Этюд в багровых тонах. Знак четырех. Записки о Шерлоке Холмсе

Напротив, Хоуп распалялся все сильнее. Человек упорный, он не привык отступать от намеченной цели, а всепоглощающая жажда мести так безраздельно завладела им, что не оставила места для иных чувств. Вместе с тем практический ум подсказывал Хоупу, что даже его железный организм не выдержит постоянного напряжения. Он не имел ни крова над головой, ни полноценной пищи, и силы его быстро убывали. Кто же покарает мерзавцев, если он околеет, как пес, здесь, в горах? А коли он будет вести такую жизнь, смерть неминуема. И это на руку лишь его врагам. Поразмыслив, Джефферсон Хоуп вернулся в Неваду, на старые рудники, чтобы поправить здоровье и скопить денег. Это позволило бы ему в дальнейшем добиваться своей цели без особых лишений.

Он намеревался провести в Неваде не более года, но непредвиденные обстоятельства задержали его на рудниках почти на пять. Но и по истечении этого срока память о чудовищном злодеянии у него не притупилась и не утихла жажда мести. Эти чувства были так же остры, как в тот вечер, когда он стоял у могилы Джона Феррье. Изменив внешность и имя, Хоуп отправился в Солт-Лейк-Сити, ничуть не заботясь о собственной судьбе и готовый ко всему, – лишь бы восторжествовала справедливость. Там его ждали дурные вести. За несколько месяцев до возвращения Хоупа в стане Избранных произошел раскол: часть молодых мормонов взбунтовалась против власти старейшин и, отколовшись от церкви, покинула Юту. Среди них были Дреббер и Стэнджерсон; никто не знал, где их теперь искать. По слухам, Дреббер продал большую часть своей собственности, так что стал человеком весьма состоятельным, тогда как его приятель Стэнджерсон остался сравнительно беден. Так или иначе, где они, никто не знал.

Многие на месте Хоупа, как ни одолевала бы их жажда мщения, в подобных обстоятельствах сдались бы, но он не ведал сомнений. Не располагая сведениями, перебиваясь случайными заработками, Хоуп переезжал из города в город в поисках своих врагов и так пересек чуть ли не всю территорию Соединенных Штатов. Год проходил за годом, в его черных волосах пробивалась седина, но он, словно гончая, продолжал преследовать врагов, отрешившись от всего, что не было связано с единственной целью его жизни. Наконец упорство Хоупа было вознаграждено. Он лишь мимолетно увидел лицо в окне, но этого было достаточно: Хоуп убедился, что люди, которых он ищет, находятся в Кливленде, штат Огайо. Вернувшись в свое убогое жилище, Хоуп уже имел детальный план мести. К несчастью, случилось так, что Дреббер, выглянув из окна в тот момент, тоже заметил на улице бродягу и прочел в его взгляде свой смертный приговор. Вместе со Стэнджерсоном, ставшим теперь его личным секретарем, он немедля отправился к мировому судье и заявил, что им угрожает опасность со стороны одержимого ревностью и ненавистью давнего соперника. В тот же вечер Джефферсона Хоупа препроводили в тюрьму. Не найдя поручителей, он провел в ней несколько недель. Когда же его наконец освободили, Хоуп обнаружил, что дом Дреббера опустел. Ему сказали, что тот со своим секретарем отправился в Европу.

Мститель снова потерпел неудачу, но лютая ненависть погнала его по следу врага. Не располагая деньгами, Хоуп устроился на работу и, экономя каждый доллар, накопил денег на предстоящее путешествие. Собрав ровно столько, сколько было нужно, чтобы обеспечить себя самым необходимым, он отплыл в Европу и уже там продолжил преследование. Хоуп переезжал из города в город, делал все, что в человеческих силах, но настичь беглецов ему так и не удалось. Приехав в Санкт-Петербург, он выяснил, что они только что отбыли в Копенгаген. В датскую столицу Хоуп опоздал на несколько дней: Дреббер и Стэнджерсон перебрались в Лондон, и вот тут Хоуп наконец настиг их, а что случилось после этого, известно из признаний самого старого охотника, добросовестно воспроизведенных в дневниковых записях доктора Уотсона, коим мы уже столь многим обязаны.

6. Продолжение воспоминаний Джона Х. Уотсона, доктора медицины

Яростное сопротивление нашего пленника, судя по всему, не было вызвано злобой по отношению к нам. Лишившись возможности бороться дальше, он приветливо улыбнулся и выразил надежду на то, что никому в этой свалке не нанес увечий.

– Наверное, вы собираетесь отвезти меня в полицейский участок, – обратился он к Шерлоку Холмсу. – Мой кеб стоит у подъезда. Если вы развяжете мне ноги, я сам спущусь к нему. Теперь я уже не так легок, как прежде, так что нести меня будет тяжеловато.

Грегсон и Лестрейд, переглянувшись, видимо, сочли это слишком рискованным, но Шерлок Холмс поверил пленнику на слово и развязал полотенце, которым стянули его щиколотки. Тот встал и немного размял ноги, словно хотел убедиться, что они действительно свободны. Помню, я подумал, глядя на него, что не часто случалось мне видеть столь крепко сбитого мужчину; выражение его лица, загорелого до черноты, было таким решительным и энергичным, что производило не менее сильное впечатление, чем физическая сила пленника.

– Если бы место начальника полиции было сейчас вакантно, полагаю, кандидатуры лучше вас на него не найти, – добавил арестованный, с нескрываемым восхищением глядя на моего компаньона. – То, как вы меня выследили, просто невероятно.

– Вам тоже хорошо было бы поехать с нами, – обратился Холмс к полицейским.

– Я могу сойти за извозчика, – предложил Лестрейд.

– Отлично, а Грегсон поместится с нами в кебе. И вы, доктор. Вы ведь принимали живое участие в деле, так что имеете полное право присутствовать при его завершении.

Я охотно согласился, и мы все спустились вниз. Наш пленник не делал ни малейших попыток бежать. Он спокойно поднялся по ступенькам в кабину собственного кеба, а я последовал за ним. Лестрейд взгромоздился на козлы, щелкнул кнутом и вскоре доставил нас к месту назначения. Там нас препроводили в небольшую комнату, где инспектор записал фамилии арестованного и людей, в убийстве которых его обвиняли. Этот полицейский с бесстрастным бледным лицом исполнил свои обязанности уныло-механически.

– В течение недели задержанный предстанет перед судом для предварительного допроса, – сказал он. – А пока, мистер Джефферсон Хоуп, не хотите ли сделать заявление? Должен предупредить, однако, что ваши слова будут запротоколированы и могут быть использованы против вас.

– У меня есть много что сказать, – спокойно ответил арестованный. – И я, джентльмены, очень хочу поведать вам все.

– Приберегите лучше это для судей, – посоветовал инспектор.

– Перед судом я могу и не предстать, – возразил Хоуп. – Не пугайтесь. Я не собираюсь покончить с собой. Вы ведь врач? – Этот вопрос он задал, глядя на меня своим жестким проницательным взглядом.

– Да, – подтвердил я.

– Тогда приложите ладонь вот сюда. – Он с улыбкой указал на свою грудь скованными наручниками руками.

Я сразу же ощутил натужное неровное биение сердца. Казалось, грудь его ходит ходуном и дребезжит, как кожух, внутри которого работает мощный мотор. В наступившей тишине слышались хриплые шумы, сопровождавшие глухие удары сердца.

– Боже мой! – вскричал я. – Да ведь у вас аневризма аорты!

– Да, именно так это и называется, – невозмутимо подтвердил он. – На прошлой неделе я был у врача, и он сообщил мне, что сердце мое может разорваться в любой момент. Я страдаю этим уже много лет, и состояние мое стремительно ухудшается. Причина в том, что в горах близ Соленого озера мне пришлось долго жить под открытым небом и недоедать. Теперь, когда цель достигнута, мне безразлично, сколько я еще протяну, но хотелось бы напоследок честно рассказать обо всем. Жаль, если обо мне останется память как об обычном головорезе.

Инспектор и два сыщика кратко обсудили, целесообразно ли выполнить просьбу арестованного.

– Доктор, как вы считаете, велика ли вероятность внезапной смерти? – спросил инспектор.

– Скорее всего весьма велика, – ответил я.

– В таком случае наш долг в интересах правосудия выслушать его заявление, – подвел итог инспектор. – Сэр, вы можете сделать свое сообщение, но предупреждаю еще раз: все, что вы скажете, будет запротоколировано.

– Я присяду, с вашего позволения, – сказал арестованный и, не дожидаясь разрешения, опустился на стул. – Из-за этой болезни я быстро устаю, а потасовка, в которой мы с вами участвовали час назад, не улучшила моего самочувствия. Я стою на краю могилы, джентльмены, поэтому мне незачем лгать вам. Каждое мое слово будет чистой правдой, а что за этим последует, для меня уже не имеет никакого значения.

С этими словами Джефферсон Хоуп откинулся на спинку стула и начал свой удивительный рассказ. Говорил он спокойно и размеренно, будто повествовал о вполне заурядных событиях. За точность приводимого ниже изложения я ручаюсь, поскольку сравнил свои записи с записями Лестрейда, который стенографировал его показания. Все совпало слово в слово.

– Думаю, для вас не так уж важно, почему я ненавидел этих людей, – начал Хоуп. – Скажу только, что на их совести две человеческие жизни – отца и дочери, – за них-то они и заплатили теперь своими жизнями. Поскольку с того момента, когда они совершили свои преступления, минуло много лет, я не мог уже выдвинуть против них официального обвинения. Тем не менее они были виновны, и я решил стать для них и судьей, и присяжными, и палачом в одном лице. Окажись вы на моем месте, вы поступили бы точно так же, если в вас есть хоть капля мужества.

Девушка, о которой идет речь, двадцать лет назад должна была стать моей женой. Вместо этого ее насильно выдали замуж за Дреббера, и это разбило ей сердце. Я снял обручальное кольцо с пальца покойницы и поклялся, что в свой смертный час негодяй узнает, за что его покарали. Гоняясь за ним и его подручным по двум континентам, я всегда носил это кольцо с собой. И вот наконец я настиг их. Они думали, что измотают меня, но не тут-то было. Если завтра я умру – а это весьма вероятно, – то умру с сознанием того, что свою миссию на земле исполнил, исполнил достойно. Они погибли от моей руки. Больше мне на этом свете не на что надеяться и нечего желать.

Они были богаты, я – беден, так что преследовать их мне было нелегко. Когда я прибыл в Лондон, в кармане у меня не оставалось ни гроша, пришлось снова приниматься за работу. Ездить верхом и править лошадьми для меня так же естественно, как ходить, поэтому я предложил свои услуги владельцу извозной конторы и вскоре получил место. Каждую неделю я отдавал хозяину определенную сумму, а все, что зарабатывал сверх того, оставлял себе. Впрочем, мне редко что перепадало, однако худо-бедно концы с концами я сводил. Самым трудным было освоиться в Лондоне, потому что из всех лабиринтов, когда-либо придуманных человеком, этот город представляет собой самый запутанный. Тем не менее, вооружившись картой и запомнив, где находятся основные гостиницы и вокзалы, я вскоре уже неплохо ориентировался.

Понадобилось некоторое время, чтобы разузнать, где остановились разыскиваемые мной джентльмены, но я не оставлял усилий и напал на их след. Они жили в Кэмберуэлле, в пансионе на другом берегу реки. Найдя их, я твердо решил, что теперь уж не упущу. Чтобы они меня не узнали, я отрастил бороду и следовал за ними по пятам в ожидании удобного случая. Больше скрыться от меня я бы им не позволил.

Тем не менее однажды это едва не случилось. Куда бы они ни отправились, я всегда сидел у них на хвосте. Иногда ехал за ними в кебе, порой следовал пешком. Первое было предпочтительней, потому что так они не могли улизнуть от меня, взяв извозчика. Зарабатывал я теперь лишь рано утром и поздно вечером и, конечно, задолжал хозяину. Но меня это не заботило, поскольку у меня по-прежнему оставалась возможность не спускать глаз с тех двоих.

Между тем они оказались весьма хитры. Должно быть, они не исключали того, что их выслеживают, поэтому никогда не выходили поодиночке и никогда – после наступления темноты. Две недели, каждый день, я колесил за ними повсюду, но ни разу не видел, чтобы они где-нибудь появились врозь. Дреббер большую часть времени был пьян, однако Стэнджерсон всегда оставался начеку. Ни на рассвете, ни на закате дня мне ни разу не представилось ни малейшего шанса; но это не обескураживало меня, внутренний голос подсказывал, что развязка не за горами. Я опасался только того, что моторчик у меня в груди заглохнет раньше, чем я завершу свое дело.

И вот однажды вечером я ехал по Торки-террас, той самой улице, где они квартировали, и увидел, что у входа в пансион стоит кеб, в который уже уложены вещи. Через несколько минут вышли Дреббер и Стэнджерсон, сели в экипаж и отбыли. Я хлестнул лошадь и последовал за ними на расстоянии, но так, чтобы не упускать их из виду. Решил, что они переезжают на другую квартиру. Возле Юстонского вокзала они остановились. Я попросил какого-то мальчишку присмотреть за моей лошадью, вышел за ними на перрон и услышал, что они интересуются ливерпульским поездом. Железнодорожный служитель сообщил им, что поезд только что ушел, а следующий отправится лишь через несколько часов. Стэнджерсона это, похоже, расстроило, зато Дреббер казался скорее довольным. В вокзальной сутолоке я незаметно подкрался настолько близко к ним, что слышал весь их разговор. Дреббер сказал, что у него есть одно личное дело, и попросил своего спутника подождать его. Стэнджерсон запротестовал, напомнил, что они должны всегда держаться вместе. На это Дреббер ответил, что дело у него весьма деликатного свойства, поэтому свидетели ему не нужны. Я не разобрал слов секретаря, но его хозяин разразился в ответ на них грубой бранью и напомнил ему, что он всего лишь слуга, которому платят деньги, а посему не смеет совать свой нос куда не следует. Видимо, поняв, что спорить бесполезно, Стэнджерсон ограничился тем, что предложил следующее: если Дреббер опоздает на последний поезд, они встретятся в гостинице «Холидей». Заверив его, что будет на перроне не позже одиннадцати, Дреббер покинул вокзал.

Настал момент, которого я так долго ждал. Враги были теперь у меня в руках. Вдвоем они могли защитить друг друга, порознь каждый оказывался в моей безраздельной власти. Тем не менее не следовало проявлять опрометчивости и портить дело. План я выработал давно. Месть не принесет удовлетворения, если обидчик не осознает, от чьей руки и за что принимает кару. Согласно моему плану, я должен был сделать так, чтобы человек, причинивший мне горе, понял: это возмездие за его давний грех. Несколькими днями раньше пассажир, ездивший осматривать пустующие дома на Брикстон-роуд, обронил в моем экипаже ключ от одного из них. Ключ я вернул ему в тот же вечер, но сделал с него слепок, а позднее и дубликат. Таким образом, в моем распоряжении оказалось по крайней мере одно место в этом огромном городе, где я мог без помех осуществить свой план. Теперь предстояло решить непростую задачу: как заманить Дреббера в этот дом.

По дороге Дреббер зашел в одну, потом в другую пивную, в последней он провел с полчаса, а вышел сильно навеселе и заметно шатался. Прямо передо мной стояла пролетка, он сел в нее, а я поехал следом так близко, что моя лошадь почти касалась носом ее запяток. Громыхая по булыжникам, мы пересекли мост Ватерлоо и несколько миль тряслись по улицам, пока, к моему изумлению, не очутились у того самого дома, где еще недавно квартировали мои недруги. Я представить себе не мог, зачем понадобилось Дребберу туда возвращаться, но, остановившись неподалеку, увидел, что он вошел именно в этот дом. Дайте мне, пожалуйста, попить, – попросил Хоуп. – У меня в горле пересохло. – Я налил ему стакан воды, и он залпом осушил его. – Теперь лучше, – сказал он. – Так вот, я ждал с четверть часа, может, чуть больше, когда в доме вдруг послышался шум – будто там происходила драка. В следующий момент дверь распахнулась, и появились двое мужчин: одним из них был Дреббер, другого, молодого, я никогда прежде не видел. Этот парень держал Дреббера за шкирку и, когда они подошли к краю ступенек, дал ему такого пинка, что тот отлетел чуть ли не к противоположному тротуару. «Эй ты, пес! – закричал парень, потрясая палкой. – Я тебе покажу, как оскорблять благородную девушку!» Он был в таком бешенстве, что непременно огрел бы Дреббера своей дубиной, если бы тот, как поджавшая хвост дворняжка, не бросился бежать со всех ног. Добежав до угла, он заметил мой кеб, помахал мне и, когда я подъехал, вскочил в кабину. «В гостиницу «Холидей»!» – скомандовал Дреббер.

Теперь, когда мерзавец оказался в моем собственном кебе, сердце у меня так забилось от радости, что я испугался, как бы оно не разорвалось раньше времени. Я медленно поехал вперед, мысленно взвешивая, как лучше поступить. Можно было, конечно, вывезти его за город и в каком-нибудь безлюдном месте поговорить с ним напоследок «по душам». Я почти уже решил так и сделать, но тут он сам подсказал мне другой выход. Дреббера снова обуяла жажда, поэтому он велел мне остановиться у пивного бара и ждать его. Из бара он вышел перед самым закрытием настолько пьяным, что я понял: он – мой.

Не думайте, что я собирался хладнокровно прикончить его, хотя, поступи я так, это было бы только справедливо. Но не этого я хотел. Я давно уже решил дать ему шанс поиграть со смертью и, возможно, выиграть. Скитаясь по Америке, я чем только не занимался и как-то служил сторожем и уборщиком в лаборатории Йорк-колледжа. Однажды профессор читал там лекцию о ядах и продемонстрировал студентам некий алкалоид, как он назвал его, выделенный им из яда, которым южноамериканские индейцы пропитывали наконечники своих стрел. Этот алкалоид, по словам профессора, настолько ядовит, что один гран его вызывает мгновенную смерть. Я заметил склянку, в которой хранилась отрава, и, когда все ушли, немного отсыпал из нее. Я был неплохим провизором, поэтому приготовил растворимые в воде пилюли, добавил к ним алкалоид и поместил их в одну коробочку, а в другую положил неотличимые на вид, но безвредные пилюли. Я решил, что, когда придет мой час, заставлю обоих джентльменов вытащить одну из двух пилюль – на их выбор, – а сам приму оставшуюся. Это будет такая же смертельная, но куда менее шумная дуэль, чем стрельба из пистолета через носовой платок. С тех пор я всегда держал эти коробочки при себе, и вот представился случай воспользоваться ими.

Время приближалось к часу ночи, промозглой и темной, дул резкий ветер, дождь лил как из ведра. Несмотря на отвратительную погоду, очутившись в доме, я испытал радостный подъем – готов был кричать от ликования. Если кто-то из вас, джентльмены, когда-либо был одержим одной целью, преследовал ее двадцать долгих лет и вдруг оказался в двух шагах от ее осуществления, вы поймете, что со мной происходило. Я закурил сигару, чтобы немного успокоиться, но руки у меня дрожали, и кровь громко пульсировала в висках. Пока я ехал туда, из темноты на меня будто бы смотрели и улыбались старик Джон Феррье и милая моя Люси, я видел их так же ясно, как вижу сейчас вас. Всю дорогу до Брикстон-роуд их дорогие лица оставались со мной – одно справа, другое слева от лошадиной головы.

На улице не было ни души, нигде не слышалось ни звука – только дробь дождевых капель. Заглянув в кабину, я увидел, что Дреббер забылся пьяным сном, уткнувшись головой в колени. Я растолкал его и сказал:

– Приехали, пора выходить.

– Сейчас, парень, – ответил он.

Наверное, Дреббер думал, что я привез его туда, куда он велел, – в гостиницу. Поэтому, не сказав больше ни слова, он вылез и потащился за мной через палисад. Мне пришлось поддерживать его: он все еще качался. Когда мы подошли к двери, я отпер ее и завел Дреббера в переднюю. Вы не поверите, но все это время несчастные отец и дочь шли впереди нас.

– Какая адская темень, – проворчал Дреббер, переступая с ноги на ногу.

– Скоро будет свет. – Я чиркнул спичкой и поднес огонь к фитилю восковой свечи, которую прихватил с собой. – А теперь, Енох Дреббер, посмотри на меня. – Я повернулся к нему и поднес свечку к лицу. – Узнаешь?

С минуту он стоял, уставившись на меня мутным пьяным взглядом, потом в его глазах стал проступать испуг, и жуткая гримаса исказила вмиг посеревшее лицо – Дреббер узнал меня. Зубы у него застучали, на лбу выступила холодная испарина, он попятился. Наслаждаясь его страхом, я прислонился к двери и громко, от души рассмеялся. Я всегда знал: месть – сладостное чувство, но не предполагал, что она доставляет душе такое блаженство.

– Ты, гнусный пес! – воскликнул я. – Я гнался за тобой от Солт-Лейк-Сити до Санкт-Петербурга, и тебе всегда удавалось ускользнуть от меня. Но теперь твоим странствиям пришел конец, потому что один из нас – либо ты, либо я – уже не увидит завтрашнего рассвета.

Пока я говорил, Дреббер продолжал пятиться, и по лицу его было видно, что он принимает меня за сумасшедшего. Впрочем, в тот момент я действительно был не в себе. В голове моей словно ухал кузнечный молот, и меня наверняка хватил бы удар, если бы кровь не хлынула вдруг из носа – это принесло облегчение.

– Ну что, помнишь Люси Феррье? – вскричал я, запирая дверь и размахивая ключом у него перед носом. – Долго же мне пришлось ждать, но час возмездия для тебя настал.

Я наблюдал, как трусливо дрожат у него губы. Дреббер готов был молить о пощаде, но понимал, что это бесполезно.

– Ты убьешь меня? – запинаясь, спросил он.

– Это не убийство, – отвечал я. – Речь не о том, чтобы просто прикончить бешеного пса. Разве ты пожалел мою несчастную девочку, когда оторвал ее от зверски убитого вами отца и заточил в свой позорный гарем?

– Это не я убил ее отца! – испуганно возразил Дреббер.

– Зато ты разбил ее невинное сердце, – выкрикнул я и протянул ему аптечную коробочку. – Да рассудит нас Всевышний. Выбери любую из этих двух пилюль и проглоти. В одной из них – жизнь, в другой – смерть. Я приму оставшуюся, и посмотрим, есть ли на земле справедливость или все зависит от случая.

Забившись в угол, он стал дико вопить и молить о пощаде, но я вытащил нож и, приставив его к горлу Дреббера, заставил сделать то, что велел, после чего сам проглотил другую пилюлю. С минуту мы стояли, молча уставившись друг на друга, и ждали: кто из нас умрет, а кто останется жить. Никогда не забуду выражения его лица, когда он почувствовал первые приступы боли и понял, что принял яд. Я наблюдал за ним, злорадно хохоча и держа у него перед глазами обручальное кольцо Люси. Но все это длилось очень недолго: алкалоид действует мгновенно. Гримаса боли исказила черты Дреббера, он выкинул вперед руки, шатаясь, сделал несколько шагов назад и, захрипев, грузно рухнул на пол. Я перевернул его носком ботинка и приложил ладонь к его груди. Сердце не билось. Он был мертв!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

© Перевод. И. Доронина, 2015

2

Викторианский королевский госпиталь, расположенный неподалеку от Саутгемптона. – Здесь и далее примеч. пер.

3

Речь идет о кампании 1878–1880 годов.

4

Битва при Мейванде, Афганистан, 27 июля 1880 года; закончилась поражением британцев.

5

Афганцы использовали пули, начиненные осколками ржавого металла и гвоздей.

6

То есть свирепых мусульманских воинов, беспощадно уничтожавших «неверных».

7

Старейшая лондонская больница.

8

Слово происходит от названия произрастающего в Вест-Индии и Южной Америке гваяколового дерева.

9

Александр Поуп. «Опыт о человеке в четырех эпистолах». Эпистола II, строки 1–2. (Перевод В. Микушевича.)

10

Карлейль, Томас (1795–1881) – английский публицист, историк и философ.

11

Деревянные мечи используются вместо настоящих для обучения и тренировок.

12

Габорио, Эмиль (1833–1873) – французский романист.

13

Амати из Кремоны – семейство, снискавшее в XVI – XVII веках славу великолепных скрипичных мастеров. Антонио Страдивари (1614–1737) – самый выдающийся их ученик.

14

Цепь для карманных часов, составленная из массивных звеньев; свое название получила по имени Альберта (1819–1861), мужа королевы Виктории.

15

Халлэ, Карл (Чарлз) (1819–1895) – немецкий музыкант и дирижер.

16

Норман-Неруда, Вильма (1839–1911) – моравская скрипачка.

17

Шопен никогда не писал произведений для соло на скрипке.