда прокормят», – убеждал муж Аграфену. Так и посчастливилось Егору проработать рука об руку с великим человеком почти четыре года, прививая саженцы яблонь и обучаясь всем секретам земледелия: чем и когда землицу подкормить, чтобы уродились колосья знатные, как не истощить богатства плодородного, как уберечь от зноя несносного.
Когда Егор возвратился в родную деревню, они с сыновьями приступили к работе в полях, где трудились с утренней зари и до тех пор, пока заходящее солнце не вытянет и не искривит их тени до гигантских размеров.
Егор привил несколько сотен яблонь и посадил их на своей земле за деревней. Молодой, цветущий нежными красками сад утопал в аромате. Ветер срывал бело-розовые лепестки цветов и разносил их по всей округе. А осенью ветки низко клонились под грузом плодов. И всюду, куда бы его руки ни прикасались к земле, она плодоносила для него.
Пришло время, Егора избрали председателем колхоза как самого знающего толк в земельном искусстве. Да, да, именно искусстве. Егор говорил: «Во что вкладываешь своё естество и что заставляет волноваться сердце, то и есть искусство. А в землю надо вкладывать душу, иначе не уродит».
А до того, как образовалось хозяйство, сколько ж бедному люду пережить пришлось, прежде чем понять, что всё, что ты нажил за жизнь, оказалось не твоё, а общее – колхозное. Через что пришлось пройти Егору, когда он сам, собственноручно выводил из стойла любимого коня по кличке Мальчик и вёл через всю деревню в новоиспечённый колхоз «Заветы Ильича». А потом смотреть на измождённую лошадь, с утра до ночи работающую на пахоте. Как рыдал Егор в сарае, когда его Мальчик упал на поле и не смог больше подняться!
Как горевал Егор, когда выращенный им фруктовый сад перешёл в руки коллективного хозяйства, а Аграфена приносила в корзине свои же яблоки, полученные за трудодни работы в колхозе! Бывало, она нет-нет да и припомнит в сердцах слова мужа: «Знания всегда прокормят».
И через какую только чертовщину не пришлось пройти: продразвёрстка, раскулачивание, коллективизация! А к этим событиям добавлялись непонятные слова: «большевики», «меньшевики», «эсеры», «партийные» и «беспартийные». Одним словом, страна смотрела с оптимизмом в будущее, продвигаясь семимильными шагами к заветам Ильича.
Знакомство
Раннее утро. Второе мая. На дворе стоит 1938 год. Прошлый год выдался неурожайным. Чтобы избежать массовой голодовки, как в 1932-м и 1933-м, в хозяйства направляются передовики из городских рабочих для руководства колхозами. В основном это партийные добровольцы, в карманах которых лежит важная бумага – «О прохождении двухмесячного курса по развитию сельского хозяйства».
В Юрцово так же прибывает стахановец столичного завода. Зовут его Лаврентий Артурович, на вид так лет тридцать семь – тридцать восемь. Он высокий, худой, таких обычно называют долговязыми. На нём широкие шаровары, заправленные в кирзовые блестящие сапоги, и кожанка, которая придаёт важность. И хотя Первомай выдался нынче жаркий, снимать её Лаврентий Артурович не хочет. «А как же без кожанки? Ныне весь пролетарий в ней», – обливаясь потом, рассуждает стахановец.
Он немного не доходит до деревни и останавливается. Огромная навозная куча, подтопленная ручьём, растекается по дороге. Не пройти, не замочив ноги.
Невысокого роста пожилой мужичонка в белой сатиновой рубашке руководит колхозниками. С лопатой в руке он широко шагает по полю, отсчитывая шаги. С лёгкостью председатель перепрыгивает через канаву, будто его кто подбрасывает, и останавливается. Он громко объясняет мужчинам с тележками, на каком расстоянии разгружать навоз. Наконец, один колхозник замечает городского человека и кричит:
– Егор Иванович, это, наверное, вас ожидают!
Председатель машет рукой Лаврентию Артуровичу и кричит:
– Что стоите-то там?! Идите сюда, коль порядок приехали наводить!
Лаврентий Артурович стоит в нерешительности. Он смотрит на начищенные сапоги. Наконец, он решается и ступает в вонючую жижу, идёт к председателю. Навоз в момент облепляет блестящие кирзачи. Он доходит до Егора Ивановича и протягивает руку. Знакомятся.
Сколько раз молодой стахановец представлял, как зайдёт в контору и с какой важностью протянет руку председателю… Ведь это он, самой партией присланный, должен контролировать безграмотного крестьянина. «А вместо этого, – с досадой думает он, – я стою, с головы до ног облитый потом, в обосранных сапогах».
Ссора
Председатель с Лаврентием Артуровичем сидят в конторе. Они битых три часа обсуждают сроки посевов яровых и овощей. Разговор становится напряжённым.
– Слушай, парень. Что ты меня учишь-то, бумажку свою мне под нос суёшь? Чему там можно за два месяца научиться-то? Я с детства говно в руках держал, на вкус знаю, какое оно, а ты сапоги вон замарать сегодня побоялся, – тычет пальцем на кирзачи Егор Иванович.
Лаврентий Артурович от негодования хмурит брови, щёки надуваются, краснеют.
– Завтра высаживай огурцы. Вон жарища какая, – командует стахановец.
– Ты что! Спятил? – подпрыгивает председатель и вскакивает. – Сегодня только второе мая, ещё заморозки будут. Завтра холода настанут, что делать будешь?
– Не настанут. Прошлый год вспомни. А настанут, бабка твоя придёт, подолом накроет, – грубо отвечает Лаврентий Артурович.
– Да, ты ж так! Тьфу… Всю власть советскую развалишь на хрен! – возмущается председатель.
– А что это ты на власть-то сразу! Что ты против неё? Или тебе при царе-батюшке лучше жилось? – с прищуром спрашивает стахановец.
Егор Иванович выходит из-за стола и срывается – переходит на повышенный тон:
– А может, и лучше! Был Николашка – была мука и кашка. Не стало Николашки – ни муки, ни кашки.
– Ах ты контра! – вскакивает Лаврентий Артурович и злобно прёт на председателя. – Ты ещё ответишь за свои слова.
– А знаешь, что? Некогда мне с тобой тут спорить. У меня работы сейчас чёрт на печку не вскинет. Хочешь – пошли со мной, а не хочешь – сиди здесь, – говорит Егор Иванович и уходит.
Лаврентий Артурович держится за подбородок и ходит взад-вперёд, туда-сюда, туда-сюда, стучит каблуками по деревянным скрипучим половицам. Останавливается возле телефона и звонит в НКВД.
Не успевает он трубку положить, как в дверь врывается орущая попадья. Она разыскивает председателя.
– Теперь я здесь главный, гражданочка. Что случилось? – вежливо спрашивает Лаврентий Артурович.
Попадья на секунду замолкает, удивлённо смотрит вытаращенными глазами, но, быстро сообразив, что это новое начальство, вновь начинает как по команде вопить:
– Тёмка отца уби-и-л! Горе-то какое-е! Ой… Ой…
– Он ваш сын?
– Мачеха я, – с ещё большим усердием стонет бабка.
– А где он сейчас?
– Дома, наверное, пьяный валяется.
Лаврентий Артурович с важным видом подходит к телефону и вызывает милицию.
– Пойдёмте, – торопит её начальник. – Нам нужно быть на месте преступления.
Арест
Лаврентий Артурович с попадьёй заходят в дом. На полу – разбитые тарелки, мусор, вверх ногами стулья, сдвинут стол. Рыжий кот что-то усердно ест. По всему видно: была драка. В комнате стоит смрад с тошнотворным запахом крови. Мужчина лежит лицом вниз в алой луже. Пьяный сын убитого – Тёмка – валяется на кровати на спине. Руки широко расставлены, из открытого рта вырывается алкогольный перегар с протяжным звуком: «Ф-ф-ф… Ф-ф-ф…» Верхняя губа при каждом выдохе поднимается.
Лаврентий Артурович смотрит на убитого. Его лицо становится белее молока. В голове мутится. Он хватается за рот и бежит на улицу, падает на колени. Рвота фонтаном вырывается наружу. Так тошно, что, кажется, кишки выскочат. Запах рвотных масс вызывает ещё большую тошноту. Он ползёт в сторону, пытается успокоить свой желудок, но он продолжает резко сокращаться. Перед глазами стоит убитый и лужа крови.
Попадья бежит к начальнику с ковшом с водой. Она льёт ему на голову, тот умывается, встаёт и направляется к калитке. «Чёрт с ним, пьяный не убежит. Милиция приедет – заберёт. Когда протрезвеет, сам в ужас придёт, а нет, так в тюрьме исправят, воспитают. А вот председатель опасен. Он враг народа. Не сбежал бы. Надо машину НКВД встретить, чтобы мимо не проехала», – рассуждает стахановец и быстрыми шагами выходит на дорогу.
* * *Егор Иванович идёт по полю, подходит к столпившимся колхозникам. Они громко разговаривают, увидев председателя, замолкают.
– Здравия вам, – говорит из толпы мужчина. – Там это. Наверное, слышали уже: Тёмка отца своего, диакона, убил.
Егор Иванович хмурится, качает головой.
– Нет, мужики, не слышал. Вы продолжайте работать. Что столпилися? А я побегу назад в деревню, – отвечает председатель и быстро уходит.
Он доходит до конторы и сворачивает в сторону дома диакона. Навстречу едет чёрная машина. Поравнявшись с ним, останавливается. Из воронка выходят двое мужчин с кобурой на поясе, с ними – Лаврентий Артурович.
– Именем закона вы арестованы, – говорит энкавэдэшник в чёрной фуражке и заламывает председателю руки. – Пройдёмте в машину.
Егор Иванович в недоумении. Чьи-то сильные руки толкают его. Председатель смотрит на горделивого, довольного собой стахановца.
– Ты что же делаешь, а? Сукин ты сын. Меня погубить решил и себя сгубишь. Вон на губах кровь уже, – с горечью говорит Егор Иванович.
Стахановец резко подносит руку ко рту и вытирает. Глаза испуганы. Он смотрит на окровавленные пальцы и вспоминает убитого. Разворачивается и вновь падает на колени с мучительными позывами к рвоте.
К ним бежит Аграфена. Платок слетает с головы, тяжёлая коса сваливается ей на плечи. Огромные глаза впиваются в мужа. Она кричит. Мужчина в форме преграждает ей дорогу и хватает её за плечи.
– Куда?! Куда вы его?! – орёт жена.
Мужчина держит её и кивком головы показывает своим коллегам, что пора уезжать. Егора Ивановича запихивают в машину.
– Попрощаться дайте! – надрывно кричит Аграфена. – Дайте попрощаться, ироды проклятые!
Мужчина со всей силы отталкивает женщину. Она падает. Машина трогается. Аграфена вскакивает и устремляется за уезжающим воронком. Егор тянет голову к узкому заднему окну. Он видит, как бежит его любимая жена. Видит её от горя обезумевшие глаза, и по его щеке ползёт слеза…
– Будьте вы все прокляты! Все! – орёт женщина, потом останавливается и оборачивается. Она смотрит на корчащегося от боли стахановца.
Обессиленная, она подходит к нему и смотрит в его глаза. Напуганный стахановец стоит на коленях, а изо рта течёт кровь.
– Ты сдохнешь раньше, чем мой Егор, – с этими словами Аграфена, еле переставляя ноги, бредёт домой, её руки висят, словно плети.
Приговор
Егор в камере. Он прислонён к стене. Люди стоят плотно друг к другу. Духота. Пахнет потом. Слышится стук каблуков конвоира, об железо звякают ключи, скрипит открывающаяся дверь.
– Воды! Воды, начальник! – кричат люди.
Человек в форме резко:
– Не положено. Еду и воду разносят строго по часам. Байков, на выход! – громко командует конвоир.
Егор вздрагивает, протискивается среди измученных людей и идёт в сопровождении двух мужчин по коридору. Его заводят в кабинет.
Огромный портрет Сталина на фоне красного знамени висит над столом, за которым сидит мужчина в форме. Он держит выписку из протокола заседания тройки при Управлении НКВД СССР по Московской области. Надев очки, он сухо зачитывает:
– Байков Егор Иванович, 1877 года рождения, уроженец деревни Юрцово Егорьевского района Московской области, признаётся виновным по статье «За контрреволюционную пропаганду». Статья 58.10 Часть I УК РСФСР. Обвиняемый приговаривается к пяти годам лишения свободы, с отбыванием в исправительно-трудовом лагере, без права переписки. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и вступает в действие сегодня, 5 мая 1938 года.
Егор отрешённо смотрит на графин с водой, стоящий на столе. Он как будто бы не слышит приговора. Не по годам шустрый шестидесятилетний мужчина никогда и не выглядел на свой возраст. А ведь столько горя натерпелся. Смерть первой жены, Александры, умершей в тридцать пять лет от воспаления лёгких. Но то болезнь забрала, видимо, так Богу угодно было. На войне товарищей терял, но то война была. Голод в тридцать втором году пережил.
А сейчас? Сейчас стоит Егор, плечи тянутся вниз, веки на глаза сползают, морщины прорезаются, а молодая душа, как на кол посаженная, кричит, корчится от обиды. «За что ж наказывают меня так? Ведь всю жизнь работал, чтоб людей прокормить», – недоумевает Егор. Он продолжает смотреть на графин.
– На что таращишься? – спрашивает начальник.
– Людям водицы бы испить, – просит Егор.
– Ишь ты. Заботливый какой. Людям водицы захотел. Скоро вам всем будет столько водицы, что успеете нахлебаться, – отвечает начальник и откидывается на спинку стула. – Следующего давай, – командует он конвоиру.
Человек в форме толкает Егора.
– Шевелись, старик. Давай на выход, – говорит конвоир.
Егор впервые слышит, как его называют «старик». Он разворачивается и уходит, шаркая ногами.
Артемий
Мать Тёмки умерла, когда ему и пяти лет не было. Отец горевал, но уже через год женился на вдове своего друга. Властная женщина взяла хозяйство в свои руки и всё держала под контролем. Отец целыми днями работал, а мачеха запирала пасынка в тёмный подпол с крысами, а перед приходом отца выпускала.
Если маленький Тёмка жаловался отцу, то становилось ещё хуже. Наутро, после ухода мужа из дома, мачеха ставила корыто с бельём и заставляла ребёнка стирать. Улыбаясь, она подливала кипяток до тех пор, пока руки не побагровеют и Тёмка не взмолится о пощаде. На это у неё для мужа были припасены веские аргументы: «Я приучаю его к труду, а ноет он, чтобы отлынить от работы, потому что бездельник». И Тёмкин отец ей верил.
Но худшим кошмаром для мальчика было длительное отсутствие отца. Тогда его жизнь превращалась в настоящий ад с жестокими побоями и бессонными ночами в сыром подвале, пропахшем гнилой картошкой, где мелкие твари с хвостами прыгали на голову, стоило только ребёнку задремать. Тёмка научился чувствовать в темноте приближение крыс. Он ощущал их дыхание и мерзкое прикосновение шевелящихся усиков, щекотавших его тело.
Однажды диакон уезжал в Великий Новгород. Провожая его с мачехой, Тёмка бросился к нему. Он обхватил ногу отца и, рыдая, целовал сапог. И что бы родителю не задуматься в тот момент, когда сын надрывно умолял его не уезжать? Но вместо этого он отдирал от своей ноги руки ребёнка, которые держали его мёртвой хваткой.
Кто знает, с какого момента Тёмка возненавидел отца, но именно этот день он запомнил ярче всего. Изуродованное детство, лишённое родительской любви, искромсало его сердце. Он научился приспосабливаться, врать и изворачиваться, становясь жестоким и озлобленным на весь мир.
Он часто дрался с пацанами, нанося тяжёлые побои. Но, когда дело доходило до разборок со взрослыми, ему всегда удавалось выйти сухим из воды. И даже тогда, когда изувечил соседского ребёнка, Тёмка искусно обвинил деревенских мальчишек.
К выпивке он пристрастился рано, но, несмотря на вздорный характер и пристрастие к алкоголю, Артемий обладал невероятным обаянием и очень нравился женщинам. Высокий, хорошо сложённый мужчина, всегда ходил уверенно, понимая, что его красота всеми принята. Тёмка часто менял женщин, и не столько для того, чтобы найти спутницу жизни, сколько затем, чтобы столкнуть лбами двух соперниц. От этого его эго раздувалось ещё больше.
Отец, понимая, что сын ведёт разгульный образ жизни, быстренько женил его на прехорошенькой девушке из соседской деревни. Брак был недолгим. Жена умерла во время родов. С тех пор Артемий так и не женился, объясняя это тем, что ещё не встретил достойную. Тёмка продолжал пить, дебоширить, но при этом оставаться лучшим краснодеревщиком в районе. Он обладал невероятным талантом к рисованию, лепке и резьбе по дереву.
Вечерами, после работы, Артемий уезжал в город в мастерскую скульптора. Работая там под руководством учителя, он мог забыть о времени и до утра высекать из гранита статую великого вождя пролетариата. Ни один из помощников скульптора со специальным образованием не имел такого дара, как у Артемия. А на досуге он просиживал в своём сарае и высекал из крохотных кусочков гранита фигурки женщин.
* * *Тёмка сидит на полу в камере, задумчиво сдвинув брови. Голова трезвеет. Он пытается сосредоточиться, хоть что-нибудь вспомнить о случившемся, но дикая головная боль не даёт. Вроде бы мучиться должен человек, в истерике биться, что родного отца по пьянке убил, а нет, сидит, размышляет, как в очередной раз из ситуации сложной выпутаться.
Два сокамерника тихо между собой переговариваются. До Тёмки долетает фраза одного из них:
– Сейчас и не знаешь, кого сильнее наказывают: убийцу или того, кто лишнее сболтнул. Но всё же не дай бог идти как политический: сразу расстрел.
«А это мысль», – думает Тёмка.
В эту минуту открывается дверь, появляется конвоир. Он ведёт Тёмку в отдел дознания. В кабинете следователь задаёт арестованному вопросы. Подозреваемый соглашается в совершении преступления, корча трагическое лицо.
– Я ж не хотел так, – говорит Тёмка. – Но он как сказал, что советская власть – демоны, я и пырнул его ножом сгоряча. Не выдержал. Я ж за эту власть жизнь готов отдать.
– Он же твой отец? – с подозрением спрашивает следователь.
– Вот это и рвёт душу, что отец. А каково мне слушать, как он призывает Богу молиться, чтобы сгинула эта власть советская? – с дрожью в голосе говорит Тёмка и бьёт, бьёт себя в грудь. – Ох, тяжко мне, товарищ начальник, ох, тяжко.
Следователь закусывает губу, что-то обдумывает, начинает писать. Тёмка обхватывает голову руками, сгибается к коленям и рыдает. Начальник пододвигает ему бумагу, арестованный подписывает.
– Увести, – кратко даёт указание конвоиру следователь.
Тёмка подходит к двери и резко оборачивается. Он смотрит в упор в глаза следователю, будто рыбу на крючок насаживает.
– А образа под иконы я вам делал, – шепчет Тёмка. – Самые лучшие тогда получились. Но вы их, товарищ начальник, сожгли уж, поди?
Следователь от неожиданности вздрагивает. Теперь он вспоминает краснодеревщика и то, в какой восторг он пришёл, когда увидел мастерски изготовленные резные образа. «Чёрт! – думает про себя. – Что ж я не сжёг-то их? Пожалел, дурень, деревяшки спалить. Срочно! Срочно надо избавиться!»
Следователь в ответ резко кивает и коротко отвечает:
– Давно сжёг.
Тёмка довольный, выходит за дверь, понимая испуг начальника, и идёт, вытирая лицо от наигранных слёз. Полуулыбка светится на его лице.
