Поступь хаоса

– Вставай! – крикнул я ей. – Вставай, быстро!

Я схватил рюкзак, одним движением вделся в него. Девочка перепугалась – совершенно бесполезным образом, остолбенела вся, и я заорал: «Скорее!» – и схватил ее за руку, не думая уже ни о какой ране, и попробовал вздернуть на ноги, но внезапно было уже слишком поздно. Крик, рев, грохот, будто цельные деревья рвутся из земли с корнем и падают навзничь, и нам остается только обернуться и увидеть Аарона – совершенно безумного, грязного и несущегося сломя голову на нас.

8

Нож делает выбор

Три   шага  –   и он   обрушился   на   нас. Я даже повернуться не успел, штобы дать деру, а он уже надо мной, ручищи выставил, за шею сграбастал и впечатал меня в дерево.

– Ты, СКВЕРНА! – проорал он и воткнул мне большие пальцы в горло.

Я царапал его руки, пытался полоснуть ножом, но рюкзак свалился у меня с плеч, свалился и пригвоздил локти к дереву, так што души – не хочу.

Рожа его была – сущий ужас, я ее вовек не забуду, даже если выпутаюсь из всего этого. Кроки отъели ему левое ухо вместе с длинной полосой мяса вдоль всей щеки. Чрез прореху унутри видно зубы, а глаз так и торчит наружу, словно голова надумала взорваться, да почему-то застыла на полпути. На подбородке, на шее – еще раны, одежда рваная, кровь везде – проще сказать, где ее нет, – и я даже заметил крочий зуб, што застрял в развороченной ране на плече.

Я хватал ртом воздух, но воздуха не было. Вы не поверите, как это больно. И мир крутился волчком, а в голове делалось смешно и бултыхалась глупая мыслишка, што нападение крока Аарон так и не пережил и помер, но был так зол, што смерть ему не помешала явиться сюда меня убивать.

– ТЫ   ЧЕМУ   ЛЫБИШЬСЯ? – проревел он, окатив меня брызгами крови, слюней и мяса и еще пуще сдавил мне шею, так што из меня поднялась рвота, да только выйти ей было некуда, и дышать тоже нечем, и все светы и краски мира уже сливались вместе, и я уже умираю и сейчас вот умру.

– АААРГХ! – Аарон вдруг дернул всем телом назад и отпустил меня.

Я рухнул наземь, и вытошнил всё, што было, повсюду кругом, и втянул с хрипом воздуху, сколько никогда в жизни в меня не входило, и так закашлялся, словно никогда уже не перестану. Мэнчины челюсти были сомкнуты на Аароновой лодыжке и грызли ее со всей собачьей силы.

Хороший пес.

Аарон сбил с себя Мэнчи одним ударом; хороший пес улетел в кусты. Оттуда донеслись удар, взвизг и «Тодд?».

Аарон развернулся вновь на меня, а я никак не мог отвести глаз от его рожи – дыры всюду, после такого никто не мог остаться в живых, не бывает такого, невозможно.

Наверное, он и правда мертвый.

– Где знак? – прохрипел он.

Морда его рваная менялась быстро; глаза так и рыскали в панике по сторонам.

Знак? Де… девочка?

Я тоже глянул вокруг. Нет никакой девочки.

Аарон завертелся туда-сюда, услыхал то же, што слышал я: шорох, хруст, бег, тишина улетает прочь от нас, прочь – и, не удостоив меня больше ни взглядом, бросился следом за ней и пропал.

И я остался один.

Вот так, запросто, будто и делать мне здесь вовсе нечего.

Вот ведь идиотский день, а?

– Тодд? – из кустов, хромая, явился Мэнчи.

– Я в порядке, парень, – попробовал сказать я, точнее, выдавить через кашель, но получилось не особо. – В порядке.

Я дышал, а в голову лезли мысли. Они ведь всегда без приглашения лезут, правда?

Может, вот оно и все, а? Может, вот так все и кончится. Это за девочкой пришел Аарон, што бы он там ни имел в виду под «знаком». Город хочет девочку. Это ведь из-за нее у меня в Шуме тишина, а я тут ни при чем. И если Аарон ее получит, и город ее получит, на том все и закончится, верно? У них будет то, што им надо, и все оставят меня в покое, а я смогу вернуться домой, и всё будет как раньше, как было всегда? И… ну да, девочке не повезло, зато Бен и Киллиан останутся живы.

И я останусь.

Так, я все это просто думаю, ладно? Мысли лезут в голову сами, всё, отвяжись.

Просто мысли… што все закончится, как началось.

– Закончится. – Это Мэнчи бормочет длинное слово где-то внизу.

А дальше – крик, жуткий, просто жуткий!.. И это, конечно, поймали девочку, и, стало быть, выбор сделан, так?

Через секунду – еще один крик, но я уже на ногах – даже подумать не успел, – выпростался из рюкзака, согнулся, все еще кашляя, хватанул воздуху – нож в руке, бегом.

Следовать за ними было просто. Аарон ломился через кусты, словно бык, а Шум его так и ревет, а молчание девочки слышно всегда, все время, даже за ее собственными криками, от которых его почему-то еще больнее слышать. Я мчался следом за ними со всех ног, Мэнчи не отставал; и полминуты не прошло, как мы их нагнали, а умный я понятия не имел, што делать дальше. Аарон загнал ее в протоку – ну, на самом деле просто в лужу, по щиколотку глубиной, – и припер спиной к дереву. Держит за оба запястья, а она бьется, дерется с ним, ногами бьет со всей силы, но на лице у нее такой ужас написан, што у меня язык почти отнялся.

– Отпусти ее, – прохрипел я, но меня никто не услышал.

Шум Аарона гремит, полыхает, мечет молнии – он бы меня вряд ли услышал, хоть я и заори. СВЯТАЯ   ЖЕРТВА, и ЗНАК ГОСПОДЕНЬ, и ТРОПОЙ   СВЯТЫХ, и картинки: девочка в Церкви, пьет вино, вкушает гостию, ангел, ангел…

Девочка – жертва.

Аарон ухватил обе ее ручонки в кулак, вытянул веревочный пояс из своей робы и начал вязать запястья. Девочка пнула его туда, куда Мэнчи кусал до нее, и Аарон вытянул ее поперек лица тылом ладони.

– Отпусти ее, – попробовал я еще раз, стараясь говорить погромче.

– Отпусти! – добавил Мэнчи, все еще хромая, но ярясь будьте-нате.

Етьский хороший пес.

Я шагнул вперед. Аарон стоял ко мне спиной, словно ему вообще наплевать, есть там кто или нет. Будто я вовсе даже и не угроза.

– Отпусти ее, – попытался проорать я, да только пуще закашлялся.

Ноль внимания. Как будто меня и нет.

Я должен это сделать. Должен сделать. Черт, черт, черт… я должен это сделать. Должен его убить. Я поднимаю нож. Вот, я уже поднял нож.

Аарон повернулся ко мне – даже не особо быстро, а так, будто его кто по имени окликнул. Он меня видит – а я стою там, словно меня вкопали, нож в руке, высоко, не шевелюсь даже, как чертов трусливый идиот, который я и есть, – а он меня видит и улыбается, и вы не поверите, как жутко на этой рваной роже смотрится улыбка.

– Шум твой выдает тебя, юный Тодд. – Тут он выпустил девочку, которая уже связана и избита, так што бежать даже не пытается.

Аарон делает шаг ко мне.

Я делаю шаг назад (заткнись, ну пожалуйста, просто заткнись).

– Мэр будет огорчен вестью о том, что ты безвременно покинул земную юдоль, мальчик, – еще шаг.

И я – еще шаг. Нож – в воздухе, безо всякого толку.

– Ибо нету Господу дела до труса, – сообщил Аарон. – Не так ли, мальчик?

Левая рука его быстро, змеей, стукнула меня по правой – нож полетел к черту. Своей правой он плашмя отвесил мне оплеуху, сшиб в воду, и вот уже его колени встали мне на грудь, а грабли сдавили горло, штоб уж наверняка, – на сей раз физиономия у меня очутилась под водой, так што дело пошло быстрее.

Я пытался бороться, но проиграл. Проиграл. У меня был шанс, но я проиграл и заслужил все это, и я дерусь, но сил у меня еще меньше прежнего, и я чувствую: еще немного – и всё. Чувствую, как сдаюсь.

Всё.

Всё…

И тут моя рука нащупывает под водой камень. ХРЯСЬ! Я хватаю его и бью Аарона в висок, не успев даже сообразить, што делаю. ХРЯСЬ! И еще раз ХРЯСЬ! И еще.

Сквозь воду я вижу, как он валится с меня вбок, и подымаю голову, давясь водой и хрипя, и вот я уже сижу, и еще раз подымаю камень ударить его, но он почему-то лежит в воде, мордой наполовину под, наполовину над, зубы скалятся сквозь дыру в щеке, и я отползаю от него на заднице, кашляя, плюясь, но он не движется с места, только чуть погружается, не шевелится.

У меня, кажется, порвана гортань, но меня рвет водой, и воздух вроде бы все-таки проникает внутрь.

– Тодд? Тодд? Тодд? – интересуется Мэнчи.

Наскакивает на меня, лижется, лает, юлит, как маленький щен. Я чешу его промеж ух, потому што сказать все равно еще ничего не могу.

А потом мы оба почувствовали тишину и подняли глаза, и над нами стояла она, девочка, руки все еще связаны.

А в руках – нож.

Секунду я сидел, замерши на месте, потом Мэнчи заворчал, и до меня наконец дошло. Еще несколько раз вдохнув и выдохнув, я вынул у нее из пальцев нож и перерезал веревку, которой Аарон связал ей руки. Веревка упала, девочка принялась растирать места, где та врезалась в кожу, – все так же таращась на меня. Все так же молча.

Он знала. Знала, што я не смог.

Черт тебя возьми, подумал я про себя. Черт же тебя возьми.

Она посмотрела на нож. Посмотрела на Аарона, лежащего ничком в луже.

Он дышал. Булькал водой с каждым вдохом – но дышал.

Я взял нож. Девочка посмотрела на меня, на нож, на Аарона и снова на меня.

Што она мне говорит? Штобы я сделал это?

Он лежал там беззащитный и, наверно, уже наконец тонул.

И у меня был нож.

Я встал, упал, потому што у меня кружилась голова, снова встал. Шагнул к нему. Поднял нож. Опять. Она втянула воздух, и я прямо почувствовал, как он остался у нее унутри. «Тодд?» – сказал Мэнчи.

Нож завис над Аароном. Вот он, мой шанс, еще один раз. Еще один раз, и нож у меня в руке, прямо над ним.

Я мог это сделать. Никто во всем Новом свете меня бы не обвинил. Я был в своем праве.

Просто взять и сделать.

Но нож-то – он же не просто вещь. Это выбор, это то, што ты делаешь. Нож говорит «да» или «нет», бить или не бить, умереть или жить. Нож забирает твое решение и бросает в мир, и больше оно к тебе не возвращается.

Аарон должен умереть. Рожа у него порвана, голова разбита, он тонет в мелкой луже, даже не приходя в сознание. Он пытался меня убить, он хотел убить девочку, он устроил смуту в городе, он наверняка натравил мэра на ферму, и из-за этого Бен и Киллиан… Они… Он заслужил смерть. Просто заслужил.

А я не мог опустить нож и доделать начатое.

– Да кто я такой?

Я – Тодд Хьюитт.

Я – самое большое етьское пустое место, известное человеку. И я не могу этого сделать.

Черт же тебя возьми совсем, подумал я еще раз.

– Пошли, – сказал я девочке. – Нужно выбираться отсюда.

9

Когда удача не с тобой

Я   даже   думал, она не пойдет. Ей совершенно незачем идти, а мне – незачем ее просить, но когда я снова сказал: «Пошли» – настойчивее на этот раз и еще рукой вдобавок махнул, – она пошла, за мной и за Мэнчи, вот так-то. В общем, мы пошли. Кто его знает, правильно это или нет, но мы все равно пошли.

Настала настоящая и окончательная ночь. Болото сгустилось вокруг, чернее черного. Мы помчались поскорее забрать мой рюкзак, а потом вкругаля и еще подальше вглубь, штобы оказаться как можно дальше от Ааронова тела (ну, пожалуйста, пусть это будет тело). Мы карабкались чрез корни, огибали деревья, заходя все дальше в болото. Выбравшись на полянку с клочком ровной земли, я остановился.

Я все еще держал нож. Он сидел у меня в руке, светил мне в лицо как сама воплощенная вина, как отлитое в металле слово «трус». Он отражал свет обеих лун, и, бог ты мой, он был могуч. Сильная вещь – такой ты сам служишь частью, а не она – частью тебя.

Я поскорее сунул нож в ножны между поясницей и рюкзаком – там я его хотя бы видеть не буду – и полез искать фонарик.

– Знаешь, как им пользоваться? – спросил я девочку, несколько раз включив и выключив его.

Она, ясное дело, только смотрела в ответ.

– Ладно, проехали.

Горло у меня все еще болело, лицо болело, грудь болела, Шум закидывал меня картинками дурных вестей, какую отличную трепку задали всем Бен и Киллиан там, на ферме, сколько времени у мистера Прентисса-младшего уйдет, штобы вычислить, куда я девался, и кинуться в погоню за мной, вернее, за нами (совсем недолго, если еще не), так што кому, еть, какое дело, умеет она пользоваться фонариком или нет. Естественно, не умеет, черт ее побери.

Дальше я вытащил из рюкзака тетрадь и, светя себе фонариком, открыл на карте. Вот они, Беновы стрелочки, от фермы вдоль реки, через болото, из болота и дальше опять к реке, там, где оно в нее превращается.

Выйти из болота на деле совсем не трудно. На горизонте за ним торчат три горы – их всегда видно: одна поближе, две подальше, но все рядом. Река у Бена на карте идет между ближней и дальними, так што нам всего-то и нужно держать курс на эту ложбинку посередь, найти обратно реку и идти по ней. Туда, куда показывают стрелки.

К другому, надо понимать, поселению.

Вот оно, там, в самом низу страницы, где заканчивается карта.

Целое новое место.

Как будто мало мне всякого нового на обдумывание.

Я поднял глаза. Она все так же таращилась на меня, вроде бы даже не мигала. Я посветил ей в лицо фонариком. Она сморщилась и отвела взгляд.

– Откуда ты пришла? Здесь есть это место? Это тут? – я ткнул пальцем в другой город на карте.

Девочка не шелохнулась. Я помахал ей рукой перед лицом. Ноль эмоций. Я вздохнул, открыл книгу, протянул ей, направил на страницу луч.

– Я, – тут я показал на себя, – отсюда, – показал нашу ферму к северу от Прентисстауна. – Вот это всё, – помахал руками, обозначая окружающий ландшафт, – здесь, – показал на болото. – Нам нужно туда, – показал на второй город (Бен написал его название под рисунком, но… так, ну его к черту). – Ты оттуда? – показал на нее, на другой город, снова на нее. – Ты – вот отсюда, да?

На карту она посмотрела, но больше никаких признаков жизни не подала.

Я горестно вздохнул и отошел от нее. Неуютно быть так близко.

– В общем, я на это надеюсь, – пробормотал я скорее сам себе, чем ей, изучая карту. – Потому што именно туда мы и пойдем.

– Тодд, – гавкнул Мэнчи.

Я оторвался от картинки. Девочка бродила кругами по полянке, разглядывая всякое под ногами, будто оно што-то для нее значило.

– Ты чего делаешь? – полюбопытствовал я.

Она поглядела на меня, на фонарь у меня в руке и показала куда-то в чащу.

– Чего? У нас нет на это времени…

Она снова показала на деревья и просто пошла туда.

Мне, видимо, оставалось идти за ней.

– Нам нужно по карте идти! – попробовал возразить я, ныряя под ветвями, которые со всех сторон цеплялись за рюкзак. – Эй! Да погоди ты!

Однако ковылял дальше, спотыкаясь на каждом шагу; Мэнчи – следом. От фонарика пользы было мало – кругом сплошные ветки, корни, лужи, канавы. Великое болото, што тут скажешь. Мне все время приходилось пригибаться и отдирать рюкзак от всего, за што еще он там зацепился по дороге, так што ее впереди я почти не видел. Но наконец увидел: она стояла у поваленного и вроде бы даже обожженного ствола и ждала меня, смотрела, как я иду к ней.

– Ты чего делаешь? – Я поравнялся с ней. – Куда тебя не…

И тут я увидел.

Дерево правда горело, причем горело недавно, и упало тоже недавно: нежженые щепки чистые и белые, как свежая древесина. Там еще была группа деревьев, таких, как это, целый ряд их по обе стороны от громадной ямы, даже канавы, прорытой в болоте, заполненной водой, а кругом – кучи земли и обожженный валежник, так што это все явно новое, будто кто-то сюда проломился и выкопал ее одним махом и весь в огне.

– Што тут случилось? – я обвел фонарем побоище. – Што такое это сделало?

Она посмотрела куда-то влево – там канава исчезала во тьме. Я посветил туда, но можности фонаря не хватило разглядеть, што там творится. Но ощущение такое, будто там што-то есть.

Вот туда-то она и двинула, во тьму, к тому, што там.

– Ты куда? – спросил я, не особо ожидая ответа и, разумеется, его не получив.

Мэнчи устремился следом, словно это его работа теперь – за ней ходить, а не за мной, и оба растаяли в темноте. Я тоже пошел, поодаль, но пошел. Тишина все еще текла от нее, все еще меня волновала, будто грозила вот-вот нахлынуть и поглотить весь окружающий мир и меня вместе с ним.

Я все светил фонарем на каждый пятачок воды. Кроки в болото обычно так далеко не заходят, но это только обычно, к тому же здесь водятся красные змеи, а они ядовитые, и еще водяные ласки, а они кусаются, и вообще удача сегодня как будто взяла выходной, так што ежели што-то плохое может с нами случиться, оно это наверняка сделает.

Я все светил вперед фонарем, туда, куда мы шли, и вроде бы там што-то блестело – не дерево, не куст, не зверь и даже не вода.

Што-то металлическое… большое и металлическое.

– Это што такое?

Мы подошли ближе. Я сначала подумал, это большой делебайк, и какому идиоту пришло в голову лезть в болото на байке – их и на ровной дороге-то нелегко запустить, не то што по воде и корням.

Но это был не делебайк.

– Стой, – сказал я.

Она остановилась.

Нет, ты подумай! Девочка остановилась.

– Так ты меня все-таки понимаешь?

Нет ответа. Как всегда, нет ответа.

– Так, погоди-ка минутку.

Мне в голову рвалась какая-то мысль. Мы еще не совсем дошли, но я продолжал рыскать по громадине лучом фонаря… и назад, по канаве, протянувшейся прямой линией. И опять по металлу. И по следам пожарища с обеих сторон от рытвины. Мысль все так же прокладывала себе путь унутрь.

Девочке надоело ждать, и она двинулась дальше, к металлической штуке, а я – за ней. Нам пришлось обойти огромное паленое бревно, все еще лениво дымящееся в паре мест, штобы добраться до нее; она оказалась куда больше даже самого большого делебайка и все равно выглядела как кусок чего-то еще больше размером. Вся покореженная, почти вся в копоти, и, хотя мне совершенно невдомек, как она могла выглядеть прежде, чем ее покорежило и обожгло, совершенно ясно, што это – последствия какой-то катастрофы.

Катастрофы корабля.

Воздушного корабля. Может быть, даже космического.

– Это твой? – я посветил на нее.

Она, ясное дело, ничего не сказала, как у нее водится, но не сказала так, што это могло бы сойти за согласие.

– Это ты тут упала?

Я побегал лучом по ее фигуре, по одежде, не совсем такой, как я привык, конечно, но не настолько, штобы во все это не мог когда-то давно одеваться я сам.

– Откуда ты явилась?

Нет, она опять ничего не сказала и даже взгляд отвела и устремила куда-то дальше во тьму, потом скрестила руки на груди и потопала туда. На сей раз я за ней не пошел, а продолжил глазеть на корабль. Наверняка ведь это он и есть. Тут уж хочешь не хочешь, а глазеть будешь. Большая часть разбилась всмятку, так, што и не признаешь, но все равно кое-где видать то обшивку, то двигатель, то, похоже, даже иллюминатор.

Первые дома в Прентисстауне, видите ли, строились из кораблей, на которых изначальные поселенцы сели на эту землю. Деревянные и бревенчатые дома тоже, понятно, потом стали строить, но Бен говорил, когда сядешь, первым делом нужно построить себе временное убежище, а временное убежище делается из чего под руку попадется. Церковь и бензоштанция в городе до сих пор стоят сделанные частично из металлических листов обшивки, арматуры и даже кают от тех кораблей. И хотя эту кучу мусора порядком потрепало при посадке, если правильно на нее смотреть, это вполне мог бы быть вот такой прентисстаунский домик, из старых, который свалился прямиком с неба. Пылая вовсю. С пылающего неба.

– Тодд! – бухнул Мэнчи откуда-то из-за пределов видимости. – Тодд!

Я опрометью кинулся, куда ушла девочка, кругом обломков. Там вроде все было не такое битое. На бегу я даже дверь заметил – посреди металлической стены, стояла открытая; немного сверху и даже огонек унутри.

– Тодд!

Я поискал его фонариком: он стоял рядом с девчонкой. Она просто смотрела на што-то внизу, у себя под ногами; я и туда, конечно, посветил, и оказалось, што она стоит над двумя длинными тюками каких-то тряпок.

Ну, то есть над двумя телами, да?

Я подошел. Там лежал мужчина; одежда и тело под ней от груди и ниже были сожжены. На лице тоже ожоги, но недостаточно, штобы не опознать в нем мужчину. На лбу была рана, которая все равно бы его прикончила, даже если бы не ожоги, но это в целом без разницы, ведь он так и так умер. Умер и лежит тут, у нас в болоте.

Я повел лучом дальше: он лежал… рядом с женщиной, так ведь?

Я даже дыхание затаил.

Первая женщина во плоти, какую я в жизни видел. Тут ведь прямо как с девочкой. Никогда прежде не видал настоящую женщину, но, если бы на свете бывали женщины, вот это прямо была бы она.

Разумеется, тоже мертвая, но ничего заметного с первого взгляда – ни ожогов, ни ран, ни даже крови на одежде, но может, она унутри вся поломалась.

Но женщина! Настоящая женщина…

Я посветил на девочку. Она и глазом не моргнула.

– Это твои ма и па, да? – спросил я тихонько.

Она ничего не сказала, но наверняка это правда.

Я еще посветил на руины и подумал о выжженной канаве за ними. Все это могло означать только одно: она разбилась здесь вместе со своими ма и па. Они погибли. Она выжила. И если она явилась в Новый свет откуда-то еще, если она вообще откуда-то из другого места, это уже не важно. Они умерли, она выжила, и сейчас она здесь совершенно одна.

И здесь ее нашел Аарон.

Когда удача не с тобой, она против тебя.

На земле были видны следы, будто здесь што-то тащили – это, наверное, она тащила тела, вытаскивала их из обломков и волокла сюда. Болото не годится для похорон (разве што спачьих), потому што тут два дюйма почвы, а дальше все равно вода. Не хочется говорить, но они пахли, хотя в общей вони болота это вовсе не так уж скверно, как можно было бы подумать, так што кто ее знает, сколько она уже здесь провела.

Девочка снова на меня посмотрела: не плачет, не улыбается, пусто, как всегда. Потом прошла мимо меня, вдоль следов на земле, к двери в железной стене. Взобралась и исчезла.

10

Огонь и еда

– Эй! – я побрел за ней к обломкам. – У нас нет времени тут прохлаждаться…

Я шагнул к двери в тот самый миг, когда она опять высунулась наружу, так што пришлось отскочить. Она подождала, пока я освобожу дорогу, вылезла и прошла мимо, таща большой мешок в одной руке и пару пакетов поменьше в другой. Я привстал на цыпочки, стараясь разглядеть, што там, по ту сторону двери. Лом, беспорядок, как и следовало ожидать, все раскидано, кучи не пойми чего.

– Ты как тут вообще живешь? – спросил я, поворачиваясь к ней.

Но она уже занималась делом. Бросила свои мешки и извлекла какую-то плоскую зеленую коробочку, устроила ее на клочке земли посуше и стала накладывать сверху хворост.

Я глазам своим не поверил.

– Слушай, сейчас некогда заниматься ко…

Она нажала кнопку сбоку коробки, и – ВВВУХХХХ! – чрез секунду у нас был целый полноразмерный костер. Весь и сразу.

Я стоял, разинув рот, как дурак. Хочу такую костровую коробку.

Она поглядела на меня, потерла плечи характерным жестом. Тут только до меня дошло, што я мокрый насквозь, мне холодно, у меня все болит, а огонь – это самое лучшее, што есть на свете, по крайней мере в этот чертов момент.

Я вперил взгляд в болотную черноту, словно реально мог там што-то разглядеть. Вдруг оттудова на нас уже надвигается… Ничего оттудова не надвигалось. Ни звука. Хотя бы пока.

Костер.

– Только на минуточку, – сказал я.

Я подошел и стал греть руки, но рюкзак не снял. Она разорвала один из пакетов поменьше и кинула мне, а я уставился на него и таращился, пока она не сунула руку в свой, другой, вытащила вроде бы кусочек сушеного фрукта и принялась есть.

Она дала мне еду. И огонь.

На физиономии у нее все еще не было ни следа выражения, никакого, пустота, камень. Просто стоит у огня и ест. Ну, и я начал. Фрукты, или што там это было, оказались похожи на крошечные сморщенные комочки, но сладкие и упругие, и я прикончил целый пакет в полминуты, и только потом заметил, што Мэнчи стоит рядом и клянчит.

– Тодд? – для верности облизнулся он.

– Ах ты, черт. Прости.

Девочка поглядела на меня, поглядела на Мэнчи, вынула горсточку из своего пакета и протянула ему. Когда он подошел, она дернулась, невольно, ничего не смогла с собой поделать, и бросила ему наземь, не дала с руки. Мэнчи-то все равно – он в один присест все заглотил. Я кивнул ей. Она кивать в ответ не стала.

Стояла уже настоящая ночь, непроглядно черная за пределами нашего маленького пятачка света. Только звезды помигивали сквозь дыру в лиственном своде, проделанную рухнувшим кораблем. Я пытался вспомнить, не слыхал ли когда на прошлой неделе дальнего грохота с болот… но на самом деле он бы все равно потонул в Шуме Прентисстауна, так што его все одно бы никто не заметил.

Ну, почти никто.

Кроме одного проповедника.