Пойдём со мной

Самира Инсомния, Марика Макей, Ильва Сатис, Екатерина Мерт, Курата Гу

Пойдём со мной

Предупреждение

– Мне кажется, этого не стоит делать…

– Зачем ты все усложняешь?!

– Просто… предупреждаю.

– Не стоит, милый. Лучше спросить… Хочешь ли ты, читатель, окунуться в вязкую и зыбучую пучину своих страхов? Да? Отлично!

– Уверен?..

– Ох, замолчи!

– Я спрашиваю…

– Он уверен. И правильно! Что ж… пойдём со мной!

Милый друг, иль ты не видишь

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,

Что житейский шум трескучий —

Только отклик искаженный

Торжествующих созвучий?

Милый друг, иль ты не чуешь,

Что одно на целом свете —

Только то, что сердце сердцу

Говорит в немом привете?

Владимир Соловьев

Пойдём со мной…

Топ-топ…

Глава первая, в которой разбиваются зеркала

«– О, нету мне, Лауре, счастья! Душа моя в потёмках, и сердце полыхает, как костёр!

– У неё что-то с сердцем? – шёпотом спросил Константин Улисса. – У них в театре нет врача?

– Это метафора, – ответил Улисс.

– А… Никогда не слышал. Какая-то ужасная болезнь?».

Фред Адра. Из книги «Лис Улисс».

– Мне снятся плохие сны. Часто. В последнее время каждую ночь. Я не понимаю, что сплю, и мне очень страшно. Во сне чувствую, как надо мной нависает тень, кто-то смотрит, а я лежу под одеялом и не могу открыть глаза. И пока пытаюсь проснуться, тень смотрит, но не трогает, а когда перестаю бороться, она ныряет в меня, и я просыпаюсь на самом деле. Иногда молюсь, прошу Бога, чтобы до утра мне больше не снились плохие сны, и обычно это срабатывает, но только до следующей ночи.

– Твои родители говорят, что ты часто встаёшь по ночам.

– Да, я хожу курить. Они не знают об этом.

– Тебе пятнадцать?

– Четырнадцать. Так вышло, простите.

Психотерапевт переворачивает исписанную страницу блокнота и задумчиво смотрит на новый белый лист. Асель дёргает ногой, пытаясь прочувствовать, не слишком ли она откровенна, и не заберут ли её из кабинета в психушку. Она пытается предугадать следующий вопрос доктора и чешет голову, от тугого конского хвоста кожа раздражена.

– Как у тебя складываются отношения с одноклассниками?

Нормально.

– Тебя направили ко мне после инцидента на уроке, верно? Расскажешь?

Асель смотрит в потолок. Лепнина похожа на паутину, а люстра с чёрным абажуром – на паука, который её сплёл.

– Я накричала на девочку.

– Как её зовут?

– Катя. Она хорошая, всегда давала списывать, мы вместе ходили в музыкалку ещё. Просто в тот день у меня совсем не было настроения.

– С чего всё началось?

– Ну… Она что-то рассказывала, а я не хотела слушать. Мы сидели за одной партой, её шёпот слева становился громче и громче, и она требовала внимания, ответа, реакции. Мне было не по себе, очень жарко. И от Кати тоже как будто дуло теплом, как от вентилятора в душной комнате. И я сорвалась.

– Прости за нецензурную брань, но я приведу твою цитату. Ты сказала: «Надеюсь, твою тупую башку набьют твоей же требухой, мразь, и мухи отложат личинки в твоих глазницах, пока блохастый бродячий пёс будет совокупляться с твоим мёртвым, съеденным червями телом».

Асель ёрзает в кресле.

– Не помню этого.

– Совсем?

– Я помню, что кричала. И всё.

Психотерапевт внимательно смотрит на девочку из-под квадратных очков, пока она трёт друг о друга аккуратные розовые ноготки, издавая приятный стрекочущий звук.

– Фраза пугает своей жестокостью, Асель. И судя по тому, что мне удалось выяснить, тебе не свойственна такая манера разговора. Что ты думаешь об этом?

– Наверное, это не я.

– А кто?

– Мне часто снятся плохие сны. Я не знаю.

Короткий писк таймера оповестил о том, что время сеанса подошло к концу. Психотерапевт осторожно закрыла блокнот.

– Мы встретимся с тобой послезавтра, милая. Ты не против такого обращения?

– Нет, порядок.

– Тогда до встречи. Небольшое задание дам тебе: попробуй сформулировать, кто вместо тебя так обидел Катю. Хорошо?

Асель пожимает плечами и снова чешет голову.

– Пока, – подхватывает кожаный чёрный рюкзак и выходит из кабинета, поправляя задравшуюся футболку на пояснице.

Слева – шиномонтажка, справа – спа-салон. Асель оборачивается, глядя на окна офиса психотерапевта, с рекламной растяжкой вдоль фасада об установке пластиковых окон, и думает, что больше в эту дыру не придёт. Понимает, что это во многом отговорка, но ей совсем не хочется делиться мыслями. Её фраза, которую озвучила докторша, забылась, осталось только неприятие и чувство тревоги.

Солнце жжёт, волосы становятся горячими. Асель видит ступеньки, ведущие в общественный туалет, и бежит вниз, чтобы помыть руки и освежить лицо. Внутри чисто, прохладно и пахнет хлоркой. Вода прозрачная, на ободке раковины стоит жидкое мыло с ароматом ромашки. Вылив половину бутылька себе в руки, Асель растирает жидкость меж пальцев, пока та не превращается в душистую пену. А потом громко визжит, хватает бутылёк и разбивает им зеркало.

Кривые осколки сыплются на пол, пластиковая рама шатается как маятник и падает следом. Собрав несколько осколков подлиннее, Асель вкладывает их в книжку по химии и суёт в рюкзак. Затем сбегает, пока никто не пришёл на шум.

***

В прихожей пахнет мамиными духами, на полу лежат лакированные туфли на тонкой шпильке, каблуками друг к другу. Мама устала, скинула обувь как попало. Асель проходит мимо зеркала, мимолётом смотрит на своё нескладное тело с острыми лопатками, тонкими руками и плоской грудью, цокает и проходит в гостиную. Мама ковыряется в шкафу нагнувшись. Асель шутливо бьёт её по попе.

– Аселя! – возмущается мама, вздрагивая и оборачиваясь. – Нельзя так подкрадываться.

Потом целует дочь в щёку, всё ещё хмурая. Короткие чёрные волосы сегодня завиты в локоны, на лице остатки макияжа. Перед сном она обычно сидит у зеркала и трёт лицо ватными дисками с мицелляркой, открывает баночки с душистыми кремами и что-то тихо рассказывает. Асель любит засыпать под эти мамины ритуалы, иногда совсем не хочется возвращаться в свою комнату.

– Я голодная, – падая на диван звездой, говорит Асель.

– Я тоже, сейчас что-нибудь сообразим. Как сеанс у психолога?

– Психотерапевта. Скучно, – вздыхает Аселя.

Потом видит, что мама берёт с полки стопку белья и, опережая её, бежит в комнату. Достаёт пачку сигарет из-под вороха разноцветных подушек и прячет в карман халата. Мама приходит позже, начинает стелить постель.

– Солнышко, ты же в порядке? – спрашивает мама, встряхивая плед. – Папа настоял на этих сеансах, всё оплатил, но я надеюсь, что ты и без психолога знаешь, что обзываться нехорошо.

– Ну да, я же извинилась даже. Может, вернём деньги, съездим в выходные в ЦУМ?

– Это так не работает, – не без досады говорит мама. – Давай будем послушными и доходим на дурацкие терапии, ладно?

– Ока-а-ай, – протягивает Асель, снимая светлые узкие джинсы. Вертится в трусах у зеркала, разглядывая худые ноги. – Хочу попу накачать. И грудь.

– Я тебе дам грудь. Иди воду поставь, сварим макароны, я купила жареные рёбрышки и сырный соус.

Асель надевает пижаму и шлёпает босыми ногами на кухню.

Ночью долго слушает музыку в наушниках, то скидывая плед от жары, то накрываясь снова, замёрзнув. Когда чувствует, что сон подступает, скручивает наушники и суёт под подушку, укладываясь поудобнее. В комнате тихо, на полу тарахтит, как трактор, кот. Дрёма накрывает, и мурлыканье затихает. Асель спит, но слышит, как бьётся её сердце. Считает удары, пока тяжёлая тень пробирается к дивану. Она по обыкновению замирает над ней, сердце начинает стучать быстрее. Девушке жарко. Хочет открыть глаза, но веки тяжёлые, пытается пошевелиться, и ей даже кажется, что получается, но тут же понимает, что лежит всё в том же положении, подложив руку под голову. Кости болят, Асель пытается что-то сказать, но только неразборчиво мычит, губы отказываются размыкаться, язык во рту словно опух и потяжелел. Тень наклоняется ближе, парит у самого лица, Асель накрывает ужас, она хочет кричать, горло горит и саднит. Обессилено хныкая, она крепко жмурится. Тень сочится внутрь, через ноздри, уши, через поры кожи и корни волос. Асель открывает глаза, голова болит, в комнате темно и тихо. Она скидывает плед и встаёт.

Глава вторая, в которой вспоминается прошлое

«Мы очень часто умаляем других людей до наших ограниченных представлений о мире».

Карен Армстронг. Из книги «12 шагов к состраданию».

Утром Асель завтракает остывшим чаем и булкой с маком, аппетита нет. Мама ходит из ванны в комнату, собираясь на работу, один глаз она накрасила и прервалась на сушку волос.

– Деньги есть на школу? – спрашивает мама, появляясь в кухне и скручивая шнур от фена вокруг держателя.

– Ага.

– Отлично, а то у меня до зарплаты всего ничего осталось. Завтра алименты на карту придут, снимешь?

– Угу.

– Оставлю карту на комоде, – мама наливает себе кофе и лезет в шкафчик за сахарницей. – Кстати, ты ничего не разбивала на днях?

Асель замирает, глядя перед собой.

– Нет, а что?

– Нашла утром осколок в спальне у себя, вроде от зеркала, – рассказывает мама, присаживаясь напротив дочери. – Наши целы. Может, Рикки притащил?

– Сто пудов, – Асель наклоняется и ловит рыже-белого кота, ластящегося у ног. – Где взял холодное оружие, засранец?

– Кот-домушник, – смеётся мама. – Не забудь ему корм насыпать перед уходом.

Подхватив чашку с кофе, она скрывается в гостиной. Асель гладит Рикки по тёплой голове и пытается вспомнить, что случилось после того, как ночью она проснулась. Ничего не помнит.

В школе душно. Все окна в классах открыты настежь, но на улице стоит жуткая жара, ни намёка на дуновение ветра. На доске в кабинете математики кто-то нарисовал зайца с огромными ушами, другой умелец пририсовал ему грудь. До урока ещё десять минут, одноклассники залипают в телефоны, Асель сидит за второй партой и добавляет в плей-лист новые песни. К ней садится Паша Лукин.

– Тебе какой вариант пробника достался?

Асель туго соображает, о чём он. Смотрит в карие большие глаза.

– А?

– Варик какой, говорю? У наших некоторых совпадают. У меня четырнадцатый, – кладёт на стол распечатанный вариант заданий ОГЭ.

Она лезет в сумку, находит там смятые листы, которые не доставала дома.

– Четырнадцатый, – читает номер сверху.

– О-о, нормально, – улыбается Паша. – Значит, с тобой сяду. Ты решала?

– А в чём прикол? Если мы дома могли решить.

– В статистике, Аселька, мы же дэбилы, – хохочет он. – Но дома всё равно никто не решал, кажись. Я забил. Татуху, – добавляет он, довольный каламбуром, и крутит кистью руки, где вокруг запястья красуется на раздражённой покрасневшей коже надпись: «PUNK ROCK». – Как тебе?

– Не слушаю панк.

– А что слушаешь? Ре-е-еп?

– Джа-а-а-аз, – на его манер передразнивает Асель. – Армстронг, Фицджеральд… Говорят о чём-нибудь фамилии?

– О том, что им гласных не хватает.

– Придурок, – улыбается Асель.

Паша симпатичный, хоть и щуплый. У него пепельное мелирование и эстетично выступающие вены на руках, прям как в подборках на пинтересте. Весь урок они смеются над математиком, который орёт на тех, кто пытается списать, и над его мокрыми подмышками, со звонком сдают наполовину решённые задания и вместе идут в кабинет русского языка.

Асель ко всем одноклассникам относится одинаково нейтрально, никогда ни с кем не ссорится, но и не дружит слишком близко. После случая с Катей ей привалило ненужного внимания, всем показалась её ругань жутко забавной – разобрали на цитаты. Но Паша с тех пор, наоборот, держался подальше, поддерживал Катю, и только сегодня немного оттаял. Он играет на гитаре в какой-то группе отбитых рокеров, где все остальные старше него и уже давно окончили школу, часто спорит с преподшей по истории, когда она хвалит Советский Союз и мечтает побывать в Америке, о чём постоянно говорит. Помимо татухи «PUNK ROCK» у него есть ещё одна, между ключиц, с красивой надписью: «nice day for a revolution»1, и для того, чтобы её всегда было видно, он носит футболки с глубоким вырезом.

Сегодня на нём серая футболка, явно смоделированная лично Пашей: края верхнего выреза неровные, словно кто-то резал ткань тупыми ножницами.

– Ты же к психотерапевту ходишь? – спрашивает он, пока Асель выкладывает из рюкзака учебник.

– Психотера… – привычно хочет поправить она и осекается. – А, да, верно. Откуда знаешь?

– Это моя тётка, она с нами живёт, а на холодильнике её расписание висит.

Асель хмурится, ей не нравится эта новость. Паша это чувствует и добавляет.

– Да я только фамилию прочитал и подумал, что это ты. Она ничего не рассказывает.

– А там нечего рассказывать, понял?

– Не злись, – дёргает он её за прядь волос. – Она и со мной разговаривала, вроде помогло.

– С чего вдруг? – всё ещё дуется Асель, но любопытство пересиливает.

– Невроз вроде был, у меня отец бухарь, мама его тринадцать лет терпела, и вот только в прошлом году выгнала. Я себе тогда и татуху набил первую в честь праздника. Наша маленькая семейная революция, свержение диктатора.

– Это круто, – улыбается Асель.

– Оф корс. Пошли куда-нибудь сегодня вечером? Расскажешь тоже какую-нибудь семейную гниль, выпьем, помянем?

Асель соглашается.

***

Паша классный. Они покупают шесть маленьких бутылок пива в магазинчике во дворах, где не проверяют документы, и прячутся на старой детской площадке. В домике-грибе из покошенных досок с куполообразной крышей. Жара к вечеру спала, а мимо никто не ходит. Паша открывает бутылки зажигалкой и начинает рассказывать про отца.

Он бывший афганец, как пришёл с войны, так и оказался никому не нужен. Получил бронзовую медаль, две тысячи рублей ежемесячной пенсии и проездной. Начал пить, чтобы забыться, потом увлёкся. Когда родился Паша, немного пришёл в себя, но не надолго. Поколачивал мать, Пашу не трогал, пока тот не подрос и не стал вступаться. Тогда отец принял его за равного соперника, бил, закрывал в туалете на ночь, поджигал его одежду за непослушание, однажды заставил жевать сигарету, спалив, что сын покуривает. В прошлом году срезал струны с гитары Паши и пытался его задушить. Спас сосед, услышавший, как орёт от страха мать. Заявление в полиции не приняли, но мать прозрела, выгнала мужа и попросила сестру психотерапевта к ним переехать, понаблюдать за сыном. Паша стал нервным и агрессивным и никак не мог прийти в себя, пока не начал сам писать песни. Всю боль и злость вкладывал в текст и музыку, потом чувствовал себя опустошённым, но счастливым.

Асель так понравилась его откровенность, что захотелось ответить тем же. Но в их семье не случилось ничего страшнее, чем развод родителей по обоюдному согласию два года назад. Папа уехал работать на юга. Он рекламщик, а мама менеджер в «Сбере». Все довольны, всё хорошо. Рассказывает это Паше, пожимая плечами.

– А с Катей что у вас произошло? – хмурится он.

– Да ничего, я просто встала не с той ноги в тот день. Даже не помню, что ей наговорила. Она обижается?

– Ну, она тебя боится.

– Я тоже иногда себя боюсь, – усмехается Асель. – У меня проблемы со сном. Ночью снится всякая дичь, утром просыпаюсь слабая и злая. Я рассказывала это твоей тётке, подсмотри для меня, что она там понаписала?

– Да она сама тебе расскажет, когда курс закончите. Ты, главное, не ври ей, всё говори. Увидишь, всё будет супер в итоге.

– Вообще, есть кое-что, что я никому не рассказывала… – смущается Асель, покручивая в руках согнутую крышку от бутылки. – Если пообещаешь молчать, расскажу тебе.

– Перед тобой самый нетрепливый человек в мире, Аселька, – гордо разводит руки в стороны Лукин. – Я ж панк, лютую за вашу свободу вместо вас.

– Хорошо, яжпанк, тогда слушай, – улыбается Асель. – В общем, в начале лета я тусила с одним парнем постарше и попробовала одну тему. Понимаешь?

Он вздёргивает брови. Видно, что вариантов у Паши несколько.

– Да запрещёнку, таблетки какие-то, я ничего не поняла, – спешно объясняется она. – Всего один раз. Мы на озере отдыхали, все попробовали, и я… Было хреново, меня жутко штормило, я видела Мэрилин Монро и Курта Кобейна, клянусь. Они курили травку на крыше моторной лодки у причала.

Паша прыскает в кулак, но старается держать серьёзное лицо.

– И?

– Я была в неадеквате, не помнила, что творила, как себя вела. Мамы дома не было, она иногда остаётся у своего парня. Что? Она в разводе!

– Да мне пофиг, честно. И что дальше-то было?

– Ну, меня вроде привезли домой. Проснулась в своей комнате, а в «вк» видео от этого урода. Снимали, как меня корчит, как я голая купаюсь в озере и разговариваю с травой, – Асель начинает плакать, хотя планировала держаться. – Я никому не рассказала, но пригрозила, что если видео уйдёт в сеть – его посадят. Вроде никуда не ушло, но мне так обидно было и стыдно, и больно. Короче, с тех пор я постоянно стрессую и иногда сама себя боюсь, потому что в голову лезут мерзкие мысли.

– Какие? – серьёзно спрашивает Паша.

– Разные, – вытирая нос, повторяет Асель, не желая объясняться. – Потом и сны эти ущербные добавились. Мне тяжело, иногда просто хочется разрушать всё вокруг, а иногда – кричать. Может, меня и вправду стоит бояться.

Глава третья, в которой Асель ходит по грани

«На самом деле каждый из нас – театральная пьеса, которую смотрят со второго акта. Всё очень мило, но ничего не понять».

Хулио Кортасар. Из книги «Игра в классики».

Паша врёт, что сильно опьянел и просится к Асель на ночь. Говорит, что тётка унюхает, и ему влетит, но на самом деле Асель понимает, что парень хочет просто её поддержать. Он проникся историей Асель, выспрашивал про мудака, снявшего видео на озере, рассуждал о моральных ценностях и подлости, тёмных пятнах поколения и ещё о всяком, чего девушка и не поняла толком. Где Паша нахватался всех этих лозунгов, она даже представить не могла. Спросила. Сказал, что много читает и свободен от мусорной пропаганды из телевизора, потому что отец когда-то сделал полезное дело и в пьяном угаре его разбил.

– Так что, не пустишь?

– Да пущу, конечно. Только без левых движений, понял?

– Каких движений? – кривится он, собирая в пакет бутылки. – Мне шевелиться лень. Пошли искать мусорку.

В такси они молчат и дышат внутрь футболок, чтобы не распространять пары перегара. Когда доезжают и бегут к подъезду, ржут как кони, вспоминая запотевшие окна и водителя, который несколько раз снял очки и протёр стёкла. Мамы дома нет, Асель включает всюду свет и показывает квартиру: где ванна, где кухня, где гостиная.

– Будешь спать тут, – падает она на свой любимый жёлтый диван. – Мама сегодня не придёт, но у нас есть эклеры и вчерашние макароны с сырным соусом. Сойдёт?

– В лёгкую, только подогрей.

– Эклеры тоже? – смеётся Асель, направляясь в кухню.

Паша спрашивает, можно ли у них где-то без палева покурить. Асель отправляет его на балкон и вскоре присоединяется. Сидят на корточках, рядом с её детской коляской в пыльном чехле и папиными рыбацкими принадлежностями.

– Ты классный, – говорит Асель, ощущая, что язык её плохо слушается. – И чего мы раньше не дружили?

Он пожимает плечами.

– Если честно, думал ты скучная. Я смотрел твои подписки в инсте, там столько мути… И фотки все отврат.

– Охренел?

– Да куда столько селфи?

– Иди к чёрту, – смеётся Асель, доставая телефон. Смотрит на свою страницу и хохочет ещё громче. – Всего-то триста пятнадцать.

Паша перебирается к ней, и вместе они чистят однотипные фотографии, смеются над её хэштегами и отписываются от популярных блогеров.

После ужина обоих клонит в сон, но им хочется ещё поболтать. С Пашей Асель спокойно и интересно, кажется, что он ходячая энциклопедия, интересуется всем подряд, а если чего-то не знает – говорит прямо и тут же лезет гуглить, приводит факты, открывая что-то новое и для себя тоже.

Ближе к двум часам Асель идёт в спальню за одеялом, Паша плетётся за ней, едва волоча ноги. Осматривается, трогает её старые игрушки на полке, трёт пьяное лицо у зеркала и замечает картину на стене в резной деревянной рамке.

– О, у нас такая же висела. Пережиток Совка, что ли?

Асель оборачивается, смотрит на поле, усыпанное разноцветными, незнакомыми цветами, и пожимает плечами.

– Кто-то подарил маме, не знаю. По-моему, красиво.

– Тебе нравится?

– Ну да, – Асель вручает Паше одеяло и становится рядом, присматриваясь к акварельным мазкам. – Смотри внимательно, здесь нет двух одинаковых цветков.

Паша щурится, подходит ближе, глаза его мечутся от одного цветка к другому.

– Кстати, да. Прикольно. Интересно, на нашей тоже так было?

– А куда она делась?

– Да не знаю я. Ладно, пошёл спать, – он оборачивается, на уставшем лице появляется озорная улыбка. – Поцелуешь?

– Иди уже отсюда, – краснея, выталкивает она его из комнаты и закрывает дверь. Высовывается и добавляет в спину удаляющейся долговязой фигуре. – Нам надо встать раньше, чем мама придёт, так что как начну будить, сразу вскакивай, понял?

– Окай, мой генерал!

***

– Мне грустно, и я не знаю причины. Её попросту нет. Иногда совсем не хочется шевелиться, разговаривать с кем-то, слушать и смотреть. Не замечаю, как течёт время. Смотрю на часы – вроде утро, смотрю через минуту – уже полдня прошло. Я не отключаюсь, но не могу чётко вспомнить, чем была занята. Недавно расплакалась, когда мама прислала фотографии из магазина и спросила, какое платье ей выбрать. Я не могла помочь, просто не в состоянии была сказать: «Вот это». И плакала. Немного легче становится, когда понимаю, что я не одна такая, не сломанная и не тронутая на всю голову. Вчера болтала с человеком, у которого в жизни случались мерзкие ситуации, похуже того, что бывало со мной. И он справился, нашёл во всём случившемся плюсы, переборол тьму внутри. Эта история меня немного вдохновила, и ночью даже не снились кошмары.

– Кто этот человек? – спрашивает психотерапевт, отвлекаясь от записей.

– Мой ровесник, – уклончиво отвечает Асель, но ёрзает в кресле перед тётей Паши.

– В начале года ты ездила в горный лагерь с победителями олимпиад, взяла два первых места по физике и математике, участвовала в конкурсе талантов от школы, пела на открытии спортивного комплекса и завела музыкальный канал на ютубе. Скажи, такая активность для тебя норма? Или это скорее исключительный период?

– Я даже не знаю.

– А если подумаешь?

– Не знаю я, – качает головой Асель. – Не могу ответить, не спрашивайте.

– Хорошо. Скажи, слышала ли ты что-нибудь о биполярном расстройстве личности?

– М-м… Это когда ты утром Асель Алиева, а вечером Наполеон?

– Нет, – улыбается психотерапевт. – Это психическое состояние, при котором человек испытывает экстремальные колебания ментального здоровья от маниакального до депрессивного. В период маниакального обострения он сворачивает горы, чувствует эйфорию, непривычно активен и счастлив. Но за маниакальным эпизодом следует депрессивный, и чем активнее человек был в период мании, тем сложнее будет симптоматика полярного эпизода.

– И у меня вот это, да? Биполярка?

– Биполярное расстройство очень сложно диагностировать. Но мы тут как раз для того, чтобы разобраться, что с тобой происходит. И что бы это ни было, я помогу тебе, обещаю.

***

Асель и Паша, не сговариваясь, прилипли друг к другу. Утром он заходит за ней перед школой. Пока она собирается, сидит в кухне с мамой, рассказывает о своей музыке, о любви к самовыражению. Маме он нравится, она с интересом слушает его истории. Расспрашивает про татуировки, про группу, про семью. Оказывается, мама знакома с его тётей, они вместе учились в школе и картину, что висит теперь в комнате Асель, подарила как раз тётя Паши Ольга Николаевна после встречи выпускников, в марте. По дороге в школу Паша и Асель не могут перестать смеяться, разгадав загадку исчезновения картины из дома Лукиных.

Май выдался максимально жарким, больше похож на август где-нибудь в средней Африке. Учителя вовсю грузят студентов перед государственными экзаменами. Даже на переменах не отпускают, пытаются засунуть в сопротивляющиеся головы хоть немного необходимых знаний. Обеденное время сократили, количество уроков, наоборот, возросло.