cнарк снарк: Чагинск. Книга 1

Хазин насадил на вилку отбивную и стал объедать ее по периметру.

– И вроде как настроился я окончательно помирать, но тут приехала доктор. Девчонка еще, посмотрела на меня и давай ругаться! Велела сразу на стол меня нести, ну, меня и понесли. Сейчас там музыкальный кружок, кажется.

Старик усмехнулся.

– Там и тогда был музыкальный кружок, – сказал он. – Эта докторша режет мне ногу, а я лежу и думаю, как бы в трубу подудеть. Труба там такая на стене висела, как в кино…

– Это туба, – определил Роман.

Хороший рассказ, подумал я. Наверное, Хазин прав, день сегодня необычный.

– …И вот когда я начал ходить помаленечку, я ей пообещал, что тоже стану врачом. И стал. И мы поженились.

– Спасибо! Спасибо вам за все! – Зинаида Захаровна вручила хирургу цветы и коробку конфет, попробовала отобрать микрофон, но старик оказался цепким.

– Я это к тому, что без памяти никак, – сказал старик. – Тут про это уже говорили, и я с этим согласен. Люди забывают все, что было вчера… Будьте здоровы!

Старик отдал микрофон и вернулся в зал.

– Вить, что-то я устал, – сказал Хазин.

Я с этим был совершенно согласен. Устал. И остальные гости по виду слегка подзакисли, но держались.

– Да еще не начиналось по-настоящему, – сказал Роман.

– Шмуля любит по-настоящему, – ухмыльнулся Хазин. – А вот ты знаешь, что мой прадедушка служил в Ингерманландском полку?

Роман с иронией поглядел на Хазина.

– Ты хочешь сказать, что мои предки не могли служить в Ингерманландском полку?

– Да не, я так… могли и служить…

Роман решил не спорить с Хазиным и выпил.

На сцену поднялся невысокий мужчина в коричневом костюме, в руках ваза и цветы. Мужчина поклонился публике и потянулся к микрофону.

Он стал что-то говорить, но я не слышал.

– …Рамиль Сергеевич! Это так неожиданно… – смеялась Зинаида Захаровна. – Но все равно приятно…

За плечом полярника в промежутке двери виднелась Кристина.

Она не выросла, подумал я. Раньше она была ростом с меня и Федьку, а теперь мы выше на голову. И не поправилась. То есть тощая такая же, с узкими плечами.

– А сейчас я с гордостью представляю гостя нашего города, – Зинаида Захаровна повела рукой. – Известного певца и композитора, любимца публики и покорителя…

Она игриво хохотнула.

– Покорителя творческих высот! Встречайте!

Свет погас, зажегся, и когда он зажегся, рядом с Зинаидой Захаровной стоял Паша Воркутэн. Зрители яростно захлопали.

– Видергебурт, – сказал Хазин. – Спасенья нет, началось по-настоящему…

– Привет, Чагинск! – Паша вскинул руки. – Рад тебя видеть! Сегодня мы работаем для вас! Сегодня я работаю для вас!

– Он работает для вас! – с сарказмом в голосе произнес Роман. – Приятного аппетита!

– Музыка! – Паша щелкнул пальцами. – Сегодня и только для вас – песня про судьбу!

Паша душевно запел, музыка слегка запоздала, но Паша почти бесшовно подстроился под мелодию. Хазин жевал петрушку и отбивал пальцами по скатерти ритм, Роман, напротив, желчно грустил.

А жизнь прошла, похоже, зряНе помогают лекаряИ до подметочекСтоптались прахоря…

– Талант! – Хазин обреченно налил себе водки. – Витя, это пять! Выпьем же за здоровье Карла нашего Густава! Шмуля! Ты уважаешь Карла Густовича?

Про Карла Густава Хазин сказал слишком громко, на него обернулся стол МЧС.

– Это изобретатель водяной помпы, – пояснил Хазин. – Великий немецкий пожарник…

МЧС поверили.

– Карл Густав не изобретал помпу, – произнес Шмуля. – Он изобретал принцип межзвездных путешествий… За что был сотрен в бараний рог…

– Вот именно! – повторил Хазин. – За космические путешествия и бараний рог!

За это не выпить было грешно. Мы выпили, хотя вроде больше и не хотели.

– Банкеты чрезвычайно утомительны… – громко рассуждал Хазин. – Если они начинают тебя преследовать, ты невольно думаешь, что это некое поражение…

Я оглянулся. Кристина все еще разговаривала с Федором, лицо у нее было испуганное и заплаканное, как мне показалось. В зале надышали, воздух колыхался. И солнце светило на Кристину сбоку.

Роман тоже оглянулся.

И жизнь закончиласьСтоптались прахоря… —

спел Паша и посмотрел себе на ноги.

– Это же не искусство – Роман с отвращением указал на сцену. – Да этот Паша не чалился ни разу! Шкура дешевая…

– Шмуля, да ты завидуешь! – Хазин постучал Романа по плечу. – Воркутэн имеет-таки успех! А ты хрустишь мослом на разогреве! Шмуля, езжай лучше в Ашкелон, там такое любят…

Роман не ответил, взял рюмку, Хазин налил ему.

– Я же говорил! – захихикал Хазин. – Ты сам осознаешь свою практическую никчемность!

Роман выпил.

– В этом мы, Шмуля, необыкновенно близки! Ты – плохой танцор, я посредственный художник…

– Ты художник?

– Я – художник…

Я опять обернулся к дверям. Федор и Кристина продолжали разговаривать. Кристина размахивала руками и заметно истерила, Федор пытался ее успокоить.

– Я художник, я рисую светом, мой инструмент – камера…

Хазин обнаружил, что камеры под рукой у него нет, растерянно заглянул под стол.

– Ты ее сдал человеку, – напомнил я.

– Меня вынудили сдать мою камеру человеку, – вдруг всхлипнул Хазин. – Но язык мой им не вырвать…

Хазин зачем-то погрозил кулаком полярнику.

– И жало жгучее змеи задвинул в глотку… И проходя моря и земли… глаголом сечь всякую лабазную сволочь… – сообщил Хазин.

Песня про судьбу закончилась, Паше аплодировали.

– А теперь моя главная песня! – серьезно произнес в микрофон Паша. – Я пою для вас, милые женщины! Песня «Королева»!

– А у меня шашку мою украли… – вздохнул Роман. – И шапку украли… За кулисами… Украли шашку…

Он открыл минералку и стал пить, проливая на галифе.

– Это Механошин! – громко зашептал Хазин. – Он давно к твоей бабе присматривался!

Паша запел.

– К какой бабе? – не понял Роман.

– К Сарре!

– У меня не Сара…

Паша Воркутэн между тем выбрал из публики несколько пожилых женщин-ветеранов, заманил на сцену и стал дарить цветы. Я думал, что мне показалось издалека, но, вглядевшись, обнаружил, что так и есть – дарил цветы. Большой букет держала Зинаида Захаровна, Паша брал из него гвоздики, вручал, пожимал руки.

– Мне кажется, это красиво, – Хазин указал на сцену. – Комплексный подход…

Цветы кончились, Воркутэн поклонился публике, лихо подхватил Зинаиду Захаровну и принялся с ней танцевать, не забывая, впрочем, петь.

Нам с тобой не гулять по Бродвею,И от этого я, и от этого я, и от этого яЧешуею…

Многие из зала забыли про угощения и полусладкое, забрались на сцену и теперь танцевали с Пашей. Паша Воркутэн был решительно неотразим.

– Витя, записывай в блокноты… это нужно использовать, – сказал Хазин. – Этот блатняк довольно сложно связать с нашей темой, вряд ли адмирал Чичагин принимал такое…

– Да это не блатняк ни капельки! – перебил Роман. – Это имитация… Жалкий симулякр! Суффикс «ся» никогда не употребляется в подобных коннотациях…

– Шмуля может в слова, – хихикнул Хазин. – Подвинь лучше минералки, композитор…

– А теперь немного повеселимся! – объявил Паша в микрофон. – Веселая танцевальная песня, простая и жизнерадостная!

Расчесочка – моя расчесочка,Погасла спонту папиросочка,Ах, жизнь нарезалась в полосочку,Такая, братцы, лалу-ла…

– Такая, Шмуля, ла-ла-ла-лула, – Хазин похлопал Романа по плечу. – Этот вот лалула сейчас твою бабу в Кинешме…

Хазин выразительно щелкнул языком.

– И теперь это все навсегда. – Хазин обнял Романа.

– Да пошел ты, – ответил Шмуля. – Художник…

– Я – художник, а это Витя, мой друг-писатель, – сообщил Хазин. – «Пчелиный хлеб» читал? Или ты только про пидоров читаешь?

– «Пчелиный хлеб»… я читал, – ответил Роман. – Пчелиный хлеб – это… прополис. Прополис с древнегреческого – это «За город». «Загород», короче… Ты понимаешь, мы собирались поехать за город, а там возникли сложности…

– Пчелиный хлеб – это перга, – зачем-то поправил я.

– Витенька, так твой роман называется «Пергад»… а нет, «Пердак»… – гадко хихикнул Хазин.

Я не ответил.

Паша между тем триумфально закончил выступление. Зал рукоплескал. Я оглянулся. Начальственный стол поредел. Исчез врио, исчез мэр Механошин, на правом краю сидел полярник, на левом Алексей Степанович, он что-то рассказывал полярнику через закуски и салат. Паша кланялся со сцены.

– Витя, ты прав, – сказал Роман. – Ты совершенно прав, везде сплошная перга…

Мы разговорились со Шмулей о перге и литературе, Шмуля много читал, а вот сейчас, за столом, зачитал стихи. Про детство, солнечные пляжи и ручейников в сумрачных водах, там еще птичка была…

– И я хочу стихи! – неожиданно воскликнул Хазин. – Я давно сочинил!

Он выскочил из-за стола.

– Ты куда, дурак, сейчас в программе пантомима…

Кажется, это сказал Шмуля.

Хазин быстро пробрался между столами к сцене и запрыгнул на нее. Из-за кулис решительно выступил молодой человек в костюме, но почему-то остановился. Зинаиды Захаровны на сцене не стояло, и Хазин завладел микрофоном.

– Хазик! Зажигай! – воскликнул Роман.

Я оглянулся. За начальственным столом уже снова сидели и врио, и мэр Механошин, на сцену они не смотрели, что-то обсуждали.

– Здравствуйте, – неожиданно трезвым и твердым голосом произнес Хазин. – Я рад приветствовать вас в этот день!

Зал вежливо похлопал. Хазин не унимался.

– Я представляю здесь ложу поэтической герильи «Перга и лопата», – сообщил он. – И от имени нашего тайного общества я имею честь осуществить… эстетическую обструкцию! Сейчас я прочитаю мини-поэму в двенадцати скажениях, посвященную…

Хазин набрал воздуха:

– Посвященную гибели станции «Мир»!

Из зала раздались одиночные аплодисменты, я посмотрел – хлопал в ладоши Алексей Степанович Светлов. Врио и мэр смотрели на него оторопело.

Хазин набрал воздуха и начал читать, размахивая правой рукой:

Две тысячи первый год,Станции «Мир» пиз…ц,А может, и миру пиз…ц,А я еще не отец…

На этих строках Роман засмеялся так, что прикусил язык. Хазин читал, размахивая руками:

А мне еще не повезло,А может наоборот,И мир кружится назло,И каждый час – оборот,И каждый миг – километр.Наматываются витки,И смотрят с испугом вверхСнизу материки.

Много. Много сегодня культуры. Перебор культуры. Звенящий день.

Стол МЧС переглянулся со столом милиции, и все вместе они вопросительно посмотрели на стол начальства. Врио губернатора задумчиво ел грушу. Хазин продолжал читать. Рядом со мной шепеляво засмеялся Шмуля.

– А я тоже хотел про станцию «Мир» сочинить, – признался он. – Песню… А этот урод опередил…

Упала в лужу звезда,Сорвавшись от дней забот,Скоро миру пизд…ц,Две тысячи первый год!

В зале установилась тишина. Все перестали есть и пить. Алексей Степанович Светлов интеллигентно, но выразительно захлопал в ладоши. Вслед за ним захлопал и врио, а потом и мэр Механошин. И весь зал, включая стол МЧС. Я бы сказал, что некоторые хлопали искренне. То есть стихи, кажется, понравились.

– И еще хочу сказать, – сказал Хазин. – Озвучить, так сказать, тему, давно витавшую в воздухе. Надо взглянуть правде в глаза! Надо не побояться и переименовать! Переименовать!

Мэр растерянно поглядел на врио. Врио пил минералку.

– Вот и Алексей Степанович высказывался всецело за…

Хазин поклонился Алексею Степановичу, тот помахал Хазину вилкой. Привставшие было сотрудники милиции в недоумении опустились обратно. Печальный гляциолог ел бутерброд.

– Переименовать районную газету «Чагинский вестник» в «Сучий крестник»!

Стало тихо.

– Витя, – прошептали мне в ухо. – Мне кажется, вы перегибаете.

Федор. Он стоял за моей спиной и напряженно улыбался.

– Да это он сам придумал, – сказал я. – Я-то…

– Это эстетическая обструкция, – пояснил Роман. – Протест против пошлости и лизоблюдства.

Федор поглядел на Шмулю с подозрением.

– А что такого-то? – спросил я. – Это же искусство…

– Витя, не надо искусства, – попросил Федор. – Не надо, а?

– Давайте проголосуем демократически! – продолжал со сцены Хазин. – Кто за поступившее предложение?

– Витя! – сказал Федор.

– Я за! – Роман поднял руку.

Я поднялся из-за стола и поспешил к сцене.

Хазин явно собирался прочитать еще одно стихотворение, но я уже добрался до сцены и вытолкал его за кулисы. Хазин сопротивлялся, я незаметно щелкнул его по печени и прижал к стене.

– Народу понравилось! – пытался вырваться Хазин. – Я имел успех! Давай еще…

– У нас не поэтический вечер, – напомнил я. – Сейчас по списку пантомима.

– Я с детства люблю пантомиму! – упорствовал Хазин. – Я занимался в студии…

Я вжал Хазина в стену покрепче. Показались девушки с гитарами. К нам приблизилась возмущенная Зинаида Захаровна, она хотела сказать гневное, но Хазин опять вырвался. Я промедлил, Хазин же сгреб Зинаиду Захаровну в охапку и сочно поцеловал в губы.

– Евдокия Пандемониум… – выдохнул Хазин. – Обоссаться…

Зинаида Захаровна влепила Хазину оплеуху. Я сграбастал его за шиворот и с трудом стащил в зал.

Врио и мэр снова что-то обсуждали, на нас они не смотрели. А Алексей Степанович смотрел и улыбался.

– У нас свобода творчества, – разглагольствовал по пути Хазин. – Я хочу выступать…

Зинаида Захаровна поправляла костюм. Блестки на костюме девушек с гитарами вспыхивали искрами.

– Почему пантомима с гитарами?! – возмущался Хазин. – Пантомима вершится в безмолвии…

Хазин сопротивлялся. Ветераны труда и сцены, работники медицины и образования, сельские и городские люди смотрели на нас с неодобрением.

Возле начальственного стола Хазин сумел меня задержать и спросил у полярника:

– Зачем вы съели своих собак?

Полярник отрицательно помотал головой. Зинаида Захаровна постучала в микрофон и как ни в чем не бывало объявила:

– Друзья! Наш вечер продолжается! И у нас снова праздник вокала! Сейчас девушки из ансамбля «Дилижанс» исполнят австралийскую народную песню.

– Я тоже знаю одну австрийскую народную песню! – Хазин попытался схватиться за стол МЧС.

Я схватил Хазина покрепче и усадил на стул возле колонны. Сам сел рядом. За нашим столом никого больше не было, разбежались, нас дождался только Роман.

– Твои стихи – говно, – с мстительным удовольствием сообщил он.

Хазин не ответил, взял бутылку, разлил по рюмкам.

Заиграл ансамбль «Дилижанс».

– Австрийская народная песня… – вздохнул Хазин. – Ансамбль «Декаданс»… Кафка и Гашек сняли монашек…

– А Роберт Музиль в бане бузил, – вставил Роман.

Я поглядел на Романа с уважением. Нет, на трезвую голову я не ценитель дешевых каламбуров, но в пьяном состоянии не каждый умеет. К тому же культура…

– А может, и в грязелечебнице! – пискляво грассируя, добавил Хазин.

Девушки запели. Хорошо, отметил я. Секция гитары и проникновенного пения ансамбля «Дилижанс» оказалась на высоте. Хороший концерт, не ожидал…

Хазин неожиданно заплакал. Странный день, сейчас я начал понимать это особенно остро. Странный день, и я в нем начал немного теряться.

Зачем-то снова посмотрел на дверь.

Полярник удалился, а Кристина стояла у подоконника в фойе. В каком-то дурацком платье. Она не любила платья, я помнил ее в платье один раз, в первую встречу. Я шел ловить тритонов, а она сидела на остановке и ожесточенно причесывала куклу. Мне было восемь, я ненавидел кукол и любил танки, но почему-то остановился. Не знаю, остановился, наверное, из-за злобного выражения лица девчонки. Такая могла любить танки. Я сел рядом. Спросил, как ее зовут, а она сказала, что Кристина. Мне имя показалось необычайно глупым, похожим на крысу, я посмеялся, а она меня ударила в нос. Потом мы пошли вместе ловить тритонов. Я хотел их в трехлитровую банку посадить, а Кристина велела их выпустить. Я выпустил. Мы подружились.

Сейчас она стояла у окна одна. Не знаю, мне вдруг стало Кристину очень жаль. На третьем куплете австралийской народной песни я решил с ней поговорить. Я встал и направился к выходу из зала.

– Витя! – позвал Хазин. – Ты куда уходишь?! Тут самое интересное начинается! Кто может рог его согреть?

– Тебе, Хазик, надо работать над ритмикой, – поучал Роман. – А ты мне про какого-то клопа…

Я вышел в фойе. Но Кристины там уже не было, Федора тоже. Туда-сюда бродили редкие гости и некоторые артисты, на дальнем подоконнике сидела злая Аглая в пуховике. Точно, в пуховике, рядом на подоконнике синел плюшевый дельфин. Мимо прошла Большуха с баяном и палкой колбасы. Сквозь стеклянную дверь я снова увидел Кристину, она стояла на крыльце и курила. Раньше она не курила. Я решил подойти. Лучше, наверное, подойти. Может, ей помощь нужна или поговорить…

– Виктор!

Я обернулся. Аглая.

Говорила с трудом, похоже, выступление на сцене усугубило… ангина, скорее всего. И глаза выпучились.

– Я хотела у вас спросить… Вы что-нибудь сейчас сочиняете?

– Немного, – ответил я. – Мой друг Хазин сочиняет поэму, она называется «Атлас…»… Что-то про «Атлас».

– Нет, не Хазин, а вы. Вы конкретно.

Аглая указала пальцем на меня.

– Я же говорю, Хазин сочиняет.

– Ваш этот Хазин – паршивый поэт, – проскрипела Аглая.

– Спорный вопрос…

– Но поэт, – добавила Аглая. – Паршивый поэт.

И уставилась на меня наглыми глазами. Красное пятно в левом глазу расплылось, с пять копеек стало.

– Намекаешь, что я вроде не писатель? – тупо спросил я.

Мне тут же сделалось стыдно, будто действительно хотел доказать этой сопливой хамке с кривыми зубами, что я писатель.

– Вы – алкоголик, – сказала Аглая. – И пишете говнокниги про разные говногорода.

Я не нашелся, что ответить, и сказал:

– А ты малолетняя дура.

Подбежала Нина Сергеевна.

– Аглая! – зашипела Нина Сергеевна. – У тебя температура! Я тебя убью сейчас! Быстро домой! Ты у меня не выйдешь! Я тебя к тетке отправлю!

Не дожидаясь ответа, Нина Сергеевна схватила Аглаю за руку и поволокла к выходу. Аглая хотела мне сказать еще какую-то гадость, но не успела. Дельфина она забыла на подоконнике.

– С нами наш новый гость! – послышался из зала голос Зинаиды Захаровны. – Исполнительница классических песен и баллад…

Душно стало, я прихватил дельфина под мышку и поспешил на воздух.

Кристины на крыльце не было. Возле угла КСЦ курил Большак. Из КСЦ лилась музыка, романс «В лунном сиянье», исполняемый классическим гитарным строем, с архаичными вокальными завываниями и дребезжанием голоса.

Я сел на скамейку под куст ирги, посадил рядом с собой дельфина.

Тепло. По аллеям возле «Дружбы» гуляла пыль. Хорошо бы пива холодного, подумалось. В «Чагу», смотреть за поездами.

Мимо прошагал мужик с корзиной, мне показалось, что я его раньше видел, наверное, он когда-то работал в «Музлесдревке». Зачем ему корзина в июне…

– Сколько времени? – спросил я.

Колосовики.

– Пять часов, – не оборачиваясь, ответил мужик.

– Ты куда с корзиной? – спросил я.

Мужик не ответил.

Из «Дружбы» вывалился Хазин, за ним Роман, оба покачивались. Из кармана у Шмули торчала бутылка шампанского, Хазин был настроен решительно. Они заметили меня и неуверенно приблизились.

– Витя, ты чего сорвался? – спросил Хазин. – Там сейчас фокусы…

– Душно, – ответил я. – Голова закружилась…

– Понятно.

– Хазин, тебя велели выслать из города, – сказал я.

– И ты, Ихтиандр… – Хазин потрепал дельфина за нос. – Правду никто не любит, Ихтиандр…

– Это Левиафан, – поправил Роман. – Девочка про него стихи рассказывала, он что-то там простирает…

– Простирай мои труселя, – предложил Хазин.

После чего и Шмуля, и Хазин бухнулись на скамейку по сторонам от дельфина.

– Витя, ты зачем у ребенка рыбку отобрал? – спросил Хазин.

Я не понял, что можно на это ответить.

Мимо бодрой походкой проследовал тот самый столетний хирург, я подумал, что неплохо бы с ним поговорить. Расспросить про госпиталь во время войны. Про город во время войны расспросить…

– Мне кажется, это потомок адмирала Чичагина, – заметил Хазин. – Очень похож на памятник.

– Ты разве памятник видел?

– Я думаю, тут полно потомков адмирала, – сказал Хазин. – Его превосходительство знал толк в прыжках на батуте…

Шмуля открыл с хлопком шампанское, разлил по пластиковым стаканчикам.

– За адмирала Чичагина! – провозгласил Шмуля.

Мы выпили.

– Адмирал Чичагин стал прообразом капитана Немо, – изрек Хазин.

И занюхал шампанское плюшевым дельфином.

– Я читал про капитана Немо, – заметил Роман. – Он изобрел торпеду…

И выпил еще шампанского. Подошел человек, вернул Хазину камеру. Хазин сразу стал проверять карту памяти, Шмуля привалился к мягкому дельфиньему боку и уснул. День продолжался.

Постепенно из Дома культуры выходили и другие люди, несколько угорелые от выпивки и искусства, смеялись, курили и распределялись по остальным скамейкам. Мы сидели и смотрели. Я не знал, что дальше делать. Продолжать этот день никаких сил не оставалось, я бы вернулся в гостиницу и лег спать, но чувствовал, что не дойду. Такси тут не вызвать, надо ждать, когда Хазин протрезвеет хотя бы вполовину.

– Шампанское будоражит ум, – сказал Хазин. – А вот и пупсик!

Из клуба вышел мэр Механошин, увидел нас, помахал рукой.

– Мы тут! – помахал Хазин в ответ.

Мэр направился к нам.

– Присаживайтесь, Александр Федорович! – Хазин подвинулся по скамейке. – Это наши друзья – Шмуля и Ихтиандр.

Механошин не стал садиться.

– А мы вот тут думаем про адмирала Чичагина, – сказал Хазин. – Мы в музее выяснили, что у него осталась масса потомков. В том числе и в Чагинске. Вы случайно не его потомок?

– Я? Нет, мой дед из Сибири приехал…

– Жаль. А мы хотели как раз подкинуть идею. Пригласить на День города потомков адмирала Чичагина.

Хазин сжал шею дельфина, отчего его глаза испуганно растянулись.

– Знаете, преемственность поколений, все дела… Вот представьте: праправнук адмирала Чичагина вручает нынешнему мэру ключи от города!

Я отобрал шампанское у Романа, допил. Надо домой. В гостиницу то есть. Поспать. Поспать и поработать. Хазин навел камеру на мэра, сфотографировал.

– Хорошая мысль, – согласился Механошин. – Надо обсудить на следующем совещании. А я вот что вам сказать хочу… Вы пока не разбегайтесь, ребята, хорошо?

Хочу домой.

– Зачем? – не понял я. – Зачем не разбегаться?

– У нас сегодня еще одно мероприятие, – пояснил Механошин. – Скромные посиделки, шашлык, рыбка копченая. Для своих, само собой. Вас ждут. Приезжайте.

– Обязательно, – ответил Хазин. – Мы очень признательны… Шмуля!

Хазин постучал Романа в шею, тот не проснулся.

– Шмуля, вечером еще банкет, а ты нажрался!

Роман не ответил.

– Тогда примерно через час в грязелечебнице.

Механошин пожал руки мне, Хазину, спящему Роману, после чего удалился.

– Через час в грязелечебнице… – произнес Хазин. – Звучит, как начало романа. Витя, не хочешь рыскнуть?

– Нет, – сказал я.

– Почему?

– Устал. Я много раз рисковал в грязелечебницах, ты же знаешь…

– Витенька! – Хазин заговорил скрипучим голосом дельфина. – Нам надо пойти на праздник.

– Да зачем? – не понимал я.

– Ты что, не понимаешь?! Там все местные бугры соберутся.

– И что? Они уже здесь собирались…

– Как что?! Это же связи, Витенька! Бугристые связи!

Связи. Я не хотел заводить никаких связей в Чагинске. Книгу я мог написать и без всяких связей, у меня все для этого есть…

– Это предложение, от которого нельзя уклониться, – сказал Хазин.

Он поднялся со скамейки и потер лоб, стараясь вспомнить, где оставил машину.

– Туда нельзя ходить, – не открывая глаза, сказал Роман.

– Ты дурак и ничего не понимаешь, – поморщился Хазин. – И я не собираюсь с тобой спорить… Вить, где мы машину-то оставили?

– Возле котельной, – напомнил я. – На куче.

– Я пойду, поищу на куче, а вы никуда не убегайте. Ихтиандро, идем со мной. И в грязелечебницу!

Хазин взял под мышку дельфина и отправился искать машину.

– Не надо нам туда, – повторил Роман. – Пойдем…

Роман попытался подняться со скамейки, не получилось.

– Виктор, надо уходить…

Роман попробовал снова встать.

– Туда нельзя…

– Ладно, – согласился я. – Нам надо уходить. Я, признаться, не хочу… ни в какую лечебницу.

Я поднялся, поймал равновесие, выдернул со скамейки Романа.

– Шмуля, держись, – сказал я. – До гостиницы три километра, мы дойдем.

– А Хазик? Ему нельзя управлять транспортными средствами…

Я показал предусмотрительно вытащенные из кармана Хазина ключи от машины. Роман захихикал. Мы направились в сторону гостиницы, кажется. Не очень шагать легко было, Романа то и дело изрядно разматывало, так что иногда приходилось держаться за забор. Пространство испортилось, вот мы были возле Дома культуры и тут же оказались возле синего забора – синий забор вокруг городского парка, ограда из тонких железных прутьев.