Расследование

«По-моему: вы преувеличиваете насчёт угрозы.» – Слова неожиданно провисли в воздухе, и я увидел изумлённого и возмущенного старика: он почему-то стал подниматься на ноги во весь свой немаленький рост, одновременно как бы цепенея. – «Вы мне не верите?! Ты мне не веришь?! Да я тебя… Вон! Вон отсюда! И чтоб я тебя тут не видел!» – Он уже орал и визжал, разгорячаясь дальше и дальше: очередной приступ ненависти, подкреплённый, видимо, скрытой манией величия, накатил на него не в самый благоприятный для меня момент, и мне пришлось срочно ретироваться: я не боялся физического воздействия со стороны благоразумно находившегося на некотором удалении больного старика, но слышать незаслуженные гадости в свой адрес было не самым приятным делом: кивнув головой на прощание, я выкатился в полутёмный коридор, и быстро пошёл туда, где светлел вход в покрытую пылью и паутиной грязноватую пещеру.

На этот раз я прошёл спокойно: никто почему-то не следил за мной из укрытия и не преследовал по пятам. Несколько актёров сидели в первом ряду зрительного зала, ожидая появления режиссёра, и ещё неизвестные мне люди – скорее всего из обслуживающего персонала театра – собрались кучкой подальше от сцены и что-то обсуждали. Одного мужчину я узнал: это был явно председатель собрания, на которое я случайно влез, блуждая в глубинах здания. Здесь они выглядели спокойнее: я уже не видел обезьяньей жестикуляции, и в таком обширном помещении они не казались страшными и беспощадными, превратившись в несерьёзную кучку склочников и интриганов.

Пока я не собирался покидать театр: несмотря на цепь неудач и поражений я всё ещё чего-то ждал: оставались пожилые актёры и актрисы, наверняка не связанные обязательствами и сомнительными узами, как режиссёр: А. – старый жирный паук, опутавший и монополизировавший данную сферу, вряд ли имел возможность установить тотальный контроль, и как раз в прорехи и дыры я и пролезал до сих пор.

На этот раз я решил держаться от всех подальше: ни к чему было попадаться на глаза людям, с которыми так и не удалось договориться о чём-то приемлемом и полезном для меня. Лучше всего казалось притаиться где-нибудь на задних рядах, выжидая удобный момент: наверняка кто-нибудь из старожилов театра должен был прийти сегодня на репетицию. Я двинулся налево: вдоль стеночки я быстро сошёл по ступеням и огляделся: за мной никто не наблюдал, и я вполне мог устроиться на последнем ряду, контролируя обстановку в зале.

Именно так я и сделал; когда я выбирал место в зале, из-за декораций вынырнул освежённый и готовый к продолжению репетиции режиссёр; присутствующие зашумели и забегали: даже группа в центре зала – не имевшая вроде бы отношения к сцене – начала непонятную суету: два человека подсели ближе, один сорвался и убежал по коридору, а оставшиеся негромко загалдели; теперь и режиссёр обратил на них внимание: он явно не ожидал встретить мешающих ему посторонних, и я уже подумал, что сейчас разгорится новый скандал: даже мне это было хорошо ясно. Но по непонятной причине такого не случилось: режиссёр решил, похоже, просто не замечать их присутствия; он снова уже кричал на актёров, выливая накопленные запасы злобы и презрения; им пришлось быстро подняться на сцену и получить необходимые указания, но и после, похоже, он не был удовлетворён окончательно: в результате общения со мной у режиссёра, видимо, случилось небольшое разлитие желчи, и теперь он выглядел чересчур активно и напористо.

Режиссёр всё ещё разливался и сыпал обвинения, когда я увидел нового гостя: он шёл тихо, весь сжавшись и время от времени останавливаясь; я не сразу обнаружил его, и непонятно было – откуда же он выполз? – но наконец по повадкам и блеску очков всё стало ясно: это была старая очкастая крыса, выползшая из тиши и сухости архива. Первое впечатление не обмануло меня, и теперь я хорошо видел, как незваный гость, мелко семеня, осторожно крадётся в мою сторону; он находился уже в центре зала, и я решил, что он направляется к собравшейся компании. Возможно, у них появилась такая же мысль: неожиданно они заворчали, и я решил, что режиссёр обратит наконец внимание и вмешается; однако я оказался неправ: незваный пришелец отшатнулся и уполз куда-то в сторону. Не сразу я смог разглядеть его: окольным маршрутом он подобрался наконец к актрисе, сидевшей отдельно. Они зашептались, явно обсуждая что-то тайное и непредназначенное для других: совершенно явно они обменивались информацией, имевшей отношение к внутреннему конфликту, чувствуя себя уже в полной безопасности. Я немного отвлёкся и не сразу осознал, что вопли со сцены имеют уже другой адресат: режиссёр, обнаруживший гостя, орал теперь на него, а гость, не ожидавший нападения, достаточно неумело отбрехивался.

«Вот так оно всё обычно и начинается.» – Совершенно неожиданно я увидел старого преследователя, выросшего откуда-то справа и из-за спины. Мерзкая манера пугать людей была, видимо, любимым его средством, доведённым до совершенства, так что даже я уже второй или третий раз не мог ничем ему противодействовать. – «Но пока только начало: дальше будет интересней.» – К счастью, он оставался на своём месте – в самом последнем ряду – и пока не возникало необходимости что-то с этим делать. – «Вы ко всем так пристаёте?» – «Да нет же: разве можно? И разве вы – все?» – Он явно пытался льстить, и я решил сменить тему. – «А что вы имели в виду: говоря о происходящем здесь?» – «Ах, здесь?» – Он кивнул вперёд, где продолжалась перебранка. – «А это наш внутренний спектакль: исключительно для своих. Так что считайте: вам повезло. Хотя, если я поставлю шефа в известность, не знаю: как он отнесётся…» – Он пытался шантажировать меня, используя моё не до конца законное пребывание здесь: хитро улыбнувшись и прищурившись, он делал ещё один намёк, но я не собирался становиться его другом и сообщником. – «А вы, кстати, на чьей стороне будете?» – «Я? Искусства: разве может быть по-другому?» – Почему-то он пытался ускользнуть от ответа. – «А если выбирать между личностями?» – «Где тут личности?» – Молодой прохвост, похоже, дурил мне голову, заговаривая меня и стараясь произвести впечатление. Хотя в чём-то он был прав. – «Я имею в виду: на чьей вы стороне?» – Он неожиданно улыбнулся. – «А у меня своя сторона.» – Он оскалился, прищурил левый глаз и скривил рот в улыбке: безусловно, у него было хорошее настроение. – «Зачем лезть в эту свару, если можно заниматься более приятными делами?» – Он делал уже непосредственный намёк, на который не следовало обращать внимание или тем более откликаться.

К счастью, мне повезло: склока вокруг сцены развивалась дальше, не стихая ни на секунду: завлит тоже перешёл теперь на повышенные тона, выливая давно накопленные запасы ненависти и грязи, и неожиданно в диалог влез ещё один герой. Почти сразу я узнал низкий гортанный голос: так мог говорить только предводитель заговорщиков в далёкой пещере; насколько я понял, он набросился на режиссёра, пока ещё теснившего завлита, но теперь расклад изменился: всклокоченному главрежу приходилось огрызаться уже на два фронта, и свежесть вместе с могучим голосом нового союзника изменили соотношение сил: пока режиссёр вправлял мозги не столь грозному завлиту, другой соперник успевал наполовину смешать его с грязью, что топотом и свистом благодарно оценивалось сидящими и откуда-то вылезающими зрителями, сторонниками образовавшейся коалиции. Когда же режиссёр переносил удар на нового врага, схватка поднималась на более высокий уровень: здесь уже режиссёр не имел преимущества, и даже больше того, голосовые связки вновь приобретённого противника оказывались крепче и выносливее.

С удивлением я наблюдал, как зал постепенно наполняется: здесь появлялись актёры и уборщицы, костюмеры и водители, и где-то в центре сидело теперь несколько человек, явно не имевших никакого отношения к театру. Они реагировали весело и жизнерадостно, как будто присутствовали на боксёрском поединке во время боя за высший титул: да так оно, вероятно, почти и было, только ставка выглядела серьезнее и значительнее; здесь не могли помочь уже ни прошлые звания и титулы, ни известность и сила самой личности, погрязшей и опустившейся теперь до простого выяснения чужих грехов и преступлений: всё слышанное мною в тиши кабинетов вытаскивалось теперь на всеобщее обозрение, по возможности преувеличиваясь и доводясь до крайности: судя по визгу завлита, режиссёр давно уже продал бы понятно какому государству и сам театр, и всех его работников и актёров, дабы заслужить у предполагаемого покупателя благодарность вкупе с солидным счётом в банке и виллой в наипрестижнейшем месте земного шара; судя же по воплям режиссёра, дело выглядело совершенно по-другому: это он – завлит – давно продал их всех – и прежде всего режиссёра – некогда могущественной организации, получив при полной бездарности занимаемую поныне должность, на которой удаётся держаться до сих пор исключительно благодаря всё той же организации, несмотря опять-таки на всю свою бездарность и продажность. По словам же представителя третьей стороны выходило, что режиссёр, нагло узурпировав властные полномочия, лишил остальных какой бы то ни было свободы, одновременно посадив их на голодный паёк. Затем следовали упрёки в постоянных оскорблениях и унижении человеческого достоинства: режиссёр, кстати, вместе с отсутствующим директором объявлялся хамом и свиньёй; последнее утверждение, однако, возвращалось обеим противникам ещё с большей злобой и ненавистью, обрастая новыми деталями и подробностями: выходило, что если бы не усилия режиссёра, то данное заведение давно превратилось бы в конюшню, причём особенно подчёркивалась и выделялась роль обслуживающего персонала: давно уже требующего существенного оздоровления и реорганизации; со всей необходимой работой, по утверждению главрежа, прекрасно справился бы в три раза меньший коллектив, и только тупая и косная позиция профсоюза, постоянно влезающего туда, куда его не просят, не даёт осуществиться давно намеченным планам. Последняя мысль получила особо негативный приём: зал, заполненный в-основном как раз теми, кого касалось последнее, засвистел и затопал с удвоенной силой: никак не ожидал я обнаружить такое количество сотрудников, прятавшихся, видимо, где-то в дебрях театра. Но сейчас они наконец обнаружили своё присутствие, и их явное численное превосходство совершенно изменило расстановку: не стесняясь они визгом и улюлюканьем реагировали на залпы почти уже взбеленившегося главрежа, и даже мне стало страшно: что сейчас он не выдержит, и балаган перейдёт в настоящее рукоприкладство.

«Вот видите: вам везёт. Уже вторая стадия.» – Навязчивый актёр снова возник сбоку. – «А что такое первая стадия?» – «Когда один на один. Но это неполная классификация: есть ещё и дальше.» – «Куда уж дальше-то?» – «Есть ещё третья: те же плюс директор. Может, он ещё подтянется: кажется, он сегодня присутствует.» – Он помолчал. – «А моё предложение вы напрасно отвергаете.» – «Я пока ещё никаких предложений не слышал.» – «Разве? Тогда простите упущение: тут есть неплохое местечко: может, заглянем потом?» – Я решил быть настороже. – «Что-то не хочется: а насчёт стадий, я понимаю, вы не полную классификацию обозначили?» – «Совершенно верно: есть ещё четвёртая и пятая. И возможно: даже шестая. Но до неё, слава богу, пока не доходило.» – «А если конкретнее?» – «Да ничего сложного: когда они все ну очень расходятся, и у кого-то не выдерживают нервы – чаще у главрежа – дело может дойти до потасовки: пара пощёчин и оплеух – и они уже пошли махать руками! Несколько синяков и порванные костюмы – обычные последствия. В среднем случается раз в месяц. Но иногда дело и дальше идёт: когда уже сторонники подключаются. Но это ещё реже происходит: максимум раз в квартал.» – «А что вы подразумеваете под шестой стадией?» – «Предыдущее, но с применением огнестрельного оружия: но пока бог миловал.» – Он помолчал. – «И всё-таки: вы напрасно так отказываетесь. А может: вы просто стесняетесь? Так и скажите: я очень даже понятливый.» – Я решил не отвечать, тем более что процесс не стоял на месте: отвлечённый разговором, я не сразу понял, что в зале происходит перегруппировка и изменение соотношения сил: откуда-то возникло полтора или два десятка непонятных личностей в сером, вряд ли имеющих к театру непосредственное отношение: группками по двое или по трое они расселись в самых значимых и важных местах – у выходов на сцену и по бокам самых крупных скоплений – и пока я пытался понять, что бы могло такое значить – не прибегая к услугам помощника за спиной – в скандале случился ещё один поворот: за сценой что-то прогрохотало, дёрнулся задник – скрывавший общую нищету и убожество – и на сцену выкатился директор: самый грозный и опасный представитель фауны в этих доморощенных джунглях.

«Ага, я же говорил: вот и дождались!» – Комментатор всё не унимался, но я решил не обращать больше на него внимания: он не мог дать то, что мне требовалось, и я совершенно не собирался поддаваться его нажиму и воздействию: мне просто было интересно наблюдать за развитием конфликта, редко доходящего до такой остроты и сложности; нечасто – несмотря на достаточную практику – случалось мне сталкиваться с подобными проявлениями, так удачно расклассифицированными и приведёнными к единому знаменателю: настырный преследователь – надо отдать должное – оказывался выше конфликта и его постоянных участников, оставлявших не лучшее впечатление. И появление последнего из главных действующих лиц усилило общий настрой: выскочив на сцену, он принял инициативу в свои массивные лапы, и ситуация дала резкий крен в другую сторону.

Главной мишенью он избрал предводителя заговорщиков: совершенно явно тот представлялся ему основным противником, хотя и не слишком серьёзным и могущественным: дрожащим от напряжения басом он сразу заглушил всех оппонентов, смешивая с землёй и грязью выбранную цель. Подвергшийся нападению даже замолчал: настолько грозной была атака, и только общий свист и улюлюканье и редкие вскрикивания обложившегося соратниками завлита сдерживали в течение нескольких минут хорошо разогревшегося администратора; так продолжалось совсем недолго, но когда поверженный предводитель наконец пришёл в себя, было поздно: директор с наслаждением уже потрошил старую очкастую крысу, вынося на всеобщее обозрение одну подробность за другой: большей их части я даже и не слышал в тиши далекоудалённых кабинетов, и хотя они и выглядели не столь позорно, но при сложении в единую картину зрелище становилось ещё более впечатляющим: оказывалось, что помимо сомнительных заслуг на общественном фронте – в роли скрытого агента тайных служб – и столь же тёмных достижений в области искусства – за плечами вышеупомянутой крысы тянулась длинная цепь неблаговидных деяний в личной жизни: оставленные и забытые в глухой деревне родители, а также брошенные на произвол судьбы дети, в количестве трёх штук, выкинутые из памяти и сознания накануне стремительного рывка в карьере: рывка, обусловленного сотрудничеством с вышеупомянутой организацией.

«Вот-вот, я же говорил: везёт вам. Ещё чуть-чуть: и дойдёт до рукоприкладства. А тех вон людишек видите?» – Он явно имел в виду подозрительных типов в сером. – «Это люди директора. И когда они появляются: дело серьёзно. От них можно ждать чего угодно.» – Я уже сам почти понимал это, и с увлечением наблюдал за развитием представления: за тем, как копошатся в центре зала сторонники завлита и пожилой актрисы – бывшей любовницы режиссёра, и как их окружают и теснят, давая только огрызаться и отвечать вслух грубостью на грубость: до потасовки пока не доходило, но выражения так и летали по воздуху, грозя засорить и окончательно испортить атмосферу: типы в сером явно не впервые занимались подобным, превосходя противников знанием и опытом.

«А что теперь будет?» – Я был слишком уж заинтригован. – «Кто же его знает: но сегодня преимущество явно на стороне директора. А что касается нас с вами, то всё-таки: может, телефончик свой дадите?» – Я молчал. – «Так вы меня слышите? Я ведь неопасный.» – Я снова увидел, как актёр перегнулся через спинку кресла справа от меня: он излучал теплоту и любовь, но мне было это противно и неинтересно; неожиданно я почувствовал руку на плече: он, похоже, не мог уже удержаться и начал переходить к серьёзным действиям. Сразу же я вскочил: от неожиданности он повис животом на спинке кресла, но я не стал протягивать ему руку для помощи и поддержки: достаточно быстро я добрался до прохода. Занятые склокой и перебранкой совершенно не обращали ни на что другое внимания, и я спокойно миновал зал и выбрался в коридор, ведущий к служебному выходу. Преследователя за спиной не было, но мне, похоже, не везло в очередной раз: такие же типы в сером, что и управлявшие процессом в зрительном зале, обосновались теперь на проходной: едва заметив мой силуэт в полутёмном коридоре, один из трёх мордоворотов – самый толстый и массивный – вперился в неясные пока ему очертания и приподнялся с кресла, а другой что-то забубнил по мобильному телефону. Вполне возможно, что мне ничего и не грозило: но я не решился устраивать сомнительную и небезопасную проверку: не исключалось, что директор мог всё-таки заподозрить меня, и повторная встреча не слишком сильно меня радовала.

Дорога назад пока оставалась свободной, и я рысью побежал обратно в сторону зала. Добравшись до арки, я аккуратно выглянул: опечаленный актёр не спеша шёл через центр зала, добредя примерно до середины, а вокруг всё так же кипели низкие страсти и пороки; боковым зрением я заметил ещё большее оживление: в двух местах несильно пихались, и одна из женщин – видимо, уже пострадавшая – голосила на весь зал, призывая не самых решительных сторонников дать достойный отпор. Однако сторонники, судя по всему, хорошо понимали, с кем имеют дело, и пока ещё сдерживались и медленно отступали, загоняемые всё дальше в одно плотное и тесное скопление: типы старались, видимо, нейтрализовать недовольных и подчинить их своему влиянию, и пока хорошо справлялись с делом; я не мог больше оставаться здесь: единственной возможной дорогой мне казался путь в глубину театра, пока ещё неисследованную до крайних пределов; по дороге в театр я видел много дверей на боковой стене здания, и часть из них наверняка могли стать для меня выходом и спасением.

К счастью, директор и главреж уже покинули сцену: они сидели в первом ряду и тихо перешёптывались. Можно было подумать, что они о чём-то договариваются, оставляя прочие заботы подручным директора. Я бросил взгляд в зал: актёр пока меня не видел, и с максимальной быстротой я забрался по ступенькам и нырнул за кулисы. Насколько я помнил, неисследованными оставались помещения за архивом и комнатой, где я обнаружил тайную сходку заговорщиков. Почти сразу я вспомнил, где находятся эти помещения: я пробрался за задником через сцену и выглянул: никто не смотрел в мою сторону, а актёр явно двигался к служебному выходу, и несколько минут у меня ещё оставалось в запасе. Я осторожно спустился: всё ещё никто не реагировал на моё появление, и с максимальной я ринулся в полутёмный знакомый уже туннель: почти сразу я пролетел мимо архива – теперь пустого и закрытого – и дальше пришлось двигаться уже медленнее и с предосторожностями: рухлядь на полу не всегда чётко виднелась в тусклом свете полувыдохшихся ламп и светильников, и один раз я даже чуть не растянулся среди непонятных серых завалов.

Совсем скоро я добрался до места, где скрывались заговорщики: но теперь здесь было тихо и покинуто. На всякий случай я оглянулся: коридор оставался пустынным, и я мог спокойно продолжать поиски. Теперь я проверял все двери подряд: их было, к счастью, достаточно много, и наверняка – при надлежащем осмотре и невмешательстве со стороны – я мог бы обнаружить подходящий маршрут; но пока мне не везло: всё так же тянулись передо мной залежи мусора, разбавляемые свободными площадками с запертыми наглухо входами: пока я не видел просветов, и уже лёгкая тревога пришла наконец ко мне: не исключалось, что мои надежды выглядели ошибочными.

Неожиданно я увидел, что коридор заворачивает: стена сначала резко надвинулась из темноты, и потом только я разглядел ход налево: там было так же темно и невзрачно, но я всё-таки решил двигаться до конца: обратно – на встречу либо с людьми директора, либо с полным любви и наглости актёром – я всегда мог ещё успеть.

Двери вдоль новой стены выглядели по-другому: здесь они казались намного крепче и прочнее и располагались исключительно справа, что могло стать хорошим признаком. Первая оказалась запертой, и я быстро пошёл дальше; похоже, мне наконец начинало везти: с трудом дверь двинулась с места, и когда я вытянул её на себя, то обнаружил совсем короткий коридорчик, упиравшийся в потёртые побитые ворота: ими явно часто пользовались, и я сразу же увидел неширокий просвет: путь был свободен, и, оглянувшись в мрак и ужас длинного извилистого хода, я прикрыл дверь и почти бегом добрался до толстых створок: они свободно болтались на петлях, и открыв одну половину, я выбрался наконец на волю: было тихо и солнечно, и никто не караулил и не пытался шпионить за мной, и если бы теперь появилось даже несколько нахальных типов – вроде актёра, оставленного в тоске и одиночестве – я уверенно знал, что мне делать: в мощной системе улиц и переулков было где укрыться от любого преследования, и здесь я уже не боялся, что кто-то – с той или иной целью – сможет поймать меня и навязать свою волю. На всякий случай я ещё раз огляделся и пошёл вдоль стены театра туда, где должна была находиться ближайшая станция метро.

Как ни страшным мне казалось идти на следующий день – после пережитого накануне – в логово к самому серьёзному и опасному для меня сейчас человеку, я был вынужден сделать это: слишком хорошо ещё я помнил интонации и угрожающие намёки позапрошлой беседы по телефону. К счастью, я смог договориться на достаточно позднее время; поэтому накануне мне удалось устроить себе небольшой отдых и разрядку. Одна из старинных знакомых как раз приглашала на некое мероприятие, оказавшееся на самом деле не слишком интересным и привлекательным, зато дальнейшее компенсировало такую незначительную потерю. Так что вернувшись утром домой и приняв быстрый душ, я оказался почти полностью подготовлен к новым испытаниям. Почти – потому что последние два дня я сам заметил некоторое охлаждение к тому, что меня занимало и ради чего пришлось принести некоторые жертвы: главным же было общее равнодушие к цели моих изысканий. Абсолютно никого не занимало главное – а что же сделал на самом деле великий актёр и в чём на самом деле состояли его открытия и достижения, а подковёрная возня – основное, с чем мне пришлось иметь дело – занимала зато главенствующее положение, затмевая всё остальное, вместе взятое. И ещё было кое-что тревожное, требующее пристального внимания и присмотра: А. ясно дал понять, что моя активность не прошла незамеченной, и не исключалось, что угрожающий звонок инспирировался именно А. Он являлся главным заинтересованным лицом, и слишком заметно должен был рисковать любой, кто посмел бы влезть без разрешения в его владения: наверняка именно так он и считал, дозволяя только одному конкуренту, да и то слишком жалкому и неопасному – Б. – пастись на своём пастбище; причиной же допуска Б. мне виделось давление общественного мнения: никто не смел обвинить А. в полной монополизации и зажиме критики, и даже к лучшему было наличие некоего дублёра, отстаивающего пусть и несколько иное мнение по поводу основных качеств и достоинств великого актёра.

Я хорошо знал район, куда мне предстояло ехать: там находился большой массив административных зданий, промежутки между которыми занимали офисы серьёзных структур и организаций. И поэтому не слишком торопился: достаточно точно я помнил местоположение нужного мне здания, находившегося почти напротив большого книжного магазина: и по рабочим делам, и просто так мне случалось появляться там много раз, и сейчас я тоже на несколько минут завернул туда. Я настраивался на встречу: сейчас мне безусловно требовалась полная собранность и решительность, и в то же время осторожность: совершенно не обязательно было выдавать опасному сопернику всё, что я смог обнаружить в казавшихся уже долгими странствиях; а в качестве главной задачи следовало выяснить истинное положение вещей: насколько на самом деле он причастен ко всем сложностям и препонам, не позволявшим полноценно собирать нужный материал, и можно ли как-то с ним договориться. Уже заранее я соглашался на некую сделку: я с удовольствием поменял бы обнаруженные сведения и материалы на право без помех заниматься своим делом: школьным тетрадям самое место было в музее, пока ещё неоткрытом, но в любом случае не мне было оставаться их хранителем.

Я прекрасно сознавал свою ответственность: потомкам следовало иметь полные и объективные сведения об одном из героев и кумиров: вопрос стоял только в том, насколько это созвучно замыслам А. Уже многократно я встречался со свидетельствами предвзятости и намеренной необъективности, и поэтому теперь желательно было готовиться к не самому лучшему приёму, и когда я подходил к проходной – непременному атрибуту всех зданий в этом районе – то почти успокоился: хладнокровие являлось непременным качеством профессии, и не напрасно главный редактор столь высоко ценил меня и дорожил мною.