Ода горящей свече. Антология

– А почему он горошинки на револьвере нарисовал?

– Это дань дизайну. Безумию тамошнему. Нас коммуниздия от этой пошлости спасает. Хотя и у нас ситцы в горошек. Но у нас это убого, а там – богато и со вкусом. Но зловеще.

– А ты бы хотел слинять?

– Не знаю. Не люблю строить планы. Я тоже в прострации… Живу… как в обмороке. Как мы все… Тебя увидел – счастлив. Когда совсем молодой был – хотел пожить в Париже, в Нью-Йорке. А теперь на путешествия больше не тянет.

– А куда тянет?

– Тянет на гречневую кашу с молоком. Шучу, на созвездие Ориона.

– Рассмешил!

– Хотя… на море тоже иногда тянет. На океан. У меня на учебнике астрономии кто-то из бывших владельцев написал: «Хочу на Луну!» А рядом, другим почерком: «Циолковский – мудак!»

– Здорово! А ты слышал байки, что Гагарина инопланетяне похитили?

– На кой же он им понадобился? Пить с ним, что ли за компанию? Хотя, все бывает, может и инопланетяне. Жалко, что они и Черненко с собой не прихватили!

– Говорят, он уже умер. Только об этом не сообщают.

– Говорят… Может, и умер, только, кого же тогда по ящику каждый день показывают? Двойников? Ты знаешь, в телесном бессилии наших старцев есть что-то зловещее. Агония затянулась. На самом деле, эта агония наша. Это мы – бессильны. Это наш, совковый образ. Наш лик. Неужели это будет вечно продолжаться? Тогда нам всем конец. Они нас всех одними бесконечными похоронами до депрессии доведут.

– Не пугай меня, я о политике даже думать не хочу, Димыч. Боюсь.

– Плохо то, что она о нас все время думает… Россия сейчас, как и во времена Грозного – огромный языческий алтарь. Тут приносятся человеческие жертвоприношения. Тут терпят. Все мы подошли к какому-то порогу. Еще шаг – и безумие уже не остановить.

– Перестань, не береди себя. Лучше поцелуй меня.

Лана целовала нежно, отдавая себя. Мы прижались друг к другу. Так крепко, как могли. Стояли, обнявшись, как живой столб. Одни на липовой аллее. На холоде. На ветру.

Два часа пролетели быстро. Лане нужно было еще появиться в институте.

А меня разрывало. С одной стороны – хотелось поскорее уйти, остаться одному, ехать домой, почувствовать себя в знакомой роли, как ноге – в старом теплом чулке. С другой стороны – не хотелось никуда уезжать. Только стоять, прижавшись к Лане, стать деревом, срастись с ней, переплестись корнями и остаться тут навсегда.

Тебе скоро тридцать. Пора уже и повзрослеть. А тебя носит как шестнадцатилетнего. Втюрился, как пацан. Что теперь – убежать? Упасть на холодную землю? Разрыдаться? Или петь, прыгать, танцевать? Может, купить вина, поехать к Леше и напиться у него? Или, еще проще – взять бутылку портвейна и выпить ее на улице. В одиночку. Фу, как глупо. На большее ты не способен? Купить… Выпить… Рыдать… Русская загадочная душа… Ни на что не годен.

– Я пойду. Мне надо еще по магазинам пройтись, к празднику что-нибудь вкусненького купить. В Переделкино нет ничего в магазине.

– К какому празднику?

– Ты где живешь, милый! На созвездии Ориона? Через два дня восьмое марта!

– Черт бы его взял… Тяжело прощаться.

– Что ты? Не смотри так. Я на следующей неделе обязательно позвоню. Скорее всего, в среду.

– Целую неделю ждать. А почему не в понедельник?

– Ты как ребенок. Хочу игрушку и все! В понедельник у нас аврал. Эдуард что-то вроде инвентаризации задумал.

– А во вторник?

– Во вторник я обещала Талькиной с ремонтом помочь. Она совсем извелась.

– В среду, так в среду.

– До свиданья, милый.

Повернулась и ушла. Только хвостиком вильнула.

А мне… куда теперь идти? Тоска заест!

На работу, в стойло? Чтобы там сидеть и демонстрировать. Смотрите, мол, вот он я. Такое же жлобье как вы. Ненавижу все! Домой? Там жена с дочуркой. Меня там совесть замучает. Буду весь вечер грызть самого себя. И с Нелькой поругаюсь.

Тут подошел сто сорок четвертый. Я обрадовался. Вскочил в него, как разбойник в почтовый тарантас. В автобусе было душно. Народу полно. И у всех лица как у распятого. Москва – Голгофа. Будь ты проклята!

Отмахал в давке по Ленинскому до улицы «26 Бакинских Комиссаров». Кто-то мне говорил, что самые хитрые из комиссаров в живых остались. Так всегда, хитрожопые остаются в живых, а честных – к стенке.

Может быть, поэтому наша жизнь идет наперекосяк?

Мы пытаемся выжать из нее капельки счастья, которое не заслужили. Ведь мы все – потомки выживших…

…

Через четыре дня сообщили, что Черненко умер. Началось новое время. С Ланой мы встречались еще два месяца. Потом у нее появился новый ухажер, старший научный сотрудник из ее отдела.

Пронов умер.

Канитель с Двинской тянется до сих пор.

Владимир Базан

/ Париж /

Базан Владимир Сергеевич (21.10.1953, райцентр Унеча, Брянской области) – фотожурналист. Окончил художественно-графический факультет Витебского пединститута (1978). Работал фотографом, корреспондентом, ответственным секретарем в многотиражке «Строитель» (1980–1990). Создатель (вместе с фотографом И.Лейкиным) и главный редактор, дизайнер и фотокорреспондент первой негосударственной в Беларуси общественно-политической газеты «Витебский курьер» (1990–2007). Лауреат премии ленинского комсомола Витебщины за серию работ «Дети» (1985). Медаль «За выдающееся мастерство» на выставке «The Epoch Times First Grand Photography Competition» за фото «Игра в шашки» (2007, США ). В середине 80-х был председателем витебского фотоклуба «Витьба». Центральное место в творчестве занимает репортажная, публицистическая, жанровая фотография. Среди основных работ серии «Думай, парень…» (1982–2005), «Праздник в православной церкви» (1988), «Пионерский лагерь» (1989), «Приметы»(1989), «Чернобыльский натюрморт» (1996), «Париж! Париж… Я не хочу домой…» (2001–2007), фотосерия «Армения. Декабрь. 1988». Фотографии о землетрясении в Армении отмечены первой премией в ГДР на фотосалоне «Инфосканбалтик» фирмы Цейс-Практика. Главный редактор специального номера газеты посвященного Первым Шагаловским дням в Витебске (1991). Персональные выставки в Литве (Каунас 1987, Вильнюс 2003), Эстонии (Таллинн 1989), Латвия (Даугавпилс 2001, Рига 2007), Польше (Голенев 1998), Германии (Хамм 1993, Нинбург 1998, Гамбург 2006), Осло (2005), Испании (Кордова 2006, 2007), Беларуси (Барановичи, Борисов, Слоним, Брест, Минск, Витебск), Франции (Париж 2010).

Наталья Шабло

/ Подмосковье /

Наталья Тимофеева публикует свои стихи под именем Наталья Шабло. Стихи пишет с детства. Публиковалась в периодической печати, в коллективных сборниках и альманахах. Автор поэтических сборников «Листья на воде», «Настежь», «Я здесь была». Член Интернационального союза писателей. В настоящее время живет в Подмосковье (г. Химки).

Я буду ждать

Из писем Марины Цветаевой Борису Пастернаку:

«…Я буду терпелива, – пишет Марина, – и свидания буду ждать, как смерти. Отсюда мое: Терпеливо, как щебень бьют, Терпеливо, как смерти ждут, Терпеливо, как вести зреют, Терпеливо, как месть лелеют – Буду ждать тебя (пальцы в жгут – Так Монархини ждет наложник), Терпеливо, как рифму ждут, Терпеливо, как руки гложут, Буду ждать тебя…»

Величье душ не скомкать расстоянью,Не очернить житейской суете.«Я буду ждать». И жизнь вослед признаньюНа эмигрантской бьется частоте.«Я буду ждать». Сквозь версты. Сквозь границы.Сквозь все ветра и бездорожье лет.И пишутся стихи. Летят, как птицы,Ручные письма росчерком вослед.«Я буду ждать». И в этом обещаньеДо нас дойдет связующая нитьДвух унесенных ветром состояний,Двух судеб, что нельзя соединить.«Я буду ждать». Все повторится сноваВ который раз у потерявших кров.Пусть ожиданье сквозь века не ново,Но каково величье этих слов!

В центре тишины

Туман вуалью занавесил склоны.Ни дуновенья. Тишина звучит,Прощупывая все диапазоны,Где вечность с бренной жизнью говорит.Ты словно втиснут в центр мирозданья.Тебе неловко. Но восторг растетОт таинства простого созиданья,Что от дыханья Муз произойдет.Попробуй эту ноту засиничьяИли паденья шишки перелив!Журчание ручья на южно-птичьем.Или прохлады утренней мотив.Как много здесь оттенков и созвучий!Как в белом цвете – радуга цветов,Так тишина – тот самый главный случай,Когда ты слышать главное готов!

Из детства

Уж капает неясная веснаС локтей шершавых крыш и перекрытий,И черный грач – он тот еще строитель! —Как символ пробужденья ото сна,Березы в небо обнаружив течь,Гнездом ее латает. И Саврасов,Набор кистей к рубахе подпоясав,Готовится шагнуть в «Родную речь»…

Нет проще ничего

Нет проще ничеговнезапного ухода:Остановить часы,Задернуть зеркала.Все так же за окномБезмолвствует природа,Выгуливают псыХозяйские тела.Все так же скуден деньНа подвиги по ходу,Неровен в лужах бликОт беглого луча.И словно ты в мируНе появлялся сроду,И не горел твой дух,Как белая свеча.Как не было, так нет.Не стоят сожаленийРассветы без тебяПо клинописи крышИ зеркала машинБез беглых отражений,Где ты зрачком души,Как эпицентр, дрожишь.А в переходах плачДалеких девяностых,«Бандитский Петербург»Мелодией живуч.Войти в такой порталИ раствориться просто,Став тенью на стенеВ потоке серых туч.Нет проще ничегоНе быть, как не бывало.В прогрессию внестиКороткий минус свой.Натянуто на мирБольшое одеяло,Которое теплейСлучайных встреч порой.Нет проще… ПотомуНа простоту не падка.Так было сотни раз,Статисткой – не по мне!Свободный гражданинИмперского упадка,Я верю, третий РимПоднимется в цене.

Черно-белое

В этих лицах из фотоальбомаНезнакомая жизни страница:Исторического переломаИ семейного счастья крупица.Остается только приладитьТот осколок, в котором есть небо,Ту весну, где был радостен прадед,И прабабку с краюхою хлеба.Запах стружки в подвальной каморке,Свет, струящийся прадеду в руки,Колыбельку на струганной горке,Клей столярный янтарно-упругий.Запах дыни. И маму – их внучку,С удивленными чудом глазами:Ей доверили взяться за ручкуНоворожденного на диване.Этот год, этот послевоенный:Бабка чай по чаинкам считает.И мой дед, бывший военнопленный,Твердо знает, чудес не бывает…

Здесь нет ничего

Здесь нет ничего. Тишина. Белый снег.Здесь белки неловко спешат удалиться.Здесь так неуместно звучит: «Человек»,Что даже от голоса можно напиться.Здесь дуют ветра с переменой в крови.Здесь выжжена снегом горы боковина.И лапы еловые – как журавли —К тебе тянут руки в молитве раввина.Прижмешься щекою к снежинкам ветров,Сглотнешь обмороженный воздух гортанью,И мощь тишины лучше всех докторовПростит тебе все, что творишь по незнанью…

Лучший кофе

Лучший кофе тот, что пахнет домомИ корицей с зернышком души.Лучший город – город незнакомый:Новизной в нем виды хороши.Лучшие дорожки и маршруты —Те, что дарят радость бытия,Удивленье, восхищенье чудом,Ощущенье солнечного дня.Лучшие друзья близки по духу.В лучших книгах мы душой растем.Лучшей песней наслажденье слухуСловно родником живым даем.Пусть стандарты жизни повышаетДень весенний каждому, друзья!Лучше вас на свете не бывает!Потому и вертится Земля,Чтоб подставить лучшие моментыВ лучших экспозициях для вас:Птичьих голосов аплодисменты,Горы в профиль, облака в анфас.Счастья примеряйте чаще платьяИ носите все, коль вам не лень!Раскрывайте чудесам объятья,С чашки кофе начиная день…

Римма Запесоцкая

/ Лейпциг /

Родилась в городе на Неве, работала социологом, зоопсихологом, в археологических экспедициях, дворником, кочегаром, машинисткой, редактором и библиографом в Библиотеке Академии наук, редактором и корректором в различных издательствах. Ее стихи и проза печатались в ряде журналов, в сборниках и альманахах. Она автор двух стихотворных книг: «Постижение» (1994) и «Мост над пропастью» (2014) и книги прозы «Избранные сны» (2016).

Ольга, дочь царя Симеона

По следам одной гипотезы

Один из самых загадочных и интригующих вопросов древнерусской истории – происхождение княгини Ольги. Я излагаю здесь гипотезу, которую, по моему мнению, убедительно доказал Генрих Ильич Магнер. Он много лет занимался этим вопросом, но не успел опубликовать свои выводы, и я хочу рассказать о том, что мне, как заинтересованному свидетелю, известно об этом сюжете. Но сначала следует представить читателю исследователя, которому удалось найти достоверные следы и по ним дойти до истока, расчистить позднейшие наслоения и под одеждой простой рыбачки обнаружить одеяние царевны.

Генрих Ильич Магнер (1931–2004), мой старший друг, был личностью выдающейся, талантливым ученым, филологом и историком, с гениальными догадками и прозрениями, к сожалению, по объективным и субъективным причинам далеко не в полной мере реализовавшим свои возможности. Напечатаны лишь несколько его работ по истории, языкознанию и литературоведению, но про каждую из них можно сказать: «Мал золотник, да дорог». Он мне говорил, что в молодости задумал переписать всю историю России, такие были у него грандиозные замыслы. Но жизнь его так сложилась, что он не имел возможности официально заниматься наукой и вынужден был записывать свои идеи в свободное от работы время, а работал он сначала учителем, а потом, по принципиальным соображениям, на заводе и воспитателем в рабочем общежитии. Генрих Ильич был родом из Житомира, и несколько его текстов опубликованы на украинском языке, который он знал в совершенстве.

В сферу его научных интересов входили древнерусская история и топонимика, этимология, а также творчество А.С. Грибоедова, одно стихотворение которого он атрибутировал и дал свою версию происхождения фамилии Чацкий в «Горе от ума». У него есть работы о призвании на Русь варягов, о щите князя Олега на воротах Константинополя, о выражении «ни зги не видно» и о многом другом. Г.И. Магнер открыл происхождение странного фразеологизма «после дождичка в четверг», в котором со временем уже непонятный народу «тождичек» был заменен на «дождичек», а первоначально это выражение значило «после пятницы в четверг», то есть то, чего не может быть никогда. Интересно, что до сих пор в науке господствует версия, что данный фразеологизм связан с культом громовержца Перуна у славян-язычников. Между тем Г.И. Магнер убедительно доказал этимологию фразеологизма и объяснил, какую роль в его возникновении и видоизменении сыграло то, что у славян и германцев в стародавние времена была не семидневная, а пятидневная неделя, и пятница была днем отдыха, свободным от работы (это значение сохранилось в немецком и английском языках: пятница там дословно переводится как свободный день).

В науке есть разные методы познания. Г.И. Магнер использовал дедуктивный метод, от общего к частному, от синтеза к анализу, а не наоборот. Он на основе немногих, часто противоречивых данных выдвигал свою гипотезу и потом проверял ее на тех фактах, которые должны были, как следствия, из нее вытекать. Если какие-то факты противоречили гипотезе, он ее отвергал и выдвигал другую. Я ездила однажды в начале 1980-х в Белоруссию, и Генрих Ильич поручил мне на станции Беларусь (недалеко от Минска) зайти в местный музей и узнать, была ли там когда-то березовая роща. Он объяснил, что это очень важно для подтверждения или опровержения одной его гипотезы. В музее явно заинтересовались моим вопросом, и выяснилось, что действительно, много веков назад, по документам, на этом месте была большая березовая роща. Жаль, что я не знаю, какую именно гипотезу подтверждала эта информация.

Но вернемся к происхождению княгини Ольги. И в данном случае Г.И. Магнер использовал свой обычный научный метод: принял гипотезу, которая показалась ему наиболее убедительной среди уже существовавших в науке различных версий, ни за одной из которых не было достаточных оснований, потому что слишком мало сохранилось вызывающих доверие сведений. По гипотезе Г.И. Магнера Ольга была царевной, дочерью великого болгарского царя Симеона. И она основала город Псков, первоначальное название которого – Плесков, созвучно с названием древней болгарской столицы – Плиска. На это сходство названий и раньше обращали внимание исследователи и предполагали, что Ольга могла быть основательницей города, но кто она была – простой крестьянкой, болгарской княжной/ царевной или происходила из знатного варяжского рода, связанного с князем Олегом, так и оставалось неясным.

Из гипотезы, в которой был убежден Г.И. Магнер, следовало, что Ольга, будучи царевной, привезла своих мастеров, которых использовала при строительстве Пскова. В то время, в начале Х века, Болгария была державой, уже принявшей христианство, в отличие от Руси, еще остававшейся языческой. По этой гипотезе Ольга (в крещении Елена) уже была христианкой, когда прибыла в Киев как невеста князя Игоря. Поэтому она сама хотела крестить Русь, но, как известно, это произошло только при ее внуке князе Владимире.

Логично было предположить, что болгарские мастера в Пскове расписывали христианские храмы и писали иконы, следуя уже сложившейся болгарской школе иконописи. Именно это предположил Г.И. Магнер, но долго не мог проверить свою догадку, не будучи специалистом по сравнительному изучению древних школ иконописи. И только когда в 1976 году в Русском музее в Ленинграде состоялась выставка древнеболгарской иконописи, он смог блестяще подтвердить свое предположение. Как Генрих Ильич мне рассказывал, сопровождавший выставку эксперт по иконописи был просто потрясен заданным ему вопросом: существует ли сходство между болгарской и псковской школами иконописи и в чем их отличие от новгородской школы. Ведь этот эксперт, как выяснилось, уже сам определил по клеймам, что ранняя псковская школа иконописи гораздо ближе по своей манере и характерным особенностям к болгарской, чем к новгородской. Но эксперт решил, что ошибся, что этого не может быть, ведь он не понимал причины возникновения такого сходства. Таким вот образом Г.И. Магнер подтвердил свою гипотезу о болгарской царевне Ольге, основавшей изначально христианский город Плесков, нынешний Псков. Ведь эта гипотеза логично объясняет такое удивительное сходство древнеболгарской и ранней псковской школ иконописи.

Почему Г.И. Магнер так и не опубликовал свои выводы? Во-первых, в последние годы жизни он из-за болезни не мог изучить все вновь появившееся научные материалы по данной теме, поэтому его научная добросовестность не позволяла оформить эту гипотезу в виде научной статьи. Во-вторых, он предположил, что княгиня Ольга должна быть захоронена в псковском соборе, и долгие годы ждал, что археологи или вновь найденные документы подтвердят его догадку. Но и сегодня это открытый вопрос, до сих пор не найдено место, где упокоилась княгиня Ольга, что никак не опровергает гипотезу Г.И. Магнера.

И в заключение хочу еще раз подчеркнуть: для Генриха Ильича Магнера было очевидно, что его гипотеза верна – киевская княгиня Ольга основала город Плесков и привезла из Болгарии мастеров, в том числе иконописцев, потому что была изначально христианкой и дочерью великого болгарского царя Симеона I.

Миясат Муслимова

/ Махачкала /

Муслимова Миясат Шейховна. Печаталась под псевдонимом Мариян Шейхова. Родилась в 1960 г. в селе Убра Республики Дагестан. Поэт, переводчик, литературный критик, публицист. Председатель дагестанского отделения Союза российских писателей, вице-президент Клуба писателей Кавказа. Член Международного Союза писателей Иерусалима, Союза писателей Северной Америки. Автор поэтических сборников «Ангелы во крови» (2006), «Наедине с морем»(2009), «Диалоги с Данте» (2010), «Ангел на кончике кисти» (2011), «Камни моей родины» (2014), «За словом, за дыханьем, за любовью» (2014), «Мамины сны» (2014), сборника публицистических и литературно-критических статей «Испытание свободой» (2009), книги переводов с лакского языка («Парту-Патима», 2009), аварского (А. Сулейманов «Заветное слово» 2017, Адалло «Наследие огня» 2019). Стихи переведены на итальянский, греческий, грузинский, осетинский, лакский, белорусский, балкарский, азербайджанский языки. Публиковалась в «Литературной газете», «Литературной России», журналах «Дружба народов», «Сибирские огни», «День и ночь», «Дарьял», «Бег», «Дети Ра», «Русский глобус», «За-За», «Луч», «Крещатик», «Южное сияние», «Вайнах», «Неман» и др. Победитель международного литературного конкурса «Золотая строфа-2010», Волошинского конкурса в номинации журнала «День и ночь», победитель журналистского конкурса «Золотое перо России» (2013), победитель конкурса «Эмигрантская лира» в номинации «Неоставленная страна» (2015), лауреат республиканской премии им. Расула Гамзатова, победитель конкурса Кубка издательства СТиХИ в серии «Стереоскоп» и др.

Памяти С. Параджанова

Триптих

I. Воспоминание

Из света в полутьму, из темноты на светК высокому кресту из суеты сует,К скрещению дорог на каменный порогЗаклятием теней зовет дремучий рок.И вотВзвились огненные кони взрывом солнца в небесах,Время сыплется в ладони, пеплом стынет на глазах,И над миром медлит в танце огнегривое кольцо,Бьют хвосты протуберанцев в лики вздыбленных гонцов.Из глубин веков Вселенной тетивой летит стрела,Над гробницами Равенны эхо пьют колокола.Воздух плавленой свободы – под копытами коней,Отекают чьи-то годы в пустоте ненужных дней.НоЧто за огненные кони возвращаются с небес?Ангел их устало гонит или бьет под ребра бес?Кровью пишутся затменья и ложатся на холсты.Над горой уснувшей тени поднимают ввысь кресты,И стремительные реки остужают алый бег,Выплывает из столетий Ной, и с ним его ковчег —Мимо торжища лесного, мимо запахов землиК яслям высохшей коровы, к плачу брошенной любви.И вотИз пустоты к огню, из темноты на свет,К высокому костру из горечи и бедЗовет крылатый конь, спускаясь на порог.Кому – моя ладонь? И кто теперь мой рок?

II. Выпусти белую птицу

Выпусти белую птицу – ты же хотел быть счастлив,Всего лишь немного счастлив, и даже об этом сказал.Вот и друзья над тобою шепчут слова участья.Трудно расслышать, знаю. Постель – это тоже вокзал.В кадре всего лишь бездна. Ее отпоют курантыВыпусти птицу – рвется, ты же давно хотел.Надпись на камне, фреска, исповедь цвета граната —Вот и взлетела птица над памятью спящих тел.* * *Мать принесет одеяло и камень укроет им.Мы ничего не скажем. Мы просто с тобой помолчим.Тени забытых предков снова седлают коней,Время идти в дорогу, время встречать сыновей.

III. Зерно

Что ты кашляешь, рыжий монах? Ветер треплет сутану,Март бессилен, но май неотступен. Молчи обо мне,Остуди воспаленную душу – о тебе горевать не устану.Черный бык в золотистых колосьях роет землю на дальнем гумне.Выйди к солнцу из храма, пусть ликует крестьянское тело.Раньше слова и глина была, шелестело в ладонях зерно.Ты молился не так, как земля под ногами велела,Где томилось в кувшине надежд затаенных вино.Что ты в небо глядишься? Опрокинута чаша чудес,Купол храма в траве, прорастает весна из-под ног,Ослабевшая грудь просит жертвы, но жертвенный крестОтлученных от плуга не примет обманутый Бог.Черный конь рвет узду. Белый снег на груди Арарата,Золотые оклады песков обнимают границы морей.Нет у страсти возврата назад. Под корою гранатаПросыпаются зерна земных и небесных кровей.

Я распахнула двери

Я распахнула двери. Гул толпыВорвался, опрокинув стылый ветер.Как жесты обреченного скупыНа сквозняке воззваний и запретов!Закрой и отступи, пока не поздно,Пока на службе у одной лишь Музы!Но если ты услышал, то опознан,И вот уже ложится тяжким грузомЧужая боль на грудь, чужая ярость.Каюсь.Она жила во мне, но отвергаяЗов пропасти, я затворила двери,Закрыла окна в стихотворном рае.Воздалось мне по сердцу и по вере —Иду на зов. Чей голос я, чья сила?По ком звонят опять колокола?Гул за окном. Я двери отворила:«Твоя святая за тобой пришла».

Петербургу

И если сбылось все и все состоялось,Осталась для счастья лишь самая малость:Все бросить и выбрать свободу пути,Паломником в город заветный войти.Дворцовая площадь, Сенат и Нева,Кронштадт, Исаакий, гранит, острова…И чтобы быть с прошлым на «Вы» и на «Ты»,Здесь Время разводит и сводит мосты.И если судьба, обманув, не сложилась,Ты городу этому сдайся на милость —Туманам, скульптурам, чугунным узорам,Державным колоннам, высоким просторам —Проступят сквозь синь и полет облаковКрылатые птицы других берегов,И отрок кудрявый, и Анна, и БлокТебя поведут лабиринтами строк.И вздрогнувшим сердцем почувствуешь вдруг:Навек в твою душу вошел Петербург.Ты станешь иным, чтоб вернуться к себе,Ответить как равный все той же Судьбе.