Под мягким светом лампы

Они молчали. Фриц был красив, и Агриппина чувствовала себя с ним очень приятно. Фриц, казалось, немного отошел от своих раздумий и сам растворился в осеннем воздухе. Будто волшебство витало вокруг них, залетая через ноздри и меняя в голове переключатели с грустных и тоскливых мыслей на мягкие и теплые воспоминания, родом из детства. Ибо что нас так может пленять во взрослом возрасте, как не случайно донесшийся знакомый запах топленой печи, пирогов, старых книг и фолиантов, дедовой бани, пропахшей дубовыми вениками?

Странно было вспоминать, что еще неделю назад падал тот пушистый снег, и вот природа вновь откинула жителей Оденбурга на месяц назад. Будто бы и не было того вечера и предрождественского ожидания.

III. Призраки прошлого

Фриц резко оглянулся назад, будто его кто окликнул.

– Что такое? – Агриппина вырвалась из своего состояния. – Кого-то увидел?

– Да нет. Призраки прошлого…, – немного рассеяно и с нотой раздражения ответил Фриц и замолчал. – Показалось, что Элеонора окликнула. Показалось…

– Фриц, ты либо дурак, либо не веришь сам себе, – ее начинали раздражать упоминания об его бывшей супруге, особенно из-за того, что это прервало ее тонкую интуитивную связь с природой. – Сходи к психологу, напейся, познакомься в пабе с развязной ирландкой, сделай что-нибудь, чтоб хотя бы на людях ты не упоминал о ней.

– Почему ты так нервно реагируешь?

– Я? Нервно? Ну да. Да, меня все это раздражает! Мы тут идем, так красиво, такая погода, воздух, солнце садится, а ты вспоминаешь ту глупую блондинку. Ты будто старой машиной проехался возле меня, пока я медитировала. Вот поэтому я и злая. Ну ладно. Что же это я… Прости. Ты сам знаешь, что я иногда остро реагирую на что-то, а потом все проходит, я становлюсь сама собой. Пойдем же, парк уже близко. Как красиво, Фриц, как красиво…

И они зашагали по прекрасно уложенному еще 200 лет назад тротуару. Парк напитывался последними лучами солнца, все оставшиеся на ветках листья будто купались в них, беззаботно плескаясь, как дети в пенной ванне, зная, что скоро вернется мама и заберет их оттуда. Агриппина вновь глубоко вдыхала воздух, и на сей раз, он был пропитан мхом и опавшими листьями. Хрупкий баланс между нею, природой и Фрицем был снова нащупан.

– Давай я вызову тебе такси, – предложил он. – Солнце скоро сядет, я не хочу, чтобы ты шла домой в темноте. Твой район безопасный, но ты – красивая женщина, на тебе дорогое пальто и хорошая сумочка в придачу, которая так и желает соскользнуть с твоего плеча в руки какого-нибудь карманного умельца.

Да, шутить Фриц умел не особо. Английский юмор не был ему присущ. Агриппина повела рукой, пытаясь отклонить предложение – она любила гулять сама, особенно, когда сумерки встречались с дневным светом, когда было еще светло, но фонари уже загорались. Это такая тонкая волшебная грань, напоминавшая ей о прогулках с отцом – сладостные моменты, когда они заходили в ярко освещенные магазины, покупали мандарины, которые восхитительно пахли и выходили уже в вечер.

А вообще Агриппа не любила ходить одной по мрачным улицам, ей вспоминались детские страшилки. Смешно, но бессознательный ужас и нелогические надуманные цепочки событий окружали ее по мере углубления в темноту. Она любила освещенные мягким светом центральные проспекты города, где на уличных кафе еще в эту пору иногда сидели постояльцы, попивая горячий чай или глинтвейн. Но даже в таких центральных районах можно ненароком свернуть за поворот и оказаться почти в непроницаемой тьме, откуда тянутся к тебе невидимые руки мрака, страха и животного ужаса.

Случилось раз, что ее одернул какой-то наркоман или кем он там был, на одной из таких улиц. Агриппина оцепенела и не могла пошевелиться. Она до сих пор не понимает, что с ней тогда случилось, почему из-за этого почти нелепого случая все ее страхи всплыли, будто мусор на поверхность океана. Тогда она почти не осознавала происходящего. Тот парень дважды дернул ее за сумку, пытался выхватить бессознательно поднятый ею к уху телефон, чтобы позвать кого-то на помощь, а потом просто ушел, развернулся и ушел. Навсегда. И больше она никогда его не встречала, хоть и запомнила его. Несчастный парень – жертва экономического сговора. Если не слез с иглы, то уже давно умер, ведь лет десять как прошло с того случая. Агриппина была тогда еще юной, лет девятнадцати, а сейчас это красивая высокая девушка, как грациозная лань, шагавшая в элегантных полуботинках.

Одна часть души простила того парня, вторая часть души хотела мстить и продолжала ненавидеть, потому что он вырвал ее из девичьих грез и заставил посмотреть на все ужасы, происходящие в мире, будто окунул лицом в мутную воду, где она увидела отчаянные лица и глаза, наполненные животным страхом, истязаемые и мучимые физически и душевно. Что она могла сделать? Мир испокон веков несправедлив, кто бы за него не умирал. Но она не могла смириться. И это давало ей смелость жить в настоящем мире, где есть место красоте и отвратительным вещам. Как она могла себя уберечь еще раз? Как знать, что она в безопасности, когда она одна?

Это был ее тайный призрак прошлого. Она носилась с ним, как с пришпиленной булавкой к одежде. Если ее отстегнуть, утратила бы она свою бдительность? А может наоборот, она мысленно была бы в большей безопасности? Наверное, все же первое. Она боялась потерять бдительность, забывая, что этим ограничивает и сужает широкий мир до самой себя. Животный инстинкт просыпался в ней. Иногда в моменты таких мысленных блужданий по лабиринтам сознания она становилась агрессивной, ее злил этот неотступный страх – демоненок, живущий в небольшом чулане. Только она пыталась открыть новую дверь, демоненок открывал свою и ехидно смеялся до дрожи в теле, до резкого прилива крови к голове, когда лицу жарко, а телу холодно – отвратительное чувство.

Агриппина села в такси, на прощание вежливо приобняв Фрица. Она была благодарна ему за проведенное время. Он был так откровенен в своих словах, а она – в чувствах. Они – с такими разными жизнями и характерами. Они могли быть отличной парой и хорошо выглядели вместе. Только Фриц был амбициозен и жил в своих стремлениях, когда Агриппина превыше всего ценила независимость и размеренный плавный ход жизни. Она утомилась от суматохи, когда работала не покладая рук управляющей большим магазином одежды. У нее в голове помещалось множество цифр, цен, фасонов, балансов и сводок. Она была почти незаменимым работником, идеально знающим свое дело. Но ее корни призвали к себе. Бабушкина жизнь помогла ей невообразимым образом устаканить и свою. Агриппина поняла свою ответственность перед собой, сложила полномочия, передав их молодой талантливой девушке, которая была стопроцентным экстравертом в противоположность Агриппе.

Так она и ушла, обратив свой взгляд за пределы магазина и дома. И тогда она увидела улицы, дворы, и черт их побери, темные переулки, где хотелось вкрутить кучу ламп, открыть кафе и посадить туда людей.

В такси она позволила себе откинуть голову на подголовник и смотрела на темнеющее небо поздней осени. Агриппина прощалась с нею со щемящим чувством тоски, будто провожала навсегда сердечно близкого друга, настолько сильно осень откликалась ей в душе. «Глупо бояться», – в очередной раз подумала она. Агриппина с удовольствием ощущала мягкое дерматиновое сиденье, тепло нагретого салона и любовалась сильной спиной ее вежливого водителя.

Она вышла из такси и подошла к дверям своего дома. Это было старое здание, построенное по всем законам благородного общества с прирожденным чувством изысканности. Вход был утоплен в здание, украшенный арочным сводом и освещен желтым мягким светом. По сторонам в горшках росли вечнозеленые туи, и рождественское настроение было первым консьержем, встречавшим жителей дома и их гостей. Массивная деревянная дверь с врезным стеклом была защищена магнитным ключом – новшество, оберегающее дух жилища. За дверью ее встретил уже настоящий консьерж, поинтересовавшийся ее делами и пожелавший хорошего отдыха. Фойе дома сразу окутало ее теплом и провожало ее к лифту по красному ковру.

В доме был лифт и ступени. И возможность менять одно на другое – неплохой способ разнообразить путь наверх. Она любила хорошо освещенные лестничные марши, в то время, когда холодный полумрак, отдававший синевой или болотным цветом, вводил ее в уныние и давал сигнал демоненку выглянуть из своего укрытия.

Лифт, на счастье, уже ждал ее, чтобы поднять к себе. Соседи Агриппины были чопорными жильцами, видевшими мир еще до стремительного прогресса, но уже приспособленными к его бурному потоку. Часто она слышала приглушенный старческий смех даже позже десяти вечера, это означало, что ее благородного возраста соседи хорошо проводят время. Святая простота. Как они радовались жизни.

Агриппина жила в просторной двухкомнатной квартире. Окна были с низкими подоконниками, где она иногда устраивалась пить кофе в летние утренние часы. А в зимние дни там были постелены вышитые пледы, которые придавали окну романтичный вид ожидания рождественских и новогодних праздников. К Рождеству она не ставила елки, а просто веточками и игрушками украшала окна, камин и другие предметы интерьера. Да, в ее квартире даже был настоящий камин. Она редко его разжигала, ведь чтобы его разжечь, нужно было звать помощника, самим это делать было запрещено в целях безопасности. Когда ей хотелось затопить камин, она звонила консьержу и просила его. Заказывать камин можно было не более трех раз в зимний месяц, и лишь раз в месяц в оставшийся период года. Приходил его сын, который работал здесь помощником. Андре, так его звали, был очень отзывчивым и славным парнем. Он аккуратно приносил и раскладывал дрова, чтобы ничего не упало на пол. Открывал вентили, проверял дымоход и тогда поджигал. Андре каждый раз инструктировал о безопасном поведении с огнем и перед уходом проверял лишний раз, не намусорил ли.

Войдя в квартиру, Агриппина посмотрела на часы. У нее было еще четыре часа свободного времени. Она ложилась спать в десятом часу, а просыпалась к шести. И она как раз размышляла, направляясь в кухню, чем бы заняться. Ее кухня была просторной немного прямоугольной формы комнатой с выходом на открытый балкон, отороченный коваными перилами.

Агриппина в целом любила готовить и делала заготовки, как на неделю, так и на месяцы вперед, что-то сушила или консервировала. Поэтому на подвесных полках всегда можно было увидеть баночки с вареньем и засушенными ягодами.

За окном уже полностью стемнело, когда она закончила ранний ужин и заварила черный чай, нарезав заодно лимон. Все это поместила на поднос и поставила в гостиной на круглый столик с резной ножкой. Примостившись в своем излюбленном кресле, она обратила свой взгляд в окно на соседний дом, где уже понемногу зажигались огоньки людьми, возвращавшихся домой.

Прихлебывая горячий чай, она размышляла о суетности, о том, как текут реки жизни, про то, каким может быть бурным даже самый маленький ручеек, когда он спотыкается о камешки. Фонтан брызг, а смысл? Есть еще и полноводные реки, и тихие ручьи, и заводи. Сколько же в мире путей? Это похоже еще и на то, как можно из одной точки города прийти к другой. Ты можешь выбрать любой путь. Сто, тысячу человек могут выйти из одного пункта и прийти в другой разными путями. Но кто придет позже, а кто раньше? И имеет ли это смысл – приходить раньше? Если ты хочешь прийти заранее – ты идешь коротким путем и смотришь на цель, а если цель тебя не интересует как таковая, ты блуждаешь улицами, изучая дома и растительность на них. И когда ты приходишь к цели позже всех, ты уже столько узнал, столько впитал в себя запахов и звуков, ты устал и, возможно, очень доволен прогулкой. Что будет дальше после этой цели? Разойдутся ли все по домам или будут искать новую цель? И тут ее аллегория оборвалась телефонным звонком.

Агриппина оглянулась на звук, еще раз прихлебнула чай и подошла к каминной полке, откуда доносился звонок.

– Алло, – начала она.

– Полина! – она сразу узнала голос Анны-Марии. – Сегодня такой хороший вечер, не правда ли? Мы с Вильямом хотим пригласить тебя в гости. Посидим, поболтаем, я могу приготовить глинтвейн. Что скажешь, дорогая?

Такого рода предложения всегда ее смущали, половина ее души тянулась к друзьям пообщаться, а другая половина хотела остаться дома и панически перебирала мысли о том, как отказать. В эти мгновения ей хотелось одновременно грохнуть трубкой об телефонный аппарат, провалиться сквозь землю, повернуть время вспять на пару минут и не отвечать, уже зная, кто звонит, превратиться в мужчину и мужским голосом ответить, что такая-то здесь не живет. «Вот черт!» – подумала Агриппина и решила испытать судьбу.

– Хорошо, – неожиданно для себя самой выпалила она и чуть не поперхнулась. – Я могу уже выезжать? – спросила она, пока сама не передумала, и ее горло не сжалось в безжалостных тисках Агриппины-домо-седо-любки.

– Да, конечно! Так ты будешь глинтвейн? Вилли, ты будешь глинтвейн?! – прокричала она уже не в трубку.

Агриппина не слышала ответа, но предварительно отказалась.

Положив трубку, она поняла, что сложнейший перевал в ее сомнениях был преодолен, и теперь нужно было идти туда, где ее ждут.

Она решила ехать на такси – меньше неудобств и сомнений к пункту назначения. Агриппа позвонила на рецепцию и спросила смог бы помощник отвезти ее к друзьям и забрать через два-три часа. Консьерж, не ложа трубку спросил у сына, на что тот быстро согласился. Поистине добрая душа и умелые руки этот Андре. Агриппина пообещала спуститься через десять минут. За это время она осмотрела себя в зеркало, слегка подправила природный макияж на глазах и накрасила губы бордовой помадой – в вечернее время этот цвет очень шел к ее темно-русым волосам и светлой коже с веснушками. Посмотрев на часы, она увидела, что прошло как раз восемь минут и еще две минуты осталось, чтобы закрыть дверь и спуститься к парадному. Пунктуальность была ее визитной картой.

Выйдя в освещенный мягким светом холл, она поблагодарила консьержа, сообщившего, что машина уже ждет ее. Агриппина, не останавливаясь, последовала к выходу.

IV. Неожиданное предложение

Вечер уже пах сыростью. Андре – молодой с еще юношеской фигурой слегка сутулился, еще не переняв то достоинство, которое было присуще его отцу. Но парень был настолько открыт и услужлив, что все жители дома, в том числе и домашние питомцы, были от него в восторге, притом что для его юных лет он практически не совершал промахов. Поистине большое будущее ждет этого парня, который не боится работы и искренне любит других людей.

Андре подошел пружинистой походкой и открыл Агриппе двери заднего сиденья, куда она с легкостью плюхнулась. Они тронулись и первые пару минут ехали молча. Но Андре обладал природным талантом к непринужденному общению и искренней заинтересованностью делами других людей. Их консьерж мог гордиться таким сыном, и пусть они оба думали, что парень продолжит дело своего отца, у Агриппины было иное мнение. Слишком он талантлив для этой должности, хотя и отец его был очень умен, вынослив и трудолюбив. Поэтому если эта работа так и останется ему по душе, а он будет счастлив, выполняя свои обязательства и живя бесплатно в одной из квартир на первом этаже, пусть будет так.

– Прекрасная сегодня погода, не правда ли? – начал разговор Андре. – Вы заметили, как сегодня бренчал воздух? А как искрилось солнце?

«Романтик», – подумала Агриппа и задумчиво ответила:

– Да, сегодня прекрасный день.

Они общались на «Вы». Для Андре это было делом профессиональной этики и чести, для Агриппины – делом порядочности и признаком обоюдной равности.

– Я сегодня по заданию отца отправился на рынок, а потом заглянул к своей бабушке в пансион. Вы знаете, она себя там отлично чувствует. К ним приходят дети из детских домов, рисуют их портреты, они вместе лепят, играют в шашки и домино. Детям нравится играть с ними, потому что старики поддаются, но делают это так искренне, – рассмеялся Андре. – Наивные ребята, но не стоит их разочаровывать с первых ступеней жизни. А еще там почти у каждого есть свое животное. Они тоже из приюта или же старички переселяются сюда уже со своими питомцами. Те ночуют рядом с хозяевами. Знаете, как это помогает? Если что неладно с человеком, они начинают выть и скрести двери. Таким образом, дежурные узнают о проблеме и успевают вмешаться и помочь.

– А сколько стариков живет в пансионе?

– Около тридцати. Вы бы видели, какой там парк! Ухоженный зимой и летом газон. Низкое ограждение, которое прячется за аккуратно подрезанными кустами, фруктовыми и хвойными деревьями, поэтому там нет впечатления изоляции. Из соседних деревень им приносят домашние продукты. И хоть у некоторых стариков – диета, они с благодарностью принимают помощь, понимая, что внимание к ним абсолютно искреннее.

– А персонал? На них нет жалоб? Как они справляются?

– Многие из персонала там содержат и своих престарелых родителей, дедушек и бабушек бесплатно. Там сложная система вычислений вознаграждений для работников, чтобы и им было хорошо, и проект был прибыльным для владельцев. Их пансион приглашают к участию в разных социальных проектах, вот как с детьми или животными. Детский дом получает долгосрочную выгоду в том, что дети социализируются, учатся состраданию и уходу за старшими. Часто эти дети потом идут работать в такие пансионы, понимаете? У них с детства заложен подход к пожилым людям, если хотите, привычка или модель поведения.

– Хорошо продумано. Отвезите меня следующий раз туда, когда будете посещать свою бабушку, я хочу сама увидеть, как там живется, возможно, я буду чем-то полезна.

– О мисс, это было бы так великодушно.

– Прошу вас, Андре, – Агриппина сделала болезненную гримасу. – Ничего в этом нет настолько великодушного. Мне думается, что это просто правильно и порядочно интересоваться людьми, которым нужен уход и внимание.

– Вы умаляете свои душевные порывы, если откровенно. И если хотите знать, вы даже немного меня обижаете.

– Предположим, вы сами решаете, обижаться вам или нет, – перебила его Агриппа.

– Так вот, – невозмутимо продолжил Андре, будто не слышал ее слов. – Примите свою сущность, откройтесь миру, похвалите себя, в конце концов, за ваши устремления. Вы когда меня хвалите, замечали, что я конфужусь?

– Нет, – задумчиво ответила она. – Напротив, вы так искренне улыбаетесь…

– Ну вот, – обрадовался Андре, – а я ведь тоже служу людям и делаю это не из-за денег или квадратных метров, а просто из своих принципов или воспитания, или просто потому, что я такой. Я люблю людей, они мне нравятся, все такие разные: кто хмур, кто весел, кто имеет сомнения и робость, а кто чересчур самоуверен, понимаете? Это как сложный музыкальный инструмент – орган или арфа, и Бог играет на нем свою мелодию. Вы меня понимаете, мисс? Если бы были две одинаковые струны или клавиши, стоило бы использовать одну из них? Поэтому-то все разные. Иногда вам может казаться, что вы с человеком одинаковы, но нет, вы просто звучите в унисон.

– Добрались! – неожиданно для Агриппины прозвучал решительный голос Андре, когда она уже погрузилась в свои мысли. – Когда вас забирать?

– Приезжайте за мной не позже, чем через три часа и предварительно наберите перед выездом. Я позвоню вам, если захочу вернуться раньше, – ответила Агриппа и вышла из машины.

Квартира Анны-Марии и Вильяма находилась в похожем доме, как и у Агриппины, но немного проще и без консьержа. Она быстро поднялась на третий этаж и позвонила в звоночек. Дверь распахнулась, и Агриппа из тускло освещенного коридора попала в уютное гнездышко друзей. Она обнялась с подругой, обменявшись приветствиями, после чего Анна пригласила ее в зал, пока она принесет из кухни напитки.

Агриппа зашла в комнату и увидела в кресле напротив Вильяма еще одного человека – Фрица. Это оказалось для нее сюрпризом – так часто они еще никогда не виделись, и от этого встреча предвещала быть непредсказуемой. Обычно их плавный поток разговора мог теперь ввергнуться в другое русло или вообще сорваться водопадом в неизвестную местность.

– Сюрприз тебе, сестренка! – в голосе Фрица чувствовалась издевка.

– Приветствую! – обратилась она к мужчинам и присела на ближайший диван лицом к ним, но на достаточном расстоянии, чтобы они могли договорить и уже тогда расширить свой круг общения.

Агриппине показалось, что Фриц еще не успел настроиться на ее приход, потому что он знал – Агриппа почти всегда отказывает в приглашениях, если недавно общалась с кем-то. Он не ждал ее визита. Анна их обоих не предупредила. Воспоминания об откровенности перед ней и ее вспышке гнева сейчас раздражали его.

Агриппине стало некомфортно, в ней боролись два чувства: то, которое ей с самого начала твердило об уютной обстановке ее гостиной и о недочитанной книге на прикроватной тумбе. Другое же чувство восставало против почти вселенской несправедливости, ведь она была званой и искренне ожидаемой гостьей, и не важно, что тут есть тот, кто не ждал ее. Резким движением она откинула от себя журнал и устроилась на диване удобней, уставившись в камин, видневшийся между креслами мужчин. Они почувствовали этот взгляд и приостановились, чтобы сменить тактику разговора. В эту минуту ситуацию спасла Анна-Мария, со смехом вошедшая комнату, неся поднос с чашками дымившегося глинтвейна, который враз окутал ароматом корицы и апельсина недовольные мысли.

Агриппа не стала отказываться от принесенного угощения, соскользнула на теплый плед, лежавший на полу возле дивана, и Анна-Мария уселась на ее прежнее место, подогнув под себя ноги. Вильям же взял две чашки и одну передал Фрицу.

– Пейте, друзья, – сказал Вильям. – Анни прекрасно делает глинтвейн. Здесь больше запахов, чем самого вина, так что уверяю вас, что вы сможете преспокойно добраться домой на своих авто. Коих у вас, пардон, нет.

И захохотал. В этом был весь Вилли – шутить, когда не только не до смеха, но и хочется придушить кого-нибудь из попавшихся под руку. Агриппина вновь почувствовала пробежавший по телу легкий озноб, который означал почти последнюю степень раздражения. «Надеюсь, сегодняшняя встреча закончится повеселее», – подумала она, делая осторожный первый глоток.

Сразу же рот наполнился ароматным паром, и в носу защекотало. Агриппа погрузилась в настоящее мгновение, проживая его всеми органами чувств. Приятный мерцающий свет огня, аромат горячего вина и пряностей, треск поленьев, тепло, разлившееся по телу. В одно мгновение все стало таким родным и близким, люди в этой комнате стали настолько едиными в своей сущности и она вспомнила, о чем ей еще недавно рассказывал Андре. Каждый человек – отдельная клавиша или струна. Все так. Даже Фриц, сидящий вполоборота к ней, перестал ощущаться таким колким и холодным, теперь его было несказанно жаль, что он надломлен и одинок. Когда ты перестаешь скрываться, тогда твое ощущение одиночества не настолько сковывает, и выясняется, что каждый считает себя одиноким. Сейчас ей было искренне жаль Фрица, он много пережил: от ранней потери родителей до почти полной потери индивидуальности, живя с красивой куклой, заполнявшей все пространство.

Первой заговорила Анна-Мария:

– Помните нашу поезду к морю? Фриц, жаль ты не согласился. Мы так прекрасно провели время. Почему я это вспомнила, – встрепенулась она, взглянув на удивленное лицо своего мужа. – Да просто там служащий кафе носил между столиками глинтвейн. Мы еще посмеивались, для чего местным жителям летом пить глинтвейн. Мы просто забыли, что южная зима – для нас настоящее лето.

– Да, – отозвалась Агриппа, – мы часто забываем, что есть люди, которые хотят что-то другое в отличие от того, чего хотим мы.

Фриц как-то быстро обернулся, и на миг Агриппа увидела, что складка боли прошлась поперек его лица, и судорожно дернулся уголок его рта.

– Ты предлагаешь ценить различия, Агриппа? Тебе кажется это таким легким, или ты хочешь проповедовать, как это прекрасно, хотя на самом деле ты сама тяготишься различиями. Не правда ли?

– Давай откровенно, Фриц. Как всегда. Ничего нового. Нам всегда нужно сцепиться зубами в шеи друг друга, чтобы потом скулить в унисон про свои раны. Различия важны, и это тяжелое испытание принимать их и вживлять в свое сознание, потому что человек отвергает эту идею, как иногда материнская утроба отторгает зарождающее в нем дитя.

– Но ведь мы любим других людей как раз за то, чего нам не хватает, – мягко возразила Анна-Мария. Она была такой нежной в этот момент. Ее полноватая фигура и легкий румянец придавали ей вид классической добродушной кормилицы. – Вот мне нравится в Вилли его сдержанность и утонченное чувство юмора, которые у меня напрочь отсутствуют. Я люблю повеселиться, но шучу как какая-то прачка в конце рабочего дня, – затряслась от сдерживаемого смеха она.

– Анни, – только и произнес с нежностью Вильям.

Вот уж действительно достоинство и сдержанность, чего не скажешь о других присутствующих тут с их прирожденным чувством спора, вспышками злости и какого-то первобытного раздражения.