Осенний театр

Александр Кушнер

Осенний театр

Редактор Лариса Спиридонова

Художественный редактор Валерий Калныньш

Корректор Елена Плёнкина

Верстка Светлана Спиридонова

© Александр Кушнер, 2020

© «Время», 2020

⁂

Таинственный смысл бытия

«Таинственный смысл бытия…»

Таинственный смысл бытияМеня на мгновенье пронзит,И тут же почувствую я,Что мной он, счастливый, забыт.И, как ни старайся, вернутьЕго и присвоить нельзя:Закрыт к нему наглухо путь,Дорога, тропинка, стезя.В какую просунуться щель,Завесу убрать и туман,Ни куст не подскажет, ни ель,Тем более – стол и диван.Ни просьба, ни клятва, ни лестьЕго не смягчат: произволИ прихоть… И все-таки есть –И в сердце меня уколол!

«Блик на полу обманывал…»

Блик на полу обманывал,Дышал, как мотылек,Округлый и опаловый,Сойти за брошку мог.Серебряную ложечку,Рисунок и печать,Хотелось эту блесточкуНащупать и поднять.С каким великим авторомИмеем дело мы,Сравненья и метафорыДающим нам взаймы,Слепящие подобия,Вложив свой вещий дарВ учебные пособияПо постиженью чар.

«Люстру зажег – и она, оставаясь…»

Люстру зажег – и она, оставаясьВ комнате, вышла еще за окноМне в назидание, или на зависть,Или на радость мою – все равно.И притворилась огромной луною,К дереву в темном прижавшись окне,Жизнью меня соблазняя двойноюИ обещая такую же мне.Я, к своему удивленью, поверилЕй на мгновенье – и понял, смущен,Как это просто – в окне ли, за дверьюНас обольстить или где-то еще.

«У меня под рукой становились стихами…»

У меня под рукой становились стихамиИ вино, и вода, и гора с облаками,Подражавшими в плотности этой горе,И Афины с забытыми ими богами,И запущенный клен в петербургском дворе.У меня под рукой тишина оживала,Как волшебная флейта, – ни много ни мало!У меня под рукой серебрилась сирень,И привычная комната приобреталаБлеск дворцовый, особенно в солнечный день.И любовь с ее счастьем и горечью тоже,И Нева с неотрывно глядящим прохожимНа волненье ее, – заслужил я покой,И живая строка, ни на чью не похожа,Возникала в стихах у меня под рукой.

Осенний театр

Осенний театр – это лучший на светеТеатр, я люблю декорации эти,Трагедию ивы и клена люблю,И тополь как будто играет в «Макбете»,И дубу сочувствую, как королю.И ярко, и горько, и пышно, и сыро.В саду замечательно ставят Шекспира.С каким замедлением падает лист,Как будто вобрал в себя боль всего мира,И я на дорожке стою, как статист.Английский театр приезжал на гастроли,Давно это было, работал я в школе,Волненье свое не забыл до сих пор.Но сад, что ни год, те же самые ролиИграет не хуже, великий актер!И каждую осень печальное чувство,Счастливое чувство большого искусства,Меня посещает в преддверье зимы.Да, холодно будет, и снежно, и пусто,Но дивное зрелище видели мы!

«“Плевать на жизнь”, – шотландская принцесса…»

«Плевать на жизнь», – шотландская принцессаСказала, умирая в девятнадцатьЛет, – что ей смерти плотная завеса,Готовая упасть и не подняться,И что ей море в пасмурных барашках,И что ей лес еловый и охота?Ее душа – не наша замарашка,А точный слепок с птичьего полета!А может быть, в ее СредневековьеДругая жизнь за гробом проступала,Как тот ларец за шторкой, в изголовье,В котором драгоценности держала?Или в ней было что-то от повесыИ мудреца, философа-гуляки,Каких Шекспир вставлял частенько в пьесыИ убивал в пылу кинжальной драки?

Трепещет, вздымается, ерзает, блещет…

О вещая душа моя!..

Ф. ТютчевТрепещет, вздымается, ерзает, блещет,Волнуется, дышит, мерцает, сквозит,Вздыхает, – о ком ты, о чем ты? О вещейДуше, о листве, о волне, – без обидТут не обошлось, без надежды и дрожи,Без страха и трепета, – да, о душе,Листве и волне – посмотри, мы похожиИ были волной и листвою уже.Нас тоже к плотине сносило, к запрудеТеченьем, и маялись мы под грозой,А если мы не были ими, то будем,Ручаемся сердцем, клянемся слезой,Завешены тьмою и залиты светом,И светом наш гибельный мрак возмещен,И разве Овидий писал не об этом?Об этом, об этом, о чем же еще?

«Душе-то что, душа не мерзнет, не скудеет…»

Душе-то что, душа не мерзнет, не скудеет,Не надо ей носить ни шапку, ни пальто,Она в других краях опять помолодеет,Ее там не смутит, не огорчит ничто.Душе-то что, она, наверное, крылата,Завидует уже не птицам, птицы – ей.Как Гоголь ездил в Рим, она спешит куда-то,Где, может быть, еще светлее и теплей.Какие там дворцы, соборы, пропилеи,А улочки – таких и в Барселоне нет.И с нею, может быть, беседует в аллееЛюбимый ею здесь задумчивый поэт.До горестей земных теперь ей нету дела,На дольний мир смотреть ей незачем с высот.Но, может быть, она нет-нет и вспомнит тело,Лежащее в земле, и по нему всплакнет.

«Так ли уж точно Платон изреченья Сократа…»

Так ли уж точно Платон изреченья Сократа,А Иоанн и Матфей записали Христа?Речь забывается – и неизбежна утрата.Смысл сохраняется – формулировка не та.Да и записывать не на чем было, и стыдноБыло б записывать в незабываемый часВсё, что не в розницу сказано было, а слитно,И заменялось своими словами для нас.– Встреча в Аиде с тенями нас ждет дорогими,Здравствуй, Гомер, Гесиод, Одиссей, Паламед!– Небо прейдет, и Земля и Луна вместе с ними,Звезды спадут, а словам моим гибели нет.

Всё было

«Боже мой! Боже мой!На кого ты меня оставил? –Это он воскликнул, еще живой,И ни слова к тому не добавил.Эта боль, эта мука во тьме –Неужели еще и цитата?Царь Давид в двадцать первом псалмеТак уже восклицал когда-то.Отзывалась та боль в струне,Что рука его теребила.Мы напрасно о новизнеТак печемся в стихах. Всё было.

«Вспомни Екклесиаста…»

Вспомни ЕкклесиастаИли Иеремию, Давида,Может быть, Соломона, – нечастоВспоминаешь ты их, и забытаКнига Иова и Даниила,А Захарии и не читал ты.Ни к чему. И когда это было!До Афин это было, до Спарты.Что тебе их пророчества, пенье,Назиданья, повторы и струны,Обращения к хору, сравненья,Лани, серны, и звезды, и луны,Но подумай, быть может, у Фета,Пастернака или МандельштамаВ их стихах отозвалось всё это:И волненье, и пламя, и драма.

«Где жизни нет, там нет и смерти…»

Где жизни нет, там нет и смерти,И в небе так везде, везде,И даже ангелы и чертиЖить не могли бы на звезде,Любой звезде, любой планете –Там либо пламя, либо газ,А как влекут нас звезды этиИ как обманывают нас!И вижу ночью, встав с дивана,Что звезд, как снега, намело,Что мирозданье без обманаСуществовать бы не могло:Как ни убога наша мераДля мирозданья, ни мала,Его смущает наша вераПеред лицом добра и зла.

Всё тот же шмель

Всё тот же шмель, что год назад, что два, что сорок.Так вот кто, умерев, потом опять живет!И огненный цветок ему всё так же дорог,И кто тебе сказал, что этот шмель не тот?Всё тот же шмель – вот так решается проблемаБессмертия. Смотри: есть вечная весна!Насколько же точней и проще эта схемаПридуманной для нас – и радует она.Как видишь, не нужны небесные селенья.Один цветок как кисть, другой – как бубенец.Так может быть, не ты, а шмель – венец творенья?Ты ссохнешься, умрешь, какой же ты венец?

«Как солнце светит из-за тучи…»

Как солнце светит из-за тучи,Каким вселюбящим огнем!Быть может, миром правит Случай,А Бог присутствует при нем.Сверкают лужицы, как блюдца,И паутины блещет нить.Но можно ль к случаю тянуться,Его о чем-нибудь просить?И снова всё накрыто мглою,Затмилась даль, судьба горька.И снова тучи надо мною,Как стихотворная строка.Но луч прорвется из-за тучи –И вновь в слепящем серебреТы, как Орлов, «попавший в случай»,Или Потемкин при дворе.

«Вот поезд, отправится он через семь…»

Вот поезд, отправится он через семьМинут, через шесть, через пять. Надоело!Как тянется время, не нужное тем,Кто мается, ждет и скучает без дела.Он несколько раз поглядит на часы:Тем уже их шаг, чем глядишь на них строже.Ему этой жизни известны азы,Он знает, что время неровно, – и всё же!Дорожный рабочий пройдет вдоль путей,Сквозь дымку оплывшее солнце проступит,Еще он заметит чету голубей,Бредущих в раскачку, но он их не любит.Скорей бы уж, что ли! Не вечно же тутСтоять, – разорвать эти вечные путы,Они его давят, они ему жмут…Когда-нибудь вспомнит он эти минуты!

«Кто умер, тот умер. Покуда он жил…»

Кто умер, тот умер. Покуда он жил,Ему открывались загробные дали,И лиственный шелест предвестьем служилНездешних садов; не вдаваясь в детали,Он что-то такое себе представлял,Какой-то кустарник, быть может, аллею,Где он в этой жизни с любимой гулялИ там обязательно встретится с нею.Но небо есть небо, там нет ни дубов,Ни улиц, ни ярких цветов на балконе,Хотя у художников Средних вековЛандшафт ему нравился потусторонний,Но небо есть небо: щепотку земли,Песчинку, травинку – и ту не достанешь.Кто умер, тот умер, его погребли –И он не воскреснет. Откуда ты знаешь?

Жаль занавешивать белую ночь…

«Теперь, когда стихи пишу, меня сомненье…»

Теперь, когда стихи пишу, меня сомненьеОдолевает: кто прочтет стихотвореньеИ нужно ли оно кому-нибудь? Вот столпАлександрийский, он внушает восхищенье,И мало что при нас сравниться с ним могло б.Как нравится он мне на площади Дворцовой!Представить без него нельзя ее, подковойЛежащую под ним, – и в бурях уцелел,И в бедах – вековой, гранитный, образцовый,И Пушкин на него задумчиво смотрел.Он мог, свои стихи с ним сравнивая, дажеПо праву вознести их выше, но не наши!И, шестистопный ямб взяв у него взаймы,Я думаю о том, что столп стоит на стражеВсего, что он любил, надежнее, чем мы.

У фонтана

Как брызги фонтана на пар от фонтанаПохожи, на влажную дымку тумана,И тень эта, пар, долетает, как дым,К садовой скамье, на которой сидим.Фонтан белогривый, фонтан пышнотелый,Еще он похож на костер, только белый,Готовый зайти за любую межу.Зачем на него я так долго гляжу?Подумаешь, невидаль! Надо ль об этомВертеть так и этак строку и предметомТаким свое зренье и ум занимать?Еще он похож на упавшую прядь.Но тут же приподнята чьей-то рукою.А я недоволен своею строкоюИ, путаясь, вновь возвращаюсь к нему –К фонтану все в той же пыли и дыму.И чувствую – можно, и думаю – надо!И в эти минуты ни боль, ни досада,Ни зло мировое, ни смерть, ни обманМеня не волнуют, а только фонтан!

«Одуванчика желтое солнце…»

Одуванчика желтое солнцеРазгорится в ворсистой траве –И метафора эта придетсяПо душе нам, их здесь даже две.И трава не трава еще – травка,И апрель на дворе, а не май,Но каемка ее как заявкаНа счастливую жизнь, – принимай!В основанье садовой ограды,Обрамляя ее зеленцой,Эта травка, которой мы рады,Подрастает неспешно, с ленцой.И плитняк, укрепленный замазкой,Осыпающийся здесь и там,Тронут этой брезгливою ласкойИ, ветшающий, нравится нам.

1837-й

Франц Антон фон Герстнер с паровозомНа вокзале Витебском стоит.Паровозик кажется подносомНа руках его, – забавный вид,Держит он его двумя руками,Столько сделав для страны чужой,Бронзовый, лесами и лугамиСоблазняет, скоростью большой.Что же, ехать подано, садитесь?Но, пройдя в вагон, – счастливый путь! –Мысленно еще раз оглянитесь:Есть что вспомнить, есть о чем вздохнуть.Первая железная дорогаШла отсюда в Царское Село.Кукольник о ней в стихах убогоНаписал, но тексту повезло,Потому что Глинка эти строкиПоложил на музыку, пропел.Пушкин бы проехал по дороге,Написал бы лучше, – не успел!

Царскосельское

Как трава одела закоулок…

И. АнненскийОщущалось соседство большого дворца,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.