У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(7) 2020 г.

Неудобно пройти мимо: вдруг ей нужна помощь?

Выяснилось, что помощь действительно нужна. Вернее, не помощь, а просто человек рядом, способный отвлечь её от переживаний. На его вопрос: «Что с тобой, Аглая?» – она просто подняла на него глаза, словно не узнавая, потом шмыгнула носом и пролепетала:

– Ничего страшного! Не обращай внимания.

Он присел рядом.

Она вдруг достала из кармана куртки сигареты и, никого не стыдясь, затянулась к лёгкому ужасу Димки. Он никак не мог представить, что она курит.

– Ты домой? – ни с того ни с сего поинтересовалась девушка.

– Да. – Димка дышал дымом её сигареты и почему-то находил это приятным.

– Ты бы отошёл чуток. Сейчас табаком пропахнешь, и мать тебя взгреет.

– За что? Я же не курю, – удивился десятиклассник.

– Смешной ты. – Аглая улыбнулась, пленительно обозначая ямочки на щеках.

Согнал их тогда со скамейки только неожиданно хлынувший из прохудившихся небесных карманов резкий, по-осеннему безжалостный и самодовольный дождь. Аглая побежала в свой подъезд, а Димка в свой.

На прощание они энергично и радостно помахали друг другу.

Поднимаясь в вальяжно поскрипывающем лифте, Димка тогда внезапно, всеми клетками, всем своим горячим существом испытал немедленное желание увидеться с нею снова как можно скорее.

Скамейка, на которой они так мило провели время, вскоре стала «их скамейкой».

Из Димкиного окна хорошо просматривался двор. Когда был поменьше, он обожал смотреть в окно, узнавать внизу знакомых, а также фантазировать, что происходит в дальних окнах таких же высоких домов напротив и чуть поодаль. Особенно его забавляли бесшумные передвижения автомобилей, напоминающих с высоты игрушечные модели из его коллекции. Прежде он не выделял Аглаю среди многих гуляющих в окрестностях с домашними питомцами по вечерам, но после того их общения, прерванного дождём, как только замечал из окна, что Аглая появилась в фонарном московском свете с поводком в руках и с семенящим рядом псом по кличке Пуся, стремительно одевался, говорил матери, что ему хочется подышать перед сном, и прилеплялся к консерваторской студентке, чему она вовсе не противилась: вдвоём ждать, пока Пуся сделает все свои собачьи дела, куда веселее, чем в одиночестве.

Аглая быстро разгадала Димкину хитрость:

– Я обещаю звонить тебе перед тем, как соберусь выходить. Можешь не простаивать часами у окна.

Многие жители дома знали о разрыве Димкиных родителей и о том, что за ним последовал отъезд из Москвы не только Олега Александровича, но Арсения. Вряд ли кто-то решился бы ворошить это в разговорах с кем-то из оставшихся в Москве членов семьи. Но Аглая не видела в этом ничего страшного. Она часто рассказывала Диме о том, каким ей запомнился Арсений. Особенно её трогало, как он в Рузе ни с того ни сего завёл с ней разговор о симфониях Малера, будто она не ученица музыкальной школы на каникулах, а выпускница консерватории. А ещё она как сейчас видит Арсения на небольшом полупрофессиональном корте, в майке, шортах, красиво бьющего по теннисному мячу. Не в курсе ли Дима, как теперь живёт его брат?

Димку не задевала настырность подруги. Он жаловался ей, что страшно скучает по брату и подумывает на зимних каникулах вырваться в Ленинград, чтобы увидеть его и отца. Насчёт последнего он, конечно, привирал. Нагонял на себя взрослость.

Никто же не мог предвидеть, что Арсений так неожиданно объявится.

Лучше бы Аглае не говорить об этом. Ведь она однажды призналась ему со смехом, что долгое время была влюблена в Арсения. Но как утаить его приезд? Вряд ли это выйдет. Всё равно вскроется, что он здесь.

Не нравилось всё это ему! Сильно и жгуче не нравилось. Томили предчувствия и страхи.

Взглянул на часы.

До часа дня оставалось ещё семь минут.

Чайковский на постаменте сидел с плечами, засыпанными снегом, в привычно странной позе: правая рука лежит на пюпитре, а левая то ли дирижирует, то ли отмахивается от кого-то. Смотрел каменный Пётр Ильич аккурат на перекрёсток улиц Неждановой и Герцена немного поверх голов.

Ветер усиливался, и редкие снежинки, до этого спускавшиеся на землю с меланхоличной грустью, задёргались в беспомощном испуге.

Димка перешёл на другую сторону улицы и остановился. Мороз доставал его через пальто, залезал под шапку, щипал за щёки и нос. Вчера, когда они договаривались по телефону о встрече, ничего не предвещало такой негуманной погоды. Вряд ли есть смысл тащить Аглаю гулять по такому холоду! А что же тогда делать? Никаких других вариантов своего первого настоящего свидания Димка не рассматривал. О кафе и речи быть не может. На это требовалось как минимум рубля три. Если он попросил бы у матери, то она пристала бы с расспросами, зачем ему деньги, а он намеревался хранить своё подлинное чувство к Аглае втайне как можно дольше.

Аглая выпорхнула из дверей учебного корпуса консерватории, остановилась, осмотрелась, увидела Димку, помахала ему, и он рванул к ней навстречу. Она просунула свою ладонь в кожаной перчатке ему под локоть, и он, немного смутившись, почти автоматически повёл её вниз по улице в сторону Красной площади. Рукой он чуть-чуть прижимал её кисть к своему боку, словно, если этого не делать, она может выскользнуть.

– А куда мы идём? – Несмотря на холод, Аглая была без шапки, и снежинки отчаянно стремились удержаться на её легких волосах. На плече, на тонком с металлической пряжкой ремешке у неё висела чёрная сумка на молнии, контрастировавшая со светлой короткой шубкой.

– Честно говоря, не знаю. – Димка остановился. – А куда ты хотела бы?

– Пойдём в «Космос». У меня кое-что от стипендии осталось.

Димка замер. Как унизительно! Она заранее предполагает, что у кавалера-школьника нет средств.

– Я не люблю сладкое, – соврал Димка.

– А там не только сладкое. – Аглая заговорщически подмигнула ему.

Кафе-мороженое «Космос», располагавшееся на другой от их дома стороне улицы Горького, – не последнее место в Москве. Димка слышал, что вечером туда трудно пропасть – все столики заняты. Конечно, он бывал там, но только днём. Хотя и сейчас день! Но есть предчувствие, что этот поход сильно будет отличаться от предыдущих.

– Пойдём-пойдём. У меня сегодня настроение отличное. – Она потянула его за рукав. От неё сильно пахло сладковато-терпкими духами.

– А почему отличное?

– Да просто так…

До этого дня Димка никогда не пил шампанское и не целовался. Не сказать, что он был чересчур правильным и стеснительным. Просто до Аглаи ему всерьёз никто не нравился, а насчёт спиртного мать однажды так сильно напугала его, что он относился к алкоголю как к абсолютному злу. Да и с весны этого года по телевизору только и твердили о борьбе с пьянством.

На входе в кафе молодых людей встретил представительный швейцар. Витенька, как назвала его Аглая. Димку это неприятно кольнуло: с кем она тут бывает? Когда они разделись в гардеробе и поднялись на второй этаж, он спросил у неё об этом. Аглая всплеснула руками:

– Это же Витенька! Кто же его не знает! У него ещё сменщик есть. Иван Михалыч! Тот колоритен, я тебе скажу. Как будто с киноэкрана сошёл.

Им принесли меню. Димка так оробел, что побоялся его сразу открывать.

– Что у тебя нового? – Аглая чувствовала Димкино стеснение, и оно ей явно не нравилось. Пожалуй, ещё чуть-чуть, и он начнёт её раздражать своей детскостью и непоседливостью. Как она раньше этого в нём не замечала!

– Нормально. – Дима томился. Их прежние разговоры текли сами собой. Он силился восстановить их, чтобы зацепиться хоть за что-то, обрести раскованность, какую испытывал с ней раньше, но ничего не выходило.

– Ты какой-то сам не свой сегодня. Что-то случилось? Может, зря я тебя сюда потащила? Хочешь, уйдём? Тебе тут не по себе?

– Нет-нет, что ты. Просто замёрз немного, – выдумывал на ходу Дмитрий.

– Значит, тебе надо согреться.

Аглая повернула голову, и на этот её знак сразу подскочил официант, весь какой-то сладкий, прилизанный и то же время нагловатый.

– «Шампань-коблер». Два!

«Что она творит? Ведь сейчас со всем этим строго. Борьба за трезвость», – ужаснулся про себя Дмитрий. Но протестовать не решился. Будь как будет.

Официант в это время настороженно повёл головой в сторону юноши.

Лицо его скептически скривилось. Но Аглая сразу успокоила его:

– Не волнуйся. Всё в порядке.

– Чего он на меня так смотрел? – торопливо спросил Димка, когда халдей отошёл от них.

– Впервые видит тебя. А потому боится спиртное тебе приносить. Сейчас с этим делом тяжко, сам понимаешь. Антиалкогольная кампания. Вдруг ты расклеишься? А потом родственники твои «заяву» напишут, что тебе алкоголь тут подавали. Вид у тебя не совсем взрослый. Не обижайся.

– Понятно.

Выходит, Аглаю тут не только знают, но и, похоже, слушаются – делал выводы Дима.

– «Шампань-коблер» – это вещь, – девушка вкусно причмокнула губами. – Не пожалеешь.

– Я никогда в жизни не пробовал спиртного. – Димка потупил глаза. Почему-то ему стыдно было в этом признаться.

– Ты такой славный, – Аглая протянула к нему руку и легонько коснулась подушечками пальцев его щеки.

У музыкантш кончики пальцев очень мягкие.

1949

Аполлинарий Отпевалов домой не торопился, хотя новогодняя ночь была уже в самом разгаре. Жена пригласила к ним на Новый год друзей семьи, которых Отпевалов не то чтобы не любил, а до исступления презирал, как пустых, лишённых воли и сопротивления, беспомощных существ, ходивших по земле только потому, что у органов до них ещё не дошли руки. Сын отпросился праздновать в компании однокурсников на даче одного из них, профессорского сынка. Пусть! Потом надо аккуратно вызнать у него, чем живёт нынешнее доблестное советское студенчество, когда находится в праздничной эйфории и легко убеждает себя, что у них вся жизнь впереди.

Он сидел за своим рабочим столом, в своём кабинете, громко, никого не стыдясь, прихлёбывал чай, смотрел на портрет Сталина и улыбался.

Час назад он доложил Абакумову о результатах оперативных разработок и предложил свою стратегию их использования. Тот поначалу удивлённо поднимал брови, дивясь масштабности плана, потом откинулся на спинку кресла, закурил, взялся за телефон и вызвал своего ближайшего помощника. Нервно поморщился, когда тот вытянулся перед ним во фрунт, и приказал оказывать Отпевалову полное оперативное содействие по всем вопросам.

Теперь Отпевалов чувствовал себя победителем. От него, только от него одного зависит судьба этих интеллигентов, мнящих себя выше остальных, выше народа, только Абакумов и он в курсе всех нюансов и деталей той грандиозной игры, результат которой обещает быть ослепительным.

Сталин с портрета благословлял его.

1985

Из неудобного и навязчивого сна Олега Александровича вывел приятный мужской голос:

– Просыпайтесь, голубчик. Нам надо поговорить.

Олег Храповицкий открыл глаза. На деревянном стуле, рядом c его кроватью устроился мужчина во врачебном халате, в чересчур на вид громоздких, почти квадратных очках и с аккуратной маленькой бородавкой на правой ноздре.

– Ну что же. Поздравляю вас с возвращением с того света, – человек в белом халате изъяснялся интонациями чеховского героя во время дачного чаепития.

– Неплохо бы ознакомиться с подробностями. – Олег Александрович сразу проникся симпатией к этому уютному, внушающему надежду на то, что всё будет хорошо, эскулапу.

– Извольте. У вас был инфаркт. Этого достаточно? – Доктор засмеялся. – Давайте знакомиться. Меня зовут Вениамин Аполлинарьевич. Фамилия моя Отпевалов. Не очень подходящая для врача, но другой нет.

Бывает так: людям необходимо что-то обсудить друг с другом, но между ними столь плотное, будто залитое бетоном, пространство, что каждое их слово бьётся в него и отскакивает к ним обратно ушибленным и выхолощенным. А случается наоборот: между собеседниками образуется что-то наподобие воронки, которая принимает все слова и фразы, сцепляет их, создавая витиеватые цепочки взаимности, вьющиеся по красивым и законченным смысловым траекториям.

Ни Храповицкий, ни Отпевалов не отличались особой открытостью, не коллекционировали знакомых, не бросались сломя головы в новые дружбы, но обнаружили друг в друге того, с кем давно хотели пообщаться.

– Вам повезло. То, как вы рухнули, заметил дежурный милиционер около ЦК партии. Он, не медля, вызвал «скорую» по спецсвязи и сообщил врачам, откуда вы вышли. И они оперативно привезли вас к нам… – Отпевалов поправил очки.

– Моему сыну сообщили о том, что со мной?

– Да. Конечно. Он уже в Москве. Сегодня был здесь. Говорят, очень взволнован.

– Когда его ко мне пустят?

– Завтра. Сегодня лишние переживания ни к чему. Сейчас вам поставят капельницу. Потом вам бы лучше поспать. Рекомендую прислушаться к моим рекомендациям.

– Я согласен. Вы внушаете доверие.

– Никогда не слышал такого в свой адрес, – Отпевалов засмеялся. – Обычно это подразумевается само собой.

Пока медсестра, та самая, розовощёкая, рыжая и пахнущая табаком девица, пристраивала к вене Храповицкого иглу, Отпевалов наблюдал за этим, встав поодаль и скрестив руки на груди.

Конечно, врачебная этика не предполагает праздного времяпрепровождения с пациентом, а тем более с инфарктником, когда тому только поставили капельницу. Но Отпевалову сейчас было на это наплевать. Неодолимая сила тянула его к больному, и он снова сел около него и приступил к расспросам. И расспросы эти вовсе не касались здоровья Олега Александровича. Да и зачем спрашивать? Ясно, что кризис миновал. Предстояло долгое выздоровление. А возможно, и не такое уж долгое. Если сосуды ещё не окончательно изношены.

Храповицкого обрадовало то, что врач задержался. С ним он чувствовал себя много спокойней.

– Когда меня выпишут? – Храповицкий подтянулся на кровати повыше.

– Лежите спокойно, а то капельница выскочит. – Отпевалов обеспокоено приподнялся, чтобы посмотреть в порядке ли всё с иглой в вене. – Трудно сказать. Поглядим, как пойдёт выздоровление. Вы же молодой ещё! Зачем вам тут задерживаться надолго.

Они разговаривали вполголоса, чтобы не тревожить дремавших соседей Храповицкого по палате.

Литературоведу не терпелось выяснить все подробности своего состояния, однако этот настойчивый интерес наталкивался на сопротивление кардиолога. Он уводил беседу ближе к литературе, выведывал, на чём специализируется учёный, как он смотрит на современных писателей, кто из поэтов ему нравится. Храповицкий про себя удивлялся такому интересу, но отвечал весьма подробно.

Когда Отпевалову вчера утром сообщили, что к ним угодил с инфарктом заместитель директора Пушкинского Дома, он порядком разволновался. За всю свою многолетнюю врачебную практику он никогда не лечил филолога. Видимо, они от сердечных болезней сразу умирают.

Неужели можно будет показать кому-то свои стихи и получить наконец профессиональную оценку? Хотя сейчас рано об этом даже помышлять. Нынче пациенту точно не до его стихов. Но вдруг установится контакт? Случалось, что с некоторыми своими больными он доходил до полной откровенности. Надо расположить его к себе.

– Не сердитесь за хлопоты, что мы вам доставляем, – попросил вдруг Отпевалов. – Думаю, вы быстрее восстановитесь в отдельной палате. – Доктор улыбнулся почти торжествующе. – В самое ближайшее время вас туда переведут. Я сейчас дам такое распоряжение.

Прощаясь, Отпевалов сообщил, что о его здоровье ещё справлялась какая-то женщина.

– Кто же это? – удивился Олег Александрович.

– Представилась Светланой Львовной. Более ничего не скажу. Не в курсе. Мне дежурная сестра передала.

Храповицкий вздрогнул, будто по всему его телу прошёл разряд электрического тока.

Отпевалов всполошился:

– Что случилось? Плохо?

– Нет, – Олег Александрович через силу улыбнулся. – Всё в порядке.

Врач ещё побыл в палате некоторое время, чтобы убедиться в том, что не наступает новый кризис.

Николай Иванов

Иванов Николай Фёдорович – родился в селе Страчево Брянской области в 1956 году.

Окончил Московское суворовское и факультет журналистики Львовского высшего военно-политического училища. Службу начал в Воздушно-десантных войсках. В 1981 году был направлен в Афганистан. Награждён орденом «За службу Родине в ВС СССР» III ст., медалью «За отвагу», знаком ЦК ВЛКСМ «Воинская доблесть». Почётный гражданин Суземского района Брянской области. Награждён медалями: «За возвращение Крыма», «Участнику военной операции в Сирии». Председатель правления Союза писателей России. Автор более 20 книг прозы и драматургии. Лауреат литературных премий им. Н. Островского, М. Булгакова, «Сталинград», ФСБ России, «Золотое перо границы» и др.

Свете тихий

Возле магазина ходила женщина с топором.

Скорее всего, она просто кого-то ждала, но Дима Кречет попятился. Только что в приёмной главы района секретарша, принимая у него с Сергеем куртки, поинтересовалась, добрая душа:

– Можно вас повесить на один крючок?

Фраза не имела никакого подвоха, но они-то помнили, что приехали не просто на родину своего друга, а в партизанские края. Так что и за топором не лишним было бы присмотреть.

– Пароль – «Сорок девять», – прошептал Кречету Сергей, благословляя того на штурм стеклянной дверной амбразуры хозяйственного магазина.

С современными паролями гуманитарии, вроде Димки Кречета, на войне – первые кандидаты на отстрел. Названия городов или абракадабры про «славянские шкафы» канули в лету, уступив место всесильной цифре. Да и что может быть проще для распознавания врага: начштаба назначает паролем любое число, и часовой уже не кричит: «Стой. Кто идёт?» Он сам называет первую пришедшую на ум цифру и ждёт с автоматом наизготовку, когда неизвестный прибавит к ней недостающие баллы. Арифметика, третий класс. Но Кречета боец под Пальмирой уложил мордой в вековую сирийскую пыль как раз после того, когда тот не смог быстро вычесть из сорока девяти услышанные «тринадцать».

Стражнице у дверей дела до посторонних не оказалось, в магазине они тоже пришлись не ко двору: продавщица дремала, улёгшись тройным подбородком на руки, мягкой периной разложенные по прилавку. Разлеглась бы наверняка и пошире, но локоть упирался в объявление: «Продаю свежий навоз. Самовывоз».

Вошедшим требовался амбарный замок, но Кречет не забыл про подначку с паролем и кивнул на объявление:

– Грамм двести пятьдесят не взвесите? Товарищ выращивает кактусы…

Заканчивал просьбу шёпотом: над прилавком начало вставать что-то могучее, колышущееся, заполняющее собой место что вширь, что в высоту, а потому способное ухватить гвардии майора за шиворот и всё же повесить юмориста по-партизански на персональный крючок. Выручая друга, Сергей затараторил о замке, заплатил за первый попавшийся и вытолкал Кречета из дверей.

На улице к женщине-лесорубу подкатил на разномастном мотоцикле муж. С головы на голову пересадил ей свой шлем, себе достал из коляски сетку от пчёл. В два притопа, три прихлопа завёл смесь «Урала» и «Явы», Шумахером погазовал перед стартом. Мигнув, как макака, красным задом, мотоцикл умчал топор в гудящий комарьём Брянский лес, выглядывающий из-за последнего уличного дома.

– Мужики! Сливы не нужны? – раздалось за спиной у приезжих. – Возьмите. А то у меня свиней нет, скормить некому. Пропадут.

Два ведёрка жёлтых, готовых от одного прикосновения брызнуть соком слив предлагал тщедушный мужичок-старик. Он был минимум трижды не брит, майку прикрывал скособоченный плащ, но исцарапанные колючками пальцы цепко держали вёдра.

– Всего-то за 50 рублей, – уличного торговца привлекли, скорее всего, столичные костюмы и галстуки потенциальных покупателей. Москвичи для Суземки виделись людьми добрыми: за 50 рублей они могут проехать лишь один раз на метро, а тут – два ведра слив, выращиваемых целый год. Выгоднейшая сделка, кто понимает хоть что-то в торговле.

Но она даже добрым москвичам была неинтересна, но, затягивая паузу, мужик переключился на двух кошек, бредущих вдоль забора:

– О, две варежки идут. Одна будет чёрная, другая рыжая… А навоз у Клавки не берите. Кто берёт – потом пять лет вообще на огороде ничего не растёт. Даже бурьян. Выжигает. Во питание…

– Васька, не морочь людям голову, – вслед за кошками шла аккуратно одетая старушка-гимназистка с прутиком, которым, как гусей, направляла их домой. – Иди приведи себя в порядок.

– Э-э, – возразил ей с улыбкой мужичок. – В человеке главное – внутренний мир!

Дождавшись, когда наставница унесёт на голове на достаточное расстояние корону из накладной косы, поведал:

– Тёща. Бывшая. Собаку облей в мороз водой – околеет. А эта каждую зиму в прорубь – и опять хрен да ни хрена, ходит поучает. Так как насчёт слив-то?

Времени на пустые разговоры у друзей не оставалось, солнце клонилось к закату, но Васька не отставал, пошёл за ними и к машине. Оглядел её критически, хотя и не без зависти. Нарисовал пальцем рожицу на запылённом капоте.

– А у меня тоже… велосипед… был. Иномарка. Угнали. На двух колёсах, вообще-то, летает душа, а на четырёх возится бренное тело, – с чувством превосходства дорисовал рожице усы.

– Только вот всё, что между ног, – не транспорт, – не согласился быть мальчиком для битья Сергей, купивший джип лишь месяц назад. Кивнул на сливы, попробовав выехать на старой шутке: – 150 граммов в кулёк.

Мужичок несколько секунд вприщур глядел на шутника, оценивая степень оскорбления, потом медленно, не спуская с него взгляда, высыпал сливы под колесо.

– Если думаешь, что я тебе трусы на верёвочке, то глубоко ошибаешься.

Усмехнулся и пошёл вдоль забора, тарахтя пустыми вёдрами как трещотками по штакетнику.

Кречет стукнул по лбу нарисованному человечку. Сергей проверил ударом ноги накачку шин. Молча влезли в машину, Дима включил радио. Москва, как болтливая баба, взахлёб рассказывала о себе в новостях, и единственное, что её заглушало, так это трещотка Василя. Юмор – он такой, он обжигающий, как сковорода без ручки. Собственно, человеку и даны два уха и только один рот для того, чтобы больше слушать и меньше болтать.

– Поехали, – принял на себя командование Кречет: старшим машины среди военных является тот, кто сидит справа от водителя.

Стараясь не раздавить сливы, Сергей развернул машину, выставив её широкую морду к лесу, поглотившему разноцветный мотоцикл. Зелёная стрелка на экране навигатора уткнулась тоже туда, в извилистую лесную дорогу, которая и обещала вывести путников к нужной деревеньке. Баба Зоя, должно быть, уже заждалась заказанного замка…

Проплыли галки, расхаживавшие вдоль дороги в ожидании добычи вальяжными гаишниками; склонившиеся до пыли слоновьи уши лопухов. Москва в эфире продолжала сплетничать, но уже про Питер. Рекламный щит, увешанный, как грудь маршала, бесчисленными наградами, призывал вернуться и купить новые окна для счастья на улице Коммунистической. Но нарисованный усатый человечек понёсся на капоте вперёд, словно желая оставить как можно дальше брошенные хозяином сливы.

Дом бабы Зои даже не искали – первый слева на центральной улице, в голубой цвет выкрашенный. Приставленная к калитке палка извещала об отсутствии хозяйки, зато на шум мотора примчалась на трёх лапах утыканная репейником псина. Присела чуть поодаль, выхлопывая смиренными глазами милосердие. Поймав на лету кусок колбасы, вмиг забыла об интеллигентности и принялась давиться деликатесом, гневно прорычав даже на тяжело прожужжавшую рядом муху.

– Я туточки, тута я, – прозвучало от дома напротив.

Раздвигая заросли мальвы около палисадника, к гостям зашмыгала в галошах на вязаные носки бабуля. Сил хватило дойти до середины дороги, на разметке из бараньего гороха опёрлась о палку отдышаться. Подавшегося на помощь Сергея остановила издали: сама, не волнуйся сердцем впустую.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.