Биограф

Ты выросла в благополучном окружении, в богатстве. Ты аристократка, никогда не знала нужды. Как ты думаешь жить?

Его окружение живёт по другим законам. Ты не готова к такой жизни. Сегодня тебе это кажется романтикой, но это далеко не так. Поверь моему опыту. Эти люди скрываются от властей. Они не могут жить открыто. Их жизнь – пытка. Они находятся в постоянном страхе. Ты не сможешь жить в такой обстановке, в таких условиях. Заметь, отношения в их семьях складываются иначе, не так, как у нас. Они не наделены ценностями, которые ты впитала с детства с молоком матери. Порой ситуация поворачивается так, что они вынуждены расставаться, даже с самыми близкими. Ты не понимаешь, на что себя обрекаешь. Подумай хорошо, не торопись. Легко совершить опрометчивый поступок, потом всю жизнь за него расплачиваться, – отец говорил, не останавливаясь, спокойно, не повышая голоса.

– Прошу Вас, отец, не нужно. Всё решено.

Фиорелла посмотрела на мать и умолкла. Невооружённым глазом не трудно было разглядеть, как её мучили сомнения. Она делала над собой колоссальное усилие, чтобы промолчать о том, о чём хотела сказать. Но, как видно, желание соединить свою жизнь с Энрико (так звали её возлюбленного) было столь велико, что она не пощадила никого и бросила в лицо родным и их обществу вызов и свой укор. Этот аргумент подействовал, возымел силу и эффект разорвавшейся бомбы.

– Когда мама предпочла Вас своим родным, это было правильно? – уничижительно произнесла она. – Почему же Вы не даёте мне поступить так, как велит мне моё сердце? – пренебрегая устоями и родовыми традициями, нарушая все догмы в отношениях, годами, выстроенные в семье, – спросила Фиорелла.

Отец вспыхнул:

– Да как же ты можешь? Кто тебе дал право унижать наши чувства? Это не поддаётся сравнению, – яростно выкрикнул отец.

– Фиорелла, цветочек мой дорогой. Ты не права. Я безумно любила и люблю твоего отца, поэтому решилась на такой отчаянный шаг. И никогда об этом не пожалела. Лучше твоего отца я не встречала. И как ты можешь сравнивать своего отца с контрабандистом? Это жестоко, наконец, – плакала Шурочка. – Ты несправедлива к нам. Мы не заслужили такого отношения. Это грех, большой грех, – возразила она дочери, а сердце её рвалось на части.

Её любимица, та, ради которой она пожертвовала всем. Та, ради которой она забывала обо всём, только бы дочери было хорошо. Её кровиночка позволила себе поставить чужого недостойного человека, лишённого элементарных понятий о совести, о чести над их семьёй. Как такое могло случится? Как? – спрашивала она себя, неустанно и не находила ответа.

– Да, я вправе тебя запереть и в придачу наказать по всем правилам. Ты не знаешь, что это такое? Тебя холили и нежили, избалованная девчонка. Так узнаешь, – пригрозил отец.

– Вам ничего не поможет. Не дадите уехать сейчас, сбегу при первом удобном случае, не попрощавшись, – отпарировала Фиорелла отцу.

– Рауль, любимый. Не надо. Пусть она едет, куда хочет. Она не понимает, что творит, – произнесла Шурочка, как приговор.

История возвращается на круги своя. Шурочка поступила так, как когда-то поступила её мать, поставив точку в решении вопроса.

Но это сравнение было спорным. Шурочка действительно уходила к любимому, самому дорогому человеку своего круга. Фиорелла же пошла на поводу у юношеского эгоистичного желания. Она жаждала, во что бы то ни стало, выйти из-под родительской опеки. Какой-то бес вселился в неё, и она не ведала, что творила. Для этой цели контрабандист оказался, как нельзя кстати.

Фиорелла познакомилась с ним, когда они всей семьёй ездили во Францию по делам отца. На вокзале, ожидая дилижанс, она присела на скамейке. Шурочка с Раулем разговаривали в стороне о своих насущных делах.

Энрико подошёл к Фиорелле, под невинным предлогом заговорил с ней, затем представился. Тогда он не рассказал ей о роде своего основного занятия. Выглядел он, вполне прилично, назвался студентом. Прощаясь, он попросил у Фиореллы адрес. На этом они расстались. Так случайный знакомый вошёл в жизнь Фиореллы. Периодически от него приходили милые письма. Фиорелла отвечала.

Шурочка не предала этому знакомству никакого значения. А в письмах, Энрико постепенно открылся Фиорелле, у них завязались отношения. Так он и уговорил её покинуть родительский дом. Фиорелла уехала, оборвав самую тонюсенькую нить, соединяющую её с родными, не оставив им крошечной надежды на своё возвращение.

Возвращение Фиореллы

Прошло немногим больше года.

В этот день всё складывалось хорошо и ни что не предвещало безрадостных событий. Стояла прекрасная тёплая весенняя погода. Шурочка сидела с книгой в саду. Рауль занимался своими делами в доме. Слуги суетились, выполняя свои обязанности.

– Как-то странно заскрипело за оградой. Непривычно, – показалось Шурочке. – Похоже, старая скрипучая телега подъехала. Кто бы это мог быть? Как странно, – подумала Шурочка, отложила книгу и подошла к калитке.

Ей навстречу направлялся немолодой мужчина. Его обветренное лицо выдавало род занятий. Он подошёл к калитке. Поздоровался и, теребя ладони спросил:

– Вы синьора Дель Монти?

– Да, я, – осторожно ответила Шурочка. – А почему Вы спрашиваете?

– Синьора, я посторонний человек. К делу не имею никакого отношения. Меня попросили выполнить просьбу, я не хотел, но меня очень просили, – рассказывал незнакомец, топчась на одном месте, всё также, теребя обветренные ладони. По его поведению не трудно было догадаться, он нервничал.

– Да в чём же дело? – заволновалась Шурочка. – Кто Вас прислал?

– Синьора, я не буду ходить вокруг да около. Там в телеге девушка, – указал он рукой. Она очень больна, задыхается. Просили доставить её до места и передать из рук в руки, что я и делаю. Больше ни о чём меня не спрашивайте, очень Вас прошу.

Шурочка открыла калитку, подбежала к телеге и увидела Фиореллу. Её трудно было узнать.

– Доченька, Фиорелла. Как же так? Что с ней? – попутно спросила Шурочка у сопровождающего.

– Не знаю, синьора. Меня не поставили в курс дела, – повторил он. Посмотрев исподлобья на Шурочку, он добавил:

– Сказали, похоже на чахотку.

– Что?! – вскрикнула Шурочка.

Она посмотрела на сопровождающего. От его слов ей стало страшно. Мороз крупными мурашками забегал по коже. Шурочка вернулась в дом, стала звать Рауля, Цезаре, слуг, всех подряд.

Тот час Фиореллу перенесли в дом. Рауль расплатился с сопровождающим и послал за доктором.

Тщательно осмотрев больную, доктор вынес свой вердикт:

– Да, синьора, это действительно так, чахотка, – подтвердил доктор диагноз. – Полагаю, до этого заболевания Ваша дочь перенесла лихорадку. Могу констатировать с сожалением – её никто не лечил. Более того, чахотка осложнилась вторичной инфекцией, – доктор произнёс свои мысли вслух и задумался. – Сейчас мы можем только догадываться, – огорчённо добавил он. Доктор посмотрел на Шурочку. Что-то останавливало его дать полный анализ случившемуся, но он, сделав над собой усилие, пояснил коротко:

– Суммируя объективные факты, могу заключить. По состоянию волос, кожи, Ваша дочь жила беспокойно, беспорядочно и очень бедно. Скорее всего, недоедала, плюс к этому сильное переохлаждение. И как результат…Мы примем меры, но… – протянул он.

– Что Вы хотите этим сказать? – встревожилась Шурочка.

– Пока ничего. Но будьте готовы к любым осложнениям. Прогноз неутешительный, – выдавил из себя доктор. Ему так не хотелось говорить этого. Он симпатизировал Шурочке, с Раулем его связывали давние дружеские отношения. Но профессиональный долг заставил поставить в известность родных больной.

– Я надеюсь, Вы примите меры для нормализации состояния дочери? – спросил Рауль.

– Я попытаюсь, но ничего обещать не могу. У Вашей дочери очень ослаблен, я бы добавил, истощён организм. Не забывайте, она унаследовала от Вас слабые лёгкие. Именно поэтому бороться с запущенным недугом очень сложно. Повторяю, нужно быть готовым к любым осложнениям. Прошу простить, я искренне сожалею, – подчеркнул доктор своё отношение к происходящему.

– Рауль, что же будет? – спросила Шурочка с тревогой.

– Ничего дорогая. Мы сделаем всё возможное, чтобы поставить Фиореллу на ноги. Доктор немного утрирует, пугает нас, чтобы мы не теряли бдительности. Не волнуйся, пожалуйста.

Рауль посмотрел на доктора, взглядом намекая, что тот погорячился и перешёл дозволенные границы. В присутствие Шурочки, он мог бы этого не говорить. Рауль и сам не верил в летальный исход. Он не мог об этом даже думать. Ему так хотелось, чтобы Фиорелла выздоровела.

Доктор понимающе опустил голову. Он в этой ситуации чувствовал себя неуютно.

– Синьора, я назначу порошки и микстуру. Давайте регулярно после приёма пищи, три-четыре раза в день. Ей нужны лёгкие бульоны, отвары, каши не густые. Давайте ей фруктовые морсы и выжимайте в каши немного апельсинового сока. Тяжёлую пищу не давайте. Да она и сама не станет есть, – советовал доктор.

–Вы знаете, у неё сильный кашель, просто заходится, бедняжка,– сказала Шурочка.

– Я назначил очень хорошую микстуру. Она облегчит кашель, – ответил доктор.

– Спасибо Вам, доктор, – поблагодарила Шурочка и присела на краю постели дочери.

– Фиорелла, цветочек, как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Ничего, спасибо, мама, – слабым голосом ответила дочь.

– Скажи, может быть, ты что-то хочешь? – Шурочка пыталась вызвать у дочери интерес к жизни.

– Ничего не надо. Нет аппетита, – тускло ответила Фиорелла.

– Сейчас я принесу тебе свежего сока, ты выпьешь, и аппетит появится, – создавала Шурочка оптимистичный настрой.

Они делали всё, чтобы Фиорелла находилась в комфортном микроклимате, ни единым словом, малейшим намёком не возвращая её в прошлое.

Шурочка не отходила от дочери ни днём, ни ночью. В какой-то момент ей показалось, что лицо Фиореллы немного просветлело, и она понадеялась, что болезнь отступает, а состояние дочери улучшается.

На самом деле, заболевание прогрессировало. У Фиореллы появились пенистые кровянистые выделения, которые тяжело отходили с кашлем или с мокротой. Несмотря на прекрасный уход, она продолжала терять в весе, просто таяла на глазах. Она высохла и перестала походить на себя – прежнюю Фиореллу.

Доктор навещал больную ежедневно, корректировал её состояние. Понимал, что в этой схватке с тяжелейшим смертельным недугом, он вряд ли выиграет. Но честно выполнял свой профессиональный долг.

На семейном совете было решено, что они повезут Фиореллу на знаменитый курорт, куда ездят больные чахоткой. Они всё ещё тешили себя надеждой, что там её подлечат. Доктор встретил это решение с одобрением, хотя в глубине души понимал, что все усилия напрасны. Он ежедневно прослушивал лёгкие Фиореллы, поэтому знал, конец не за горами.

В один из тёплых солнечных дней, Рауль с Цезаре вынесли Фиореллу в сад.

– Как хорошо здесь! – сказала она с наслаждением, подставляя солнцу своё личико. Как давно я здесь не была. Я так тосковала по нашему саду. Мне очень жаль, что я тогда не послушалась вас, – с сожалением призналась Фиорелла.

– Не надо об этом, – сказала Шурочка. – Теперь ты дома и всё будет хорошо.

– Нет, так, как было, уже никогда не будет! – мрачно ответила Фиорелла.

– Не грусти, дорогая. Ты молода. Выздоровеешь и будет ещё лучше, чем было, – сказал Рауль, поддерживая дочь.

Они разговаривали, строили замки на песке. Шурочка и Рауль стремились поднять жизненный тонус дочери. Но все усилия оказались напрасными. Ночью у Фиореллы открылся сильнейший кашель, перешедший в удушье, остановить который не удалось. В завершение приступа у неё ртом пошла кровь.

Рауль разбудил доктора. Тот, осмотрев больную, подвёл черту:

– Мужайтесь, это конец. Я очень сожалею.

Фиореллы не стало.

А Шурочка, сидя у её постели, повторяла:

– Завял цветочек… завял.

Горе

С уходом Фиореллы Шурочка превратилась в изваяние. Она стала чернее тучи. Все, кто знали её прежде, не узнавали. Она постарела на глазах. Взгляд потух, лицо приобрело застывшее выражение, будто кто-то повесил на него маску. Губы свела страдальческая гримаса.

Обаятельная улыбка, некогда покорившая сердце Рауля, навсегда покинула её лицо. Шурочка больше не укладывала свои локоны в причёску, безразлично шпилькой стягивая в античный узёл, капну волос на затылке. Она перестала заботиться о своей внешности. Что касается гардероба. Вещи светлых и цветастых тонов она больше не носила. Всё в доме погрузилось в траур.

Шурочка ничем не занималась, ей всё опостылело. Она часами сидела у окна и смотрела куда-то вдаль, не переводя взгляда. Ничто не вызывало у неё интерес.

Рауль сопереживал ей всей душой. Потеря любимой дочери подорвало и его силы. Но Рауля ещё более удручало Шурочкино состояние. Он немедля подал прошение об отставке, желая не расставаться с ней и остаток дней посвятить только Шурочке.

Цезаре к тому времени возмужал и не нуждался в родительской опеке. Рауль понимал, что Шурочка сейчас, как никогда раньше, нуждается в его неустанном внимании и заботе. Для этой цели он высвободил время, уйдя со службы. Рауль знал, что в данный момент нужен ей. Однако все его старания, все знаки внимания были напрасными. Шурочка не воспринимала ничего. Она постепенно сходила с ума. Каждый день она перебирала вещи дочери, её фотографии, детские игрушки, которые та любила и хранила.

Жизнь для Шурочки остановилась в тот момент, когда перестало биться сердце Фиореллы. Шурочка не смогла согласиться с этой реальностью. Что-то оборвалось в ней самой. Незаживающая рана подтачивала её силы.

А тут как назло…

Событие, которое подоспело внезапно, как кинжал в спину, явилось окончательным и бесповоротным приговором, и обжалованию не подлежало.

– Синьоре депеша, – громко объявил посыльный.

– Спасибо, – ответила служанка, закрывая дверь, и возвращаясь в дом.

– Синьора, просили Вам передать, – сообщила служанка, входя в гостиную.

– Что там? – безучастно спросила Шурочка.

– Посыльный принёс депешу, – ответила служанка.

– Передай, синьору, – попросила Шурочка.

– Синьор Дель Монти уехал по делам, – доложила служанка.

– Ну, тогда, давай, – сказала Шурочка. Она жаждала уединения, а назойливая служанка приковывала к себе её внимание.

Служанка поднесла пакет и передала его Шурочке.

– Спасибо, – произнесла Шурочка и положила пакет рядом на диван.

– Эльда, – пожалуйста, сделайте мне чаю. Сегодня холодно, меня знобит, – попросила Шурочка.

– Слушаюсь, синьора. Вы придёте в столовую или подать сюда? – спросила служанка.

– Сюда. Я постелю салфетку на столе и здесь попью чай, – ответила Шурочка, поднимаясь с дивана. И тут её взгляд задел пакет. Она увидела почерк её матушки.

– Как матушка рискнула из дома отправить? – засуетилась Шурочка. – Наверное, тётушка в отъезде, тогда к чему такая срочность? Неужели тётушка захворала, и матушка вынуждена была пойти на такой риск, – терялась в догадках, Шурочка.

Она вскрыла конверт, в нём обнаружила увесистое письмо, оно приковало её внимание. В нём княгиня Софья Алексеевна, во всех подробностях сообщала дочери о безвременной кончине князя Сергея Константиновича. Прочитав эти строчки, Шурочка сказала:

– Это я убила его. И рухнула на пол, без чувств.

Расставание

Ты прошла сквозь облако тумана.

На ланитах нежные румяна.

Светит день холодный и недужный.

Я брожу свободный и ненужный…

Злая осень ворожит над нами,

Угрожает спелыми плодами,

Говорит вершинами с вершиной

И в глаза целует паутиной.

Как застыл тревожной жизни танец!

Как на всем играет твой румянец!

Как сквозит и в облаке багряна

Ярких дней зияющая рана.

Когда Рауль вернулся, служанка, дрожа от страха, доложила ему в дверях:

– Синьора попросила чаю. Её знобило. Я отлучилась и когда вошла, она лежала на полу. Я к ней, – синьора, синьора, а она молчит.

Рауль перепуганный вбежал в гостиную. Он застал Шурочку лежащей на полу недалеко от дивана. Рауль нагнулся к ней, стал звать, но она не ответила ему. Он прикоснулся к ней и почувствовал слабое дыхание. Вместе со слугой они аккуратно подняли Шурочку с пола и уложили на диване. Рауль поехал за доктором.

– Удар, – вынес доктор свой вердикт.

Он ещё раз поочерёдно поднял одну за другой ноги Шурочки, убеждаясь в правильности диагноза.

– Это очень опасно? – спросил Рауль.

– Да, – односложно ответил доктор.

– Мы можем ей помочь? О средствах не думайте. Всё, что понадобится, я сделаю. Только помогите, прошу Вас, – умолял Рауль.

– Синьор Дель Монти. К сожалению, я вряд ли смогу помочь Вашей супруге. В данный момент она не реагирует, рефлексы отсутствуют, – констатировал доктор. – Вернётся ли она в сознание, неизвестно, – рассуждал он. – И поднимется ли? Трудно сказать. Осложнения этого заболевания различны и тяжелы. Распространённым является паралич, – заключил доктор.

– Ну, что-нибудь Вы можете сделать?! – тихо спросил Рауль.

– В таких случаях принято говорить, медицина бессильна.

Я понимаю Ваше горе, синьор Дель Монти. Сколько ей отпущено, она пробудет в таком состоянии. Чудес не бывает, – ставил в известность доктор, оглашая свой приговор. – Кто-нибудь видел, как Ваша супруга упала? – спросил он, прослушивая Шурочку деревянной трубкой. Одновременно он мысленно что-то обдумывал, взвешивал, анализировал.

– Меня не было дома, когда это произошло. Я был в отъезде. Теперь меня будет терзать мысль, что всему виною я, – сказал Рауль.

– Не надо, синьор. Не корите себя. От судьбы не уйдёшь, – произнёс доктор на латыни.

Рауль не отходил от Шурочки. Он надеялся на чудо и ждал его. Но…

На третьи сутки, ближе к вечеру, Шурочка тяжело задышала. Как-то неестественно поднималась её грудь, задёргались веки, задрожали щёки, заваливались глазные яблоки. Синюшными стали губы.

Доктор находился рядом. Он прослушал её и сказал:

– Синьор, это агония.

Шурочка ушла тихо, никого не беспокоя, ни с кем не попрощавшись.

Рауль и Цезаре стояли у её постели, обнявшись, и рыдали. Пауло плакал за портьерой, чтобы никто не видел. Горе безутешно…

Похоронив Шурочку, Рауль потерял вкус к жизни. Всё померкло. Некогда светлый, просторный, в любое время года залитый солнечными лучами дом, утонул во мраке. По требованию Рауля слуги весь дом завесили тёмными плотными шторами, которые никогда не поднимались. Сад, где они всей семьёй любили проводить время, пришёл в запустение. Скрипели поржавевшие качели. Деревья, некогда цветущие и плодоносящие, погибали, засыхали, ими никто не занимался. За окнами свирепствовал сквозной ветер, а в доме мёртвая гробовая тишина будоражила мозг, заполняя его скорбными мыслями. Жизнь покинула этот очаг.

Цезаре с Пауло разговаривали полушёпотом, чтобы не беспокоить отца. Горничная передвигалась на носочках, почти беззвучно, бесшумно, боясь нарушить тишину и потревожить синьора.

Цезаре, видя страдания отца, предложил ему:

– Давай продадим наш дом и уедем.

– Это родовое имение, – чуть слышно ответил Рауль. – В нём проживало несколько поколений нашей семьи. Куда я поеду?

Нет, дорогой Цезаре, что суждено, тому и быть. Здесь доживу свой век. И чем виноват дом? Мы были в нём счастливы. Эти стены помнят лучшие моменты нашей жизни, – сказал Рауль, подняв глаза на стены. Там висели их фотографии, на которых все были молоды, жизнерадостны, сияли от счастья, улыбались друг другу.

– Всему виновата цыганка. Она прокляла твою маму. Вот поэтому всё так и стряслось. Не уберёг я Алессандру. Моя вина, – глотая слёзы, вымолвил Рауль. Он закрыл лицо руками и тихо плакал. Попеременно вздрагивали его плечи, он изредка всхлипывал. Цезаре удалился, чтобы не мешать отцу выплакать горе.

Больше никогда проникновенные, тёплые интонации Шурочкиного голоса не прозвучат в их доме, приковывая к себе внимание Рауля.

Больше никогда синева её бездонных лучезарных глаз, не прикоснётся к его сердцу, успокаивая, лаская и согревая его. Горе безутешно.

Эта потеря для Рауля была невосполнимой.

От радужных надежд, огня желаний,

веселых беззаботных дней, нет больше ничего…

Утеряны на век любимые черты, угас надежды лучик,

лишь дымка – образ твой, мне рану теребит.

Как жить мне без тебя? Как мне дышать, родная?

Ты отзовись на крик души моей.

Эти строчки Рауль записал в своём дневнике те самые трагические дни.

Право на личную жизнь…

– Не могу с Вами согласиться, мой друг. Это глубокое заблуждение, думать, что если человеку свыше отпущен неземной дар, благодаря которому он творит для других, в обычной жизни этого человека надо лишить прав на ошибки. Одарённый человек, прежде всего такой же человек, как мы с вами. И он точно также подвержен соблазнам. Точно также может ошибаться, спотыкаться, заблуждаться в поиске истины. Его терзают бесконечные сомнения. Вы себе не представляете, как это мучительно. Мои друзья, давние приятели, о которых я веду разговор, делились со мною этими чувствами. И скажите мне на милость, почему простому смертному позволительно оступаться, совершать плохие, недостойные поступки, а великим, воспрещается? – Цезаре завёл разговор на тему, которая давно не давала ему самому покоя.

– Я полагаю, синьор, в этом вопросе никогда не будет единой точки зрения. Среди людей укоренилось расхожее мнение. А всё потому, синьор, что на гениев возложена огромная ответственность за их талант. За дело, которое они несут людям посредством своего дара. Я бы сказал, некая миссия, – рассуждал Пауло. – Они на виду, на них равняются, с них берут пример, им подражают. У них масса поклонников, которые их обожают и ради них готовы на всё. Перед ними преклоняются. Не забывайте этого. – Кумиры всегда должны быть на высоте. Что называется, держать марку, – разговорился Пауло.

– Да, да. Когда–то я уже нечто подобное слышал, – задумчиво произнёс Цезаре. – Твои рассуждения напомнили мне беседу с моим другом Фернандо, который, узнав об истории любви русского писателя Ивана Тургенева и несравненной певицы, актрисы, педагога Полины Виардо-Гарсия, пришёл в тихий ужас, – внезапно вспомнил Цезаре.

– От чего же, синьор? – заинтересовался Пауло.

– Как от чего? От того, что они позволили себе любить друг друга, будучи связанными словом с другими людьми.

– Я что-то не припомню подробностей этой печальной истории. Кто–то из них был женат, если я не ошибаюсь, кажется так. Да, Цезаре?– терялся в догадках Пауло.

– Что значит, кто-то? Полина была замужем. Её супруг известный журналист – Луи Виардо, чудесный человек, общественный деятель. У них и дети были к моменту встречи Полины с Тургеневым. Но разве чувства спрашивают? Разве им запретишь? Прикажешь? – разволновался Цезаре, отстаивая права знаменитых, публичных людей на любовь.

– В этой истории смешанные чувства у меня вызывает судьба самого Ивана Тургенева. Непревзойдённый в своём роде мастер слова, одарённый, красивый, светлый человек. Личность! Полагаю, он, попав в такое двусмысленное положение, ощущал себя потерянным, несчастным. С другой стороны, скажу я Вам, это настоящий подвиг! Как надо любить, чтобы всю свою жизнь посвятить одной женщине. Раствориться в её судьбе. Да, не каждому дано такое, снимаю шляпу, – произнёс Пауло с чувством почтения и большого уважения.

– Вот и мать Тургенева думала и полагала, как ты. И она считала, что её сын глубоко несчастен. Не зря она прозвала Полину – цыганкой.

Мужественный шаг Тургенева – выбор рыцаря, неординарного человека. Он не подпадает под понимание рядового каждодневного поступка. По всей вероятности, нужно родиться Иваном Тургеневым, чтобы понять величие его души, целостность натуры, распознать глубину его переживаний, – с чувством преклонения, выразил Цезаре свою точку зрения и отношение к данному вопросу.

Откровение

– Пауло, Пауло, ты где? – звал Цезаре слугу.

В ответ – тишина.

– Неужели ещё спит? – вслух спросил Цезаре, лениво сползая с постели, засовывая ступни ног в домашние туфли.

– Звали, синьор? – спросил Пауло, запыхаясь, входя в комнату.

– Где ты пропадаешь? Я зову, зову, а тебя всё нет, – приставал Цезаре недовольным тоном.

– Помогал во дворе, – ответил Пауло.

– Они что, сами не справляются? У тебя своих дел предостаточно, – бубнил Цезаре.

– Слушаю Вас, синьор, – Пауло подошёл к Цезаре, пропуская мимо ушей его недовольства.

– Я нашёл в отцовских дневниках удивительнейшую историю. Она настолько потрясла меня… я за всю ночь не сомкнул глаз. Прилёг совсем недавно, – Цезаре запнулся, просматривая записи. – Сегодня ночью я записал её. До сих пор не могу успокоиться, эта девушка покорила моё сердце. Со мною давно такого не случалось.

– Кого Вы имеете в виду, синьор? Кто эта девушка? – допытывался Пауло.