Биограф

Он был дальновиден, тонкий стратег и политик.

Мама

Розина на цыпочках подошла к постели Пальмиро.

– Ты моё солнышко, – прошептала она и присела.

Пальмиро услышав её голос, немного оживился, затем провёл рукой по безвременно состарившемуся лицу Розины. Резко приподнялся на постели. Пальмиро вспомнил её и позвал:

– Мама, мама я так долго ждал тебя. Как хорошо, что ты пришла, – сказал он.

–Я не твоя мама, Пальмиро, – ответила она тихо и собранно, не выдавая накопившихся эмоций. Я Розина – служанка. Твоя мама умерла в момент твоего рождения, так и не увидев тебя, мой мальчик.

– Как странно, – произнёс он. Я был уверен, что ты – моя мама.

Сколько я себя помню, ты была рядом. Я принимал пищу из твоих рук, ты поила меня молоком. Ты исцеляла меня травами, когда я болел. Ты лечила мои коленки, когда я падал. Ты моя мама, – повторил Пальмиро, настаивая на своём, и опять провёл рукой по её лицу. Розина приложила его ладошки к губам, целуя.

– Всё это так, мой мальчик, но ты должен знать правду.

Я выхаживала тебя, это действительно так. Была всегда рядом с тобой. Учила тебя ходить, говорить. Но не носила под своим сердцем и в муках не я привела тебя на этот свет.

– Как странно, – повторил он. – У меня такое чувство, что у тебя и у меня течёт одна кровь, – сказал Пальмиро.

Господь с нами…

Накануне, перед процедурой переливания крови Клаудио зашёл к Розине.

– Как настроение, Розина? – спросил он.

– Синьор Клаудио. Мне ещё никогда не было так страшно. Поверьте, я не за себя беспокоюсь. Все мои мысли обращены к моему мальчику.

– Понимаю Розина, всё понимаю. Дело рискованное. Даже я, человек, умудрённый жизненным и лекарским опытом, тоже волнуюсь. Надо настроиться на хороший лад, и мы победим. Я верю.

Послушай, Розина, что я тебе скажу. Материнство не каждому по плечу. Жизнь доказывает это. А ты прирождённая мать.

Давным–давно жила одна женщина – Сатеней. Она древнейший образ, который фигурирует в адыгском эпосе. Я отвлекусь на мгновение, обязан пояснить тебе кое-что.

Знаешь, в католической стране не принято приводить такие примеры. Однако я считаю, что Господь любит всех своих детей и не делает разницу между ними.

Теперь рассказываю дальше. Сатеней, так звали богиню, которая славилась своей мудростью и красотой. Сатеней олицетворяла материнство. Она единственная богиня, к которой за советом ходили даже мужчины, – это неслыханное признание ума! – эмоционально рассказывал Клаудио, при этом жестикулируя.

Когда я думаю о тебе, я вспоминаю этот образ. Розина! Ты очень сильная, мужественная, тебе под силу всё. Уверен, у тебя всё получится, и ты своим желанием возродишь Пальмиро к жизни.

Знаешь, как говорят в таких случаях:

– Делай, что должно и будь что будет – Fais se que dois adviegne que peut, – процитировал Клаудио на латыни.

Его речь прозвучала очень убедительно.

– Хорошо, синьор Клаудио, я постараюсь. Обещаю Вам, – сказала Розина, внимательно выслушав лекаря.

Ночь прошла тревожно и волнительно. Розина не сомкнула глаз, всё смотрела на Пальмиро, сидя у его постели. Марио у себя в кабинете мерил углы. И ему не спалось. Резко испортилась погода. Всю ночь сверкала молния. Гремел гром. Дождь лил без передышки. Напряжение не покинуло обитателей имения и с приходом рассвета. Однако разбушевавшаяся стихия улеглась, успокоилась, утихла, и к утру прояснилось. Выглянуло солнышко, играя бликами на мокрых листьях. Утих ветер.

– Природа умница, – констатировал Клаудио, выходя на балкон.

Это хороший предвестник. Меня он вдохновляет и обещает, что удача с нами, – произнёс он восторженно.

Клаудио привёл себя в порядок. Выпил стакан сока и отправился в лабораторию, где Нунцио готовился к процедуре.

– С добрым утром, дорогой Нунцио, – поприветствовал Клаудио коллегу.

– И Вам, Клаудио, доброго утра пожелаю, – ответил ему Нунцио.

– Вижу, Вам не спится, коллега? – спросил Клаудио, входя в небольшую лабораторию, которую Нунцию оборудовал для своих исследовательских нужд и приготовления лекарственных препаратов, настоев, микстур.

– Какой сон, уважаемый коллега? Сегодня грех спать, – серьёзно ответил Нунцио.

Лекари с помощью слуг высвободили часть помещения от шкафов для двух столов: один для Пальмиро, второй для Розины. Когда всё было готово, слуги усадили Пальмиро в кресло и перенесли в лабораторию.

– Вы кормили мальчика? – спросил Клаудио у няни.

– Нет, синьор. Вы меня вчера предупредили, – ответила Элиза.

– Замечательно, – проговорил Клаудио по слогам. – Как мальчик сегодня спал? – поинтересовался лекарь.

– Тревожно. Вздыхал поминутно. Несколько раз просыпался, – доложила няня.

– Ты глянь, и он волнуется, – удивился Клаудио.

– Да, синьор. Пальмиро – утончённый умный мальчик. Он всё понимает.

– А я ведь вчера вечером с ним беседовал. Значит, не помогло, – подметил лекарь. Мда…

– Очевидно, синьор, – согласилась Элиза, отвечая на вопрос лекаря.

– Досадно. Ну, ничего. Начнём, пожалуй, – распорядился Клаудио.

– Розина готова? – спросил он.

– Да, – ответил Нунцию.

– Тогда укладываем Пальмиро, – скомандовал он.

Они подошли к креслу, в котором отрешённо сидел Пальмиро.

С двух сторон подхватили на руки его исхудавшее тельце, перенесли на стол и уложили. Сверху мальчика укрыли белой тканью. Также прикрыли ему голову.

– Клаудио, Вы разрешите присутствовать? – спросил Марио, входя в помещение.

– Нет синьор, не разрешу. Вы уж извините. Вам придётся подождать у себя. Всех попрошу выйти, и пока я не дам знать, не входить и не мешать нам, – категорично заявил Клаудио.

Марио посмотрел на Нунцио. Тот приподнял голову и незаметно развёл руками, символизируя:

– Командую не я.

Марио кивнул головой и быстро вышел. Вслед за ним помещение покинули Элиза и слуги, которые принесли Пальмиро.

Прошло время. Из лаборатории никто не вышел. Гробовая тишина разбивала надежды, предательски дышала в затылок.

– Синьор Марио, – послышался голос Клаудио. – Позовите синьора Марио, – произнёс он повторно, зная, что все находятся где-то поблизости.

– Я здесь, – вбежал в помещение испуганный Марио.

– Синьор Марио, посмотрите, пожалуйста, как дышит Ваш сын, – триумфально произнёс лекарь. – Взгляните, какой красивый румянец зардел на его щёчках. Губки порозовели. Кожа на его личике теряет сероватый оттенок. Клаудио торжествовал.

Марио подошёл поближе к сыну. Он смотрел на него и радовался, как ребёнок.

– Дорогие мои! – обратился он к лекарям. – Вы волшебники! Я не верю своим глазам.

А почему он спит? – спросил Марио.

– Это хороший, здоровый сон, можете не сомневаться, – произнёс уверенно Нунцио.

– Виктория! Виктория! – воодушевлённо воскликнул Марио.

– Тише, синьор, пожалуйста, тише. Вы его испугаете, – предупредил Нунцио. – Ему предстоит ещё не одна процедура, но результат налицо, – заявил он.

Марио ликовал.

И тут его взор упал на лицо Розины. Мраморно-белое, ни кровинки, заострённое к подбородку, с синевой вокруг губ. Её лицо застыло в безжизненной гримасе.

Марио испугался.

– Что с ней? Что с Розиной? Она умерла? – выкрикнул он.

– Что Вы, синьор, что Вы? Она жива. Спит. Дайте ей очнуться, – пояснил Клаудио. – Посидите там, – предложил он Марио. – Принесите синьору Марио воды и быстро, – обратился Нунцию к слугам.

Марио присел, у него от волнения на лбу выступили капельки пота. Он весь дрожал. В его взоре застыл немой вопрос. А в душу закрался страх. Слуга принёс ему воды.

– Розина, как ты себя чувствуешь? – спросил Клаудио, шлёпая рукой по её щекам. Розина медленно тяжело приподняла верхние веки, поводила глазами, оглядываясь вокруг. Повернула голову в сторону Пальмиро, посмотрела на него и тихим голосом, делая над собой усилие, произнесла:

– Сынок, родной мой! Теперь и у тебя, и у меня течёт одна кровь.

Теперь я твоя мама.

Пальмиро не слышал её. Он крепко спал впервые за долгое время.

– Спасибо, синьор Клаудио, – ответила она, прерываясь, переводя взгляд на лекаря. – Пить, очень хочется пить. И голова кружится. Дурнота, – ответила Розина слабым голосом.

Нунцио подошёл к ней, аккуратно приподнял её голову и приложил к губам сосуд с водой.

– Пригуби, Розина. Это тебе поможет. Я в воде развёл немного лимонного сока. Он устранит тошноту. Пей, дорогая. Ты молодец! Помощница наша. Настоящая героиня! Погоди немного. Силы начнут возвращаться. Вот увидишь. А теперь отдыхай, ни о чём не думай и не волнуйся. Всё хорошо! Мы победили, благодаря тебе. Пальмиро будет жив и здоров! – произнёс Нунцио, укладывая голову Розины на маленькую подушечку».

Пауло дочитывал новый опус, написанный Цезаре. Он то и дело, всхлипывал, украдкой утирая глаза и щёки. Пауло закончил, не отрываясь, не задав мэтру ни единого вопроса.

Цезаре, со стороны наблюдавший эту картину, посмотрел на него внимательно, изучая, анализируя, затем подошёл поближе. Положил ему на плечо руку и сказал:

– Спасибо, дружище. Я знал, что ты именно так воспримешь эту историю. Признаюсь тебе, я тоже плакал, когда дописывал. А некоторые места меня по-настоящему пугали. Я не помню, когда меня посещало такое вдохновение. В этом и заключается счастье писателя, – Цезаре делился сокровенными мыслями.

Пауло понял это, он сидел молча, неподвижно, внимая каждому слову Цезаре.

– Да… – протянул Цезаре, – что я могу сказать? Буду полноценно счастлив, когда мой читатель также глубоко проникнется этими переживаниями, как мы с тобой.

Пауло повернулся к нему и серьёзно вдумчиво сказал:

– Цезаре – Вы гений! Без преувеличения. Сколько любви, света, надежды, доброты в своих опусах Вы дарите людям. Господь всё видит. Вам это вернётся сторицей. Заранее знаю, что Вы скажете, – когда Вы пишите, ни о чём подобном и не помышляете. Но поверьте бывалому слуге. Вы заслужили большой награды, и она найдёт Вас. Людская память – самая хорошая и самая большая награда, – резюмировал растроганный Пауло.

– Синьор, это так замечательно, так гуманно с Вашей стороны… – находясь под сильным впечатлением, вторил своим мыслям Пауло.

– Что именно? – поинтересовался Цезаре.

– А то, что мальчик, Пальмиро, остался жив, – пояснил Пауло.

Он так расчувствовался, что никак не мог успокоиться. Слёзы, нет-нет, а выдавали его состояние.

– Пауло, дорогой, – обратился к нему Цезаре. – Я же тебе уже сказал. Это доподлинно правдивая история. Я лишь изложил факты, которые когда-то набросал в своём дневнике мой отец. Ему по роду службы приходилось часто переезжать с места на место, менять среду обитания. От меня потребовалось совсем немного – придать этим фактам форму литературного произведения. Выскажу точку зрения, которой придерживаюсь всю жизнь: однозначно, такое должны знать все. Это далеко не рядовой поступок. Это, если хочешь знать моё мнение, – подвиг! Да, да, её человеческий подвиг, – настаивал на своём Цезаре.

Розина заслужила, чтобы в её честь слагали оды. Её светлый, прекрасный образ должны были увековечить при жизни, как я считаю, – пафосно заявил Цезаре. – Жаль, что этого не сделали

вовремя. Значит, нам предстоит исправить их ошибку и незамедлительно.

– Полностью с Вами согласен, синьор, – подтвердил Пауло благородные намерения Цезаре.

– Я включу «Розину» в тот большой опус, в котором собраны и доработаны мною увлекательные истории о замечательных людях. И назову его «Благородство души», – заявил о своём решении Цезаре.

– Всё правильно, – согласился Пауло.

Легендарные встречи

Цезаре по складу характера был очень общительным человеком.

Он легко знакомился, заводил приятельские отношения, умел дружить. Именно поэтому его всегда окружали бесчисленные знакомые. А его дом периодически посещали гости. Среди них было немало знаменитостей, людей известных в своих кругах и, как Цезаре их характеризовал, во всех отношениях, достойных людей.

Самое интересное то, что они удивительным образом умели подгадать свой приезд так, чтобы застать Цезаре дома. Хозяина это забавляло, ибо он сам порой не знал, когда вернётся в родные пенаты.

Все эти встречи были наполнены долгими беседами на природе в тёплое время года, а в холодное – в доме. Спорами с логическим завершением, дружескими посиделками у камина и носили доверительный, а иногда и интимный характер. Друзья доверяли ему свои секреты, семейные тайны, любовные похождения.

Так или иначе, рано и позднее, результат этих встреч выливался в опусы и ложился под перо мастера.

В жизни всякое случается

Цезаре работал с документами, напевая песенку герцога из оперы Джузеппе Верди «Риголетто».

Пауло по его просьбе сортировал материал в архиве, упорядочивая его. Неожиданно, он спросил:

– Синьор, а помните, у Вас в молодые годы был друг. Он часто навещал Вас. Всегда такой жизнерадостный, весёлый. Читал стихи, красиво пел. Вы ещё с ним дуэтом напевали. А потом он проигрался и застрелился. Помните?

Цезаре прервал пение, отложил документы в сторону, отвлекаясь от дела и прокомментировал слова Пауло:

– Да, эта рана не заживает, – скорбным голосом проговорил он.

Сколько говорил ему, чтобы не подходил к игорному дому. Раз не можешь во время остановиться, нечего этим заниматься, – категорично заявил Цезаре. А он не послушал меня и вот, чем всё закончилось. Молодой ведь. Очень печально, – завершил Цезаре, не желая продолжать эту тему.

– А кто помогает его семье? – надоедал, любопытный Пауло. -Помнится, у него осталась молодая жена и четверо маленьких детей, – уточнил он.

– Странные вопросы ты задаёшь. Я, конечно. А кто ещё? Родители его рано ушли, вечная им память. То, что осталось после них, списали за долги. Вот и весь сказ, – подытожил Цезаре.

Пауло смотрел на него, не проронив ни слова. В глубине души его переполняло чувство гордости. Ему, не кому-нибудь другому, а именно ему выпала честь, находится рядом с таким благородным, необыкновенно щедрым человеком.

Ко всему отношусь с юмором…

– Что это ты сегодня весь день сам не свой. Весь скорчился, согнулся, в три погибели. Что случилось? – спросил Цезаре у Пауло, перебирая свою старинную шкатулку, где хранились маленькие сувениры, напоминающие те или иные события. Эти вещички были подарены ему в разное время, но до сих хранили тепло тех, кто с любовью преподносили их Цезаре.

Выражение лица Пауло приобрело мученическую гримасу.

– Синьор, у меня сегодня трудный день. Изводят сильные боли в животе, с ночи начались и не отпускают, – пожаловался Пауло.

– Ты что-то съел? – спросил Цезаре отстранённо, не переводя взгляда на Пауло.

– В том то и дело, что я перебрал в памяти всё съеденное мною за последнюю неделю и не нашёл ничего, что могло бы вызвать такие боли, – подробно делился Пауло.

– Сходи к Марии и возьми у неё хины, – посоветовал Цезаре.

– Уже, – коротко ответил Пауло.

– Что уже? – практически не реагируя, спросил Цезаре.

– Уже принял, – ответил Пауло.

– И что? – допрашивал Цезаре.

– Ничего, – безынициативно ответил Пауло.

– Ну, тогда я не знаю, мой милый, – повышая голос, Цезаре недовольно оторвался от шкатулки с сувенирами и, наконец, отреагировал, – надо ехать за доктором Бускони.

– Он приедет и произнесёт свою коронную фразу: «Все неприятности и болезни от плохого запаха в животе. Помните это!», – процитировал Пауло, стараясь подражать манере и интонациям доктора Бускони.

Цезаре улыбнулся на реплику Пауло.

– А ты шутишь, значит, состояние не угрожающе, – сделал поспешный вывод Цезаре. Ему не хотелось отвлекаться от занятия. А Пауло, как назло, надоедал.

– Не в этом дело, синьор. В критических ситуациях я ко всему отношусь с юмором, привычка. На этот раз, я полагаю, она меня подвела, – констатировал Пауло с печалью в голосе.

Цезаре сделал серьёзный вид и сказал, подтрунивая над Пауло:

– Если ты такой грамотный, всё сам знаешь, врача вызывать не будем.

– Да, Вам хорошо рассуждать. У Вас никогда живот не болит, – произнёс Пауло голосом обиженного ребёнка и ушёл к себе, держась за живот.

Цезаре тотчас отложил своё занятие, оделся и, не откладывая в дальний ящик, поехал за доктором.

Подводя итог

– Синьор, все Ваши дети разлетелись из гнезда, – сетовал Пауло, усаживаясь у постели больного.

– Ничего не поделаешь, Пауло. Такова жизнь. У детей свои устремления. Далеко не всегда их желания совпадают с нашими. Они идут своей дорогой, – высказывал Цезаре своё мнение по этому поводу.

Лючия по окончании Сорбонского университета так и не вернулась в родной кров. Встретила свою судьбу, так там и осталась.

Элигио, наш первенец, живёт в Милане. Он – импресарио. У него очень интересная работа, насыщенная жизнь. Постоянно в разъездах, как я в прежние годы.

Фиорелла – наша младшая дочь, которая унаследовала имя моей умершей сестры и названа в её честь, до недавнего времени жила с нами. Ты же знаешь. Её супруг получил новое назначение и они, забрав детей, уехали. Миссия у зятя закончится, и они вернутся в родную обитель. А пока Мария тоскует по внукам, – рассказывал Цезаре.

Да, дети…,как они тяжело достаются.

– Если бы Ваш самый младший сынок не скончался во время родов, тоже кем-то бы стал. У Вас все дети удались, – вдруг вспомнил Пауло.

– Мда… жизнь непростая штука. Её распланировать нельзя. Она выполняет намеченное небесной канцелярией, – грустно шутил Цезаре, – и мы не в силах и не вправе что-либо изменить. Помню, как Мария убивалась, а чем я мог ей помочь? Сострадать, не более. Горе есть горе, – окунулся Цезаре в воспоминания, окрашенные печалью и безысходностью.

Пауло и не думал, что одно его слово так подействует на Цезаре. Но к старости люди становятся сентиментальными и всё больше грустят. Вот и Цезаре в последнее время не улыбался, а всё больше тосковал.

– Связь времён… – произнёс Цезаре фразу, никак не связанную с предыдущей темой разговора.

– Это Вы о чём, синьор? – спросил Пауло.

– О том, – странно ответил Цезаре. Он находился, где-то далеко от действительности.

А? – спросил он. Ты что-то сказал? – посмотрел он на Пауло, рассеянным взглядом. И тут же сам ответил:

– О чём это я? Ах, да. Мои внуки названы в честь матушки и батюшки: Рауль и Алессандра. А младшая внучка Белладонна.

– Грандиозно!!! – произнёс Пауло, исполненный самых высоких чувств. – Значит, жизнь продолжается, Цезаре.

– Да, Пауло. Именно так. Раньше моя жизнь продолжалась в моих книгах, потом в детях, а ныне продолжается во внуках, – заключил он воодушевлённо.

А ты молодец, дожил до таких лет, а всё выражаешься в превосходных степенях. Тебя не изменить. И слава Богу, – заметил Цезаре.

– Что Вы, синьор, – смутился Пауло. – У Вас прекрасные дети, Цезаре. Замечательные внуки. Ну, о книгах и говорить не приходиться. Вы прожили долгую красивую жизнь. Вы, синьор, всемирно известный биограф, писатель. Есть чему радоваться, чем гордиться, – вдохновенно произнёс Пауло, вторя Цезаре. Вы не зря прожили свою жизнь. Вон, какое наследие оставили миру, – констатировал Пауло.

– Синьор, давно хочу спросить Вас и забываю. А как поживает Ваш протеже, Антонио? В детстве его вся детвора называла Пинокио.

– А…. вот ты о чём вспомнил, – оживился Цезаре. – Пинокио, – певец наш. Самородок! Он был такой остроносенький, шаловливый, задиристый мальчишка. Так мы его называли, подразнивая, когда он был мал. Да, да. Не забыл его. Молодец!

Превосходно поживает, скажу я тебе. Во время я его определил куда нужно. Вот и результат. Да… он сейчас знаменит. Его имя не сходит с афиш. Его знают во всём мире. Мой сын его импресарио. Антонию сейчас большой, признанный мастер. Я очень за него рад. Теперь вся его семья живёт в достатке и не нуждается в моей помощи. Антонио помнит своё детство и помогает всем, – с воодушевлением рассказывал Цезаре

– Стало быть, пошёл по Вашим стопам. Это хорошо. Значит, не зря Вы сделали для него так много. Умный мальчик, – резюмировал Пауло. – Добро нельзя забывать, – вдумчиво произнёс он.

– Пауло, давно собираюсь спросить тебя.

– Слушаю Вас, синьор.

– Почему ты обращаешься ко мне на «вы»? Мы с тобой всю жизнь вместе, достигли преклонного возраста, между нами практически стёрты границы каких-либо условностей. Что же тебе мешает сгладить и эту грань между нами? – без предисловия изменив тему разговора, спросил Цезаре.

– Синьор, я отдаю дань своего глубокого уважения Вам, – ответил Пауло.

– Так ты мне говорил «вы» ещё в юности, – подметил Цезаре.

– А… тогда было совсем другое дело. Мой учитель – органист, перед тем, как определить меня на службу в вашу семью, провёл со мной продолжительную беседу, подробно растолковывая моё поведение. Тогда я и не мыслил обратиться к Вам на «ты», как к равному. Так и повелось.

По прошествии лет я влюбился в Ваше творчество и стал относится к Вам, с почтением. А сейчас и подавно, я не стану говорить Вам «ты». У меня просто-напросто язык не повернётся. Вы только не подумайте, что это отдаляет нас друг от друга. Отнюдь, – убедительно разъяснил Пауло.

– Ну, ты, дорогой мой, целую теорему вывел. Ладно, поступай, как знаешь. Тебе виднее. Это не принципиально в наших отношениях. Я так спросил, – закруглил разговор Цезаре.

– Ой, я в разговорах совсем забыл, – вдруг спохватился Пауло. -

Сию минуту, синьор. Пауло поднялся и вышел. Вскоре он вернулся.

– Чай поспел. Синьор, пора ужинать и принимать порошки. Я не стал нагружать Ваш желудок тяжёлой пищей. Лёгкий перекус, – я бы это назвал так, – Пауло отвлекал Цезаре от скорбных мыслей, а сам, этим временем, придвинул к постели друга небольшой столик, расстелил полотняную салфетку с вышивкой и поставил поднос с чаем.

– Но сперва, синьор, давайте присядем, сказал Пауло, – обращаясь к Цезаре. Приподнял подушку, на которой лежал Цезаре и усадил его.

– Ух, какой! Что-то Вы потяжелели, синьор или я ослаб, – проговорил Пауло, напрягаясь, и засмеялся.

Пауло налил в стакан ароматный свежезаваренный, настоявшийся чай и добавил дольку лимона. Рядом на подносе в розетке дожидался пахучий мёд. Пауло протянул Цезаре стакан чая в серебряном подстаканнике. Надрезал булочку, смазал её мёдом и протянул Цезаре.

– Благодарю тебя. Есть не хочется, а чаёк попью с удовольствием, – вымолвил Цезаре с чувством признательности.

– Пожалуйста, синьор, приятного чаепития, – пожелал Пауло.

– Какая красивая булочка! Переплетена завитушками, а сверху присыпанная маком. То, что я люблю.

– Синьора Мария сегодня испекла, – сказал Пауло.

– Да, кулинария, – скажу я тебе, – уникальный вид искусства и большое наслаждение. Какое редкое сочетание, не правда ли? – комментировал Цезаре, пригубив чай.

– Пожалуй, – согласился Пауло.

– Вот ведь не зря, мой друг Россини сменил род занятий, – сказал Цезаре, посмотрел на Пауло и спросил:

– А чего же ты стоишь? Сходи на кухню, принеси себе стакан, и мы вместе почаёвничаем. Я расскажу тебе о Россини.

– Синьор, Вы меня заинтриговали. Я весь во внимании. Что Вы мне хотели рассказать о Россини? Мне казалось, я многое о нём знаю, непосредственно из Ваших опусов и монографий синьора Стендаля. Мелодии Россини поёт вся Италия, добавлю, – и не только она. Я бы сказал, – национальное достояние, – рассуждал Пауло.

– Всё верно, друг мой. Вот скажи мне, – и Цезаре многозначительно приподнял указательный палец, – с чего начал Россини свою трудовую деятельность?

Пауло в ответ пожал плечами.

– Вот видишь. А говорил, всё знаешь, – поймал друга Цезаре. -

Не удивляйся. Россини начал свою трудовую деятельность в качестве кузнеца. Так то, мой дорогой, Пауло.

Скажу тебе, я счастлив, что при моей жизни прах Россини перевезли из Франции на родину и захоронили в пантеоне церкви Санта – Кроче во Флоренции. Между прочим, рядом с прахом Микеланджело и Галилея. Было бы непростительным оставить Россини на чужбине, – Цезаре говорил, говорил, а Пауло, забыв про чай, стоял и слушал.

– Ну, что же ты стоишь? – опомнился Цезаре, – неси скорей стакан. Это я виноват, заговорил тебя, – признался он.

– Одна нога здесь, другая там, – пошутил Пауло, улыбаясь.

– Давай, давай. Вспомним старые добрые времена, когда за мирной беседой мы с тобой попивали чаёк и решали глобальные вопросы, – предложил Цезаре, грустно улыбаясь.

– Сию минуту, синьор. Это мы, всегда, пожалуйста, – ответил ему Пауло, вбирая в себя настроение Цезаре.

Пауло сходил на кухню, принёс стакан в красивом резном подстаканнике, налил себе чай и примостился поближе к Цезаре.

– Вот так-то лучше, – вымолвил Цезаре, с чувством удовлетворения.

Они пили чай, ведя неспешный разговор.

Coda (завершение)

Cantabile con dolore (певуче, со скорбью)