Таянье Тайны

Компьютерный, человеческий…

***

Целенеправильное полнонулие неверворона

***

Да вот, хотя бы, чем не сбой? Сижу во дворе, курю, никого не трогаю, смотрю на игры визжащих детей, ни на секунду не выпускающих из рук айфоны, и думаю – а это люди? Это такие же люди, как мы?..

И вдруг одна из визжащих девчонок-подростков подлетает и нагло так, по-свойски, начинает допрос, в полнейшей уверенности правомочности дознания:

– «Дядя, а сколько тебе лет?»

Понимая, что от зарвавшихся, не вполне сознающих себя тварек можно ожидать чего угодно, любой провокации, намеренно медленно и спокойно отвечаю:

– «Знаешь, девонька, я так давно живу на земле, что ещё помню людей…»

Заморгала, захлопала густокрашеными ресницами. Ага, для начала сбил спесь. Хорошо. Древний человек, однако. Ещё человек…

– «А кто же мы тогда?» – в изумлёнии отступает девчонка.

– «Кто вы такие?.. А – мухи! Попавшие в паутину и жужжащие, барахтающиеся там мухи. Не пугайся, девонька, вас ещё только обволакивают в кокон, Если не замечаете, нежитесь покудова. Вы ещё не встретились с Главным Пауком, хозяином сети. Ведь если свита паутина, должен быть и тот, кто свил её, так?»

– «Та-ак… наверно…» – ещё больше растеряна девица. Хорошо. Спесь растаяла.

– «А если так, почему вы, ещё не видевшие его, уверены что ваши айфоны и гаджеты, втянувшие во всемирную паутину, самое ценное в жизни? Что это ценнее дружбы, родителей, всего? За новый айфон, признайся, ты же готова при случае подставить товарища. Ничего личного, только «для пользы». А потом и Родину предать, как говорили прежде. Или просто обокрасть кого-то. Маму, дядю, папу. Айфон с интернетом дороже, это безвредно и круто. Более того, это высшее!

Поймёте позже, что Пауку нужны не столько вы, юная кровь, молодые тела, из которых только бы и сосать кровушку-свежачок, сколько ваши бессмертные души. Он их высосет, и они утратят бессмертие… не думала о таком раскладе?»

– «Не-е…» – она уже всеръёз напугана дремучим дядей и тихо отступает от меня, всё дальше, дальше, поближе к жужжащему молодняку, резвящемуся на «пауке» спортплощадки. Паук куполообразен, сплетён из железных труб, на которых они все там ловко кувыркаются, подтягиваются. И – одновременно – переговариваются, даже переругиваются по своим айфонам. Нарочито грязно, неумело ругаются. Сквернословят. И очень гордятся этим «искусством», чего не скрывают. По айфонам ругаются, хотя находятся совсем рядышком. Айфон единокровен. А умение сквернословить, особенно у девочек-мокрохвосточек, в большой цене.

***

Одна из стайки девчонок, в ходе разговора незаметно прилепившихся к первой, самой бойкой, похвасталась – они все с детсада матерятся. Я устало поправил:

– «Да не материтесь вы… сквернословите. Точнее – пустословите, не имея понятия о мате. Ни черта не знаете о настоящем матерном, материнском языке».

Мокрохвостка изумилась:

– «А какая разница?»

Пришлось прочесть краткую лекцию, объяснить разницу между матом и сквернословием.

– «Матерным, материнским языком наши предки лечили болезни. Только предки, в отличие от нас, хорошо знали, в какую фазу луны нужно лечить ту или иную хворь, когда кружить на лесной полянке посолонь, когда обратно, в каком порядке повторять драгоценные слова. Слова плодородия, силы. Это же энергетически самые сильные слова в русском языке! А вы ими бездарно сорите, сквернословите. И – накликаете на себя неудачи. Вот ты, например… знаешь, что сказала ты сейчас своей подружке?

– Да ничо не сказала, просто: «Ни х… себе! Вот и всё»

– Нет, девонька, ты совершила сейчас страшный ритуал, произнесла самое поганое магическое заклинание – пожелала себе безмужней жизни, бездетной старости.

Сегодняшний мат – в основном язык войны, трудной ситуации. Грузовик из грязи, например, мужикам не вытащить без мощной энергетики древности, без материнского слова. Ну, и для анекдотов осталось кое-что… в общем, не сберегли мы язык великих предков. Покалечили только. Встарь перегнули палку попы да начальники, а нам осталось в основном сквернословие. Чем гордишься, что сквернословью научена?..»

«Моя» девочка забирается на вершину паучьего купола, и только взобравшись туда, безопасно уже для себя кричит весело-злобное:

– «На дворе 21-й век, дядя! Ты понял? Ты дурак, дядя! Двадцать первы-ый!…»

– «Жаль, что не 12-й» – отругиваюсь безнадежно. Так, для проформы.

И вспоминаю стихи «Предок на завалинке»:

Он думает о юности, быть может,

А может, вспоминает неолит.

Огнями трубки темноту тревожит,

И тишину усами шевелит…

***

«Темна вода во облацех…».

На земле темнее. На земной воде ворожат, волнуют марь колдовства. А колдуны кто? А – повара, заваривающие революции. Вмешиваются во все бурные дела. Случись заварушка, бунт, драчка (в пивной, в борделе) – колдуны тут. Или так себе, шишиморы. Вроде убогонькие с виду, не шибко страшненькие, но подбрасывающие хворосту в костерок. И – огонёк разгорается, перерастает в Огнь…

***

Ленин очень сильный колдун. Сильнее даже Троцкого. Сильнее Сталина. Тот смотрел на Ленина, точно кролик на удава, беспрекословно исполнял все его заветы, даже сомнительные. Что спустя столетье обидно.

План устройства СССР по экономическим зонам, а не по нацреспубликам, предложенный Сталиным, был дальновиднее. Но Ленин сказал «НЕТ», и Сталин съёжился. И за 30 лет полновластного правления не посмел переделать по-своему. А то, глядишь, жили б и ныне в единой стране. Сильный колдун Ленин. Очень сильный. Впрочем, «Темна вода…»

«…устав от молений, глумлений,

Сложив свои кости в карман,

Восстав с богатырских коленей,

Рассеяв былинный туман,

Амур Енисеевич Ленин

Уходит в глухой океан.

…ни Надин, ни Ленин, весь…»

***

Колдуют на земле многие, особенно бабы и революционеры. А если не они, так учёные. Тут всё зависит от диапазона стихии. Буря, огонь, град, ливень – вот среда. Или природная лаборатория для «учёных». Их стихия.

Подкормка же классических колдунов, упырей, вурдалаков – чаще в ином. В кишениях злоб, в нечистотах народных. Незаметно, тоненькой вьюжкой завиваются колдуны и колдунчики в бурные дела, непостижимым образом становятся «своими». Возглавляют бунты, революции, перевороты. – «Кровушки надоть!».

Другими словами – энергетики. В том числе страсти, эроса, умопомраченья.

Голой, неведомой силищи…

***

Овечьи ужасы детской души, скукоженной, запуганной всеми страхами мира, всею поганью взрослой, эти тьмы неистребимо проступают из прошлого, с давнего-предавнего сна. Со дна. Из баснословного былого. Это былое, гнездящееся в душе, так и не осознано, не осветлено разумом. Не обезврежено светом.

***

Страшно огню. Страшна тьма. Но не так, как простым смертным. Простые смиряются с тьмой, чередуя дни, ночи. Будет тьма. Будет свет. Тьма. Свет. Тьма. Снова…

Огонь – карбонарий. Не смиряется с тьмой! И хотя сам по сути не что иное, как искалеченный свет, бунтует. Всегда шипит и бунтует…

***

Огонь, огонь, исчадье ада, света

Больной извив, излом, огонь – ведь это

Болезненный, несовершенный свет,

Как жар любви на уровне соблазна,

Невопрошённый, замкнутый, как плазма,

Как обращённый внутрь себя ответ…

***

Страх плоти визгливей души. У души и страха-то, кажется, нет, чует: бессмертна. Олимпийка! А плоть побаивается, смертна, дурочка, смертна…

Даже в перспективе круговорота?

Какой, на фиг, круговорот, какая «Божественная энергия»? Страх острей. Душа – постоянный ток. Плоть – переменный, порывистый. Прерывистый.

***

Мир, где не будет тёмных обрывов тайн, возможно и лучший – открытый настежь, простодушный, доверчивый. Как немногие из лучших сейчас. Но как без тайны?

Многие живут иначе. Власть. Война. Доминирование. Битва. Победа. Любой ценой. Даже ценой золота. Ничо, всё переплавится. Ничо, ничо…

Но – Победа. Любой ценой. Зверство – вот счастье!

Ничо, ничо…

***

– «А я тебя – навижу!..»

***

По глубиной, трудно осознаваемой, едва мерцающей яви скользит, иногда вспыхивает запредельное, выбившееся из земного круга. Что-то такое, где можно увидеть не только жизнь – пред-жизнь.

А за ней, следовательно, и за-жизнь? Но тогда неизбежно сосёт, подсасывает сердце вопрос – а победители здесь, на земле – кто? Как кто? – вскрик сгоряча – кто как не мы? А за вскриком оглушённая тишь. И смутная поначалу догадка – а мы разве не, прорвались в мир ценой гибели миллионов? Тех, безвестных, но ведь таких же, как мы! Бывших такими же, как мы, но теперь уже, поле нашей Победы, совершенно безвестных. Бесцветных. Безвидных. Не прорвавшихся к зачатию. И кто же такие эти мы, прорвавшиеся, состоявшиеся? Поначалу в чреве, внутри, после вовне?

А – убийцы.

Преувеличенные сперматозоиды, в недрах сладких и сумрачных недр убившие тьмы таких же сперматозоидов. Таких же точно, как мы, но не столь борзых, а потому, наверное, и не прорвавшихся к матке. А затем не преувеличенных во времени, как в линзе. Да и как им было преувеличиться, если изначально не оплодотворёны яйцеклеткой, не выпущены в мир? Но ведь они, безвестные миллионы, такие же, как и мы!

Кто же они были по изначальному замыслу, несостоявшиеся мы – запасные игроки? Просто томящиеся игроки на запасной скамейке? Хорошо бы, когда так.

А может быть, попросту списанные в бескрайний морг вселенной? Безвестные проигравшие, нивесть кому и почему продувшие. Не победители. Растаявшие, утратившие Тайну. Даже ещё не ощутившие её, не успевшие ощутить.

Но ведь и там, в хтонически знойном мраке предсоития была – Битва. Только вот кто в ней был прав – мы, Победители, или они, тьмы Побеждённых?

А – человеки. Все. Но – Гимн Победителю! Или, или… или всё-таки…

«Я – Победитель.Я зверь. Вандал.Мглы праообительЯ прободал.В огне соитьяНе погрешил,Рвануться, выйтиНа свет решил!Пусть кто-то первый,Напрягши кровь,К истере – спермойРванётся вновьНа штурм, сквозь нервы,Сквозь лютый страх…Кто будет первый,Тот будет прав.Сквозь праобитель —Один, сюда!..«Ты – Победитель» —Скажу тогда»

***

Гимн. Осуждать энергичного человека, рвущегося к власти, стремящегося быть первым, всё равно что осуждать энергичный сперматозоид, рвущийся к матке, стремящийся оплодотворить яйцеклетку первым. Или наоборот, осуждать энергичный сперматозоид, всё равно что судить энергичного карьериста, человека рвущегося вверх. Осуждать за естественный и, следовательно, абсолютно природный порыв? За стремление к влаге, к эпицентру, к матке?..

***

И всё же, всё же, всё же, пусть даже в тысячный раз: кто в корне, по решительному счёту прав – Победители? Или всё-таки Побеждённые, которых, как ни крути, в отличие от нас, единичных особей-победителей, тьмы. При каждом выбросе спермы – миллионы сперматозоидов, и почти все – побеждённые. Проигравшие. Убитые. Тьмы и тьмы…

Кто они? А – человеки. Все. И до того, и после. И победившие, и проигравшие.. Человеки, человечицы… теряющие, утрачивающие во времени главное, Тайну. А кто таковы, как звать? Без Тайны – никто. Подлинная жизнь в Тайне, с Тайной, внутри Тайны. Обочь – бессмыслица. Пустота. Только где она теперь, Тайна? Была ведь, когда-то была. Прячется… спряталась, растворилась, заховалась…

***

Близнецы в утробе:

– Как думаешь, там, после родов, есть жизнь?..

– Не знаю… оттуда ещё никто не возвращался…

***

За всё прошедшее, за все неисчислимые груды врмйн люди не были втянутыми в цифру. Жили Словом, живым, божественным. Пустота вместо тайны – всё, что оставлено. Цифре. Главное составляющее. Замещающее, опрощающее, опрозрачнивающее…

***

А сколько могил напластали, памятников наворотили! И это всё – победителям, одним только победителям. А если б ещё и побеждённым? Представить страшно, места на земле не найти. И вот, неясно уже, кто где? Кто жив, кто нет….

Глянешь порой, видится:

Как люди в белых простынях, ночами бродят памятники. По площадям бродят, по кладбищам бродят, стукаются лбами… мистика? «По переулкам бродит тело…».

Или, как там, в песне, – лето? «По переулкам бродит лето…»?

Не мистика. Перенаселение смерти. Уже потому не мистика, что все живы смертью. Изначально – естественно. Смерть как способ выживания. Жертва. Жратва. Неестественно позже: свежайшее мясо умерших не едят. Почему-то не едят…

Даже собаке не отдают! Лучшему другу человека? Даже человеку не дают. Безоговорочный вердикт: это – никому.

Как это никому? Есть кому! Есть кому есть. Господину Чревоугоднику, главному Гурману земли, господину Червю. Глупо?… да так уж вышло. Каннибалы, однако, умнее. В этом ракурсе, пожалуй, даже гуманнее.

***

Лев Гумилёв рассказывал. Попал с этнографическими целями в племя. Вождь племени закончил в Москве Университет Патриса Лумумбы, по-русски чесал заправски. Устроил праздник белому гостю: костры, пляски, веселящие напитки. Выпить Лев Николаевич был не дурак. Выпил, развязал язык, и хамит Вождю:

«Какие вы ужасные!»

«Почему?»

«Убиваете людей, а потом ещё и съедаете их… ужасные!..»

«А что, разве у вас войн не бывает?»

«Ещё какие! Не то, что у вас!..»

«А что вы делаете с убитыми?»

«В землю закапываем»

Вождь покачал головой, отхлебнул из глиняной чаши веселящего напитка, и грустно-грустно молвил цивилизованному человеку:

«Какие вы ужасные… убиваете людей, а потом ещё и в землю закапываете…»

***

А вдруг прав именно Вождь? Хоронить надо – кость. В Писании ни слова о мясе. А вот сохранить кость, не преломив колено, важно. Даже до чрезвычайности важно. Сохранить по-коление – главное. Этому, главному, в Писании немало места уделено. Через всю книгу проходит. А что мясо? «Пакости». То есть – что сверх кости,

то есть – паки. Паки и паки.

…так из первичного цеха выходит голая труба. А уже потом, в следующем цехе её обматывают в мягкий материал, в изоленту, асбестовое покрытие. Обмотка эта поверх трубы – патрубок. То есть – паки. То, что сверх голой основины. Несмотря на грубость сравнения, и здесь проступает суть: в самой глубине – кости. Пакости, которые находятся поверх костей. «Ливер», мясо. Пакости – снаружи. Паки…

В Писании ни слова о каннибализме. Но если отстраниться от общепринятого и, возможно, глупого, то…

***

Мясо следует – жрать! Родственникам почившего. Может быть, это лучшие поминки, как считали в древности некоторые племена, бактрийцы, масагеты. Это у них была прочнейшая память об ушедшем. Мол, Там – встретимся, потом, чуть погодя. Обнимемся, обсудим, поговорим о всяком, бывшем на земле. А мясо-то причём? Неужто господин Червь, Главный Гурман благороднее собаки, человека?

***

Смертью живы, смертью! Смертью травы, деревьев, скота, друг друга. При чудовищном распложении пропитание всё равно станет главной проблемой, что давно поняли китайцы. У них в дело идёт всё, что содержит белок: черви, змеи, тараканы… а ты, гуманист, чего брезгуешь, морщишься? Шаурмы не кушал, кошатинки-собачатинки-человечинки не пробовал?..

***

Мало, слишком мало знаем про обычаи древних. А ведь многое могут сказать У массагетов, например, считалось величайшим несчастьем, если смерть родственника или близкого человека произошла по естественным причинам.

Поэтому к тем из них, кто очень состарился, сходились все родственники и убивали его, пока не умудрился упокоиться самостоятельно. А потом поедали вместе со скотом, ему принадлежавшим. И только тогда конец жизни считался счастливым. Во всяком случае, правильным. Безоговорочно считалось, что это гораздо лучше, чем быть съеденными червями. Древность, седая древность…

А бактрийцы, например, выбрасывали тело на съедение собакам и птицам. А потом очищенные от мяса кости погребали в глиняных сосудах – оссуариях. Священными в их верованиях считалось солнце. Поэтому и нельзя оставлять мертвое мясо и кости под солнцем. Мясо подлежало съедению, а кости погребению, подальше от глаз солнца. Священной также считалась земля. Значит, нельзя и её осквернять разлагающимся мясом. Хоронили лишь кость. Умершего от болезни есть опасались, но хоронили кости и горевали, что ему не пришлось быть убитым. Впрочем, это касалось только мужчин. Женщин не ели и не приносили в жертву…

Чрезвычайно занимательные обычаи, поучительные в чём-то. Внимательней присмотреться к укладам и ритуалам разных народов, понимаешь – одна интуиция, пожалуй, ещё наводит на верный, хотя и страшноватый, самый-самый древний следок…

Битва… что Битва? Шла, идёт, длится. Шествует торжественно. И не только на верхних эшелонах, не только в горних. Кровавится-кучерявится на земле. Да и только ли на земле? А в самом низу, в поддонах пред-жизни, там – что?

Приблизительная статистика такова, что даже в самых великих исторических битвах погибало не более ста миллионов. А там, в поддоне, в кишащей битве сперматозоидов, при каждом соитии – миллионы погибших. Причём безымянно. Каждый раз миллионы…

И чем искупит сперматозоид-убийца, оплодотворённый яйцеклеткой, эти миллионы? Ничем. Здесь – ничем. Победитель, выходит, страшней полководца, фюрера, тирана?

***

Нет, не уходит Битва. Никак, никуда! Зато Червь уходит. Неторопливо, солидно уходит – в своё Метро. Уходит, и нажирается там до отвала. А на следующей остановке выползет, непременно выползет. У него там, на кладбище, хорошее Метро. Оно хоть и тёмное, но с разветвлённой системой тоннелей, переходов, выходов.

Вот так выползет иногда под солнышко, оглядится, погреется в тёплых лучах, а потом учует свежак, и – нырк в Метро, в тоннель кладбища. За свежачком, за новым покойничком, за деликатесом…

Идиотизм цивилизации.

***

Страх и пустота в каждом. В каждом Победителе, с рождения до гроба страх: вот же он, вот этот Я, который убийца! Я, убийца, убийца я, я-я-я-я-я яубийца!..

И тут же, будто бы сам собою, выплывет из дремучих поддонов неуправляемое: а вообще-то насколько он искупаем, грех такого, тотального убийства пред-жизни? Кто ответит? Кто не ответит? Здесь – никто.

Необъясним страх, неизъяснима пустота страха. Неизъяснима именно здесь, в данном отрезке жизни Объяснится ли там? Кто ж скажет такое – здесь? Здесь скажут лишь то, что ощутимо и осязаемо. Что в самом деле – есть. И только. Назовут лишь то, что и так слишком знаемо: страх, грех, пустота. А есть ли утешение здесь, в этой пустоте, и скажут ли где оно, если и в самом деле есть, если есть – где? Темь. Немь…

***

Похоже, ответа и корня в пышном цвете аврамического куста искать не стоит. Мистики маловато. Утешение, пожалуй, буддийская молитва, мольба:

«О, великая Пустота!..».

Только что мы смыслим в буддизме? Ни черта не смыслим. Другие. Но Пустота, заполонившая дух, плоть, там почему-то тает. Хотя чему там, казалось бы, таять? А вот так, тает и всё тут. И не одна уже только Тайна, Пустота тает… таянье Пустоты… Как? Дико, непонятно. Совсем непонятно. Тает, тает, тает. Не объясняет ничего.

Просто: таянье, таянье, таянье…

***

Девочка в автобусе, 3—4 годика, в милой косыночке, на руках у матери играет кисточкой от пальто, смеётся, что-то своё щебечет…

И вдруг дикая мысль: а ведь и она повзрослеет, и она станет матерью, и бабушкой?..

А ну представь: вот она уже мать (и даже старше нынешней своей матери), вот уже старуха, и у неё много детей, внуков, правнуков… вот она мёртвая в гробу, в окружении родных. Вот её могила с прахом внутри…

Нет! Что-то противится воображению, когда глядишь на милую щебетунью 3—4 годков. А уже в самом этом противлении не сокрыт ли предел, то есть крайняя степень (за которую – нельзя!) соблазна? И не в этом ли пределе кроется надежда, пусть мистическая, на некую неокончательность повального постарения и неизбежного исчезновения людей?

Нельзя представлять девочку старухой, тем более трупом. Нельзя, и всё тут! Будь ты хоть трижды «гениальным» художником с бескрайней фантазией, здесь крайний рубеж, форпост человечества, откуда исходит надежда и вера: не окончательна механика повального умирания, и всего лишь на краткий срок запущена эта махина, механика времени, носителя умирания.

А вот если разнуздаться и дать волю воображению или, пуще того, «художественно» воплощать декадентские картинки, то это значит одно – предательство. Внутривидовая измена. Или, мягче – ещё одна уступка миру.

Миру, который никогда никому ничего не уступает!..

***

Никому не уступали, век за веком противились, и вот, дали слабину. Уступили давлению «цивилизации. И – державно, величественно на поднебесном негативе России, как на фотоплёнке, проступил – Вор. Или разбойник. Не былинный серо-косматый, нет. Голо-голубой. Хищь злопедрилая, вошь лобковая…

***

Ты не вор? Ты неправ! Это дело в народе

Всё почетнее ныне. В тоске, в безысходе

Отыскать каплю света не можешь во тьме?

Стыд и совесть похерил? Не мучайся, право,

Знамя Вора над Русью взошло величаво…

Не похерил? Тогда твоё место в тюрьме.

В каталажке теперь твоё место, похоже,

Это прежде ты был работягой, надёжей,

А теперь повернула иначе судьба

Чудака-мужика, не способного выжать

И по капле сцедить из себя, чтобы выжить,

Хоть какую-то совесть. Не то что раба.

***

Знаменитый разбойник – герой! Кудеяр-Атаман. «Много он душ загубил…». Да каких душ, чьих? У поэта конкретно писано: «Честных христиан». Загубил, но – покаялся. Но нагрешил. Много нагрешил. Но – покаялся. Да так, наверное, покаялся, что «теплохладные», обычные люди поразились силе покаяния и запели, умилённые:

«За Кудеяра-Разбойника

Будем мы Бога молить…»

***

А вот ежели ты, как большинство насельников мира обычный рабочий, служащий, крестьянин, если просто жил-бытовал, растил сад-огород, поднимал страну, детишек, по праздникам ходил в церковь и никого не зарезал, а потом не покаялся с усиленной мощью за кровь, вероломство, разбой, то тебе приговор:

«А если ты не холоден, не горяч, изблюю тебя из уст Моих».

Слова авторитетные. Авторитетнее не найти.

***

Вор, душегуб, мироед, ограбивший народ, а потом на толику награбленного накормил детдом, а потом и ещё от щедрот, вдруг очнувшихся где-то, построил церковь – вот герой! И помолимся за него, и помолимся. И за труды праведные помолимся. И за труды неправедные. За того Кудеяра, за этого…

***

Живущих на планете менее десяти миллиардов. Ушедших в планету более сотни.

Ушли… но куда подевались, или ушли вместе с ними золотые песчинки, огненные крупицы, прожигавшие души, миры? Трупов, костей полно, труп за трупом, до бесконечности. Какие такие песчинки, кто видел, куда подевались?

А такие! На земле размылись, а в неясных областях слились с другими, тоже «утраченными». И сплавились, слились – в слитки. В горних пещорах, в земляных горах. Несмотря на мечты, сказки об утраченном, безвозвратном. А уж как мечтают людишечки, как воруют! Как слова наговорные перебирают!