Ворожеи не оставляй в живых

А Синтии становилось все хуже. Её искусанное лицо распухло и покрылось неприятными волдырями, тело полыхало жаром и конвульсивно подергивалось. Ей нужен был врач, но как и где его найти, если улицы завалены скопищем разлагающейся дряни? Я поднял трубку телефона, но там была мертвая тишина. Оставалось только уповать на Него. В сероватом свете, прочно повисшим над городом, я смотрел, как металась в бреду моя сестра и ничего не мог поделать, только молиться. Время необратимо уходило, а я сходил с ума запертый в протухших комнатах у постели, отравленной ядами сестры и сжимал ее тающие, иссыхающие руки. Бездействие сводило меня с ума и сам в полу бреду я что-то бормотал. А потом понял, что мучения наши не закончены, что болезнь Синтии – продолжение казней, насланных Мэт. Ведь сказано «и сделалось воспаление с нарывами на людях и на скоте7». Будь проклята Мэт! Кто же она такая, эта старая колдунья и ворожея, принесшая несчастья в наш дом, в наш тихий город? И Ты, Господи, равнодушно взираешь на это?!

Порыв свежего воздуха ворвался в раскрытое окно и упругие струи сильного ливня освежили комнату. Первые крупные градины, размером с приличную горошину, упали на подоконник, на пол и застучали по стеклам, наращивая ритм. Как бы ни было мне тяжело и больно, я саркастически ухмыльнулся: старая Мэт верна себе, регулярно насылает очередную казнь, а мы бессильны против нее. Что же ждет нас впереди? Тяжело поднявшись, я прикрыл окно, предоставив граду делать свое дело, бить траву и ломать деревья8. Пройдя по всем комнатам, я тщательно затворил все окна, открытые мной ранее.

Равномерный стук за окном, сморил меня и, сжимая руку сестры, я провалился в беспокойный сон. Разбудили меня сильные удары в дверь. Ничего не понимая, я побрел открывать ее. Отпихнув меня в сторону, в комнату ввалился побитый градом Карл в промокшей насквозь одежде. Вместе с ним в прихожую успели заскочить несколько крупных зеленых насекомых, которых мы тут же поспешили раздавить.

– Саранча. – Провозгласил Карл. – появилась сразу же после града. Странные у нас тут аномалии происходят.

– Доктор, Синтия! – Взмолился я. – Помогите ей! Кажется, она умирает.

Мотнув головой, он отстранился от меня рукой.

– Сейчас! У вас не найдется чего-нибудь выпить? Покрепче.

И устало повалился в ближайшее кресло. Его было не узнать. Взлохмаченные, перепутанные волосы, в которых застряли все еще не растаявшие градины, расцвеченное синяками и язвами лицо, порванная одежда, суетливо-возбужденные глаза.

– Пожалуй, вам самому нужна помощь. – Эти слова произнес не я, а мое сострадание.

Он не стал дожидаться пока я наполню стакан, а, тяжело поднявшись и прихрамывая, направился в комнату Синтии.

– Оставьте нас и приготовьте, наконец, чего-нибудь выпить.

Он пробыл у нее не долго, я только-только успел наполнить стакан церковным вином и Карл залпом его опустошил, чуть ли, не вырвав его у меня из рук.

– Благодарю. Вам бы тоже не помешало это лекарство, святой отец.

И, утирая рот тыльной стороной ладони, он устало упал в кресло.

– Проклятье! Извините мою несдержанность, но, кажется, я уже целую вечность на ногах и ничего, слышите, ни-че-го, не могу сделать для своих пациентов.

– Что с Синтией, доктор?

– То же, что и с другими. Тиф. Некоторые больны чумой, другие сибирской язвой. А я не имею под рукой простейшей вакцины! Откуда бы?! Эти болезни давно не проявляли себя. Этим должно заниматься правительство, а не доктор маленького городка. Люди умирают, а я вынужден смотреть на это и не в силах предотвратить их смерть.

– Выговорите, другие?

– Да, святой отец, да! Полгорода умирает от болезней, которые мы давно считали побежденными. Скорее всего, их принесли наводнившие город насекомые. Но откуда взялись они?

– Синтия будет жить?

– Ах, вы все о ней! Не знаю. Связи с другими городами, со столицей нет. Вряд ли и в столице будет вакцина. Завести машины и добраться по трассе пока тоже невозможно, виновники все те же насекомые. Так что, скорее всего, все заболевшие обречены. Мы все обречены. Если только не приедет кто-то в наш городок. Эти проклятые насекомые вывели из строя электростанцию.

– А спутниковая связь? У кого-то же в городе может быть спутниковый телефон? В ратуше, полиции?

– Если есть, уверен, они уже сообщили о наших проблемах. Вы что же, святой отец, считаете, что во всем виновата эта Мэт?

– Вы видите проблему с другой точки зрения?

– По правде говоря, как только закончился град и ливень немного смыл с улиц нагромождения этой гадкой нечисти, по городу стали ходить какие-то люди и созывать всех живых нести своих мертвецов на городскую площадь. Будто бы Мэт явит там свое истинное лицо. Что вы об этом думаете?

– Я сейчас не могу думать об этом, доктор. Моя сестра! Неужели ей ничем нельзя помочь?

– Я же сказал уже, я был честен с вами. Не знаю. Разве что вашими молитвами. Или кто-то сумеет покинуть город и сообщить властям. Но на это уйдет время. И этот постоянный серый сумрак над городом: ни дня, ни вечера, ни ночи. Я перестаю что-либо понимать.

– Вероятно, сейчас еще город наводнила саранча.

– О чем это вы, святой отец?

Взяв Карла за руку, я подвел его к окну. Казалось, тротуары и дороги ожили. По серому городу двигалось не менее серое море. Местами оно вспучивалось и перекатывалось волнами.

– Помните саранчу, которую вы раздавили, когда вошли ко мне в дом?

– Так это она?

– Да, казнь седьмая. «Я наведу саранчу на всю твою область. Она покроет лице земли так, что нельзя будет видеть земли, и поест у вас все оставшееся на земле, уцелевшее от града; объест так же все дерева, растущие у вас в поле, и…»

– Но зачем ей это надо?

– Вот этого я не знаю. Я думаю, Господь отвернулся от нас и зло вновь обретает силу. Оно всегда где-то рядом и ждет только своего часа.

– Я не верю в эти глупости. Я убежденный атеист. Но… Всего за сутки на наш город обрушиваются странные и страшные бедствия. Кровавый ливень, жабы, мошки, блохи, скот валит моровая язва, люди умирают от скоротечной чахотки и других жутких болезней. В довершение всего град, саранча. Ваш Господь не очень-то любил людей. Чего нам ждать еще?

– Тьмы. Осязаемая тьма9. Она закроет наши глаза, ослепит нас.

– Ваши слова звучат, как предсказание, в которое очень трудно поверить.

– Для того, чтобы в нее поверили и дает Мэт все эти казни-знамения. Так делал и Господь наш, движимый благой целью.

– Святой отец, ваш Господь был болен на всю голову, если заставлял верить в себя такими страшными вещами. Он какой-то маньяк. Может, и у Мэт благие цели? В этом у меня большие сомнения. Если она метит на место Бога…

– Разве вы не слышали, что она претендует на это?

– Во истину, magnam rem puta unum hominem agree10. Мы должны остановить ее бесчинства.

– Как вы себе это представляете? Она одним движением руки бросает меня на колени, управляет стихиями и природой. Ни вы, ни я не сможем противостоять ее силе, Карл. Кто мы такие и, кто она? Она с легкостью может отнять у нас жизни. Не лучше ли смириться?

– Этому учит вас ваша вера, святой отец? Или вы уже растеряли ее остатки?

Non est, ut putas, virtus, pater

Timere vitam, sed malis ingentibus

Obstare, necse vertere ac retro dare11.

– Не смирились ли мы все с тем злом, которое постепенно накапливалось и росло в нашем мире? Может быть, именно поэтому он и отвернулся от нас?

– Боже, Карл! От кого я слышу эти праведные слова?

– Да, святой отец, я атеист, я не верю в Бога и дела его, но я верю в справедливость и свободу воли. И я знаю, что если кто-то хочет навязать себя другим, то это очень нехороший человек, тем более, если он не задумываясь уничтожает других людей. Из зла не вырастет добра. Если в этом виновата Мэт, кем бы она ни была, я буду бороться с ней. И если это остановит все эти страшные эпидемии, то тем самым я смогу оправдать свое существование и служение той профессии, которую выбрал.

– Если нет другого пути. – Добавил он, подумав.

– Вы очень горячи, Карл, в ваших речах слышен глупый задор мальчишки, а не взвешенные рассуждения взрослого человека. Сами подумайте, что вы можете ей противопоставить?

– Если честно, то я все еще сомневаюсь, что причиной всех этих бед, несчастий, катаклизмов является эта старая безумная старуха. Что если все это цепь совпадений? Возможно, нам стоит поговорить, пообщаться с самой Мэт? Может, мы получим хоть какую-то информацию от нее? Нельзя же все время прятаться, скрываться? Пойдете со мной, святой отец? Ваши прихожане в большой беде. Не в вашей ли обязанности помочь им?

– Мой приход давно разбежался, и если мне суждено пойти к Мэт, то я сделаю это только ради сестры.

Холодными губами я прикоснулся к пышущему жаром лбу Синтии. Прости меня, дорогая. По умирающему городу я пойду к той, что желает твоей смерти. Она сказала, что я приду сам, что ж, так и выходит, я иду к ней.

Надев на грудь распятие, я сжал его обеими руками. Дай, Господь, мне силы и веры!

– Идемте, Карл. Кажется, вы больше, чем я уверены, что причина всех несчастий – Мэт. Именно поэтому вы пришли ко мне. Неужели больше некому заняться этим делом? Вам нужна моя помощь и даже больше, вы почему-то убеждены, что только у меня есть шансы хоть как-то противостоять Мэт. Я не прав?

Он попытался скрыть улыбку.

– Вы видите меня насквозь, святой отец. Именно поэтому я уважаю и вас, и вашу религию. Как там саранча?

– Разве вы боитесь ее после всех свалившихся на нас напастей?

– Нет, конечно, нет, идемте.

Следуя к двери, за широкой спиной Карла, я чувствовал себя более-менее уверенно. Но, судя по всему, Мэт я нужен был один. Висящее у входной двери небольшое зеркало вспыхнуло огненным переливом, завладевая моим вниманием. Короткого мига оказалось достаточно. Словно гигантская воронка, невидимая сила потянула меня к себе и растворила в головокружительной черноте, повергая в небытие.

А потом пришла боль и последовала старательная борьба с этой нестерпимой болью.

Распятый на кресте, я вяло следил, как три дергающиеся фигуры, не прекращая своего хаотического танца, приблизились ко мне и, точно по команде, застыли как статуи, освещаемые бликами пламени в кромешной темноте. Потом зашевелились вновь.

Глупо похихикивая, Томас Краузе, местный мусорщик, потянувшись снизу-вверх, потрогал мои запястья. Прикосновение отдалось в растянутых руках острой болью.

– Не болит? – Спросил он ехидно.

– Почему, Том? – Со всей душевной и физической мукой вопросил я его. – Разве я когда-нибудь был несправедлив к тебе? Обидел тебя?

Улыбка сбежала с его лица.

– Это совсем не обязательно. Я служу Мэт. Служу давно, уже много лет, с тех пор, как стал мусорщиком. И, смотрите, я хорошо обошелся с вами, святой отец. Или не такой уж и святой, а? Я не приколотил вас гвоздями к кресту, как того хотела бы Мэт, а всего лишь примотал старыми стальными тросами. Разве это не милостиво к вам?

– Благодарю. – Его наивности можно было только посочувствовать. – А что с моей головой, кажется, она разбита?

– За это извините. Когда Мэт призвала вас, впечатляюще, не так ли, пришлось приложить вас трубой, чтобы спокойно примотать к кресту.

– А мое распятие, где оно?

– В огне, святой отец.

– Хватит разговоров! – Оборвала его Мэт. – Надо отдать должное, это распятие вам больше к лицу. – Она утробно хохотнула. – Сегодня сожжение вашей святой милости ознаменует наступление царства Хазвы.

– Кто такая эта Хазва? Вы служите ей? – Не знаю почему я спросил ее. Мною двигала не смелость и не любознательность. Скорее, это был риторический вопрос.

Ее громогласный хохот едва не загасил пламя огромного костра, а крест, к которому они привязали меня, мелко завибрировал, причиняя мне новые мучения.

– Хазва – это я! Я так долго молчала! Когда-то ваш Господь пытался умертвить меня, сжигаемый яростью на сынов Израилевых. Умертвить меня, дочь царя Модиамского за прелюбодеяние! Он опасался распространения и проникновения блудной крови! Но моя кровь бессмертна. Этим он только ожесточил меня. Сотни лет я боролась с ним и верой в Него. Я постигла тайны колдовства и могла биться с Ним на равных. Я почти уничтожила Его, но он одолел меня с помощью, выпестованной Им Церкви. Шестьсот лет назад он сумел лишить меня силы. Он связал меня верой в Него. Он почти безраздельно правил миром, прикрываясь различными именами. Шестьсот лет Он держал меня в своей власти и не давал проявить себя в мире, проникнутом верой в Него. Однако, время шло, и вера угасала, вырождалась, мельчала. Вы сами отворачивались от Него, а я, тем временем, обретала свободу. Люди верят в кого угодно, но только не в Него, царя «добра»! Теперь вы поверите в меня! Я стану Единственным и Неповторимым Богом для вас, и все узнают мое Имя! Я создам новый мир, мир Хазвы12!

– Но почему ты повторяешь за ним казни Египетские?

– Я лишь позаимствовала идею. У Него. Люди на самом деле такие трусливые, слабые! Когда-то Он был великолепным манипулятором и грубой силой заставлял поверить в Него. А потом прикинулся богом света, добра и любви, пожертвовал своим «сыном». Ваш Бог – бог лицемерия и лжи!

– И тебе ни на йоту не жалко людей, которых ты обрекла на смерть?

– Какая наивная глупая простота! Ты смешен! Неужели, ты ничего не понял?! Вы, люди, – лишь жалкий мусор у моих, наших, ног! Я могу уничтожить в мгновение ока город, страну, всех! Могу оставить в живых половину планеты, четверть, двенадцать! Тех, кто последует за мной, станет служить мне, верить в меня, исповедовать царство Хазвы.

– И я – жертва заклания на этом празднике безумного зла?

– Не ты один. Сегодня к подножию твоего костра люди сложат своих мертвецов. Не первенцев, нет, я более милосердна, чем твой Бог! Понимаешь это? Сложат лишь тех, кого выбрала я.А ты познаешь все прелести мученической смерти, как месть одному из твоих далеких предков, помогавших Ему в борьбе со мной. Скольких людей сожгли они на кострах! Не знаешь?! Меня всего лишь прельщает то, что нет дома, где не было бы мертвеца13. В конце концов, мне нужны живые верующие, последователи, а не бездушные трупы.

Мысль, подозрение, догадка промелькнули в моей разбитой голове.

– А моя сестра?

– И она тоже! – Её смех был мне ответом. – Не останется никого вашего корня. Грузите его!

Мусорщик Томас с городским ветеринаром Вулфом Броске засуетились у моих ног, подняли крест и водрузили его на груде мусора в грузовичке Томаса. От смены положения, пришедшие в движение распущенные стальные проволочки троса начали раздирать обескровленные руки и всколыхнули во мне новую волну безумной острой боли с которой я, казалось, уже сроднился. Пожираемый ее огнем, я снова потерял сознание, а когда снова пришел в себя, увидел, как мимо неторопливо проплывают погруженные во тьму улицы моего родного городка. Мы двигались в сторону городской площади, посреди нескончаемого людского потока. И я, реющий над ними на кресте, чувствовал себя гораздо хуже тех, запеленатых в простыни мертвецов, что несли на себе мои вчерашние друзья и знакомые. Мэт-Хазва трагедию превращала в насмешку, а издевательство в утверждение своей власти.

Всю свою жизнь я служил вере, вере в Него. Вера, по определению не может быть рассудочной, рассудительной. Вера слепа, ее принимаешь как данность, как аксиому. Но люди не могут не задавать вопросы, не искать ответы на них. Поэтому вполне понятно, что вера ослабла, а из недоступных человеческому пониманию тайников на волю выбралось некое абсолютное Зло, спешащее, и вполне успешно, навязать веру в себя, как в новое божество. На смену старым догматам идут новые. И не вполне ясно, какие из них предпочтительнее. Люди – всего лишь разменные пешки в чьей-то жестокой бескомпромиссной борьбе.

Значит ли это, что вера в Него, в добро и справедливость, в торжество разума человека, погибла окончательно? Вопросы, которые я никогда не задавал себе раньше, налетели жгучей волной душевной муки и требовали немедленного ответа. Что должен делать я у последней черты? Смириться? Бороться? И как? Силой противостоять Мэт невозможно. Тогда как одолеть ее? Если не одолел Он. Она говорила, что была связана верой в Него…

Об этом я продолжал думать даже тогда, когда на вершину будущего костра водрузили мой крест, а к его подножию люди стали укладывать своих мертвецов. Да, это должен был получиться величественный монумент торжества безумной ненависти над человечностью. Город полностью был во власти Мэт, люди смирились, приняли ее. Как же быстро это произошло! Как вернуть в них силу и веру?! Люди, еще вчера веселые, активные, полные жизни, двигались как плохо смазанные покорные машины. На их оцепенелых лицах не отражалось никаких эмоций. Но ведь не лишила же она их сердца? Может быть, слово Божье, слово Его, сможет преодолеть тот страх в их душах, который внушает Мэт? Не должен ли я повторить ранее совершенно им и возжечь пламень в сердцах?

Тьма царила над городом, и ее не в силах были разогнать многочисленные факелы в руках горожан. Растопит ли лед сердец всего одна искра?

Сзади под чьими-то ногами сдвинулись, загрохотали доски.

– Как самочувствие на высоте положения, святой отец?

– Карл! – Болезненный спазм сжал мое горло.

– Не нужно кричать, дорогой Альберт. Я здесь без высочайшего соизволения нашего нового Божества и излишняя популярность мне ни к чему.

– Что они могут сделать с вами, Карл?

– Вероятно, присоединят к тому легиону, который будет сопровождать вас на небеса.

– Вы циник, Карл.

– Я трезво смотрю на вещи. Не знаю, кто такая на самом деле Мэт, но она имеет какое-то необычное ментальное влияние на людей, она запугала всех в городе. До сознания людей просто никак не достучаться, там сплошной страх. Я человек не верующий, но происходят странные вещи и очень хочется хоть во что-то поверить. Когда-то в юности, во время учебы, я был поклонником проповедей, произносимых Папой Иоанном в Ватикане. Это был верх риторического искусства! Если бы вам удалось добиться хоть чего-то подобного. Чтобы нести веру, вы должны поверить сами и поверить очень сильно.

– Может ли слово противостоять силе?

– Вы должны знать ответ на этот вопрос или вы настолько разуверились в себе? Слово, проникнутое верой, – огромная сила.

– И это говорите вы, Карл?

– Все мы когда-то бываем поставлены перед выбором и необходимостью пересмотреть свои взгляды.

– Для этого мне нужна помощь Господа, духовная поддержка, сила.

– Так обратитесь к Нему! Загляните в себя.

Это были его последние слова. Мусорщик Томас заметил Карла у креста и в несколько прыжков оказался у его подножия. Одним ударом металлической трубы он раскроил доктору череп. Так легко и просто умертвил того, кто несколько раз спасал его собственную жизнь. Ненависть, пренебрежение к чужой жизни завладела людскими душами.

– Не переживайте, патер, скоро и ваша очередь. – В его глазах не было и намека на добродушие.

Их положили у изножья креста рядом, лицами вверх, Карла и Синтию. У меня не было сил оплакивать сестру, обилие смертей заслонило личную трагедию. Неверный дрожащий свет факелов, запахи старого дерева под ногами, трупы вокруг, отрешенная толпа и я над нею – все было настолько сюрреалистично и чуждо, что казалось сном и подавляло все возможные чувства. Чары? Сон? Бред? Нет, скорее это был шок от неожиданно возникшей реальности, принять которую мозг был не в силах.

Мне нужна была вера, всеобъемлющая и безудержная вера. И когда в белом одеянии к подножию будущего кострища подошла Мэт, я знал, что скажу.

– Слушайте меня, люди! – провозгласила она. – Ваши предки верили когда-то в одного Бога и называли себя христианами, но теперь это позади. Сегодня люди верят в кого угодно, только не в Него. И если даже утверждают, что веруют в Христа, они лгут о своей вере. Вам ближе и понятнее Иегова, Виссарион, Мун, Асахара и тысячи прочих лживых пророков, взывающих к вашим порокам, но не этот прячущийся обманщик, предоставляющий человеку самому выпутываться из своих проблем, а не ведущий его за руку от колыбели до могилы. Даже служители Церкви Его не найдут между собой общего языка! Единую веру в Него они разорвали на части, грызутся вокруг нее, как собаки за кость. Православие, католицизм, протестантизм, лютеранство и сотни, тысячи баптистских сект и толкований! Каждый использует веру, чтобы обратить ложь себе во благо. Именно поэтому и стою я сейчас перед вами. Я – тот Бог, который нужен вам. Христианство, в любом его виде будет уничтожено. Останется истинный Бог Хазва! Я дам вам то, что захотите вы. То, что ожидаете вы от высшего существа, но и отнимать я буду полной мерой! Любое сомнение в вере в меня будет караться немедленной смертью! Взамен я требую только одного – служить мне и подчиняться моей власти, если не хотите оказаться в этом костре. – И злобный надменный хохот ее бурей прокатился по площади.

– Теперь скажу я.

Мэт в недоумении застыла, а рука ее с факелом поднялась повыше. Ощущение своей силы взяло верх и она милостиво выдохнула. – Что ж, говори!

Я не смотрел в покорные людские лица, свой взор я направил в черное небо, ища поддержки у Него.

– Sursum corda14! И пришел один из семи Ангелов, имеющих семь чаш, и говоря со мной, сказал мне: подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящую на водах многих; и с ней блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле … и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным. Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и, видя ее, дивился удивлением великим15.

Пред вами стоит сейчас та великая блудница и прельщает неземными богатствами, но о душе своей позаботитесь ли вы? Свободу воли дал вам Господь и что сделали вы? Выбор определили свой: сердца закрыли свои, а души продали, забыв, что сказано:

Больше всего хранимого храни сердце твое;

потому что из него источники жизни.

Отвергни от себя лживость уст,

и лукавство языка удали от себя.

Глаза твои пусть прямо смотрят,

и ресницы твои да направлены будут прямо пред тобою.

Обдумай стезю для ноги твоей,

и все пути твои да будут тверды.

Не уклоняйся ни направо, ни налево;

удали ногу твою от зла16.

Так почему же вы идете на поводу у зла? Забывая себя и душу свою. Бок о бок живут вечно добро и зло и выбор между ними труден порой, ибо прельщает нас блуд. Посмотрите: мы с вами рядом, но вы внизу и жаждете смерти. А я наверху и смерти моей жаждете вы. Воскликнуть ли мне:

Господи! Не в ярости Твоей обличай меня,

и не во гневе Твоем наказывай меня.

Ибо стрелы Твои вонзились в меня,

и рука твоя тяготеет на мне17.

На справедливый выбор ваш полагаюсь я, ибо Он, Господь наш, наделил душой человека и не в силах блудница и ворожея лишить вас ее. Души моей не смогла она лишить меня потому как

Твердо уповал я на Господа,

и Он приклонился ко мне и услышал вопль мой.

Извлек из страшного рва,

из тинистого болота;

и поставил на камне ноги мои,

и утвердил стопы мои;

и вложил в уста мои новую песнь –

хвала Богу нашему.

Увидят многие, и убоятся,

и будут уповать на Господа

Блажен человек, который

На Господа возлагает надежду свою

и не обращается к гордым,

и к уклоняющимся от лжи.

Много сделал Ты, Господи, Боже мой:

о чудесах и помышленьях Твоих о нас –

кто уподобится Тебе! –

хотел бы я проповедовать и говорить:

но они превышают число18.

Устрашились вы чудес невиданных, запугала вас блудница и зло вершить начинаете вы, потакая той, которая умертвила родных ваших и смертью грозит вам. Сил достанет ли вам воспротивиться и смахнуть с себя печать зла, наложенную играючи ворожеей? Пред последней чертой стоите вы, так помыслите о Боге, о вере, о душе и жизни своей.

Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами. А вне – псы и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду.

Свидетельствующий сие говорит: ей, гряду скоро! Аминь. Ей гряди, Господи Иисусе19!

Утробным и злым смехом расхохоталась Мэт-Хазва и факел в руке ее, наклонившись, жадно облизнул древесину. И в этот момент показалось, что начало спадать с людей оцепенение, в котором пребывали они до и во время моего к ним обращения. Последние силы и душу отдал я им, вбивая в них слова Господа нашего. На благодатную почву упали всходы и проросли. С животным рычанием набросился на Мэт мусорщик Томас и выбил факел из ее руки, а занявшиеся дрова разбросал в стороны. Бурлящее людское море обступило со всех сторон Мэт и уже первые клочья волос полетели с ее головы. Ужасный визг ее резанул перепонки. А я, в очередной раз теряя сознание, увидел сквозь мутную пелену, как рванулся вверх Томас и, раздирая в кровь руки о стальные тросы, принялся развязывать мои путы, причитая, – Извините, святой отец, помутнение нашло.