Приключения Шерлока Холмса. Возвращение Шерлока Холмса

– Тогда я меняю свое решение. Мы еще успеваем на поезд, чтобы отправиться в Херфорд сегодня же?

– Вне всяких сомнений.

– Тогда давайте так и сделаем. Уотсон, боюсь, вам придется поскучать, но я буду отсутствовать всего часа два.

Я проводил их на вокзал, потом погулял по улицам и, наконец, вернувшись в гостиницу, улегся на диван и постарался развлечь себя каким-то бульварным романом в желтой обложке. Худосочный сюжет романа был настолько ничтожен по сравнению с тайной, разгадку которой мы искали, что мысли мои постоянно отвлекались от него и обращались к реальности. В конце концов я швырнул книгу в другой конец комнаты и предался осмыслению событий дня. Предположим, что история, рассказанная несчастным молодым человеком, – чистая правда. Тогда что за дьявольское происшествие, какая абсолютно непредвиденная и невероятная катастрофа произошла между тем моментом, когда он ушел от отца, и тем, когда, привлеченный криком, прибежал обратно на поляну? Это должно было быть нечто убийственно-ужасное. Что же это было? Неужели характер ран ничего не подскажет моей медицинской интуиции? Позвонив в колокольчик, я попросил принести местную еженедельную газету со стенографическим отчетом обо всех этапах расследования. Патологоанатом утверждал, что задняя треть левой теменной кости и левая половина затылочной кости были раздроблены сильным ударом тяжелого тупого орудия. Я нашел указанные участки на собственной голове и понял, что такие удары могли быть нанесены только сзади. Поскольку в момент ссоры подозреваемый стоял лицом к отцу, это отчасти говорило в его пользу, однако не слишком убедительно: старик мог в какой-то момент повернуться к сыну спиной. Тем не менее стоило обратить на это внимание Холмса. Далее, это странное предсмертное упоминание о крысе. Что оно означало? Едва ли это был бред. Человек, умирающий от внезапного удара по голове, обычно не бредит. Нет, скорее он пытался объяснить, как произошла трагедия. Но к чему относилось это слово? Я ломал голову, чтобы найти какое-нибудь правдоподобное объяснение. А еще этот серый предмет одежды, предположительно пальто, которое видел молодой Маккарти. Если это правда, то убийца, должно быть, обронил его, убегая, и у него хватило наглости вернуться за ним в тот момент, когда всего в двенадцати шагах от того места, спиной к нему, на коленях стоял сын убитого. Господи, какой клубок тайн и невероятных событий! Меня ничуть не удивляло мнение Лестрейда, но я безоговорочно доверял интуиции Шерлока Холмса, а посему не терял надежды, поскольку каждый новый факт, похоже, укреплял его уверенность в невиновности молодого Маккарти.

Шерлок Холмс вернулся поздно и один – Лестрейд остановился где-то в городе.

– Атмосферное давление остается очень высоким, – заметил он, опускаясь на стул. – Весьма важно, чтобы не пошел дождь, прежде чем мы доберемся до места преступления. С другой стороны, для такой работы человек должен иметь ясную голову и быть в отличной форме. Не хочу приступать к ней усталый после долгой дороги. Я виделся с молодым Маккарти.

– И что вы узнали от него?

– Ничего.

– Неужели он ничего не прояснил?

– Совершенно ничего. В какой-то момент мне казалось, что он знает, кто убил его отца, но выгораживает его или ее, однако теперь я уверен: молодой Маккарти в таком же неведении, как и все остальные. Юноша не слишком сообразителен, но на вид вполне добропорядочен, думаю, и по сути своей он человек неиспорченный.

– Однако вкуса ему явно недостает, – заметил я, – если он действительно не хотел жениться на такой очаровательной молодой даме, как мисс Тернер.

– А вот сейчас сами узнаете. Этот парень безумно, отчаянно влюблен в нее, но года два назад, когда он был фактически еще мальчиком, и до того, как он по-настоящему узнал ее, когда мисс Тернер вернулась, проведя пять лет в пансионе, этот идиот попался в сети одной бристольской официантки и зарегистрировал с ней брак! Об этом не ведает ни одна живая душа, но можете себе представить, как сводили его с ума упреки отца. Ведь молодой Маккарти согласился бы остаться без глаза, лишь бы жениться на мисс Тернер, но понимал, что это абсолютно невозможно. Поэтому-то он и размахивал в бешенстве руками, когда во время последней встречи отец снова стал понуждать его сделать предложение мисс Тернер. Вместе с тем собственных средств к существованию юноша не имел, а отец, который, по всеобщему мнению, был человеком чрезвычайно тяжелым, лишил бы его последней поддержки, узнай он правду. Эти последние три дня в Бристоле парень как раз и провел со своей женой-официанткой, а отец злился из-за того, что не ведал, где он пропадает. Обратите внимание на этот момент. Он важен. Однако нет худа без добра: официантка, прочтя в газетах, что ее муж попал в беду и ему, вероятно, грозит виселица, отреклась от него и сообщила письмом, что у нее в Бермудских доках давно уже есть другой муж; поэтому между ними все кончено. Полагаю, эта новость вознаградила Маккарти за все его страдания.

– Но если он невиновен, кто же это сделал?

– Вот именно! Кто? Я бы обратил ваше особое внимание на два обстоятельства. Во-первых, старый Маккарти назначил с кем-то встречу возле пруда, во-вторых, этим кем-то не был его сын, находившийся в отъезде, и отец не знал, когда он вернется. На этих ключевых моментах зиждется все дело. А теперь поговорим о Джордже Мередите, оставив менее важные вещи на завтра.

Как и предсказывал Холмс, дождь не пошел, настало ясное солнечное утро. Лестрейд в экипаже заехал за нами в девять часов, и мы отправились осматривать ферму Хезерли и Боскомбский пруд.

– Сегодня выяснилась важная новость, – сообщил по дороге Лестрейд. – Говорят, мистер Тернер настолько плох, что его жизнь висит на волоске.

– Наверное, он человек весьма почтенного возраста? – спросил Холмс.

– Ему около шестидесяти, но он надорвал свой организм, работая за границей, и в последние годы его здоровье постепенно ухудшалось. А это дело и вовсе доконало его. Он был старым другом Маккарти и, должен добавить, благодетелем, потому что, как мне удалось выяснить, ферму Хезерли Тернер отдал ему в аренду бесплатно.

– Что вы говорите? Это интересно, – заметил Холмс.

– О да! Тернер помогал ему и разными другими способами. Здесь все говорят о его редкой доброте и щедрости по отношению к покойному.

– Вот как! А не кажется ли вам несколько необычным то, что этот Маккарти, похоже весьма стесненный в средствах и столь многим обязанный Тернеру, имел смелость говорить о женитьбе своего сына на дочери Тернера, наследнице всего его состояния, причем говорить так безапелляционно, будто вопрос состоял лишь в том, чтобы его сын сделал предложение, а все остальное устроилось бы само собой? Это тем более странно, что, как известно, Тернер решительно возражал против этого брака. Так сказала его дочь. Это не наводит вас ни на какие мысли?

– Умозаключениями и предположениями мы уже занимались предостаточно. – Лестрейд подмигнул мне. – Я считаю, Холмс, что довольно трудно работать с фактами, развивая при этом теории и фантазии.

– Вы правы, – с наигранной скромностью ответил Холмс, – вам действительно трудно работать с фактами.

– Тем не менее один факт, которого вы упорно не желаете признавать, я ухватил, – с горячностью возразил Лестрейд.

– И что же это за факт?

– Что Маккарти-старший принял смерть от руки Маккарти-младшего, а все теории, противоречащие этому факту, не более чем пустые фантазии.

– Фантазии все же лучше, чем туман в голове, – рассмеялся Холмс. – А вот и ферма Хезерли, если не ошибаюсь, вон там, слева.

– Да, так и есть.

Это был широко раскинувшийся, по виду весьма комфортабельный двухэтажный дом под шиферной крышей, с серыми стенами, кое-где покрытыми большими желтыми пятнами лишайника. Опущенные жалюзи и трубы, из которых не поднимался дым, придавали ему такой мрачный вид, будто дом был придавлен горем. Мы позвонили в дверь, и по просьбе Холмса служанка показала нам сапоги, в которых был ее хозяин в момент смерти, а также пару ботинок его сына, правда, не тех, в каких он ходил на пруд. Тщательно измерив обувь вдоль и поперек семью или восемью разными способами, Холмс пожелал, чтобы его проводили во двор, откуда мы все отправились по извилистой дороге к Боскомбскому пруду.

Взяв след, Шерлок Холмс совершенно преображался. Те, кто видел на Бейкер-стрит бесстрастного мыслителя и логика, в такие моменты не узнали бы его. Лицо Холмса то вспыхивало, то мрачнело. Брови были почти сведены в одну решительную черную линию, а из-под нее сталью сверкали глаза. Голова была склонена, плечи опущены, губы плотно сжаты, вены на длинной жилистой шее натянуты, как жесткая бечева. Ноздри трепетали, как у хищника, почуявшего добычу, а интеллект был полностью сосредоточен на деле, над которым он работал. Посторонние вопросы и реплики Холмс пропускал мимо ушей или в лучшем случае отзывался на них короткими сердитыми замечаниями. Быстро и бесшумно он прошел по тропе, бежавшей через луг и дальше вдоль кромки леса – к Боскомбскому пруду. Земля на берегу, как, впрочем, и повсюду вокруг, была мокрой, заболоченной; на тропинке и на ее поросших невысокой травой обочинах отпечатались следы множества ног. Шерлок Холмс шел быстро, иногда останавливался как вкопанный, а один раз сделал небольшую петлю, немного углубившись в луг. Мы с Лестрейдом следовали за ним: сыщик равнодушно и высокомерно, я же наблюдал за своим приятелем с огромным интересом, убежденный в том, что любое его действие направлено к определенной конечной цели.

Боскомбский пруд, представляющий собой окаймленную осокой и камышами водную гладь шириной ярдов в пятьдесят, расположен на границе между фермой Хезерли и частным парком богатого мистера Тернера. Над лесом, обрамлявшим пруд на дальнем берегу, возвышались красные остроконечные крыши бельведеров – там находилась усадьба богатого землевладельца. Со стороны фермы лес был густым, между ним и прибрежными водорослями тянулась поросшая травой полоса мокрой земли шириной в двадцать шагов. Лестрейд показал место, где нашли тело. Земля здесь была настолько пропитана влагой, что даже я отчетливо различил оставшуюся вмятину. Холмс же, как было видно по напряженному выражению его лица и пытливому взгляду, прочел по этой примятой траве и многое другое. Он обежал это место, как собака, взявшая след, и, вернувшись, спросил у нашего спутника:

– Зачем вы лазали в воду?

– Шарил по дну граблями. Думал, нет ли там орудия убийства или еще каких-нибудь улик. Но как, скажите на милость, вы узнали…

– Фу ты, некогда мне сейчас объяснять. Здесь повсюду отпечатки вашей левой ноги, которую вы весьма характерно выворачиваете. Их даже слепой крот заметил бы, а вот тут, в камышах, они исчезают. Ах, насколько все было бы проще, если бы я оказался на месте прежде, чем это стадо буйволов все здесь затоптало. Вот сюда подошли те, кто явился со сторожем, они уничтожили все следы в радиусе шести-восьми футов от тела. Но вот здесь сохранились три отдельных отпечатка одной и той же ноги. – Он достал лупу и, чтобы лучше рассмотреть их, лег на свой водонепроницаемый плащ, продолжая разговаривать скорее с самим собой, чем с нами. – Вот это следы молодого Маккарти. Два раза он здесь прошел и один раз быстро пробежал, подошвы глубже впечатались в землю, а каблуков почти не видно. Это подтверждает его рассказ: юноша побежал, когда увидел, что отец лежит на земле. А вот следы его отца, он расхаживал взад-вперед. А это что? О, это отпечаток основания приклада: сын опирался на ружье, пока слушал отца. А это? Так-так! Что это у нас здесь? Кто-то крался на цыпочках, да, на цыпочках! Тупоносые, совершенно необычные ботинки! Пришли, ушли, снова пришли – разумеется, за пальто. Так, посмотрим, откуда они явились.

Холмс метался туда-сюда, то терял, то снова находил след, пока мы не очутились у входа в лес, в тени большой березы – самого крупного из близстоящих деревьев. Холмс прошел довольно далеко вдоль леса в обе стороны, потом еще раз лег на землю и издал тихий довольный возглас. Лежал он так долго: переворачивал опавшие листья, ворошил сухие ветки, собирал в конверт что-то, что мне представлялось просто пылью, изучал с помощью лупы не только землю, но и ствол дерева на всю доступную высоту. Среди мха валялся зазубренный камень, его Холмс тоже внимательнейшим образом осмотрел и спрятал. Потом он углубился по тропе в лес, пока не дошел до дороги, где следы терялись.

– Это чрезвычайно интересное дело, – заметил он, возвращаясь к своей обычной манере. – Полагаю, вон тот серый дом справа принадлежит сторожу. Пойду-ка я побеседую с Мораном и, быть может, напишу записку. После этого можно отправляться обедать. Возвращайтесь к кебу, я скоро присоединюсь к вам.

Не прошло и десяти минут, как мы уже ехали обратно в Росс, Холмс вез с собой камень, подобранный в лесу.

– Лестрейд, это может заинтересовать вас, – сказал он, протягивая ему камень. – Убийца орудовал вот этим.

– Не вижу следов.

– А их и нет.

– Почему же вы решили, что это орудие убийства?

– Под камнем росла трава. Он пролежал там всего несколько дней. Никаких других отпечатков этого камня на земле поблизости нет. Выпуклости соответствуют характеру нанесенных ран. И нигде нет никаких иных предметов, которые могли бы послужить орудием.

– А убийца?

– Это высокий мужчина, левша, хромает на правую ногу, носит ботинки на толстой подошве и серый плащ, курит индийские сигары, пользуется мундштуком для сигар, и в кармане у него тупой перочинный нож. Есть еще кое-какие приметы, но этих для поиска вполне достаточно.

Лестрейд расхохотался.

– Боюсь, вам не удалось рассеять мой скептицизм. Теории – это, конечно, прекрасно, но нам предстоит иметь дело с упрямыми британскими присяжными, едва ли они убедят их.

– Nous verrons, как говорят французы, это мы еще посмотрим, – заверил его Холмс. – Вы действуйте своими методами, а я буду действовать своими. Во второй половине дня я буду сегодня занят и, вероятно, вечерним поездом уеду в Лондон.

– Оставив дело незавершенным?

– Почему же незавершенным – завершенным.

– Но тайна?…

– Она раскрыта.

– Тогда скажите, кто преступник.

– Тот самый джентльмен, которого я описал вам.

– Но кто он?

– Его будет нетрудно найти. Не так уж много здесь живет народу.

Лестрейд пожал плечами:

– Я человек практичный и не собираюсь обходить всю округу в поисках джентльмена-левши с покалеченной ногой. Меня просто засмеют в Скотленд-Ярде.

– Дело ваше, – спокойно согласился Холмс. – Я просто хотел дать вам шанс. Вот и ваш дом. До свидания. Перед отъездом я черкну вам несколько строк.

Оставив Лестрейда в его пансионе, мы отправились в гостиницу, где нас уже ждал обед. Холмс молчал, погруженный в свои мысли, выражение лица у него было страдальческим, как у человека, попавшего в очень неприятную историю.

– Послушайте, Уотсон, – сказал он, когда со стола убрали. – Пожалуйста, посидите со мной и позвольте мне произнести перед вами небольшой монолог. Я не совсем понимаю, что мне делать, и был бы весьма признателен вам за совет. Выкурите сигару и дайте мне выговориться.

– Сделайте милость, прошу вас.

– Итак. В рассказе молодого Маккарти есть два обстоятельства, которые сразу же обратили на себя и ваше, и мое внимание, хотя я истолковал их в его пользу, а вы – напротив. Первое – то, что, по словам юноши, отец крикнул «Коу!» до того, как увидел его. Второе – необычное упоминание умирающего о какой-то крысе. Как вы помните, он пробормотал несколько слов, но сын разобрал лишь одно. От двух этих обстоятельств мы и должны отталкиваться. Для начала будем исходить из того, что парень говорит чистую правду.

– И что нам дает в таком случае это «Коу!»?

– Совершенно очевидно, что оно предназначалось не сыну. Ведь Маккарти считал, что сын в Бристоле. То, что юноша на самом деле оказался в пределах слышимости, – чистая случайность. Это «Коу!» должно было привлечь внимание того, с кем Маккарти назначил встречу. Но «Коу!» – сугубо австралийский клич, им австралийцы пользуются только между собой. Значит, скорее всего, человек, которого Маккарти ожидал возле Боскомбского пруда, тоже когда-то жил в Австралии.

– А крыса?

Шерлок Холмс вынул из кармана сложенную бумагу и расправил ее на столе.

– Это карта провинции Виктория. Вчера я затребовал ее телеграфом из Бристоля. – Он прикрыл ладонью одну часть карты и сказал: – Читайте.

– «АРЭТ», – прочел я.

Холмс убрал ладонь.

– А теперь?

– «БАЛЛАРЭТ» [14].

– Правильно. Именно это слово и произнес умирающий, но сын уловил лишь последний слог [15]. А Маккарти пытался сообщить ему имя убийцы: такой-то и такой-то из Балларэта.

– Потрясающе! – воскликнул я.

– Элементарно. Как видите, я значительно сузил район поиска. Наличие серого предмета одежды, если верить показаниям молодого Маккарти, третья реальная улика. Вместо какой-то туманно-расплывчатой личности мы получили теперь вполне определенного жителя австралийского Балларэта в сером пальто.

– Верно.

– К тому же этот человек должен быть из местных, поскольку к пруду можно подойти либо со стороны фермы, либо со стороны усадьбы; и там и там едва ли бродят посторонние.

– И в самом деле.

– Далее – наша сегодняшняя экспедиция. В результате осмотра места преступления я выяснил кое-какие детали, касающиеся личности убийцы, которые сообщил этому кретину Лестрейду.

– Но как вам удалось выяснить их?

– Вам ведь знаком мой метод. Он зиждется на сопоставлении всех, даже кажущихся незначительными, улик.

– Да, я знаю, что рост вы приблизительно вычислили по ширине шага. Форму обуви тоже определили по следам.

– И это, должен заметить, оказалась весьма своеобразная обувь.

– Но хромота?…

– Отпечаток его правой ноги везде менее четкий, чем левой. На нее он не так сильно наступает. Почему? Потому что хромает.

– Ну а то, что он левша?

– Вас ведь самого удивил характер ран, описанный в отчете патологоанатома. Удар был нанесен сзади, но пришелся на левую часть головы. Как это случилось бы, если бы убийца не был левшой? Пока отец с сыном разговаривали, он стоял за деревом и даже курил там. Я нашел пепел от сигары и по нему – благодаря своим особым знаниям в области сигарных пеплов – определил, что это была индийская сигара. Как вам известно, эту проблему я изучал специально и даже написал небольшую монографию о пепле ста сорока разновидностей трубочного, сигарного и папиросного табака. Найдя кучку пепла, я осмотрел землю вокруг и заметил окурок во мху, куда он его отбросил. Этот сорт индийских сигар производят в Роттердаме.

– А мундштук?

– Конец сигары явно не брали в рот, следовательно, куривший пользовался мундштуком. Кончик был срезан, не оторван, но срез оказался неровным, отсюда я сделал вывод о тупом перочинном ноже.

– Холмс, вы накрыли этого человека сетью, из-под которой ему не выбраться, и спасли невинного человека с таким же успехом, как если бы перерезали веревку, на которой его собирались повесить. Теперь и я вижу, на кого указывают все эти улики. Преступник – это…

– Мистер Джон Тернер, – объявил швейцар, открывая дверь в нашу гостиную и пропуская посетителя.

Вошедший представлял собой странную, но весьма примечательную личность. Медленная прихрамывающая походка и опущенные плечи производили впечатление старческой немощи, но грубоватое, резко очерченное, суровое лицо и непропорционально мощные конечности свидетельствовали о том, что человек этот обладает незаурядной силой как мускулов, так и характера. Спутанная борода, седеющие волосы и косматые, нависающие над глазами брови придавали его облику достоинство и властность, однако лицо было пепельно-серым, а губы и крылья носа имели синеватый оттенок. Мне сразу стало ясно, что он страдает какой-то хронической смертельной болезнью.

– Прошу вас, садитесь на диван, – любезно пригласил Холмс. – Вы получили мою записку?

– Да, мне принес ее сторож. Вы написали, что хотели бы встретиться здесь, чтобы избежать скандала.

– Я боялся, что люди начнут судачить, если я сам приду в усадьбу.

– А зачем вы хотели встретиться со мной? – Взгляд, устремленный на моего приятеля, выражал усталость и отчаяние, словно Тернер уже знал ответ на свой вопрос.

– Да, – подтвердил Холмс, отвечая не столько на слова, сколько на этот взгляд. – Так и есть. Я знаю все о мистере Маккарти.

Старик закрыл лицо руками и воскликнул:

– Господи, помоги мне! Но, поверьте, я бы не допустил, чтобы молодой человек погиб из-за меня. Даю вам слово, если бы дело в ассизах [16] обернулось против него, я бы откровенно рассказал обо всем.

– Рад слышать это от вас, – угрюмо обронил Холмс.

– Я бы и сразу все рассказал, если бы не моя дорогая девочка. Это разобьет ей сердце – она не переживет, если меня арестуют.

– До этого может и не дойти, – возразил Холмс.

– Что?!

– Я ведь лицо неофициальное. Насколько я понимаю, своим присутствием здесь я обязан именно вашей дочери, а посему действую в ее интересах. Тем не менее молодого Маккарти необходимо спасти.

– Я умираю, – сказал старик. – У меня застарелый диабет. Мой врач говорит, что я не протяну и месяца. Однако мне хотелось бы умереть под собственной крышей, а не в тюрьме.

Холмс встал, пересел к столу, где лежала стопка бумаги, и взял перо.

– Просто расскажите мне правду, – предложил он. – Я зафиксирую факты, вы подпишете, а Уотсон заверит ваши показания как свидетель. Тогда я предъявлю их в самом крайнем случае, чтобы спасти молодого Маккарти. Обещаю, что не воспользуюсь ими без крайней необходимости.

– Это хорошо, – ответил старик. – Сам я до суда присяжных, может, и не доживу, так что для меня это не имеет никакого значения, но я хотел бы избавить Алису от подобного удара. А теперь я вам все объясню; история долгая, но рассказ много времени не займет.

Вы не знали покойного, этого Маккарти. Он был самим дьяволом во плоти. Поверьте мне. Упаси вас Бог от людей, подобных ему. Двадцать лет он держал меня в своих когтях и погубил мою жизнь. Сначала я поведаю вам, как попал в зависимость от него.

Это случилось в начале шестидесятых, на приисках. Я был тогда молодым парнем, горячим и бесшабашным, готовым на любую авантюру; попал в дурную компанию, пристрастился к выпивке, участок, выделенный мне под разработку, оказался пустым, я начал бродяжничать – словом, стал тем, кого здесь называют разбойниками с большой дороги. Нас было шестеро, мы вели вольную, разгульную жизнь, время от времени совершали налеты на станции или останавливали повозки на дороге, ведущей к приискам. Черный Джек из Балларэта – таким меня тогда наградили прозвищем, а банду нашу до сих пор помнят в провинции как знаменитую балларэтскую банду.

Однажды в Мельбурн из Балларэта отправился конвой с грузом золота, мы устроили засаду и напали на него. Охранников было шестеро, нас – тоже, так что предприятие носило рискованный характер, но мы первым же залпом уложили четверых из шести всадников. Однако и трое из наших были убиты, прежде чем мы успели унести награбленное добро. Я приставил пистолет к голове кучера, которым оказался этот самый Маккарти. Господи, лучше бы я убил его тогда, но я его пощадил, хотя видел, как он уставился на меня своими маленькими злобными глазками – словно хотел получше запомнить. Мы сбежали с золотом, разбогатели таким образом и, не вызвав подозрений, вернулись в Англию. Здесь я порвал с бывшими приятелями и решил начать спокойную и достойную жизнь. Купил это поместье, в тот момент выставленное на продажу, и взял за правило тратить деньги на добрые дела, чтобы хоть отчасти возместить то зло, вследствие которого они мне достались. Я женился, правда, жена моя умерла молодой, но успела оставить мне мою дорогую маленькую Алису. Даже когда дочка была еще младенцем, ее крохотная ручка, казалось, вела меня по верному жизненному пути. Словом, я перевернул страницу прежней жизни и изо всех сил старался забыть о ней. Все шло хорошо, пока Маккарти не схватил меня за горло.

Отправившись однажды по делам в город, я встретил его на Риджент-стрит, он был, можно сказать, гол и бос.

– А вот и мы, Джек, – сказал он, тронув меня за плечо. – Теперь мы станем твоей семьей. Нас двое: я и мой сын, тебе придется о нас позаботиться. И попробуй только отказаться – это ведь законопослушная старая добрая Англия, тут всегда найдется поблизости полицейский.

И вот они явились в Уэст-Кантри, отделаться от них оказалось невозможно; с тех пор они и жили на моих лучших землях, не платя ни гроша за аренду. Я не знал ни минуты покоя и забвения; стоило мне оглянуться – за плечом всегда злорадно скалилась его коварная физиономия. Дело осложнилось, когда подросла Алиса, ибо он быстро уразумел, что я куда больше боюсь, как бы о моем прошлом не узнала она, чем полиция. Чего бы ни пожелал Маккарти, я предоставлял ему это, я давал ему все без вопросов – землю, деньги, дома, пока в конце концов он не потребовал то, что отдать ему я не мог. Он потребовал Алису.