Дома надвинулись сплошной горящею стеной.В толпе старуха хлеб жует.Все – как перед войной.В толпе девчонка скалит рот. Она слегка пьяна.С пирушки пламенной идет.Ей сизый дым – война.Бьет в лица жесткая метель погибельных газет.Из шифоньера на постель – прабабкин маркизет.Какую обувь нам сносить! Каких детей рожать!Но мертвых нам не воскресить.Живых – не удержать.Какие мощные дома! В них ночью не до сна.Стоит, распатлана, любовь на берегу окна.А в том подъезде, что на рот орущийтак похож,Перед девчонкой достает мальчишкафинский нож.Мир, нечестивый ты мужик. Все счеты сведены.Мне через площадь напрямик.Под поезда войны.Мне – в чернь вокзала, в чад метро,где бабы так вопят,Забыв, что сожжено добро,прижав к себе ребят!Мне – в заметь, круговерть и муть,в нежданный зимний Ад,Где шепот: «Пить!» – и: «Кто-нибудь!..» —и лишь глаза слепят…Я не могу.Я не хочу!Но я туда иду.Давлю жестоким каблуком слепого льда слюду.Старуха сердцем вдаль глядит.Свистит вослед малец!Иду туда. Скажу навзрыд, какой он есть – конец.Вот прикурил седой старик у блуди площадной.Вот бабы плачут, обнявшись.Все – как перед войной.А это кто – на мостовой, и звезды за плечом,В буране – с голой головой,пред красным кирпичомКремлевским, перечным, седым, кровавее огня, —Стоит – и сквозь небесный дымтак смотрит на меня?!И ближе подхожу, и зрю: ее лицо черно.И руки черны. Январю – ее очей вино.В пурге плывет грозой слеза. Широкие зрачки.В ушах синеет бирюза, как глаз ее белки!Откуда ты середь моей нечесаной земли?!Быть может, черный соловей…тебя – фонарь – зажглиВ алмазах инистых ветвей… у башен, что в ночиГрозят кричащей тьме людей:молчи… молчи… молчи…Я догадалась, кто ты. Смех! Свет – белозубый ротВ улыбке! Ты – одна из тех, кто все про нас споет.Поет нам мир! Поет война!О, счастье – песни петь!А жизнь твоя перейдена не боле чем на треть.Стоишь в метели и глядишь на старую меня,Весь чернопламенный вокал дыханием храня.Весь черномраморный вокзал,где люстра-Млечный-ПутьВсе валится безумьем в зал… осколки ранят грудь…А звезды, вьюжный виноград,из тьмы небес – отвес —Все сыплют – на морозе – в лад —твои спиричуэлс!А мимохожий, вон, юнец, с ухмылкой в стиле рок,Не сводит рыбьих глаз, елец, с твоих точеных ног…А эта пряная толпа, что вся разобщена…А эта пьяная судьба – без берегов, без дна…А может, мир наш есть корабль,его «Титаник» звать,И тонет, и ребенок – ты, и обнимаю, мать,Тебя, чернушечку мою… сопрано?.. меццо?.. о,Да только плыть… да только жить —и больше ничего…Раскрой же глотку! Черный крест —в шубейке две руки!И пой! Чтоб слышали окрест – воры и старики!Медсестры, чью больничку вмигзамкнут на карантин!Торговка, чей святейший лик —маяк меж лунных льдин!Владыка, что в виду Кремля, немой, идет пешком!А снег взвивается, пыля, над бедным батожком!Не скипетр, не держава, нет… пуста ладонь, гола…И этот черный пистолет – родной, из-за угла…Ты только пой, мулатка, пой! В снегу, молясь, любя,Всей пройденной моей судьбой я слушаю – тебя!Ах, мать, я у тебя учусь! Как не дрожать губой!Я в голос твой навек впрягусь,младенец старый твой!«Титаник» наш! А черт ли в нем!Обшивка, рвись, тони,Сверкучий мир, мой окоем, – сосчитанные дни!Ты только пой! В ночи – взахлеб —среди чужих людей!Среди ветров – осушат лоб!Средь белых площадей!Средь Красной площади моей, навек на дне зрачка,И колкий красный снеговей сработан на века!Ты только пой! И я с тобой! Кричи, стони, ори,Чтобы услышал мир живой, рабы и главари!Мулатка! Голос разожги костром! Звенит беда!Мы люди! Мы же не враги друг другу!Кто ж тогда?!Плывет «Титаник»! И рэгтайм играют! Голосишь!Миг – и вода… и темнота… и синь, и рыбья тишь…И вечный лютый холод… о!.. ты только пой, ты пой,И звон курантов пусть плывет над черною щекой!И ночь пусть слушает тебя! Не сбейся! ты со мной!Искрит кровавая стена. Все – как перед войной.А мы тонули много раз, мулатка, знаешь, нет?!…ты пой. Еще не пробил час. Еще не умер свет.А за спиной твоей – зубцы. И память велика.А за спиной моей – отцы. Им память – на века.Военной музыки они хлебнули полным ртом.И стали вечные огни на выгибе земном.И стали вечные грачи во кружеве берез.И стали вечные ручьи, потоки вешних слез.И нам кричат: плывите вдаль!огонь идет стеной!Мулатка, а тебе не жаль той музыки шальной?Стоишь на площади моей? Так спой мне бытие:Моих людей, моих вождей,Моих расстрелянных детей,Веселье пьяных площадей,Смех ярких дней, слезу ночей,Страдание мое.

«Я хочу, как ты. Этот вечер я помню до…»

Я хочу, как ты. Этот вечер я помню доНотных ребер, до белых костей подлокотниковпод руками.Красным бархатом эшафот зала обит. Верхнее доПросверлило бессмертие – и умерло за облаками.Я хочу, как ты, горлом кровь святая. Я буду как ты!…ты никем не станешь,лишь себя грубо, сонную, растолкаешьДля ночного воя. Для одноразовой красоты.Чтобы по себе пройти, над собой глумясь —от края смерти до края…Я хочу, как ты!..…много хочешь – а вот тебе шиш.Нету голоса. Нет судьбы. Нет тебя!Перебей зеркала камнями!Я пою! Кричу! Воплю! А ты смеешься. Молчишь.Черный ангел золотыми крылами, смеясь,машет над нами.Кожа – вакса. Губы – бананами вывернуты.Плывут чертыЧерным бакеном – по волне грозовой чужоймузыки-Миссисипи.Я хочу, как ты! Слышишь! Я буду, как ты!…ты поешь – я гибну в морозе, хрипе и сипе.Эта музыка времени, она ведь только так, до поры,Эта музыка бремени, рыдая,скинешь его в подворотне,Зал грохочет, дирижер глядит зверьком из норы,Хор поет на полмира,все шире, страстней, свободней,Это музыка племени,откуда растут руки-ноги твои, кресты,Это музыка лемеха, кимберлита,алмаза, кирки, рубила,Я встаю, аплодируя, руки над головой,я плачу, как ты,Все лицо мокро, зареванная,я навеки тебя полюбила!Сил нет кланяться у тебя, черномазая ведьма, гольПерекатная ты, гастрольная,швырни же голодным по счастью людямЭту музыку милости, праздник павлиний,глухую боль,Все, что с нами, немыми, было и что еще будет.И чего не будет, пропой!…нам, пропойцам, бутылку початую с палубы бросьВиски, джина ли, тягучего, злого пустынного зелья,Вбей же в руку распятуюэтот черный – по шляпку! – тяжелый гвоздь,Для последнего крика,для Пасхального – на полмира – солнца-веселья.

У Казанского вокзала

Меховинки и мешковины.Озверелые визги такси!Рвется снежная пуповина.Новорожденный плач Руси!Хлесткий вопль. Чуждый говор: «Мерси…»Эй, носильщик, за грош – поднеси.В белых песцахдевчонка,только прыгнула с поезда.Моржовый клык у пояса.Подзаработала у Полярного круга.Потеряла в тундре лучшего друга.В Архангельске, в церкви, поверила в Бога.Смотрит из-под песцов ясно и строго.Глаза нерпичьи, скулы багряные…Ее хватают чьи-то руки пьяные,а справа от нее —абрикос детской щеки,перстень – огнем на девичьей руке,огнями – радужки и зрачки,роса слезы, мороз на виске,а слева – вокзальная башня Сююмбике,а сзади выныривают такие мужики!С песней на устах —о золотоносных местах,о золоторунной овце,о золотобровом лице…Рюкзаки застегнуты на все ремни!А старуха молится:– Спаси и сохрани.…Спаси и сохрани —от метели, жадно заметающей путь,что стесняет сердцеи давит грудь.От метели, хищно падающей с небана лисьи и волчьи следы,от легкого хлеба,от тяжелой воды,от всякой безумной напасти —от мора, глада,от войны…Гудок дальнего слезного счастья —поперек пустынной страны.Старуха крестится,лицо коряво, коричнево…Ее седина пахнет корой, корицею…Очкастый паренькричит по-литовски —красивый, бритый, лицом – Котовский!Сто лиц!Сто языков!Господи, упаду ницсредь чемоданов, мешков…С места снялись… поплылиВеси, предместья, города…Во снежной пыли – народ мой, ты ли…Куда, мой народ, куда…Господи, сколько людей…Приди, возьми и владей………Вокзал красивый и суровый.Его узорчата стена.Его нахмуренные брови:Страна – неверная жена.Она весь век куда-то едет,Во тьму глаза ее глядят.И, плача, по буфетам детиЕду холодную едят.И под крыло, под плат пуховыйВсех беспризорных соберет:Всех, кто слепой и бестолковый,Всех, кто – толпа и кто – народ,Всех чужеземцев, иноверцев,Кто ходит по Руси, косясь…Вокзала темь… и запах перца…Фонарь играет, яркий язь…То иглы вьюги… то ударитиз туч, мазнувши по лицу,великий свет… средь гула, гари,зимы, что поведут к венцу…И в этой вьюге, что так сладкоЖжет рот, как на морозе – сталь,Идет красивая мулатка,Огромна, как сама печаль.У дерева и человекаЧто под коричневой корой?..Она стоит над белым снегомОгромной черною горой.О, тонкой ковки профиль медныйИ пламя грозовое скул!Петровский фейерверк победныйИз бешеных белков блеснул…Но – хлад асфальта и металла!Но – самолет над головой!И стиснут пальцы, как шандалы,Огонь чужой руки живой.Прохожий без суда и словаШарахнется к дороге, в грязь…О, к этому она готова.Она ведь черной родилась.В ночи куранты бьют стариннойИ царской музыкой тоски!Зачем так ноздри рвут звериноМорозный воздух на куски…Она ведь родилась собакой…И буйволицей… и козой…И стылой – зимнею – из мрака —Бизоньей вымершей слезой…Постой. Чужой народ увидишь.Бежит. Летит. Снует. Плывет.На снеговую сцену выйдешь.На льдину станешь в ледоход.И не сегодня и не завтра,Века пройдут иль полчаса,Заплачешь этими слезами,Восполнишь эти голоса,Вдохнешь все солнце золотое,Блик на дорожном сундуке,Весь дым дороги и постоя —И песней выдохнешь святою,Спиричуэл твоей простою,Улыбкою Сююмбике…

«Ты чужачка здесь. А я, видишь, родная тут…»

Ты чужачка здесь. А я, видишь, родная тут.Я тут, слышишь, родная всем и всему.Хоронила родных. Рыданья, венки, салют.И уйду я отсюда – в родную хвойную тьму.Чужеземка ты. А я тут твердо стою.Из родного чернозема мои ноги растут.Ты у рампы поешь, у прожектора на краю.Я – над сизым зерцалом реки,ледяной берег крут.Над зальделым плесом.Над тюремным санным путем.Надо ржавым военным трактором,по весне ушедшим под лед.Я на сцену заливисто крикну тебе: все путем!Спой про то, как никто никогда не умрет!Раскрываешь рот. Дрожи дикий, чайкой, полет.Простираешь руки. По ветру летят рукава.Черный лебедь мой. Радость моя.Всяк во мрак уйдет.А пока – ты жива. Да и я жива.Из чужих хромосом чужедальний соткан геном.Иноземный гром в зените плетет вензеля.…я хочу, чтобы смерть побыла лишь сном.Стоном в песне твоей, земля, родная моя.

Общежитие Консерватории

Чадная кухня полна дыма и запаха перца. Тяжелая ржавая крышка кастрюли чуть сдвинулась, и в щелку сочился терпкий, травный и пряный пар.

Грэйс отбросила с коричневой щеки курчавую прядь, осторожно приподняла крышку и посолила кушанье.

В кухню вплыла девица-певица в розовом халате. В пальцах у нее дымилась сигарета.

Грэйс хотела сказать ей: «Певица, зачем куришь? Голос испортишь», – да промолчала. Иногда выкуривала сама мятную, дамскую сигарету.

Чужой дым коснулся ее пухлых лиловых губ.

Из комнаты напротив доносились крики, визги саксофона, Виттова пляска ударных, жестяные хрипы певцов. Запись гремела первоклассная. Грэйс знала: в комнате напротив пили кофе, и не только кофе.

Однажды она побывала в этой компании; ей стало страшно, тоскливо и темно; и туда она больше не ходила.

А девица в розовом халате, Софка из города Мариуполя, что у Черного моря, наклонясь, прикуривала прямо от синего цветка конфорки, и ее спутанные после сна русые волосы чуть не вспыхнули.

– Сгоришь, Софка! – крикнула Грэйс и улыбнулась.

Софка изогнулась красивым зверем и подмигнула:

– От любви сгорю, чернявочка!.. Либо от огня софитов!.. меня на стажировку в Большой театр берут…

А в комнате, на столе, светлой свечой стояла недопитая бутылка сухого вина – вчера пили и били посуду на счастье на свадьбе соседки, – валялись мандариновые шкурки между огарков свадебных свечей.

Еще на столе лежала на большом блюде разломленная на куски вяленая рыба.

Грэйс осторожно, как свечу, взяла кусочек воблы, понюхала, как цветок, отколупнула ногтем круглую серебряную чешую, и стало тоскливо, печально, степно и суховейно…

– Русская вобла… Волга… – прошептала она.

Зажгла огарок. Тьма вокруг задрожала. Осветились клавиши, ноты, стулья, портрет веселого Моцарта на стене, брошенные на стул огромные рукавицы для крепких русских морозов.

– Ave, Maria, – пропела Грэйс тихо, – grazia plena…

И заплакала, уронив лоб в ладони.

Такой же огарок догорал однажды ночью, в гетто, на похоронах ее младшего брата Джима, потом – сестры Габриэль, потом – тети Фрэнсис, замученной и убитой за горсть серебра в тощем бумажнике в трех шагах от дома.

Черное лицо

Синеют белки, как тунца чешуя,Тоскливей лампады во храме…И черное тело – в морозе белья,В московской золоченной раме.Россия – твой сон. Но и Африка – сон.На сердце – лишь грубая метка.А в зале орган – он ревет, дикий слон,Запрятанный в нотную клетку.Пеньё – без бинокля увиденный бой!Плывут искаженные лица…Сразят нежной флейтой. Изрубят трубой.Прикажут валторне молиться.Мулатка. Красотка. Певица. Дитя…Окурок… и чашка… и флагиОгнем – за окном… спать бы надо, хотя…Старуха в метро – что шептала, крестя?..О вечном спасенье и благе…У пропасти зеркала – кофе испить…И сцену Аиды – сначала…Вокальная воля, учебная прыть —Холодной испариной зала…О, на ночь сережку забыла ты снять!..И в сон твой, слезами политый,Приходит, смеясь, твоя черная матьИ белый отец позабытый.Вся в инее скрипка соседки твоей…Гриф грозной гитары зовущей…Заиндевел твой золотой соловей,Алябьевский, горлом плывущий…Лицо на подушке. Чужой потолок.Чужая земля за стеноюБьет снегом и ветром в щеку и висок,Метелью слепой, неземною…На миг ты живая! О, только на миг!На миг – молодое ты пламя!А музыки скорбный, торжественный ликСгоревшими дышит кострами…Сон – музыка! Льется мелодия вдольСплетения жил животворных…Ты музыкой плачешь, земная юдоль!Ты сыплешь звенящие зерна…Мы – нынче. А завтра?! Ползет этот страхЦепочкой златой – на ключицы…Пусть кудри твои обратятся во прах.О, только бы петь научиться.

«Я говорю на звериных и ангельских языках…»

Я говорю на звериных и ангельских языкахЯ при этом еще и любовь имеюДержу за пазухой пересилив потери страхПод снегом дрожаот дождя державно немеяА ты говоришь на густом языке велик его лесСтрашна чащоба его корни буквиц корявыДоски-подмостки не выдержат призрачный весПонарошку любви и гибелиулетающей славыЯ тоже клавиши нежно глажуна ходу в битком набитой музыке сплюЯ могу подыграть тебе на огнистом органена жестком роялеЯ музыкою клянусь стою у нее на стражеею сражаюсь врага колюЕе обнимаю люблю в конце и в началеЧтов начале – Словодудкискрипкиулыбкиах музыка знаешь однаСпотыкается плачет бормочет бесслышные клятвыИ далекая ария Баха в безлюдной церкви слышнаНа краю времен в виду гекатомбы кровавой жатвы

Праздник

Юбки – ах, колокола!Ноги темные – в пыли!Как же это я вплылаВ карнавал всея Земли!Синий крутанет атласВокруг бедер! вкруг колен!Хоровод на миг, на час!Мир попал пожару в плен!Ты, всесветный карнавал,Золотым монистом легИ в уста поцеловалВсех, кто нищ и одинок!Эта пыльная Москва —Лето, древняя жара.Эта церковь все жива,Хоть и взорвана вчера.У киоска виноград

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

На страницу:

Перейти

1 из 1