Шара

Пальцы разжали топорище, голова дернулась и велела глазам пересчитывать летающие кругом звезды.

Саша, когда весной я молил Вас стать моей Планидой, я не имел в виду небесные тела. Вы же поняли меня, как всегда по-своему: взамен того чтобы одарить меня собой и стать частью моей судьбы, Вы преподнесли мне таким хитрым способом… целое созвездие.

Во мне улавливалось состояние, типичное для кислородного голодания и нарушения водного баланса. Я пошатнулся. Окровавленными натруженными руками я стал хвататься то за спину, то за горло.

Ощутив хлипкую опору в плече Василия, я произнес: «Неси в покои да держи рот на замке в отношении маман».

Третьи сутки я лежу в постели и думаю только о Вас. Сегодня мои пальцы обрели возможность держать перо, и я немедленно решил Вам написать. Я очень слаб и болезнен. Мне приходится таиться, переносить боль беззвучно, ведь, выдай я правду, маман разволнуется и применит ко мне решительные методы лечения.

Графиня Гулявина славится умением отгонять любую хворь крайне мучительными способами, поэтому все домочадцы и луги отличаются хорошим здоровьем и прекрасным настроением.

Вероятно, письмом я хочу подтолкнуть Вас к сочувствию и ласке, а может быть, даже к визиту. Не поверю, что Вас не тронет моя физическая зыбкость, потому как именно Вы явились ее причиной.

Кроме того, мои мозолистые руки потеряли должную нежность и не позволяют мне успокаиваться. Я не скрываю, я пробовал, это было похоже на суровое действо с участием рашпиля. Я страдаю!

К душевным мукам прибавился радикулит с колкими откликами в шейном отделе. Мышечная сила вздыбилась и разлила по телу боль, сравнимую с истязанием. Руки потрясываются, ноги содрогаются, а голова мучительна и крайне неспокойна.

Еще сутки – и мои недуги приобретут хроническую форму, поэтому вчера Васька озаботился поиском доктора. В этой трагической пьесе мы с Василием вдвоем, мы – заговорщики. Случайным образом именно ему выпала роль моего ассистента. До ближайшего врача 33 версты. Ведя за собой Бронаса, Василий пояснил, что выбора у нас нет. Фредерик прибыл так спешно, насколько смог. Он внимательно осмотрел меня и поцокал.

«Томитесь, Родион?» – прищурившись, спросил он.

Талантливый доктор, он сразу уловил что к чему.

Я не ответил и отвернулся.

«Что есть из лекарств?» – осведомился он, и вновь я не удостоил его ответом.

«А из питья?»

Вопросом он доказал мне: три месяца деревенской жизни сделали из парижского эскулапа русского человека!

Услышав это, я приподнялся: «А поможет?»

«Не повредит!» – он многозначительно погрозил мне пальцем и шепотом спросил: «Где?»

Тут я вспомнил, Бронас авторитетен для Вас, это и заставило меня ему довериться.

«Там», – я кивнул тяжелой головой в сторону тумбы и обессиленно рухнул на подушки.

Его выдержка мне понравилась. Он неторопливо встал, достал настойку, вытер о конец своего сюртука ложку и накапал в нее лечебное средство.

«Один не лечусь», – упрямо сказал я.

Бронас понимающе кивнул и приложился к горлышку бутылки. Его решительность и отвага пришлись мне по душе. Следом и я выпил «микстуру».

Мы выправляли здоровье до глубокой ночи. Васька раздобыл для нас правильные емкости и снабдил целительной закусью. Под утро Бронас уснул на половике возле моей кровати, со словами: «Буду караулить, вдруг что?»

Все-таки Ваш Бронас – сострадательный и жертвенный человек.

Я проснулся от крика и не сразу понял, что произошло. Палашка волокла Фредерика за ногу вон из спальни и громко оповещала о приближении маман.

Я вскочил и тут же пожалел о резком движении: меня пронзила невыносимая мышечная боль, я не удержался и рухнул на половик рядом с постелью.

О том, что было после, умолчу.

Знайте: теперь я страдаю много существеннее.

Ваш Родион.

Родион!

Дорогой мой, бедный мой Родион… Нельзя пить с Бронасом! Нельзя!

Об этом знают все деревенские. Как Вас угораздило отозваться на его лукавый призыв?

Это с виду он тощ и иностранен, но, как Вы верно подметили, прижился в России, наполнился национальным, сделался родственным и колоритным.

А за нашими разве угонишься? Поспеть ли за настоящим русским мужиком в потреблении спиртного? Ведь крепкая выпивка для русских имеет огромное значение: кто-то ею заглушает собственную лихость, а кто-то, напротив, с ее помощью ищет основу для удали.

Куда Вы-то полезли, со своими титулованными регалиями?

Вы – дворянин благородных кровей, оттого имеете шаткое здоровье, душевную неустойчивость и поспешную возбудимость.

И при всем при этом Вы же самолично решили лечиться таким сумасшедше отчаянным способом, да еще и с ложки Бронаса?

Это мне теперь совершенно непонятно.

Вам надо было уверенно отвергнуть его коварные обращения и объяснить, что боль Ваша – боль за родину, а это, как известно, лечится исключительно поэзией и природой.

Бронас послушен – он усадил бы Вас напротив распахнутого окна и стал бы Вам. читать.

Вам оставалось бы только вдыхать поэтическую музыку, выправляться и крепнуть!

А Вы?! Заслышав булыжное словцо, поспешили излечиться спиртным от душевных тягот! Тем, что отозвались на его предложение и испытали алкогольный энтузиазм, Вы лишь подтвердили Бронасу, что имеете сердечное томление.

А знаете ли Вы, что Фредерик бесхитростен, многими принимаем и любим? Он непременно использует эту Вашу историю, хотя бы для того чтобы показать духовную близость к этносу.

Вскоре вся губерния будет судачить о Ваших душевных метаниях. Немедленно придумайте способ донести Бронасу необходимость и важность хранить в строжайшей тайне сведения, полученные той распутной ночью.

Обвинения и упреки в свой адрес я не принимаю.

Причиной Вашего провала стали Вы сами.

Я несу ответственность за все сказанное. Ваша вольная трактовка моих доброжелательных советов сгубила весь их глубочайший замысел.

Когда я велела Вам колоть дрова и таскать навоз, то усматривала в указной последовательности смысл. Вам всего-то надо было рубить и таскать, таскать и рубить, чтобы тем самым давать правильное распределение в мышечных тканях и не допускать излишнего тонуса.

Вы же поступили по-своему! Результатом этой вот самодеятельности стало приключившееся с Вами…

Поэтому я жду обещанных нововведений, следуя которым Вы обязуетесь сменить буйство доброжелательностью. Требую соответствовать благородному происхождению.

С уважением, графиня Добронравова.

Графиня!

Прочитал послание и укололся. Против воли, меня душит обида.

Я и так повсюду виновен, но высказанная Вами досада трогает больше, чем все прочие обвинения в безнравственности и лжи.

Злиться на Вас мне невыносимо. Вы – мой идеал, а это, как известно, выбор неосознанный и этим правдивый.

С усилием я рассмотрел в Вашем посыле заботу!

Здравомыслие вернулось ко мне осознанием: Ваши упреки – это покровительство!

Стали бы Вы тратить силы в пустоту, если бы не находили тому причин?

Нет, не стали бы.

Значит, и в Вас присутствует элемент буйства.

По всей видимости, Вы, сами того не желая, ухватили частичку моих фантазий, а потом, растерявшись от красочности, откликнулись на них. Мой вымысел – это лишь трафарет, Вы же разукрасили сквозные отверстия тем, что порождаете сами.

Теперь они бередят Вас так же, как и меня, требуя выхода.

Потому-то Вы и злитесь, но я-то знаю: так Вы проявляете свою любовь.

Способ весьма своеобразен, однако если выбирать между ним и тишиной, то я позволю Вам гневаться, поскольку, рано или поздно, негодование обернется страстью.

Ваша своевременная догадка о болтливости Бронаса обоснована.

Но и в этом есть хороший момент: он точно не агентурная личность, потому как его бесхитростная и словоохотливая сущность не может принадлежать иностранному засланцу.

Вы бдительно предупредили меня о возможных последствиях откровенности.

Еще немного, и наша связь стала бы достоянием общества.

Признаюсь, в предыдущем письме я покаялся Вам лишь отчасти.

Той ночью Бронас невольно стал свидетелем моего любовного настроения.

Не помню, говорил я Вам или нет о своей тайной своеобразности: в изголовье кровати я храню досочку, на которой искусно написано Ваше полное имя.

Когда мне одиноко, а это состояние последнее время меня почти не покидает, я смотрю на надпись и тем Вас абстрактно представляю.

Вероятно, Вы спросите, отчего я не имею Вашего портрета.

Безусловно, я снабдил свою страсть всем необходимым ассортиментом, однако я заметил странность: словесный текст проникает в меня глубже, чем изобразительный объект. Я долго не находил этому объяснений, пока не прочитал про деление людей на категории в зависимости от того, каким образом воспринимается ими действительность.

Я вынужден отнести себя к тем, кто реагирует на слово и звук быстрее, чем на изображение. Сейчас мои объяснения сумбурны, но когда я глубоко изучу тему, то буду готов рассуждать и об этом.

Той ночью, желая позабыть о боли, я усердно лечился предложенным Бронасом лекарством, поэтому-то и достал табличку, чем вызвал у Фредерика интерес. Бронас к тому времени полностью принял на себя роль моего лечащего врача и, конечно, не пропустил жеста. Он поинтересовался, отчего мой взгляд сделался мученическим и тусклым.

Влекомый его искренним вниманием, я рассказал всё как есть, начав историю с того февральского вечера в Санкт-Петербурге.

Фредерик сердечно отозвался на мою печаль! Лучшего слушателя у меня еще не было!

В основном он молчал, иногда кивал, а в моменты моих пауз задавал точные вопросы, отвечая на которые я себя лучше понял и открыл новые грани чувств. Я проникся к нему благодарностью и испытывал ее ровно до того момента, пока не прочитал о его пагубной наклонности.

Поехать к Фредерику немедля я не мог, потому что еще слаб. Позвать его в гости пока невозможно, ибо тем утром маман отнеслась к нему неприязненно и обозлилась, ведь он пробыл всю ночь в доме, не обозначив для нее своего присутствия.

Теперь надо выждать, пока она забудет о его выходке и вновь сможет радоваться его визитам.

Продумав это, я застопорился.

Как встретиться с ним, чтобы не привлекать излишнего внимания, я не знал.

На счастье, наша Буянка после первого отела болела. При других условиях ее хворь посчиталась бы легким недомоганием, но я стал настаивать на критичности болезни, ее страшных возможных последствиях и велел незамедлительно вызвать Бронаса!

Пишу Вам и жду его приезда!

С любовью, Родион, Ваш будущий муж.

Родион Алексеевич, добрый день.

Сперва намеревалась начать с другого, однако увидела подпись и передумала.

Я в недоумении, Родион. Объясните, какие из моих слов или фраз провоцируют, вынуждая подписываться моим женихом?

Скажите мне это – я стану внимательно избегать любого побуждающего нелепые выдумки.

Давайте условимся немедленно: Вы более не смеете мне дерзить, иначе я сменю заботливость на враждебность. Результаты перемен могут быть непредсказуемыми.

Всё в Вашем письме – откровенный вызов!

Увы, Родион, если Вы не перемените тон беседы, я продолжу сообщать Вам о недостатках, наличие коих усматриваю с каждым днем всё больше и больше…

Вы, должно быть, забыли, что, кроме физиологии, человека может заботить его душевное расположение, а оно, в свою очередь, не всегда связано с последствиями телесных мук.

Я давно пытаюсь отыскать в Вас проявления внутренней духовности, но мои попытки тщетны.

Вероятно, для Вас это слово незначимо, но от этого оно не становится менее существенным и сильным, ведь именно духовность отличает зрелую личность от несостоятельной.

Представьте только: есть люди, для которых проявление духа – высшая ценность. Для Вас же любая мораль, кроме своей, искаженной и больной, чужда.

Вы – человек без будничных проблем и могли бы быть культурнее! Вам доступна возможность обнаружить и развить свой потенциал, отблагодарив небеса за аванс в виде благородного происхождения.

Подобный шанс для многих – несбыточная мечта, поскольку тяготы и бедствования влекут лишь мысли о пропитании и безопасности, не давая возможности думать о чем-то большем.

Вам следует увеличить умственный кругозор, начать читать что-то помимо статеек в театральных газетах и «Петербургской жизни». Окунитесь в публицистику, познакомьтесь с мыслями образованных людей, проникнитесь ими, представьте, что они разговаривают с Вами. При Вашем абстрактном мышлении сделать это не составит ровно никакого труда.

Как представите это, старайтесь им отвечать.

Сперва прием покажется абсурдным или бессмысленным, однако такие тренировки бесценны, поскольку смогут развить речевую функцию, ввести в оборот речи незаурядные слова, а со временем и раскрыть их смысл.

Последствия занятий Вы прочувствуете не сразу, но они, несомненно, будут. Память начнет вбирать выразительные слова и в нужный момент откликаться на знакомые фразы.

Вернувшись в Петербург, Вы поблагодарите меня за эту науку. Когда при Вас станут философствовать и обсуждать насущные государственные дела, Вы не будете более безмолвствовать и улыбаться. И пусть у Вас не получится участвовать в дискуссиях, но сможете многое выразить осмысленным и понимающим взглядом.

Затем Вы начнете формировать свое мнение. Это случится не сразу, но обязательно произойдет! Однажды Вы почувствуете, что не можете больше сдерживать рассуждения, и поймете, что обязаны поделиться ими. Вы начнете излагать.

Запомните этот день, который ознаменует окончание прежней и начало новой жизни. Вы станете полноправным участником разговора.

Сейчас Вы кто угодно: повеса, игрок, дурашливый мальчишка, влюбленный герой, страстный мечтатель, томящийся и нереализованный любовник, но абсолютно точно не мыслитель, не философ и не мудрец.

Вы вправе занять свои мысли любой позицией, от преданного империи идеалиста до отъявленного вольнодумца, и даже можете неоднократно менять одно на другое, но сформироваться как личность и иметь свои взгляды Вы обязаны.

Теперь вернемся к письму.

Опустив провокации, остановлюсь на следующем моменте: рассказывая про Бронаса, Вы упомянули о нем как о прекрасном собеседнике, отозвались как о превосходном слушателе. Я требую объяснений! Значит, Бронас – не единственный, кто стал свидетелем Ваших душевных мук?

Кому, когда и в чем Вы успели исповедаться? Если Вы, каждый раз впадая в уныние, прибегаете к откровенности, то я требую рассказать, что из того, чем Вы делитесь, правда, а что вымысел? Зная Ваши буйные абстракции, я не удивлюсь, если Вы разукрасили нашу невинную переписку вымышленными фактами, хотя если Вы рассказываете, будто я уже воспитываю нашего сына и прощаю вам любовные похождения, то этим Вы меня разгневаете.

Требую немедленного ответа и правды. Мое настроение яростное, поэтому подписи в этот раз Вы не заслужили!

Александра!

Вы предъявляете мне незаслуженное! Все обвинения циничны!

По всей вероятности, таким хитрым и болезненным способом Вы ищете повод прекратить наше общение.

Но, как бы Вы ни желали забыть меня, я не смогу Вас оставить. Мысль отречься от любви мне невыносима, тем я предам себя.

Вы – свет, а я – скиталец, окутанный мраком.

Свет проникает сквозь тьму, повсюду разнося разноцветные блики, приводит всё в движение, превращает скуку в праздник. Я тянусь к цветным огонькам, а они, мерцая, ускользают, оставляя желание гнаться и продолжать очаровательную игру.

Свет определяет мой путь, но, как бы зорко я ни всматривался, я не вижу рядом с ним Вашего пути и не знаю, позволите ли Вы совпасть нашим линиям.

Прикладываю невероятные усилия, дабы осмыслить всё то, о чем пишете, и внять Вашей философии.

Прошлой ночью я вспоминал обстоятельства нашего знакомства и улыбался.

Возвращаясь в обстановку, позволившую заступиться за Вашу честь перед всем Петербургом, я почувствовал себя выполнившим поручение миссионером.

Граф Филиппов, пребывая в дурманном опьянении, тогда во всеуслышание назвал Вас любовной забавой генерала Карла Павловича Ренинского.

В ответ на его нелепую выдумку Вы вызывающе расхохотались! Я помню, как Вам на помощь заспешила подруга, прикрыв дерзкий оживленный разгул веером.

Едва придя в себя, Вы тогда громко ответили: «Все так и есть, именно так и есть!» – и со всей силой ударили пьяного Филиппова веерком.

От вашей близости он (конечно же, Филиппов) подломился, попятился и наступил на ногу нетрезвому гусару, который и оттолкнул его в мою сторону. Мне пришлось подхватить Данилу Андреевича под мышки и усадить на пуф. Проявив тактичность и выдержку, я провел с ним беседу, разъясняя природу достоинства, назвав его обидное замечание посягательством на женскую честь.

Всё это было только ради Вас! Напомнив другу детства о вечных ценностях, я потребовал у него признать перед Вами вину, а затем поднял и повел к Вам.

Достигнув цели, он рухнул. Данила Андреевич к тому моменту был уже непослушен себе и плохо себя ощущал.

Лежа, он велел мне: «Родион, каюсь, донеси» – и… уснул.

Уничижительно осмотрев спящего у ног Филиппова, Вы в тот момент спросили у меня: «Вы тоже решили про Ренинского уточнить?»

Услышав это, я пропал.

То ли от глаз Ваших, то ли от смелости.

За минуту до слов и взгляда я готовился объяснить выходку Филиппова и просить за него прощения, но, услышав Ваш голосок, я произнес: «Я вызову его на дуэль!» – и сопроводил слова перчаткой.

Саша, Вы всегда были бунтаркой и, по всей вероятности, ей и останетесь.

Нарушая правила, Вы изящно присели и подняли перчатку, а затем распорядились унести пьяного Филиппова подальше, чтобы он не мешал Вашей визуализации. Вы – прекрасное создание, потому-то и вправе окружать себя исключительно красотой.

В тот вечер я от Вас не отходил, да что там не отходил – «волочился Гулявин».

Сперва наша связь казалась мне пустой незначимой забавой, без остроты и пикантности.

Переписка подтолкнула мое обожание, погрузив в добровольное внутреннее рабство.

Вы притягивали меня откровенностью и цинизмом, безо всяких маскировок и апелляций, оставаясь при этом таинственной и непостижимой.

Потому-то я и сиганул за Вами в деревню и живу третий месяц малосодержательно, желая лишь одного – быть в Вашей атмосфере, без которой теперь я точно пропаду.

Я кажусь себе слепым калекой, чье беспомощное положение требует держать за руку своего проводника, предвкушая избавление от царства тьмы.

Если Вам интересно, приезжал Бронас. Я связал его клятвой верности и убедил молчать о моих откровениях. Он был искренен. Я ему верю.

Про Вас он сказал следующее, хотя я его о том и не просил:

«Графиня Добронравова – образчик нового женского типажа, который для России пока дик и неприемлем, но набирает должный оборот на Западе».

Пытаясь понять, откуда в Вас эта неукротимая смелость и характерность, вынуждающая заменить женскую покорность живым темпераментом, я всё глубже погружаюсь в Ваш мир.

С любовью, Родион.

Родион Алексеевич!

Я не забыла той самой ребячьей выходки, послужившей причиной нашего знакомства. Я помню все детали эпатажных поступков каждого из участников того представления. То, что вы с Филипповым злословили про меня, устраивали клеветнический террор, организовывали нездоровую атмосферу, испортило немного – только одну жизнь – Вашу.

Нет тайны, что пьяная провокация, блестяще исполненная Данилом Андреевичем, была лишь поводом.

Я удивляюсь тому, что Вы выбрали мне в ближайшие друзья уважаемого господина Ренинского. Почему Вы отказали мне стать забавой, скажем, генерал-губернатора или военного министра? Может быть, я имела на них недвусмысленные виды, и упреком Вы могли бы меня смутить.

Вы же по глупости выбрали для невежественной интриги моего дальнего дядюшку, на чьей шее я ездила в младенчестве и училась опасно размахивать сабелькой.

Этой зарисовкой я ответила на ваш интерес к моему смелому живому темпераменту, чуткости к западным тенденциям просветительства и прекрасным способностям к верховой езде.

Граф, Вы нуждаетесь в занятии! Безделье, несомненно, выматывает Вас, подталкивая к непрерывному анализу своих переживаний.

Вас извела интеллигентская рефлексия.

Безостановочно разбираясь в собственных чувствах, Вы балансируете на грани реальности, понемногу теряя рассудок.

Это пугает Вас и вынуждает искать спасение.

По каким причинам Вы выбрали меня избавителем от собственных страхов, мне неизвестно, но Вы упорно ввязываете меня в интригу, вероятно, надеясь на то, что я не разгадаю неблаговидных действий и скрытных мыслей, Вас к тому побудивших.

Продолжая совершать отчаянные попытки увлечь меня, Вы добиваетесь только того, что отвращаете еще больше. Моя картина о любви преисполнена искренностью и партнерством, Ваша же – карикатура.

Вероятно, услышав это, Вы вскинетесь от обиды, а затем растеряетесь.

Внесу ясность, потому как хочу лишить данное утверждение двусмысленного толкования и объяснить причины резкости своих взглядов.

Вам, яркому образчику дворянской интеллигенции, свойственна нездоровая душевная атмосфера. Вы родились и выросли в разочаровании и апатии, иного не зная.

Присущие вам изнеженность, безволие и мечтательность – основа вашего мировоззрения. Впрочем, Вы в том виноваты лишь отчасти, потому как наш смутный век не способствует духовному формированию личности.

К себе вы относитесь с радостным трепетом. Оживленно и восторженно Вы лелеете свое душевное нездоровье, не считая его болезненным недугом. Потакая собственным прихотям, не требуя от себя ни интеллектуальной отдачи, ни развития высокоморальных качеств, Вы пасуете перед реальной жизнью, заменяя ее капризной игрой воображения и выдумкой сюжетов, в которых наделяете себя всевозможными добродетелями и способностями.

Реальность же не подтверждает уникальных талантов, и это, становясь для Вас болезненным уколом, возвращает Вас в фантазию, укрепляя в искусственном мире еще больше.

Не могу даже представить, чтобы Вас увлекло господство души и счастье духовного раскрепощения, а не фантазии и плотские утехи.

Если в последнем абзаце Вы отыскали множество незнакомых слов, то рекомендую сделать усилие и разобраться в них.

На сегодняшний момент в Вас прекрасно только одно: Вы увлечены мной, а не, к примеру, масонством. Опасная забава, властвующая над умами интеллигенции последние годы, ослабляет религиозные чувства атеистическими настроениями и материализмом.

Во мне же Вы обрели спокойствие, стойкость и смысл, заменив, однако, этим общечеловеческие идеалы о любви и братстве. Вам следует остановиться, граф, пока это возможно. Прислушайтесь.

С уважением, Александра.

Александра!

Вы браните меня, а я млею.

В старательных попытках обидеть меня Вы заметно преуспели.

Из вашей хорошенькой головки вырываются болезненные фразы и приказывают изящной ручке записывать поток едких слов округлыми буквенными значками.

Вероятно, Вы сами по себе драматичны, потому как брань для Вас легка и как будто привычна.

Перебирая оскорбительные выпады, я смеюсь и тем от них защищаюсь, так как словесное коварство набирает силу и против воли проникает вовнутрь, но, встречаясь с сердечным огнем, прогоняется.

Отчего-то я думаю, что, Вы пишете, то наклоняетесь вперед, морщите носик и покусываете свои розовые губки, что передает Ваше напряжение.

Мне хочется отвлечь Вас от глупой затеи писать письма с чем-нибудь дерзким и сфокусировать на себе. Вы еще этого не знаете, но я весьма изобретателен и могу поклясться, что не дам Вам скучать, предложив взамен синтактических упражнений не менее интересные.

Я не про то, что писать – это плохо. Я, как обычно, про то, что Вам нужен я. Если предыдущий аргумент показался неубедительным, то могу предложить Вам еще: представьте, что я – новая, непрочитанная книга; представьте, что Вы отовсюду слышите хвалебные отзывы сюжету и превосходному литературному языку, Вам рассказывают, что автор написал про себя, приоткрыл завесу секрета о жизни и тайнах талантливой души.

Вы обожаете читать и постигать новое, потому-то не сможете остаться равнодушной к новому роману, снискавшему популярность в обществе.

Знайте: я готов к любой практике, послужившей Вашему удовлетворению!

Скажете: «Дурак Гулявин»? Говорите. Говорите всё, что взбредет в голову, ведь тем Вы не обескуражите меня и не отпугнете.

Я и без того в кураже. Прошу судьбу лишь об одном: чтобы так было и дальше.

А теперь рискну прокомментировать написанное Вами.

Размышления о болезненности общества справедливы.

У меня есть что Вам ответить!