Прямая речь. Избранные стихи

Борис Левит-Броун

Прямая речь. Избранные стихи

От составителя

Великие стихи сотворены предвечно. Мы не знакомимся с ними, мы словно находим их в себе, узнаем по безошибочному ощущению выхода из плена времени, по взлёту души, игнорирующей «ризы кожаные», по слезам восторга и согласия, которые сглатываешь, «испытывая вдохновенье, почти сводящее с ума».

Лучшие стихотворения этого сборника я отношу к великой поэзии. В моей антологии русской поэзии «И только без этого жить невозможно» (1999 г.) стихи Бориса Левита‐Броуна легко и естественно встали в ряд с избранными стихотворениями Георгия Иванова, Владимира Набокова, Федора Тютчева и Марины Цветаевой. Я прожила с этими стихами полжизни. У меня было достаточно времени, чтобы полюбить их и оценить, проверив на поэтическую прочность. Они возвращали мне утерянные смыслы, спасали от повседневности, лечили от ностальгии и болезней, дарили красоту. Многие из них стали моей молитвой, надеждой на спасение, открытием вечности.

Ирина Соловей

Мне вас лелеять и беречь,душой царапаясь о будни,и вам в угоду всё подспуднейпроизносить прямую речь.

Раздел 1

Из книги стихов

«Пожизненный дневник»

1993 год

«Бог знает, сколько лет и сколько строк…»

Бог знает, сколько лет и сколько строккружить вокруг да около признанья,что жизнь – наш приговор, душа – зарок,что одинокость – наше наказанье.Хоть каждый отчуждение несёт,как добровольный крест,                                        он втайне знает:не мы его, оно нас выбираети как конвойный по миру ведёт.

«Нельзя связать любовь и жизнь…»

Нельзя связать любовь и жизнь…рука дрожит,признание страшит,строка заблудится…Забудется – не сбудется, авось!Всё врозь, покоя ради —жизнь и любовь!И вновь,в какой-то неисписанной тетради,другая юность буквы-мотылькинеистовой наивностью рукинанижет на иголку строчки,отсрочку верою у «истины» возьмёти полетит, и понесётбез подозрения и мерыпушистый одуванчик верынавстречу осени прозрений,где правдою задует вновь,затреплет стынущую кровь…строка заблудится,забудется, —не сбудется, авось!всё врозь —жизнь и любовь.

«Я выковырял небо…»

Я выковырял небоиз невода ветвейнаскучив звоном чашчешуйчатого моряпрощения у летапросил но увядаяязвительно шутилрасшатывал ветраи тратил без причуд чудачества и бредыне брезговал и бралбросая и бранятревогой без причинпричёсан против воливливал тоску в свой санвылавливал из снабеспутный голый факти трезвость непрощеньяи звоном панихидозвученный ноябрь

«Переступи порог балкона…»

Переступи порог балконане размыкай сгоревшие устапусть даже твоего поклонаи не заметит темнотакачанью тополя ты не ищи названьявглядись в эту распластанную ночьпусть медленно до твоего сознаньядойдёт             что некому тебе помочь

Завет

Процвести одинокопрожить незаметнои умеретьразбудить чью-то душусложить свою песнюи не допетьс кем-то в мире сроднитьсяа на взаимностьне уповатьжить и помнитьзагадку твою имне разгадать

«Не виноваты в том, что суетитесь…»

Не виноваты в том, что суетитесь,не виноваты!                       В розовом чаду:«Держи!», «Возьми!», «Подвиньтесь!»,«Расплатитесь!» —                                     с ума сойду!И жизнь как будто тянет в неудачу,как будто бы все выходы ужезатарены. На зыбком рубежене дрогну, не решусь и не заплачу.Никто не виноват! Я виноват!В распахнутую дверь задуло зиму.А город и метель несутся мимо:такси, размокший снег и «ВЕЩИ НАПРОКАТ».

«Отражение в стекле…»

Отражение в стеклесмутно и поэтомукрасиво,ночь вплотную…

«Вечер, вечер, – сизая моль…»

Вечер, вечер, – сизая моль,упрости мои перекрёстки,одиноки, как память и боль,оба мы с тобой переростки.Шаг – и зонтик царапнул асфальт,шаг – и словно не было света,а запотевшая сизая дальсама по себе не даёт ответа.

Вор

Всё к одному, – не мои фонари,не мой асфальт и сбежавший ветер.Вечер необычайно светел,немой снаружи и изнутри.В лицо парапета втиснув ладонь,сижу обломанный, недопетыйи, кажется, всем на свете задетый,Боже… за что ж ты меня? Не тронь!Не пролезаю в житейский створсо своей несуразной мерою,верую в завтра как беглый вор.Даже и зарезанный, верую!

«За каждым киоском каштановый взрыв…»

За каждым киоском каштановый взрыв,и чуть не навзрыд тормозят… педерасты!Конфликты, контрасты, усмешкою взмыв,уходит терпенье. Баллисты, балласты…И точно я знаю, чего я хочу,когда ничего не хочу под Луной,а облако тает навстречу лучу,дождём попрощавшись со мной.

Рядом

В пяти саженях от землисовсем другой у жизни счёт:рассыпан свет в листвах шумящих,лениво небу предстоящих —в пяти саженях от земли.В пяти саженях от землимне всё светло наперечёт:в распахе воли голубиной,в дрожанье влажной паутины —в пяти саженях от земли.В пяти саженях от землинапрасен весь земной почёт,фаянсовый, ненастоящий…Не потревожу вас,                               летящийв пяти саженях от земли.

«Мне одиночество дано…»

Мне одиночество дано,не разменять и не растратить,и если даже крикнуть – хватит! —в заплёванное тьмой окно,то всё равно – ни «да» ни «нет»!Вокруг болото спит без чувства.Смирись разбойник от искусстваи от любви анахорет.

Неудачные стихи

(поэма)

Натуры, не приспособленные к преодолению нелепостей жизни, суть натуры слабые.

Георг Вильгельм Фридрих ГегельКогда сквозь строи смятых строкк началу снова возвращаюсь,и сердца смазанный курокищу,я словно забавляюсьстволом холодным у виска,в котором пулею – тоска.Ствол сердца наведён на жизнь,я вижу всё, мне ясен смыслреченья немца-моралиста:«Тропа твоя узка и мглиста,когда не сможешь жизни бредты проглотить с похлёбкой лет».Нет, я – не подлинный, я сделан из бумаги,и треплет мой беспомощный скелеттот самый свежий ветер, что другим —в надутый парус.Слуха моегоне достигают птичьи трели будня,и кососкулости на блюде студня не вижу…студень, – больше ничего.Как кот ступаю, тихо, осторожнопо краю блюда.Скользкие края!Оступишься, и в студень голомяпровалишься.А выбраться так сложно,так невозможно оторвать себяот липкого желе.Страшусь упастьв бесформенную, «ласковую» пасть,засасывающую как утроба,перед которой даже двери гробане власть – Сезам… бальзам отдохновенья!Мне проповедуют терпеньеи отовсюду шикают: «Опасентвой путь, беспомощен протест!Всем – крест один!»А я не взнуздан! Не согласен!Мне ворожат: «Не миновать беды!»,воркуют про скупой стакан воды,что не подаст мне в старости наследник.Жизнь-исповедникужасной карою грозит,а быт шипит: «Ты – паразит!»Суровая цена – непониманье,за тихое моё непослушанье:за дни, облитые глазурьютоски,за всё, что пахнет дурьюс позиций положительной судьбы,где пот, и труд, и рупь взаймы,где крик детей и коммунальный грохот,где женщины поют сквозь пьяный хохотнадравшихся мужей,которым лишь одна понятна доля, —тем больше алкоголя, чем хужей.А им хужей, им скучно и темно,и свет отцовства – мутное окно.Там всё не радует, там всё не так…там все любови, списанные в брак,агонизируют и гаснут без надеждыв одежде кислого желе.Её не снять!И судороги счастия не взятьвзаймы,не одолжить, как соли,той боли сладкой и заветной,что манит душу безответным:неведомою лаской, чёрным небом,рассыпавшимся, как сухая корка хлеба,на крошки бледные светил,летящих среди вечных сили равнодушных созиданьюи разрушению.(Лишь вечное блужданьематерии в материи.)О, нет!Ненастоящий я. Я сделан из бумаги!И прогибается мой клееный скелетпод нерушимостью слепой отваги,влекущей молодость в объятья быта,в теплицы ежедневных сорняков,в тенета нерасчётливых обетов,в заветов отчих битые корыта,которые, приняв за корабли,она ведёт навстречу долгой смерти,ведёт так медленно, так повседневно,что жизнью кажется задухи коловерть.А смерть смыкается за спинами, как шлюзы,карнает век и налагает узына совесть,на руку,на шею,на любовь…Мы умираем долго, вновь и вновьперед оскалом каждой новой смертиоказываемся полуживыми,стучимся в завтра душами пустыми,но стойко мрём, придерживаясь твердизаученных измлада заклинаний, —наследий звонких и пустых,– что надо жить,что жизнь не терпит холостых,что вовсе не души твоей погода,а продолженье родасуть цель твоя и суть,что благ тяжёлый путь,что как-нибудь состроишь счастье ты,не допускай лишь пустоты, —бездельности,бездетности,безлюдстваи прочего душевного беспутства!Неотягчённости страшисьи помни, – только то есь жись,что – в бремя,в тяготу,в заботу!Сопротивляйся, жди субботыи воскресения за ней,чтобы замучивших цепейчуть приослабить натяженье,чтоб напряженье снять:на час, на деньвкусить безделие, и лень,и ланей, – символы желанья, —узреть как некий сатана…Увы, хоть пауза дана, —не впрок тебе очарованье!Назавтра – каторга опять.Ты начинаешь размышлятьи понимаешь, – всё напрасно,а праздность вольная опаснатвоим трудам, твоей семьеи прочей тусклой кутерьме,которую зовут судьбою,а надо бы тюрьмой назвать.Там можно, разве что, зевать!Наедине с самим собоюв неё давно не веришь ты.Она лишь рупор пустоты,калика с тощею сумою.И как запуганный Нептунзаныриваешь под корягу,и по морщинам фазы лунсчитаешь, кутаясь в отвагу,не сознаваясь сам себе,что прозябаешь в пустоте,что жалок ты, что почернелитвоей невинности цветы,что среди нудной маетырасстроились и поглупели«рассветов бледные свирели»,что весь твой юношеский вздор —на дне души осевший сор.Таков ты, бледный и немой,и настоящий рыцарь быта,в котором всё поперебито.О чём же говорить с тобой?О празднике?О спазме счастья?О благотворности ненастьядля оторвавшейся души?О том, что суета – гроши?О чём?О творчестве? О боли?А может, о посконной долекарабкающихся на шест,у жизни вырвавших борьбоюлишь право грустное на крест?О чём заговорить с тобою?И что с собою делать мне,не приспособленному к тьме?С добропорядком не в ладу,среди людей я как в аду.Или хочу я слишком много,или сужу уж слишком строго,а всё приюта не найдув саду общественной морали!Нет на Моисеевой скрижалислов для меня…

«Словно кляксы смолы на облущенных ветках…»

Словно кляксы смолы на облущенных веткаххороводят вороны, ошалев от весны,и мучительно больно, безжалостно меткопопадает в мои недоспанные снычувство горькой свободы и тихой печали,одиночество среди запекшихся луж.Наступая на раны весенних проталин,я иду – ни отец, ни любовник, ни муж…Что же я – нелюдим,                               старый хрыч-бесприданник?Непечатный поэт, и увы, не звучащий певец?Кто же я – пустобрёх или, всё же, избранник?Безголосый крикун?Самоед?Перелётный скворец?Как в распутице вязну в весеннем раздумье,и когтями себе уже в самую душу залез!Птичий тенор на тополе просто ополоумели трещит надо мною, приняв шумный городза лес.

Поэты

Мы всё простим, мы всё забудем,настанет время мирных снов.Мы в завещанье добрым людямоставим бред своих стихов.Мы насладимся красотою,переполняющей сердца,но вечным тихим сиротоюостанется печаль творца.А день погонит петушинос калиток заспанных котов,и, распрямясь, вздохнут пружиныв матрасах тех, кто в путь готов.Заржёт металл в глубинах века,и люди, сонны и глухи,легко смахнут былинкой с векауже ненужные стихи.И в новый свет!.. И мимоходом,не сожалея ни о чём,пройдут бестрепетным народом,едва коснувши нас плечом.

Гениальное

Уходи!И не приходи никогда!Пусть – пилой по гортани года,пусть откроются гордо и рванобылые и новые раны.Как маки на ложе бежавшего снапросыплют они семена.Пусть!Я лягу на это ложе!Ничего, что десну защемит десна,когда чёрными зёрнами в кожуболь войдёт, горяча и красна.Это и будет весна.

«Вечность неслыханно тронула листики…»

Вечность неслыханно тронула листикивенчиком жарким и запахом тела.В вашем присутствии мне не до мистики, —холодно и неуютно без дела.Хоть прикоснитесь ладошкой осеннею!Выцветшему и уже переспелому, —тесно отпущенное воскресение.Холодно и неуютно без дела.Только скучают на холоде пальчики,вашей перчаткой лишь буду обласкан:не остановятся бледные мальчики,не зазевается розовый плакса.Я поцелую Вас, память о юности,Вы отшатнётесь – «А ну-ка, посмей-ка!»и обопрётесь без видимой лютостиоб эту тонущую скамейку.

«Сколько мне ещё осталось…»

Сколько мне ещё осталось,кто сочтёт, доложит кто?Преждевременную старостьвтиснуть в зимнее пальтомудрено ли, только страшно,что под ватою шурша,вдруг забредит о вчерашнемнеотжившая душа.

«Как ни крути, а жизнь пройдёт…»

Как ни крути, а жизнь пройдёт,промямлит стариковским бредоми недоеденным обедомневозвратимо загниёт.Среди распушенных кудрейчто возвратит мне чувство смысла?А под изгибом коромысла —улыбка кротости твоей....

«Предчувствую весну, предцарствую любовь…»

Предчувствую весну, предцарствую любовь,и лужами зеркал, как Эрмитаж, обвешан,сплю – не усну, зеваю вновь и вновь,застигнут робким маревом черешен.Предвижу долгий путь, подозреваю свет,на «да» и «нет» не разделяю схиму,споткнусь чуть-чуть и лишь моргаю вследдвум парам юных лун, проплывших мимо.

Антиалкогольное

Забыть? – забвенья не дал бог:Да он и не взял бы забвенья!М. ЛермонтовРазбейтесь пальцы о стакан,а вечер пьян, а ветер рван.Наверно прожит был не зрядень без тебя, день без тебя.Пить? Но «забвенья не дал Бог»,а город пуст, а полог строг.Наверно этот дом не зрятак чист, так тесен без тебя.Стихи и песни, – всё не в лад,не позовёт меня мой сад,и бестолковщиной казня,день без неё как без себя.    Брось, парень, не трусь, пройдёт,    и снова она придёт,    и арктику плеч твоих тронет    тропиками ладоней.    Завьюжит надеждой тоскливый ад    и опять уйдёт невпопад.    День без неё как без себя,    и бестолковщиной казня,    стихи и песни, – всё не в лад,    и не зовёт меня мой сад!    А вечер пьян, а ветер рван,    и город пуст, и полог строг…    Пить? Но «забвенья не дал Бог», —    разбейтесь пальцы о стакан.

«Сад вечерний, вечный сад…»

Сад вечерний, вечный садмне сегодня не в отраду!Ты уводишь в сон из ада,а во сне всё тот же ад.Час падения звезды,час молчащего фонтана, —то ли поздно, то ли рано,то ли рана от узды.Аж звенит вожжа в горсти,тихо вянут бденья тени,куст обугленной сирени,как засада на пути.

Иду

Мне непонятен каждый шаг,нет соглашённости с движеньем.Я только знаю, что иду…невесть, какое одолженье!Бег времени – обратный ход,день за день, месяц, новый год,тоннель, вокзал и сожаленье,что проиграл ещё весну,и тут же, как всегда, ко сну.А облака посеют осеньна недопонятый рассвет.Из-под сургучных эполет,в конце концов, пробьётся проседь,и штемпелей ареопагбумагу обанкротит фактом,но факт не урезонит шаг,а только даст названье тракту.

«Отчего стало быть тяжело…»

Отчего стало быть тяжело?Оттого ли, что сил не собрать,или кто-то незримый опятьмне тихонько подрезал крыло?Отчего стало трудно дышать?Оттого ли, что ветер невмочь,или просто под камнем лежатьневозможно в холодную ночь?«…мне тихонько подрезал крыло…»«…или просто под камнем лежать…»Оттого стало трудно дышать,оттого стало быть тяжело.

«Пялюсь, пока заоконная ветка…»

Посвящается Д.

Пялюсь, пока заоконная веткане выколет глаз. Зима.Просветы и далеко и редко,а в основном – дома.Могу (если очень захочется),у ветки спросить – за что?                                    «Да за всё!»Ничего-то мне не отсрочится —ни вечное бытиё,ни просто яма, умело обкусаннаяв четыре штыка лопат.Может, поранит осень закутаннуюгвоздями дубовых лат.Дунет монетным звоном с ветвейворобьиную мелочь крылатую,и уйдёт человек с лопатоюот могилы моей.

Ялта

(Из цикла)

1Горсть пены – это счастье на минуту,а результат – лишь мокрая ладонь.Перед тобою вечная гармонь,её меха инерцией надуты.Сиди на лавочке и нажимайна клавиши посредственной погоды.Сухие пирсы – мшистые уроды…оно их обтекает невзначай,и галькой шевелит на берегу,и путается с мелочью пузатой,совсем не замечая на бегутрагические радости заката.2Штиль, мальчики, стеклянные шары,вечерний полудиск и всё такое…Бред тихой пристани – условие простоенезаинтересованной игры.Как будто ничего… но меньше словна том же месте, где их было много,а истина, она всегда убога,а вечер в Ялте… он всегда не нов.3оно не понимает что живоеи думает что мёртвое оноему чужда эстетика покояи непонятно что такое дноно окольцованное берегамиещё не осознавшее границуже давно расчерчено векамитеченьями и косяками птиц4Синеет, узится, молчит.Как по команде – кипарисы.Фонарь вчера ещё разбит,Под ним коты, а может, – крысы?Мычит маяк, как мастодонт,струятся плавники рептилий,и совершенно без усилийночь отменяет горизонт.5Шершавый Понт пасёт свои стада,отмахиваясь, как от мух, от чаек,а я сегодня-завтра уезжаю,и так обидно, будто – навсегда.Уже идти, а что-то не иду,и плакать не могу (спасибо ветру!),ещё дышу последним полуметрому подступившей соли на виду.

Извлечения

(Из цикла)

*Я вижу ласточку в набореветхозаветной тишины,и солнце побеждает в спореи мы должны… да, мы должны!А что?..*Заволокло! Обиженные горы,невольность опрокинутых надежд,Рассудочная грамотность природы,Несбывшийся загар.Заволокло…*окно и кипарис и дальот синевы раскосый прищур богаи под окном загадка трёх морей*Твои слова знают правдумои – красоту.Кто из нас виновен больше?*Кораблик измеряет просинь,и что-то медное дрожит,не договаривая осень…*Та, которая… та далеко,а ласточки ветхозаветны.Синева…Бездорожье назад.

«Слагать мелодию, пленяться стихосказом…»

Слагать мелодию, пленяться стихосказом,не понимая как и отчего,и видеть всё смутнее с каждым разомчерты предназначенья своего.Так вымысел блуждает без ответа,втирается в зелёное сукно,и, изгнанный за двери кабинета,спокойно возвращается в окно.

«Догорит и день, и час…»

Догорит и день, и час,и минута испарится.Ночь, – чернильная царица, —приберёт недобрых нассловно крошки на столе.В завтрашней распутной дрёмея очнусь, как на соломе,на сегодняшней золе.

«Зима на улице и что-то, вроде…»

Зима на улице и что-то, вроде…и черви в бороде.Их сытый клинне оставляет места для седин.        …как крест распятого на огороде, —штанины – знаменем,                                 а фалды – хомутом.Потом, потом, ребята…                                           всё потом!И совесть, и раскаянье в народе,и памятные пляски в хороводе…а нынче в модепростое положение – крестом.

Переулок

Подожди меня, переулок,не кради мои фонари!Я – заложник в плену прогулок,сохрани и не торопи.Я сверну, сверну, будь уверен!Завяжу вот только шнурок.Всё равно, я уже потерянна весь окаянный срок.Я – твой из самых заблудших,из самых отпетых повес.Шатальник, стервец и – лучше —застрявший в детстве балбес.

Расставание

Утро, Ялта, шелест пены,тайный страх невольных слёз,и в природе перемены,хоть не иней, не мороз.Солнце с набережной дружит,небо празднует успех,и народ живет, не тужит,только нам с тобой – не в смех.Точностью минут парадныхраспинается табло,знало, знало бы оно,как на сердце безотрадно!Как мне горек твой високза минуту до разлукии какие это муки —от «Прощай!» на волосок.Тронешь белою перчаткойрейса мутное окно,и улыбкою, и складкойтихой муки. Всё равнонеизбежно рейс отчалит,увозя тоску мою,и тебя тоской ужалити оставит на краю.Где-то Ялта, – шелест пены, —издалече не видна.Между нами горы-стены,я один и ты одна.

Выдумка

Вздрогнуло окно и покосилосьнеустойчивым распятьем рамы,незабудкой в воздухе носиласьнекая мифическая дама.Панорама города исчезла,и поляны залило цветами,мы не изменили позу в креслах,кресла изменили её сами.Вздулись как-то вдруг и побелели,и, вонзив ладони в их бока,рассмеялись мы и полетели,осознав, что это облака.Но внезапно дама отвернулась,и распятье рамы устоялось,панорама города вернулась,будто ничего и не случалось.

«Я не вижу раздела…

Я не вижу разделамежду морем и небом.Всё туманы, туманы…Не единым же хлебом!В самом деле, не вижу…С высоты небоскрёбавсё в порядке на море,чайкам в небе уютно.Я не вижу просвета,я не знаю ухода.Холода и свобода —два горелых листка.                (и молчат пароходы)Жизнь – кошмарная проба.С высоты небоскрёбавсё – химеры… химеры…неистрёпанность веры                (от гудка до гудка)Я не знаю ухода,я не вижу просвета…                (всё молчат пароходы)…начинается лето.

Мы с тобой

(Тристан и Изольда)Свеча стерилизует никотин,а мы с тобой, какие-то там двое,сидим… летим на пламя золотоеи с этим днем расстаться не хотим.Рубашка неба выдернулась краем,задрав восходу розовый живот,а над свечою ночь ещё живёт,лишь засыпая, медленно светаем.И думаем, что всё ещё не спим,И даже спим – всё помним друг о друге,И часто просыпаемся в испуге,И с наступившим знаться не хотим.

«Пойми, – я только человек!..»

Пойми, – я только человек!И горы падают в кальдеры.Кончается двадцатый век,и он кончается без веры.А я стою почти в концевремён и моего отрезка,уже – не в фокусе, нерезко…И только мысли об Отце,и только просьба – пожалей!Как в детстве перед наказаньем.Тебе дано иное знанье —и Скорпион, и Водолей…Я трушу, трушу! Дай испить,но вынь из чаши скорпиона!На голове моей – корона…Мне хочется её разбить.

Два московских этюда

1затухание пламени резкая сменаодиночества на осторожный приютоплывают как мыло цветочные стенытеснота             разве только ботинки не жмутно Москва не очнётся от сна полоумногоно вокзалы дрожат на разжатой рукено мазутные утки текут по рекенад которой гудка голова многодумная2Облака над Москвой, облака!Мне всё снится твоя рука.Жизнь проходит и тихо сочитсяв берегах посеревших река.Я не знаю, что ждёт впереди!В неразборчивое идтитак не можется, а придётся…Что же, милая, нам остаётсясобирать светлячков по пути.

In vino veritas

Пей да востри ухо – истина в вине!Есть что ведать слуху в тайной глубине!Поминаний смута… совести угар…стихнет на минуту – и опять пожар.Сколько перепито сладкого вина,но тверда, как бита, горькая вина.Спрячешь ли обиду, убоишься ль дна —вроде разно с виду, а вина одна.Если камни в почках, если яд-слюна,от вины уж точно, а не от вина.Жизнь – каменоломня, сносная вполне.А придавит, помни – истина в вине!

«Всё меньше дней, всё больше строчек…»

Всё меньше дней, всё больше строчек…Я жизнь меняю на стихи.Круг маяний и проволочек —на бормотанье чепухи.На горечь стиснутой молитвыо вас, которым невдомёк,на лезвие опасной бритвы,на заиканья шаткий слог,на преданность листу бумаги,на лупоглазый взгляд совы,на одиночества овраги… —на тьму, в которой спите вы.

«Всё на свете безбрежно ранимо…»

Всё на свете безбрежно ранимои безбожно защищено.Все дороги уводят из Рима,тихо крутится веретено…Грустно, время не стоит разбега,жизнь – не вымышленная беда,эта бледная, бледная нега,эта в небе разбитом звезда.

«Что вечер принесёт – отнимет утро…»

Что вечер принесёт – отнимет утро.Я заточён в отмену всех начал —качанье дня и даровой причалненужности. Беспомощная сутрапростого жития.             Вердикт потерь,             остывшее, которое несложно,             И то, чему ещё поверить можно,             косясь на нарисованную дверь.

«А где-то дышала деревня…»

А где-то дышала деревня,бежал по пятам ветерок.Там было новей и напевней,там не было лишних строк.Панама кудряшки хранила,веснушки глаза стерегли,в огромные уши сносиламне жизнь перезвоны земли.Мелодия лишь начиналась,но с шелеста пелась верней,и детство мне вечным казалосьпод облаком веры моей.

«Чей-то добрый совет…»

Чей-то добрый совет:                        «Не заглядывай в сны!»Только больно спросить —                        что …травинка в подоле?И в моей по-собачьи заточенной волепоезда, запах шерсти, издержки весны.Ровный кат на проторенном рельсой ремне,у железных копыт тоже ритмы не строги,а у сердца – ты знаешь – четыре дороги,ни одна из которых не нравится мне.

«Источник света – дальняя звезда…»

Источник света – дальняя звезда,источник боли вовсе ниоткуда.Нет избавления, но нету и следа,всё исполняется, как горькая причуда.Растает вдруг и снова заметёт,бубнит, бубнит… не разобрать ни звука,источник света – внутренняя мука,источник боли – сбывшийся полёт.

«Всё кануло, всё прожитое кануло…»

Всё кануло, всё прожитое кануло,и только это чувство запеклось —два взгляда в пол,две острых боли в гранулах,моя вина, её испуг и злость.А в стороне дождливою собакоюдрожала наших счастий новизнаи лапою скребла, и тихо плакалажизнь, просыпающаяся от сна.

«Нисхожу восхожу…»

Нисхожу восхожучестность догма и пленчерезмерностьвзаменонеменье коленМысль подобна ужузавтра было вчераты прозреешьс утрамне пора мне пораВечера на прокормтени заданной мглынеудобстваиглыи углы и углыНеотчётливость формне проси не решумысль подобнаужуне вставайухожу