Хуже не будет

– Но могут ведь быть и другие проходы…

– Что?! – Профессор вцепился в отвороты моей ветровки и часто-часто заморгал. – Другие? Где?!

– Я не знаю, надо искать. Нас же много, надо разделиться и пройтись по всей долине.

Губкин тут же оставил меня и помчался к офицерам, саперными лопатками закапывающим тела погибших товарищей.

Искать начали сразу после похорон, даже не пообедав. Да и какой там обед – никому бы кусок не полез в горло. Командование принял капитан Саленко, черноволосый офицер со слегка оттопыренной нижней губой, отчего лицо его казалось по-детски обиженным. Вряд ли ему было многим более тридцати. Уверенностью в себе, в отличие от покойного Дубасова, он явно не отличался. Смотрел, кивая, на Губкина, сразу признав главного в нем. Так ему, видимо, было проще. Впрочем, я думаю, Губкину тоже.

Профессор велел первым делом сдать ему все спички. Он бы с радостью отобрал и оружие – я видел, с какой тревогой поглядывал он на автоматы и подсумки с гранатами, – но это было бы уже чересчур. К тому же, сорок девять женщин являлись все-таки не туристками, а заключенными. В итоге, их, вперемешку с военными, Саленко выстроил в длинную цепь интервалом в пять-шесть метров между звеньями, и, дав отмашку, повел по Урочищу.

Разумеется, Губкин тоже не смог устоять на месте и двинулся в противоположную сторону. Ну а я пошел поперек общему движению, решив осмотреть островок зелени на противоположном краю.

Я дошел туда довольно быстро – ширина долины вряд ли составляла и километр. Зелень оказалась довольно густым, хоть и низкорослым осинником, плавно уходящим за край почти отсутствующего тут гребня. Не забираясь вглубь кустарника, я дошел до конца Урочища и посмотрел вниз. Склон оказался гораздо круче, но зато и более заросшим кустами и деревьями, чем с той стороны, откуда пришли мы. Я глянул вдаль. До самого горизонта простирались одни леса и болота с ртутно блестящими каплями мелких озер. Здесь и раньше-то не сильно заметны были следы цивилизации; теперь же о ней не напоминало совсем ничего.

Я повернулся и зашагал обратно. Но теперь я взял чуть правее и довольно скоро увидел разлом. Длиною он был с десяток, не более, метров, зато поперек я мог бы легко его перепрыгнуть в любом месте, а кое-где и попросту перешагнуть. Книзу же трещина резко сужалась, так что вначале мне показалось, что каменные стены на ее дне плотно сжаты. Но потом я все же заметил в одном месте черную щель длиною в полметра, в которую с трудом бы, наверно, пролезла рука. Однако еще до этого я увидел то, отчего едва не свалился вниз. Там, где смыкались скалистые края расщелины, с одной стороны разлома все было усыпано костями. Судя по многочисленным черепам, человеческими. Их было много, очень много, этих «мертвых голов», не менее двух-трех десятков. Одни были совершенно целыми, выбеленными дождями и ветром, другие пожелтели от времени, какие-то и вовсе развалились на куски.

И тут я кое-что вспомнил. Да-да, я читал и слышал, что раньше нееты практиковали жертвоприношения. Правда, в основном в жертву духам приносили животных и дичь. Людей – лишь в исключительных случаях, чтобы задобрить особенно страшных и злых духов. Но ведь как раз такими и считали нееты Огненных духов этого Урочища! И Данька мне об этом рассказывал. Кстати, в своей книге я об этом тоже упоминал. Я вспомнил еще, что хоть Данька и говорил, будто слышал от дедов о человеческих жертвоприношениях, но подтверждения этому мы тогда не нашли. Правда, мы заходили лишь в обрушенную ныне пещеру, да и то недалеко.

До дна разлома, там, где чернела щель, было метра два. Я лег у края, опустил голову и принюхался. Ну да, пахло так же, как возле пещеры – чем-то вроде асфальта или мазута. Только запах тут был менее сильным – видимо, нефть была далеко. Я поднялся на ноги и, морщась от головной боли, закричал и замахал руками.

Ликование Губкина превзошло все мои ожидания. Он снова, как возле пещеры, пустился вприсядку. Затем кинулся к заключенным, выдернул одну женщину и принялся кружить ее в неком подобии вальса. Женщина испуганно взвизгивала. Остальные – и охранники, и их подопечные – в голос смеялись; неподдельная радость профессора передалась всем.

Когда первые восторги улеглись, Губкин подошел к расщелине и приказал всем замолчать. Он поднял с земли камень и кинул его в щель. Я понял смысл этого действия, и принялся молча отсчитывать секунды: – и-раз, и-два, и-три, четыре… всплеск!

Профессор дернул головой и нахмурился.

– Около восьмидесяти метров, – тихо сказал я.

– У меня вышло больше, – буркнул Губкин и посмотрел на военных. – Кто из вас техники? Какова длина шлангов?

– Две бухты по двадцать метров, – виновато развел руками один из них.

– Ч-черт, – топнул профессор. – А веревка хотя бы у вас есть? Метров сто? Надо спустить вниз какую-нибудь емкость.

– Цвырко, принеси веревку, – сказал кому-то Саленко.

Лейтенантик, что управлял нашим баркасом, кинул под козырек руку и побежал к оставленной возле скал амуниции. Вскоре он вернулся с большим веревочным мотком. Капитан Саленко отстегнул от пояса флягу, вылил из нее остатки воды и стал обматывать горлышко веревкой. Через минуту фляга, глухо побрякивая о каменные стены, пошла вниз. Капитан опускал ее сам. Как мне показалось, не оттого, что не умел и не любил приказывать, а просто потому, что ему захотелось быть лично причастным к происходящему. Как бы то ни было, минут через пять бурая от нефти фляга, роняя за собой тяжелые грязные капли, показалась из щели.

– Давайте, давайте! – бросился к расщелине Губкин. Едва не сорвавшись, он ухватил рукой мокрую, маслянисто блестевшую веревку и потянул к себе флягу. Взял ее, словно священный сосуд, обеими ладонями и поднял к носу.

– Нефть!.. – выдохнул он и закрыв глаза, пробормотал: – Ничего… Теперь все будет прекрасно. Все, что от меня зависело… Осталась самая малость.

За всеми бурными событиями я и не заметил, как подступил вечер. Небо с западной стороны расцвело буйными красками, и я, подняв голову, замер, очарованный его внеземной, тревожно-зловещей красотой. А потому не увидел, как профессор отвел в сторону капитана Саленко. Заметил, лишь когда они возвращались к основной группе. Саленко, дав приказ двум офицерам приглядывать за женщинами, пошел с остальными к осиннику. Я не придал этому большого значения; к тому же, ко мне вдруг подошел Губкин, который был непонятно возбужден, и завел странный разговор о погоде, надоевших ему комарах и прочей ничего не значащей ерунде. Потом спросил, не хочу ли я выпить, но услышав, что я совсем не употребляю спиртного, так же внезапно замолчал и удалился.

А комары и впрямь начали досаждать. Вечер выдался очень тихим, безветренным, и жужжащие кровососы вились вокруг нас тучами. И если для меня, человека местного, они были делом привычным, то бедным женщинам приходилось несладко, тем более что дующий теперь на воду Губкин запретил разводить костры. Я сходил к осиннику, нарвал веток и попросил охранников раздать их несчастным, чтобы хоть как-то отпугивать зудящую нечисть.

Ужинать пришлось сухим пайком, запивая его холодной водой. Впрочем, никто не жаловался, а машущие ветками женщины даже выглядели необычно радостными. Но их можно было понять: назад придется нести пустые бочки, да и рейс предстоял лишь в одну сторону, ведь бочки, наполненные нефтью, пришлось бы тащить к лодкам подвое, а значит, нужно бы было возвращаться за оставшейся половиной. Кто-то из заключенных даже попытался запеть, но охранники тут же пресекли это начинание.

Палатку на сей раз почему-то разбили только одну – для нас с профессором. На мой вопрос он ответил, что ночь теплая, дождя нет, военные – люди привычные, поэтому и особой надобности во второй палатке не существует. По сути, так все и было, но что-то мне в ответе Губкина не понравилось. Как-то преувеличенно-бодро, слишком настойчиво он говорил, словно пытаясь меня в чем-то убедить. Но я так устал, так вымотался за этот день морально и физически, что снова не придал значения своим подозрениям. К тому же, у меня дико разболелась голова. Поэтому я первым залез в палатку и почти сразу заснул.

Я так и не узнал, ложился ли вообще в эту ночь профессор. Когда я проснулся, разбуженный неясными шорохами, в палатке его не было. Я сел и прислушался. Мне показалось, что невдалеке, шурша мелкими камешками, кто-то прошел. Я откинул полог и выглянул наружу. В небе висела половинка луны; виден был темнеющий неподалеку осинник и лежащие рядом с ним женщины. Заметил я и двух офицеров, медленно прохаживающихся возле спящих. Но звуков их шагов я отсюда не слышал, меня разбудили чьи-то еще. И слышал я их с другой стороны, той, что вела к расщелине.

Первой мыслью было, что Губкин отправился проведать свою сокровищницу. Я вновь затянул полог и собрался продолжить прерванный сон, как снова услышал шаги. Теперь кто-то шел от разлома. Я подумал, что это вернулся профессор, но шаги прошуршали дальше. Я чуть отодвинул полог и заглянул в щель. К спящим женщинам шли два офицера. Остановились возле крайней, один из них наклонился, потряс заключенную за плечо. Потом оба они подхватили женщину с двух сторон и повели в мою сторону. Я невольно отпрянул от полога, но все же успел заметить, что женщина шла, уронив на грудь голову, покачиваясь, словно пьяная. А может, она и была пьяная? То-то за ужином заключенные показались мне излишне веселыми… Значит, их специально напоили? Но для чего? Тут я чертыхнулся и саданул себя по лбу, едва не взвыв при этом от боли. Ну я и бестолочь! Зачем спаивают женщин мужчины?!.. Теперь мне стало понятно и отсутствие рядом второй палатки, и странное поведение Губкина, его дурацкие вопросы о погоде и выпивке… Он просто не знал, стоит или нет приглашать меня на подобное мероприятие. И решил, что не стоит. Правильный вывод!

Меня обуяла дикая злость. Ладно военные, эти грубые солдафоны. С ними все ясно, для них это норма. Но профессор! Лысый хрен, прикидывающийся добрячком!.. Старый сластена, храбрый лишь с пьяными…

Мне очень хотелось пойти к их «тайной» палатке, чтобы разогнать гнусный бордель. И я бы, наверное, сделал это, несмотря на то что понимал все последствия, но тут я услышал крик. Женский крик, оборвавшийся коротким хрипом. Звук был далеким и слабым, но я сразу понял, что это было. Мне стало жутко. Так непередаваемо жутко, что я отполз вглубь палатки и вжал голову в плечи, накрыв ее сверху руками. Мыслей в ней не было, они, подобно комарам, жужжа разлетелись.

Не знаю, долго бы я так просидел, если бы вновь не прозвучали шаги. Затем послышался звук падения и грубый мужской шепот:

– Ну, ты! Чего разлеглась? А ну, вставай, пошли! Ты слышишь, Зарецкая? Прекращай балаган, ты ведь трезвая! От тебя даже не пахнет.

Раздался слабый девичий стон, и опять зашуршали шаги.

Я окаменел. Зарецкая! Это же та самая девчонка, так похожая на мою Олюшку! Нужно было срочно что-то делать. Выскочить и наброситься на этих двух сзади? Но что это даст? На шум сбегутся остальные! А потом?.. Может, при всех ее не станут убивать? Но зачем их вообще убивают? Это же дико, нелепо! Да и убивают ли вовсе? Может, верна моя первая догадка, и с женщинами просто развлекаются, а тот крик был случайным?..

Но даже если это было так, я не мог больше отсиживаться. Перед глазами стояло лицо моей дочери, моей Олюшки. Мне отчетливо виделось, что именно ее ведут сейчас в жуткую неизвестность двое страшных людей. А то, что где-то там, в залитом лунным светом Урочище ее поджидает профессор Губкин, мне казалось наиболее отвратительным и ужасным.

Ах, как некстати сейчас эта луна, подумал я. И как раз в тот момент стены палатки потемнели, будто снаружи на них упала гигантская тень. Я отдернул полог. Вокруг было темно. Луну закрыло облако!

Понимая, что она может вновь засиять в любое мгновение, я все-таки выбрался из палатки. Теперь на фоне чуть более светлого неба различался лишь черный силуэт скалистой гряды. Но и сама долина была немного светлее гор. И светлее трех человеческих фигурок, удаляющихся по ней. Я поспешил следом.

Я почти догнал конвоиров с девушкой и решился уже прыгнуть на одного из офицеров, сбить его с ног, дать Зарецкой хоть маленький шанс на побег, но из мрака впереди проступили еще две фигуры.

– Ведите скорей, – услышал я. – Там уже свободно. Профессор нервничает. Наверное, придется водить сразу по двое, а то до рассвета не успеем.

Я едва успел отпрянуть в сторону и прижаться к земле, как совсем рядом хрустнул камнями ботинок. Немного выждав, я, пригибаясь, двинулся дальше. На пару мгновений стало светлей, луна бледным пятном замаячила сквозь тонкий слой облаков. Я снова вжался в камни. До расщелины было уже рукой подать. Я увидел возле нее три силуэта, к которым «мои» офицеры подвели девушку. И снова стало темно. Но вставать я все-таки поостерегся и пополз вперед по-пластунски. Уже возле самой расщелины я наткнулся на что-то большое и мягкое. Сначала я подумал, что это свернутый спальник и решил его сдвинуть. Моя рука легла на что-то мокрое и теплое. Я невольно отдернул ее, и тут половинка луны выкатилась из-за облаков.

Передо мной лежала одна из заключенных! Точнее, ее тело. Я видел прямо перед собой откинутую под неестественным углом голову с тускло поблескивающими в лунном свете белками глаз. Горло несчастной было перерезано так глубоко, что казалось разинутым в немом крике огромным ртом.

Наверное, я тоже вскрикнул. В любом случае, не заметить меня было уже невозможно.

– Профессор, у нас гости! – сказал один из приведших девушку офицеров. Они с напарником все еще держали ее под руки. Но тот, что заметил меня первым, отпустил ее и стал снимать с плеча автомат.

– Не стрелять!.. – зашипел Губкин, метнувшись к военному. Тот, что еще держал Зарецкую, стал растерянно вертеть головой.

И я решился. Резко поднявшись, я рванулся вперед и въехал ему головой в живот. Офицер замычал и выпустил руку девушки.

– Беги! – заорал я, подминая под себя охранника. – Беги в лес, спасайся!..

Конечно же, это был жест отчаяния. Разумеется, никуда бы ей было не убежать на залитой лунным светом каменной арене. Если бы… Не знаю, вмешались ли в судьбу несчастной заключенной высшие силы, может, те самые Огненные духи неетов отчего-то решили вдруг помочь ей, только луна снова вдруг скрылась за облаком. И я услышал, как побежала в спасительную тьму девушка.

– Не стрелять! – уже в полный голос закричал Губкин. – Все за ней, но только не стрелять!

Из-под меня вывернулся прижатый охранник. Заехал мне кулаком в скулу, вскочил и придавил ногой мою грудь.

– А этот?

– С ним я сам разберусь. Свяжите его и догоняйте остальных. Надо поймать девчонку, пока она не перебудила остальных.

Офицер быстро и сильно связал мои ноги и руки концом испачканной нефтью веревки и быстро скрылся во тьме. Рядом со мной опустился на землю профессор. Я ожидал от него всего что угодно, но только не того, что он заговорит со мной так же спокойно и мягко, тем же красивым бархатным голосом, что и при первой нашей встрече.

– Что же вы делаете, Иван Игоревич? Не разобравшись, лезете не в свое дело, мешаете выполнять государственное задание…

– Задание? – Я попытался сесть, но у меня ничего не вышло. – О чем вы говорите? По-моему, вы просто рехнулись. Вы сами-то хоть понимаете, что делаете?

– Отчего же. Прекрасно понимаю. Я делаю то, о чем вы писали в своей книге. Приношу жертву Огненным духам.

Профессор сказал это без тени иронии, и мне показалось, что он и вправду сошел с ума. А Губкин продолжал говорить:

– Я вам не все рассказал про свое открытие. Наверное, я был не прав, что не доверился вам полностью сразу. Но, вы же видели, надо мной тоже были надсмотрщики. Так вот, я на самом деле открыл способ восстанавливать зараженную нефть. И для этого действительно нужно некоторое количество живой нефти. Но есть одна большая проблема. Тот самый неведомый, неизученный до сих пор вирус, что губит нефть, вновь активируется, как только нефть «оживает». Несколько мгновений – и перед нами вновь лужа грязи. Но есть одно вещество, что даже в очень малой концентрации убивает этот вирус. Мало того, оно является катализатором и для открытого мною процесса. Почему и как оно действует – тоже пока непонятно. Теоретически я не могу этого объяснить. Но на практике… О! Практика дала ошеломляющие результаты. Догадываетесь, что это за вещество?

Я не догадывался. Не мог я додуматься до такого. Мне кажется, это очень здорово, что не мог.

Я помотал головой.

– Кровь, – сказал Губкин. Просто сказал, без пафоса. Так, что я, даже услышав, не сразу сообразил, о чем идет речь. И он пояснил: – Человеческая кровь. Лучше женская. Она действует со стопроцентным эффектом, тогда как мужская… Впрочем, неважно. Теперь вы понимаете, что я здесь делаю?

– Вы убиваете женщин, – сказал я. – Вот что вы делаете. Убиваете саму жизнь!..

– Ну-у… – протянул Губкин. – Сколько патетики! Впрочем, ведь вы литератор… Так вот, дорогой Иван Игоревич, я убиваю не женщин, а преступников, врагов нашего государства, тоже простите меня за громкие слова. Собственно, это даже делаю не я, а официально приставленные люди. Я лишь пользуюсь побочным, так сказать, результатом их деятельности. Я должен обезопасить это месторождение, единственное, может быть, на планете. Эта кровь, пролитая в него, не даст вирусу уничтожить наш последний шанс. Сейчас мы уедем, но скоро вернемся. Привезем на дирижаблях оборудование, развернем здесь настоящую нефтедобычу. Возродится ваш город, а затем поднимется и страна. Видите, я даже смерть использую во имя жизни! А вы говорите… Теперь-то вы понимаете, что я действую во благо страны и народа?

Снова выглянула луна. Профессор смотрел на меня с легкой укоризной, как на вернувшегося блудного сына, и мягко улыбался из-под усов. Я приподнялся, насколько мог, и ответил:

– Благо народа, построенное на крови, то же, что ваша нефть, влитая вместо крови в вены больному. Я презираю такую страну и не собираюсь в ней жить.

Я отвернулся. Губкин помолчал, вздохнул и сказал:

– Значит, вы предпочитаете смерть? Ну что ж, дело ваше. Что бы вы ни говорили, мы живем в свободной стране. Право выбора есть у каждого. Только простите меня великодушно, никогда самолично не приходилось этого делать. Боюсь, как у специалистов не выйдет. Может, будет немного больно.

Я скосил глаза. Профессор встал и поднял что-то с земли. Затем подошел ко мне, наклонился, и я разглядел в его руке нож с широким и длинным лезвием. Такой же, что висел на поясе у военных. Скорее, один из них. Нож был выпачкан черным. Конечно же, так выглядела при лунном свете кровь, но мне отчего-то подумалось, что это нефть.

Губкин неуклюже замахнулся. Я невольно зажмурился, приготовившись к боли. Последней боли в моей жизни. Но удара я так и не дождался. Вместо этого я услышал странный свист, а вслед за ним – хрип. Рядом со мной что-то грузно упало. Я открыл глаза. Губкин лежал навзничь у самого края скальной трещины. Его голова была запрокинута и свешивалась над черной расщелиной. А в горле профессора торчала… стрела. По ее древку из раны стекала кровь и тоненьким ручейком падала в темноту разлома.

Я, словно завороженный, смотрел и смотрел на этот ручеек, и в моей голове, который раз за минувшие сутки, не было ни единой мысли.

Из ступора меня вывела автоматная очередь. С места нашей стоянки послышались крики, снова раздались выстрелы. Там явно случилось нечто неординарное, вряд ли такой переполох могла вызвать сбежавшая девушка. И эта стрела…

Внезапно я почувствовал, как моего запястья коснулось что-то холодное и твердое. Рывок – и руки мои оказались свободными. Тело затекло, и быстро повернуться у меня не получилось. А когда я все же смог это сделать, мои ноги тоже были на свободе. Передо мной стоял странный длинноволосый человек. Его голое тело блестело в свете луны. Прикрыты были лишь бедра.

– Здравствуй, Иван, – сказал он смутно знакомым голосом. – Как дела?

– Здравствуй, Данька! – Мое подсознание сработало быстрее путаных мыслей. – Нормально дела. Чуть не умер вот…

– Не умер же!

– Я и говорю: нормально.

С горем пополам я поднялся на ноги, и мы обнялись.

– Что там происходит? – мотнул я головой в сторону редкой уже стрельбы.

– Да там уже все произошло, я думаю, – сказал Данька. – Все нормально, не переживай.

Стрельба и впрямь стихла. Крики все еще слышались, но в них было больше удивления и радости, нежели боли и страха.

– Но все же, кто там? Это ведь ты их привел? Как ты узнал, что тут…

– Погоди, давай по порядку! – засмеялся и замахал руками Данька. – У меня мозги не такие быстрые, как у тебя.

– Зато руки меткие, – нервно хмыкнул я, взглянув на стрелу в горле профессора. – Это ведь ты его?

– Зоркий глаз – вождь неетов! – сказал Данька и, дурачась, издал индейский клич.

– Ты – вождь неетов? – ахнул я. – Значит, они… то есть вы… не все вымерли? Вас много?

– Опять куча вопросов! – широко улыбнулся Данька. – Да никакой я не вождь. То есть, может, имею какой-то вес, но у нас всем старейшины заправляют. Мой дед тоже из них был… – Голос неета дрогнул. – Прав он оказался, вы сюда пришли. А мы дым увидели, вот и…

– Твой дед? – Наконец-то я начал что-то понимать. – Та это он был в той пещере?

– Да. Он говорил, что вы все равно сюда придете – и тогда нееты исчезнут окончательно и уже навсегда. Ему не все верили, но он все равно ушел сюда и ждал вас. Он сказал, что если не удастся вас переубедить, то он уничтожит Урочище.

– Но почему было не уничтожить его сразу? Вам что, так дорога эта нефть? Или вы торговать ею собрались?

– Не говори глупостей. Нееты не хотят больше иметь никаких дел с вами. Ну, с вашей цивилизацией, в смысле. Нас, конечно, мало, чуть больше двух сотен, но мы свободны. Нам хватает того, что дает лес и озера. Нефть нам, конечно, совсем не нужна. Тут дело в другом. Это я почти тридцать лет прожил с вами, в городе. Это для меня тут – просто нефть. А для моего деда, да теперь уже и для молодых неетов, это – Урочище Огненных духов. А разве можно тревожить духов, тем более, жестоких и злобных? Для деда и духи были по-прежнему святы, но и про нефть он знал, и понимал, чем ее добыча может для нас кончиться. Вот и выбирал из двух зол, вот и тянул до последнего.

– А что будем делать сейчас? – заглянул я в глаза другу. Небо на востоке вовсю уже начинало светлеть, я хорошо теперь различал выражение Данькиного лица, но ничего не сумел на нем прочесть.

– Все, кто хотят, могут пойти с нами. Хорошо, если согласятся женщины, у нас их мало. Хорошо, если согласишься ты. Если кто-то не захочет, пусть возвращается к себе. Но тогда нефть нужно будет уничтожить.

– Женщины наверняка согласятся, – сказал я. – Они – заключенные-смертницы. Им возвращаться некуда. А я… Да и мне, в общем-то, некуда. Насчет военных я, конечно, не уверен.

– Вряд ли кто из военных остался в живых, – жестко усмехнулся Данька. – Разве что один, в бинтах, мы его сразу взяли.

– Это Кожухов, – вспомнил я фамилию обожженного офицера. – Он во всем этом не участвовал… Может, не надо его убивать?

– Мы никого просто так не убиваем. Если он захочет жить с нами, мы не будем против.

– Хорошо. Значит, если все согласятся пойти с вами, Урочище можно оставить?

– Думаю, да. Никто ведь тогда не расскажет, что тут есть нефть.

– Данька! – воскликнул я. – Ну ты и наивен! Да они узнали о ней со спутников. Как ни странно, те до сих пор летают. И когда в столице не дождутся возвращения этой экспедиции – пришлют сюда новую, более многочисленную и вооруженную посильней. Пока нефть не уничтожена, вам покоя не будет.

– Ты рассуждаешь хорошо и правильно, – прищурился Данька. – Но правильно с моей стороны, со стороны неетов. Однако ты пока не наш, и я говорю это не в укор. Ты хороший человек. Ты умный человек. Я долго жил в твоей стране, и она мне тоже дала много хорошего. А нефть для твоей страны – это очень хорошо. В конце концов, нееты могут уйти и дальше – свободных земель теперь много. Так что решай сам. Как скажешь, так и будет. Я подожду тебя там, – кивнул он в сторону людей.

– Уходи, Данька. Не надо меня ждать. Уходи, и уводи людей как можно дальше. Я подожду, пока не поднимется солнце.

Неет внимательно посмотрел на меня. Он ничего не сказал. Поправил висящий за спиной колчан со стрелами, поднял с земли лук, повернулся и зашагал к осиннику. А я лег на спину, заложил руки за голову и стал смотреть в небо, где гасли редкие звезды.

Мне ничего не нужно было решать. Я уже давно все решил. С той самой минуты, когда узнал, что именно нужно для возрождения цивилизации. Мне в такой цивилизации не было места. Глупо полагать, что на крови можно выстроить рай. Понятно, что можно построить на крови. Мы это уже проходили. А Данька и впрямь наивен. Никуда не уйти неетам, если этот «рай» все же будет построен. Это мы тоже проходили.