Вакуумная тишина

Юндекс был слишком потрясен новым известием, чтобы думать о том, что его новый знакомый имел в виду. На самом деле, его всегда было легко ввести в ступор: в детстве для этого соседским детям хватало единожды нарушить правила игры; а жизнь, как показывает время, такая же игра, как и все остальные…

Юндекс сам не заметил, как вышел вслед за новым знакомым на пустую, впервые пустую улицу. Да, все еще где-то шумели телевизоры, слышались обрывки чьих-то диалогов, но звук не мог заполнить все пространство обширного мира, он долетал издалека, но не шел сверху. В просторах тускло-серого неба не было ни единого самолета – ничего.

– Вы видите? – спросил Колибер.

– Скорее, не вижу, – честно признался Юндекс.

– Вот именно, – он рассмеялся, развел руки в стороны. – Ничего не видите!

– А что в этом смешного?

– Ох, ничего! – все еще широко улыбаясь, Колибер повернулся к Юндексу. – Но ближайшие минуты мы с вами можем быть счастливы, дорогой пацифист!

– Ближайшие минуты нас могут убить, – возразил Юндекс.

– Вы правда так думаете? – Колибер посмотрел на небо и как можно глубже вздохнул. – Нет, сейчас мы как никогда свободны от неестественной смерти! Люди способны убивать, люди хотят убивать. Сейчас же этот сладкий плод не под запретом, так что же будет, как вы думаете, Юндекс?

– Если разрешить запретный плод, он горьким не станет.

– Не станет. Но обилие сладкого приедается.

– Пока людям надоест убивать, никого может не остаться.

– О мироздание! Юндекс, откуда такие мысли! Сегодня понедельник, а не апокалипсис!

– Нам нужно где-то спрятаться, Колибер! Нас сейчас убьют, если мы останемся на улице!

– Что вы? Так быстро потеряли рассудок? Рано, еще очень рано… давайте насладимся этой пустотой еще немного…

– Вы не боитесь смерти?

– Опасаться ее сейчас – бессмысленно. Еще примерно около часа люди будут в смятении, затем пойдут домой и встретятся по дороге с нелюбимым соседом или старым недругом, разговорятся, поссорятся, и в приступе гнева кто-нибудь да убьет кого-нибудь. Органов охраны уже нет, они распущены – уверяю вас. И как только люди поймут, что после убийства остаются безнаказанными, все изменится: каждый станет врагом каждому.

– И тогда… – протянул Юндекс, но тут же опомнился, поняв, что сейчас уж точно не время для раздумий, впервые нужно по-настоящему действовать. – Нам надо спрятаться, Колибер, пока нас не убили! Вы же способный думать человек: я это вижу!

– Видите? А я вижу, что страх затмевает вам глаза. После того, как все начнут враждовать, появятся пацифисты – настоящие пацифисты – не такие, как вы, уж простите за дерзость.

– В свое время тестирование головного мозга…

– Да-да, вы настоящий, но не истинный, ведь истинный пацифизм возможен только после войны. Сейчас все человечество едино, несмотря на вечные войны, что ведет юг с севером короткими урывками. А если едины все, значит – все чужие друг для друга. Только война сможет даровать нам мир! И только война сможет его уберечь! Настоящая война, а не отголоски прошлого! То, что затронет каждого человека! Всех!

– Это не война, на войне есть свои и чужие; это – резня.

– Так даже лучше, – лицо Колибера из ярко-красного возбуждения медленно перетекало в бледную маску отвращения. – Урок истории, будь он неладен, никогда не научит тому, что война – это не только битвы и стратегии, но и люди. Поэтому историю нужно забыть. А вот резня – это то, что напомнит всем, что такое страдание. Пока кровь течет, люди разъединяются, но как только эти же люди найдут в себе силы скрестить окровавленные ладони, они смогут объединиться.

– Если это произойдет, этот день станет последним днем человечества!

– «Последний» не значит «худший», дорогой Юндекс. Пускай сейчас человечество процветает, но цветение это больше похоже на цветение болота: легче осушить, чем считать погибших.

– Почему вы так думаете?

– Опыт.

– Колибер… в какой войне вы участвовали?

– Можно сказать, что во всех за последние четыре года.

Из глубины бара, откуда вышли мужчины, послышались крики. Колибер с интересом прислушивался к доносящимся звукам, но вскоре его азарт перерос в растерянность, хотя блеск угасающей надежды не покидал взгляда. Судя по звукам, доносившимся из приоткрытой двери, в зале была драка, которая с каждой секундой становилась все более ожесточенной. Колибер пошатнулся, мысленно отказываясь соглашаться с этим объективным фактом своей неправоты и посмотрел на Юндекса, который все еще порывался бежать, но понимал, что в одиночку не выжить, а самый адекватный вариант – этот странный новый знакомый из бара.

– Вы просчитались, – Юндекс старался казаться максимально убедительным, ведь на счету была каждая секунда, и за несколько фраз нужно было заставить Колибера бежать. – Сейчас все напуганы из-за вечного страха быть убитым в любой момент сброшенной бомбой с севера. В народе даже говорят: «Страх ограничивает свободу» и «страх порождает гнев». Альтернативных вариантов борьбы со стрессом много, но зачем их искать, если теперь можно убить другого человека? И к тому же, люди не стали бы обдумывать сказанное Двумирным президентом, они верят в его правление, они боготворят его… – из бара донесся глухой стук, как если бы стул сломался о чью-то голову. – У нас нет времени ждать смерти, Колибер. Нам нужно уходить сейчас же, если мы не хотим попасть под горячую руку победителю, который скоро выйдет из этого бара. Не знаю, как у вас, а у меня неутолимый аппетит на жизнь.

Неожиданно Колибер развернулся спиной к бару и зашагал по улице прочь, слушая крики, доносящиеся из каждого здания. Он был бледным, и Юндекс, хотя и не хотел сейчас обращать внимания на такие мелочи, заметил, что блеск в глазах его нового товарища пропал, как некогда пропала и улыбка.

– Вы знаете, где можно спрятаться, Колибер?

– Не имею ни малейшего понятия. А вы, Юндекс?

– К сожалению, я не знаю ни одного места, где не было бы людей.

– К сожалению, никто не знает, – Колибер посмотрел на небо. – Их нет только там, но нам ведь туда не попасть.

– Куда? – спросил Юндекс, смотрящий по сторонам и выискивающий врагов за каждым поворотом.

Они шли по длинной улице, наполненной барами и закусочными, что является одним и тем же по существу, но разным документально. Весь город давно уже стал баром – местом, где можно съесть и выпить что захочешь, но только определенное количество раз – зависит от твоей работы. Кому-то везет с пятиразовым питанием в день, кто-то довольствуется тремя приемами пищи. У каждого человека, несмотря на обилие баров, есть любимый, к которому не жалко идти более двух часов от сектора жилых домов. Но у баров есть и недостаток – они везде, и за дверью каждого из них – люди.

– Вы ведь не умеете даже драться, верно? – спросил Колибер, намекая на пацифизм своего спутника. – Значит, позвали меня, чтобы использовать?

– В той же мере, что и вы будете использовать меня.

За спинами мужчин что-то упало, и они синхронно повернулись на звук. Из какого-то бара вылетел стул и ударился об окно соседнего здания. Благо, сейчас окна делают из такого прочного материала, что его даже бомбежка не берет, но за это приходится платить: видимость изнутри помещения нулевая. Не то, чтобы это не было на руку двум новым знакомым, пытающимся всеми возможными способами избежать столкновения с людьми.

Юндекс схватил Колибера за рукав рубашки, импульсивно решив свернуть с улицы: мало ли кто выйдет из одного бара, дабы перейти в другой? Или толпа на толпу пойдет – всякое бывает. Свернув в какой-то узкий переулок, он, извинившись, отпустил рукав чужой одежды и вновь двинулся вперед, только теперь идти им приходилось друг за другом, чтобы поместиться между зданиями.

– Теперь послушайте мой вариант развития событий, – уже тише, чем раньше, говорил Юндекс. – Пока что убивать будут по одиночке, просто выплескивая агрессию. Затем начнут собираться некрепкие компании, в которых не будет ни доверия, ни верности. Эти два периода – самое опасное время. Затем в этих самых компаниях найдется человек, который добьется авторитета и начнет борьбу за власть. Чем больше авторитетных людей в каждой группировке, тем больше будет жертв; в этом проблемы сейчас нет, как погляжу. Тогда будет уже не так опасно, потому что это время будет началом победы разума над чувствами. Возможно, главы этих банд будут заключать договоры, возможно, они будут объединяться, уничтожать друг друга или еще что-нибудь в этом духе, но так до тех пор, пока еще будут люди. И только после всей этой истории, какой бы длинной или короткой она ни была, в людях появится что-то. Нам нужно лишь дожить до предполагаемого вами пацифизма.

– Вы знаете место, где мы можем спрятаться?

– Я бы сказал: «В чистом поле», как говорил мой покойный дед, но я не видел поля…

– Юндекс, мой милый друг, вы бредите! «Каждый день – новый мир», как говорил Полумирный президент! Нам не вернуться в годы вашего деда!

Звук. Глухой и тихий, но понятный любому человеку. Кто-то рядом спустил курок пистолета (видимо, судебной модели, потому что военные давно перешли на идеально тихую перезарядку и стрельбу). Слева? Да, точно, слева. Как раз у самого уха Юндекса, идущего всего на шаг впереди своего знакомого и потому первого кандидата на смертельную пулю. «Как же я не посмотрел по сторонам?! – только и успело пронестись в его голове. – Тут ведь перекресток!»

– Ни звука, – тихо прозвучал от природы высокий женский голос. – Вы пришли со смертью?

– Не за смертью, – как можно более спокойно ответил Колибер, все еще не видящий опасность за углом дома, но уже успевший оценить ситуацию.

– Я не хочу умирать, – женский голос был крепким, как столетний дуб, ствол которого не колыхнет ни единое дуновение ветра. – Поэтому спрошу еще раз: вы жаждите крови, о которой говорил Двумирный?

– Я пацифист, – Юндекс почувствовал, как пересохли его губы и как онемело его лицо.

– А твой приспешник?

– Потенциальный убийца, – как можно спокойнее старался ответить Колибер.

– Сколько?

– 4 года.

– Людей.

– Но сейчас мы ищем союзников, а не жертв. У меня даже оружия с собой нет (кто же знал!), так что…

– Чем короче отвечаете, тем лучше. Союзники – кто?

– Кто угодно. Как видите, мой новый друг спину мне не закроет, а жить хочется. Вы стрелять-то умеете?

– Я – обычный, – сказала незнакомка, после чего послышался щелчок – пистолет на предохранителе.

– И вы уже были палачом?

– Не здесь. Нам лучше укрыться в подвале.

– Где? – Юндекс все еще не мог оправиться от пережитого страха и оцепенения.

– Бар в 24 шагах отсюда. В проулок если и залезут, то только ночью.

– Вы не боитесь рассказывать нам о потайном убежище?

– Не боюсь. Потому что мы прямо сейчас пойдем туда, – Юндекс, стоящий впереди Колибера, пошатнулся и свернул налево. – Если бы вы хотели меня убить, вы бы убили меня после того, как я осталась безоружной. Или при встрече, потому что сейчас мало кто задумывается о своей жизни: лишь бы отобрать жизни других.

– Вы правы, – протянул Колибер, последовав за Юндексом. – А вы часто бываете в таких передрягах, что так спокойны?

– Не каждый день доведется увидеть за раз пацифиста и потенциального убийцу. Можно сказать, что вы вообще первые, кого я вижу из этой категории вместе – немудрено, процентов пять, наверное, во всем мире.

– 4,3%, если не ошибаюсь, – протянул Колибер, словно кот, нежащийся под теплыми лучами солнца.

– Возможно, – голос женщины прозвучал приглушенно.

Следуя шаг в шаг за Юндексом, Колибер получал возможность узнавать о мире только в непосредственный момент встречи с неизбежным. И поэтому через 23 шага после поворота он едва ли не получил сотрясение мозга от встречи с вывеской бара и перелом ноги из-за первой ступени лестницы, ведущей вниз. Избежав расшибленного лба и падения, он осмотрел бар. Его новый знакомый, все еще не пришедший в себя, был внизу, как и новая знакомая, явно со своими странностями. Место само по себе было невзрачным, видимо, бывший жилой район, где сейчас ютятся все, кому не лень, но вывеска паба была яркой и мигающей, словно бы призывающей к себе внимание даже днем.

– А нас никто не найдет? – спускаясь по лестнице, спросил Колибер.

– Открою 2 маленьких секрета: если хочешь скрыться, делай все естественно, например, не закрывай дверь в круглосуточную забегаловку и не выключай постоянно мигающие лампы у входа – это вызовет подозрения. И второе – веди себя так тихо, будто ты уже умер.

– Не каждый день увидишь такого проницательного человека… – мужчина протянул женщине некрепко сжатый кулак. – Колибер.

– Неодна, – соприкоснувшись с глухим шлепком тыльной стороной кулака, почти пропела приятная на вид, хотя и зрелая женщина.

– Неодна, я могу задавать вам вопрос?

– Только тихо.

– Почему вы не убили нас на месте?

– Опыт у меня есть; убить я готова. Но только тогда, когда мне самой угрожает опасность. В отличии от вас, Колибер, я не испытываю влечения к убийству, и в отличие от…

– Юндекс, – проследив за взглядом женщины, обращенным к сидящему на мягком кресле бледному человеку, сказал Колибер.

– … от Юндекса, я не испытываю ни страха перед смертью, ни отвращения перед трупом. Таких, как я, 95% населения, хотя с вашими данными 96,7%, верно?

– Верно, вас большинство. Но только потому, что вас нет смысла делить на группы. Чаще всего выделяют крайние признаки, а остальных называют «обычными». Но на деле действия любого обычного, в отличие от нас с Юндексом, – неизвестность. Тогда расскажите, откуда у вас пистолет? Он ведь судебный, я прав?

– Еще на улице вы заметили, что я была палачом, – передернула плечами женщина и отошла немного дальше от Колибера, видимо, желая сесть, но как будто не в силах найти свободное место среди его обилия.

– И сколько?

– Один.

– Только один? Так не понравилось?

– Ничего не почувствовала.

– Расскажите подробнее, Неодна! Умоляю!

– Мне нечего рассказывать, – сухо сказала женщина, сев у самой барной стойки (Колибер отметил, что это довольно выгодное положение, потому что Неодна в любой момент могла скрыться за стойкой и спасти свою жизнь). – Любой обычный может стать палачом, но некоторые ни разу не притрагиваются к оружию, а некоторые оказываются на суде несколько раз. Я не знаю ни одной молитвы прошлого, поэтому я не умею молиться. Но я верила так, как, думается мне, раньше молились, и верила я в то, что никогда не встану перед выбором: убить или быть убитой. Когда меня пригласили в суд, я была… потеряна? Обескуражена? Сломлена? Не уверена, что в нашем языке есть подходящее слово. Но я уже не была собой. Выбор случайный, но почему-то из всех возможных кандидатов кость упала на меня (именно на меня!), и я… – голос женщины стих. Он не дрожал, не походил на писк. Неодна не собиралась плакать, но было видно, что ей нужно еще немного времени прежде, чем сказать что-то очень важное. Тяжело вздохнув, она продолжила: – Приговоренный к смертной казни оказался серийным, одним из вас, Колибер, потенциальным убийцей. Только вы, в отличие от него, держитесь неплохо, а у него глаза горели даже в тот момент, когда я в него целилась… не знаю, может, он так смотрел только для того, чтобы помочь мне выстрелить…

– Вы сразу смогли нажать на курок? – раздался голос Юндекса, который уже начал приходить в себя.

– Я стояла долго, очень долго, пока судья рассказывал все подробности дела. Я думаю, вы знаете правила: если палач не может убить приговоренного к смерти, то ему рассказывают все подробности судебного дела, чтобы заставить возненавидеть осужденного. Вот только это не сработало. Даже жалости я не испытывала, не то что ненависти или отвращения.

– А что он сделал? – снова встрял в монолог Юндекс.

– Серийный убийца. На его совести… то ли тринадцать, то ли четырнадцать беременных девственниц. Но мне были безразличны как эти погибшие, так и этот мужчина. Я просто не могла нажать на курок.

– Могу ошибаться, – теперь появившееся неловкое молчание прервал Колибер. – Судебная система то и дело реформируется, но вроде бы правило №897 о Предательстве Палача уже довольно долго без поправок. Вас не убили как человека, не способного придать смерти виновного?

– Не успели. Как только я увидела пистолет судьи, направленный в сторону моей головы, я, не задумываясь, выстрелила. Только… ничего не изменилось. Никаких эмоций. Пули ведь делают из того же металла, что и посуду, поэтому куда бы я ни попала, смерть наступает мгновенно. Вот он и умер без мучений и боли. Ниже его глаз, смотрящих прямо на меня и как будто все еще блестящих, стекала кровь. А мои глаза были полны слез. Не подумайте: пустых слез, не выражающих абсолютно ничего. Я не испытывала ни одну из известных мне эмоций: ни облегчения, ни сожаления, ни гнева, ни страха. До первого своего вздоха после этого выстрела… и тогда я ощутила себя новорожденным ребенком.

– А как новорожденные себя чувствуют? – задал довольно глупый вопрос Юндекс.

– Живыми, – без лишних раздумий ответила Неодна.

Колибер подошел к приоткрытой двери, за которой, правда, не было никого и ничего. Он не мог сейчас произнести ни слова, даже если бы это было нужно. Ему следовало бы винить себя в том, что Неодна стала такой. Ему следовало бы винить себя в том, что Юндекс сейчас готов задохнуться от тяжелого понимания предстоящих убийств и смертей. Ему следовало бы винить себя в начале гражданской войны, хотя войной это назвать нельзя было: Юндекс был прав, говоря о «резне». Но Колибер был совершенно спокоен.

– Сколько у нас времени? – спросил Колибер у своих новых товарищей минут через десять.

– Недели две, – предположил Юндекс. – За это время как раз появятся мощные и крепкие группы, с которыми можно будет договориться. Двумирный уже, наверное, давно убит. Пусть никто не знает его внешности, но ведь ближайшие люди в момент съемки (да тот же оператор) могли успеть первыми, но если жив, то…

– Я не знаю, о каких группах вы говорите, – прервала пустые размышления нового знакомого Неодна, – но я знаю одно: если мы проживем сутки, значит, мы уже победили. Потому что на большее рассчитывать не приходится.

– Значит, нужно всего лишь переждать непогоду?

– Нужно пережить смерч, цунами, шторм, – протараторила Неодна. – Пережить. Мне неважно, кого убить, но я хочу жить сама. Я боюсь своей смерти намного больше, чем чего бы то ни было.

Юндекс открыл было рот, но тут со стороны кухни послышался непонятный звук, словно бы кто-то чихнул. Троица переглянулась. Все знали, что делать.

Колибер взял пистолет из протянутой к нему женской руки, Неодна встала за его спиной, чтобы успеть оттолкнуть коренастого мужчину в бок, если за дверью будут человек с пистолетом. Юндекс же встал возле двери, готовый по кивку ее открыть. Все собравшиеся здесь видели друг друга впервые, но страх смерти сделал их самыми близкими напарниками, чего не смогли бы добиться и 20 лет дружбы.

Дверь открылась.

Внутри оказались светлые стеллажи с перчатками, фартуками и прочими атрибутами поваров. Самих поваров не было – только узкая лестница слева, куда незамедлительно направился Колибер. Неодна все также шла за ним, держа руку у ворота мужской рубашки.

Шаг Колибера. Стук. Шаг Неодны. Стук. Щелчок предохранителя.

Даже в минуту близости смерти не бывает тихо. Страх надежнее, чем все остальные чувства, именно он не дает нам расслабиться и насладиться тишиной, именно он заставляет нас слушать собственное дыхание, следить за сердцебиением в груди. Именно страх доказывает нам, что мы по-прежнему в этом мире.

– Не стреляйте!

Выстрел.

Все произошло настолько быстро и неожиданно, что можно было решить, что ничего и не было. Время не замедлилось на пару мгновений, чтобы дать людям возможность насладиться моментом, но ускорилось, чтобы своим могуществом терзать и мучить живущих. Юндекс выскочил на лестницу, где не было уже ни Колибера, ни Неодны – они скрылись за поворотом.

– Кто вы? – донеслось сверху.

– Не стреляйте!

– У вас в руках нож.

– Я боюсь крови, не стреляйте!

Наконец Юндекс увидел его. Своего ровесника, уже начавшего седеть. Такого же человека, дрожащего при виде пистолета, направленного на него.

– Вы пацифист? – спросила Неодна.

– Обычный, – мужчина опустил голову так сильно, что Юндекс разглядел небольшую дыру над его головой – место соприкосновения пули и стены. – Но фобии иначе влияют на анатомию головного мозга!

Колибер поставил пистолет на предохранитель, и нож выпал из дрожащих рук побежденного к ногам победителей. Мужчина заплакал, закрыв свое лицо руками.

– Спасибо… спасибо… спасибо…

Никто не знал, что сказать, и все ждали. Никто не шевелился, никто ни о чем не думал. Все смотрели на плачущего мужчину, все слушали его всхлипы, а мужчина только плакал и плакал… пока слезы не прекратились – так же резко, как начались.

Незнакомец поднял голову, обнажая мокрые щеки, красные глаза и белые зубы под широкой улыбкой. Теперь было видно, что он никак не мог быть ровесником пятидесятилетнего Юндекса – он был младше, намного младше всех собравшихся – на вид ему едва ли было тридцать. Только макушка с проседью, лицо же – детское, как у подростка.

– Извините, я… я так испугался, что…

– Не стоит, мы понимаем, – сказала Неодна, протянув руку вперед. – Вы можете встать?

Незнакомец посмотрел на свои дрожащие ноги и улыбнулся. Он принял руку помощи и, оказавшись на одном уровне с остальными, окончательно успокоился. Не отпуская руку Неодны, он представился:

– Осмир, приятно познакомиться.

– Я Колибер. Это Юндекс… Осмир, мне отчего-то знакомо ваше имя.

– Вряд ли вы слышали обо мне прежде, Колибер. Я не особо состоялся в жизни, чтобы заслужить известность в лице незнакомца.

– И все-таки?

– Будь вы преподавателем в любом из университетов нейрофизиологии, я бы вас знал, потому что я знаю всех преподавателей всех университетов к югу от экватора.

– Вы работаете в правительстве?

– С чего вы взяли?

– Отчего тогда – всех?

– В свое время я искал научного руководителя для дипломной работы, но мои взгляды так никто и не принял.

– Можете рассказать об этом? – заинтересовался Колибер.

Через полчаса четверо новых знакомых сидели в подсобке, уничтожая запасы еды оставленного хозяевами бара. Особенно сильно страдала хмельная продукция. Хотя Юндекс просил не трогать алкоголь для поддержания здравого рассудка, но три бутылки из небьющегося, всегда сохраняющего свою температуру металла уже были осушены.

– Я никогда не понимал нейрофизиологов прошлого, – говорил Осмир. – Они регистрировали зоны активности, они изучали деятельность нейронов (это такие клетки нервной системы), они делали множество бесполезных в сущности открытий. Когда я поступал в университет, я ожидал вовсе не той информации, которую получил. Мне твердили о «локализации эмоций в лимбической системе», о «лобной доли, отвечающей за способность анализировать» и все в таком духе, а подтверждали это тем, что при поражении участков что-то «страдает». И тогда я задумался: а что, если самое главное не поражение конкретных отделов, а нарушение связи между этими отделами? Поэтому и проявляется нарушение. Все должно быть целостно. Вся нервная система – это пазл. Быть может, на недостающем кусочке пазла, на одной-единственной детали, была бабочка, и без этого самого крохотного насекомого картина уже не имеет никакого смысла. Если не достает одного фрагмента, пусть даже крохотного, системы уже не будет: важна целостность. Когда нервы, соединяющие руку с центральным звеном, больше не выполняют свою функцию, это означает лишь то, что они не связаны с целым. Если вырезают во время операции какую-нибудь долю мозга, это означает лишь то, что общее больше не связано с частным, что теперь работа этого отдела утратила свое значение. И дело здесь не в одной клетке, не в группе клеток. А это означает, что при удалении пораженного участка (в частности, раковой области) нужно лишь заменить передачу на что-то другое. На деле это сложнее, чем на словах, потому что у каждого нейрона свое место, у каждого – свой нейромедиатор, определяющий химический сигнал… Но я уверен, что не ошибся! Раньше люди фиксировали активность мозга, но никогда – ее природу. В этом и была ошибка прошлого. Так зачем ее повторять? Почему не перевести хирургию на новый уровень? Сейчас, когда идет война, людей с поражением головного мозга становится только больше. Это такая возможность проверить мою теорию, на самом деле помочь человеку… нет – человечеству! – Осмир замолк, чтобы осушить бутылку до дна, но Колиберу не терпелось дослушать его речь до конца.

– Так почему вы не рассказали миру о вашем предположении? Почему операции не проводятся по новому образцу?

– Потому что ни один профессор к югу от экватора не захотел брать на себя ответственность за такие операции. Никто не верит в мою идею, но я уверен, что прав.