Рассказы 11. Изнанка сущего

– Бабу… ай!

Что-то красное промелькнуло у виска, всколыхнув волосы. Будто лес кровью плюнул.

– Чивик! – позвало из тумана. – Чивик-чивик!

Уля пошла на звук и вскоре увидела ее – красную канарейку. Птаха суетилась на сухой ветке: прыгала, крутила головкой, вспыхивала яркими крылышками. Такая живая в мертвом мутном тумане. Такая хорошенькая. Уля залюбовалась и, когда кто-то тронул ее за локоть, протяжно закричала на одной ноте.

– Эй, ты чего тут? – в лицо, хмурясь, заглядывал Егор.

– Ну и голосистая девка! – Катька сунула пальцы в уши и ехидно усмехнулась.

– Чего ты тут делаешь? – повторил Егор.

Уля с трудом сглотнула. Сердце трепыхалось в горле и никак не хотело проваливаться обратно в грудь.

– Бабушку ищу, – выдохнула она. – А вы?

– Тебе тут нельзя, – Егор говорил строго и отрывисто. – В тумане ходят всякие. Странные. Спрашивают про живяков. Шепчутся про какой-то обмен. Так что давай-ка, дуй отсюдова. И так далеко забралась.

– Далеко? – удивилась Уля. Казалось, прошла всего ничего.

– Пойдем, Егорушка, ага? – Катя вцепилась в Егорову руку. – А то как бы не передумать. – Они обменялись взглядами. – Давай, Уляша. Как у вас говорят, не тормози! Уходи скорее.

Уля проводила ребят взглядом и поняла, что больше никогда их не увидит. Вот так и дружи с мертвыми. Кажется, куда они денутся? Мертвецы всегда тут. Сидят, ждут тебя. Верные, вечные. А они вон какие, оказывается. Срываются с лунной поляны, убегают в туманное никуда. Уля почувствовала обиду, даже слезы подступили, но следом пришло понимание: я ведь такая же. Не могу сидеть в своем мирке, ограниченном четырьмя колесами. Я ведь тоже хочу сбежать. И сбегаю. Сюда. А они – туда. Каждому нужно место для побега.

Внезапно навалилась усталость, будто кто-то большой и тяжелый уселся на плечи. Задрожали колени, потянуло к земле. В голове заворочались мокрые камни. Захотелось сесть, а лучше лечь и уснуть. Поборов соблазн, Уля поняла: придется уйти. Послушаться Катьку с Егором. Туман, чем бы он ни был, по капельке выкачивал из нее жизнь.

Уля тронула бурый след подсохшей крови. Надавила. Сильнее, еще сильнее. Втиснула палец до боли.

Ничего не произошло.

Пот выступил на лбу и заструился по вискам. Уля торопливо обернулась к дереву: где-то здесь совсем недавно сидела канарейка. Бабушка говорила, птица выведет из тумана. А уж там Уля разберется, как попасть домой. Может, кто-нибудь из ребят сумеет вывести ее Наружу. Даже встреча с зарубленной Зиной больше не внушала ужас – куда страшнее остаться в тумане.

Уля закрутила головой, ища канарейку. Птаха как сквозь землю провалилась.

Мгла вокруг колыхнулась, будто пар над варевом, и Уле почудилось, что рядом кто-то есть. Вот тут, прячется за деревом. Или сидит на высоких ветвях. Или таится среди выгнутых корней. Пока еще он не показывается, но сейчас выскочит, выловит ее – клецку из супа – положит на язык и проглотит. Уля смотрела на дерево не отрываясь, до рези в глазах, пока из гладкой серой коры не полезло лицо. Вытянутое, узкое. Почти человеческое.

Уля, не издав ни звука, побежала.

Не споткнуться, не споткнуться, не споткнуться и не упасть – билось в голове. И конечно, в следующий миг она растянулась на земле, распугав змеек тумана. Хотела тотчас подняться, но невидимые руки вцепились ей в волосы и поволокли по сухой безжизненной почве: по трещинам, вспученным корням, истлевшей листве. Уля орала и вертелась, пытаясь освободиться, но ничего не получалось. Голова горела – казалось, волосы вот-вот оторвутся вместе с кожей, и на лицо хлынет кровь – прямо как у Зины. Вскинув руки, Уля прикоснулась к чему-то холодному и шершавому. Пальцы. Длинные, узловатые. Разжать, расцепить. Исцарапать, сдавить. Хоть что-нибудь сделать, чтобы он, она или оно перестало тянуть за волосы.

Боковое зрение уловило цветастый вихрь. Бабушка, слишком яркая для этого места, появилась из ниоткуда. Послышался неясный клекот, звук удара, яростный крик – и все стихло. Затылок приложился о землю, из глаз брызнули искры и слезы. Уля села и схватилась за голову – по ней будто танцевали горящие пауки. Бабушка нависла сверху и скомандовала:

– Вставай.

Уля послушалась.

– Б-бабушка, кто это был? – ноги еле держали, и зуб на зуб не попадал.

– Человек. Бывший человек. А теперь – меняла, – неохотно ответила бабушка.

Она схватила Улю за руку и потащила за собой. Закачалась юбка, бордовая с бахромой, похожая на старинный абажур.

– Меняла? А кто это? – Уле хотелось поговорить.

– Меняла – тот, кто меняет, – отрезала бабушка.

Рука, крепко втиснутая в бабушкину ладонь, ныла от боли, но Уля терпела.

– А я тебя искала, – продолжила она. – Мама сказала, что ты умерла, и я решила тебя проводить. Ты в туман хочешь уйти, да? Я так и думала! Значит, правильно сделала. Вовремя пришла. Ты поможешь мне вернуться домой? Я порезала ногу, но врата не сработали. Я банкой резала. Надо ножом, я знаю, но нож завалился под диван.

Бабушка молчала.

Тишина все густела, как и туман, и Уля подумала: это странно. И тишина должна становиться реже, и туман должен рассеиваться. Сейчас все неправильно, а правильно так: они с бабушкой говорят, говорят и не могут наговориться перед прощанием, а белесая дымка – светлеет и тает.

Тишина. Туман.

Уля решила, что бабушка так ничего и не скажет, но ошиблась.

– Да, ты пришла вовремя, – медленно произнесла бабушка, покосившись через плечо. – Теперь-то я все знаю. Давно надо было умереть. Но я же не знала, что надо умереть, чтобы все узнать, – она говорила путано, но Уля радовалась хоть этому. – Там Он, за туманом, я чувствую. Ему бы жить и жить, всего тридцать два исполнилось, когда… – бабушка осеклась. – А как Его все любили! Такого нельзя не любить. Добрый, светлый. А рисовал-то как – загляденье, птички у него прямо живые выходили, того гляди взлетит с листка. Витьке только махонький кусок таланта передался. – Бабушка опять глянула на Улю через плечо. – Теперь-то я знаю, что Он – там. И что делать, тоже знаю. Раньше догадывалась, слухи всякие собирала, да все думала: ерунда какая-то, не может быть. А все ж подстраховалась. И не зря! Хорошо, ой как хорошо, что ты у меня есть!

От бабушкиных слов сладко заворковало сердце. «Хорошо, что ты есть» – это ведь почти «я люблю тебя». Уля расплылась в сонной, слабой улыбке и спросила, потерев глаза свободной рукой:

– Бабушка, а куда мы идем?

Дрема накатывала волнами: поменьше-побольше, поменьше-побольше. В голову снова набились холодные мокрые камни и тянули к земле. Ладонь, сжатая бабушкой, онемела.

– Меняться идем, – бабушкин голос смягчился и потеплел, словно в шаль завернулся. – Одна живая душа за одну мертвую. Кого угодно можно отдать, кого угодно забрать. Живой станет мертвым, а мертвый живым. Слухи-то правдивыми оказались. Не зря я с тобой познакомилась и научила всему. Не зря. – И она примолкла.

Уля споткнулась на ровном месте, остановилась и тихо заплакала. Хотела сказать что-то, ну хоть что-нибудь, но мысли разбивались о камни – строить слова было не из чего. Бабушка дернула Улю, как непослушную собаку за поводок, и она чуть не упала.

– Ты пойми, дурочка. Если тебя не будет, Витька с твоей матерью опять сойдется. Понимаешь? Он мне сам говорил, – бубнила бабушка, волоча Улю за собой. Та и пятками упиралась, и руку из цепкой старушечьей лапки выкручивала, но ничего не помогало. – Да ты не трепыхайся, послушай. Инвалидки-то никому даром не сдались. Пусть уж лучше Он поживет. Ему нужнее. И матери своей дай пожить, молодая она еще. А ты… а тебе не надо.

Не надо, мысленно повторила Уля. Слабый протест шевельнулся внутри – как это, не надо? – и затих. Последние силы покинули тело. Уля обмякла и послушно поплелась за бабушкой. Скоро я упаду, вяло подумала она, и тогда бабушка поволочет меня по земле. Прямо как тот, длиннолицый. Уля уставилась под ноги: шаг, еще шаг, еще полшага. Кто знает, что там, за туманом? Может быть, и правда, кисельные берега? Берега, по которым можно бегать целую вечность.

«Чивик!» – раздалось совсем близко.

Бабушка ахнула. Уля с трудом подняла голову и увидела перед собой мужчину, а за его спиной – тонкую золотистую арку. Туман по-прежнему клубился вокруг, да и в голове туманилось. Разглядеть получше не получалось.

– Пусти ее, Аля, – сказал мужчина, подходя ближе.

На нем висел безразмерный коричнево-серый свитер, смешно вихрилась медная борода, и весь он казался уютным, как прогретый печью бревенчатый дом. На плече у него сидела красная канарейка. Птаха с любопытством поглядывала на Улю.

– Пусти, – повторил мужчина и, улыбнувшись, протянул бабушке руку. – Я с тобой не пойду, а вот ты со мной – можешь. Ну а правнучке моей тут делать нечего, ее мама ждет.

С Улиной ладони словно сняли тиски. Бабушка порывисто шагнула к Нему и с благоговением прикоснулась к протянутым пальцам.

– Это ты. Правда, ты, – еле слышно выдохнула она.

– Беги за канарейкой, – сказал мужчина, поглядев на Улю. – Беги и не останавливайся.

И бабушка повторила, не оборачиваясь, глухо и болезненно, как человек, признающий вину:

– Беги.

Птица спорхнула с мужского плеча, устремилась сквозь туман, и Уля, в который раз за сегодня, побежала. Красное пятнышко мелькало перед глазами, разгоняло дымку и звало: «Чивик! Чивик!». На миг Уля обернулась и увидела два расплывчатых силуэта: мужчина вел за руку девочку – лет восьми, не больше. А потом они исчезли. И красная канарейка исчезла. И туман.

Из белизны – нет, из темноты – медленно выступило мамино лицо. Испуганное, припухшее от слез, с горестно искривленными бровями.

– Уля! – хрипло вскрикнула мама, прижав Улю к себе. – Скорая едет, доченька! Потерпи немножко.

– Да я в порядке, мам.

Она действительно чувствовала себя неплохо. Ей дышалось, смотрелось, слушалось и немножко хотелось пить – а значит, жилось. Правда, что-то было не так. Иначе. Уля не сразу поняла, что именно.

Ноги болели.

Игорь Кременцов

Мгла под кроватью

Часть первая

Леха считал себя хорошим старшим братом. Конечно, семилетний Серега, в Лехиных устах просто Серун, мог с этим поспорить, но его мнение совершенно никого не интересовало.

Лехе было четырнадцать. Он был из тех подростков, что вечно дерутся за школой, умудряясь быть зачинщиками ссоры. Стабильно пару раз в месяц нервы отца не выдерживали, и Леха получал знатную порку.

Тем не менее назвать Леху плохим было нельзя. В драки он ввязывался дабы не уронить пацанской чести, а выходки имели безобидный характер. По большей части… те, что не касались младшего брата.

Серега не был ему единокровной родней. Однажды отец привел в дом чужую женщину с ребенком, и с тех пор они стали жить все вместе. За все время Леха ни разу не назвал ее мамой, только по имени – Ольгой, подозревая, что она взаимно его недолюбливает, хоть и тщательно все скрывает.

Первое время Леха относился к малышу, мягко говоря, не очень. Со временем в глубине души он почти полюбил лопоухого мальчугана, но себе в этом никогда бы не признался.

Худшим качеством Лехи было чувство юмора, превратившее Сережкину жизнь в некое подобие ада.

Когда в бабушкином доме мальчишки делили одну комнату, Леха несколько раз опускал руку спящего Сереги в теплую воду, отчего тот прудил в постель. Это было смешно, пока отец не застукал Леху и не выпорол так, что мастер остроумия дня три не мог сидеть ровно.

С тех пор как семья переехала в собственный дом, братья жили в разных комнатах. Шуточек поубавилось. У Лехи возникли интересы, которые обычно появляются у взрослеющих мальчишек.

Его комната закрывалась изнутри. Там жужжал кулером подключенный к интернету компьютер. Предполагалось, что агрегат используется для учебы, на деле же, закрываясь, Леха просматривал сотни роликов с пранками и драками. Свободное от этих дел время фанатично посвящалось играм.

Порой Леха вспоминал, что в конце коридора существует комната Серого, который, конечно же, скучает без мышиного кайфа перед сном или лягушки под одеялом.

Грядущей ночью Леха планировал завершить масштабную и злую шутку. Возникшая случайно, она впоследствии вылилась в сложную, состоящую из множества этапов шалость.

Идея пришла Лехе на ум в тот миг, когда он увидел новую кровать брата.

На самом деле кровать была не новой. Она досталась со стульями и кухонным столом от прежних хозяев. Стол и стулья родители отправили в деревню. Массивную деревянную двуспалку оставили в Сережкиной комнате. От усеянного пятнами матраса попахивало нафталином, но Ольга, работавшая директором химчистки, быстро решила проблему, заставив мужа отвезти матрас к ней на работу.

Это породило легенду, гласившую, что раньше на кровати спала столетняя прабабка прежней хозяйки дома…

История слетала с губ как листва с веток в ветреную ночь. По словам Лехи, ее в школе рассказал мальчишка, доводившийся старухе родственником.

Бабка была ведьмой, вдобавок одержимой бесами. Отчаявшись, ее семья решилась звать священников, чтобы те провели обряд экзорцизма.

Попы приехали, но их ожидала запертая дверь. Ведьма вопила, чтобы ее не трогали, однако святые отцы оказались непоколебимы, и дверь затрещала под ударами.

Понимая, что ей несдобровать, старуха залезла под кровать и взмолилась дьяволу. Когда священнослужители вломились – приглядись хорошенько и увидишь трещины на косяке и что петли погнуты – комната пустовала.

Старухи не было ни в шкафу, ни под столом, ни под кроватью. Окно плотно заперто изнутри.

С тех пор ведьму не видели, но дом пришлось продать. Здесь творились странные вещи. Мебель двигалась, а из-под кровати до сих пор можно услыхать бабкин голос. Она просит выпустить ее, потому что дьявол так этого и не сделал.

Леха открыл по секрету, что папа и Ольга все знают. На самом деле матрас возили не в химчистку, а в церковь, чтобы его обрызгали святой водой и прочли молитву.

История вызвала ужас. Той же ночью Сережка отказался спать в комнате. Разумеется, когда все выяснилось, Лехе здорово влетело.

Страшилка благополучно забылась бы, но младший брат некстати наябедничал отцу про Лехину заначку с сигаретами.

Как таковой заначки не существовало. Нераспакованная пачка ментолового «Мальборо» просто лежала на дне школьного рюкзака.

Усугубилось все тем, что отец напился. Запои с ним случались редко, но в такие дни он становился жестоким, с пустыми, налитыми кровью глазами.

Утром в школу Леха не пошел. Ягодицы и спина покрылись размашистыми синюшными полосами от ремня.

Сережка признался сам. Он зашел к брату, таща игрушечного робота, выпущенного к показу новых «Трансформеров».

– Возьми. Он твой. Я не знал, что так будет, правда. – Губы Серого дергались. Глаза, точь-в-точь как у его матери, заблестели. – Когда дядя Миша порол тебя и заставил курить всю пачку, я хотел, чтобы все пошло обратно. Чтобы я никогда не рассказывал про сиги в портфеле. Прости, пожалуйста!

Серый разревелся, но Леху это не тронуло. Неумолимо накатывала злоба, и он выбил трансформера из детских ладошек. Отколотая голова покатилась по полу.

– Гаденыш! Еще раз такое сделаешь! Хоть что-нибудь такое сделаешь – убью!

Одна рука, сжатая в кулак, занесена для удара. Второй он схватил Сережку за горло, как обреченного на утопление котенка.

Таким он увидел себя в зеркале на шкафу.

Словно отец накануне, только моложе и пьян не от водки, но от гнева. Это подействовало как ледяная вода. Леха обмяк, с ненавистью прошипев: «Вали, иуда мелкая! И не показывайся!».

Серый медлил.

– Я не хотел, чтобы у тебя был рак, как на фотографии с пачки…

В него полетел робот, которому уже не суждено будет оправиться от повреждений даже с помощью упаковки суперклея.

Леха ненавидел сводного брата с мачехой. Ненавидел отца и себя. Так родился план мщения.

К слову – Леха больше не курил. Ни разу в жизни.

Этой ночью он планировал осуществить месть.

Темнота заволокла улицы. Часы, напоминающие круглое, татуированное цифрами лицо, протикали начало восьмого. В это время отец выходил из дома. До механического завода, где он проработал большую часть жизни, пешком было менее получаса.

Ночную смену Леха выбрал специально, чтобы не словить ремня. Ссадины затянулись, но кожа сохранила рубцы, лишь недавно сбросившие последнюю корку.

– Сынок! – Отцовский голос пароходным гудком прозвучал из коридора.

Послышался детский топот. Леха неприязненно сморщился. Раздалось шепелявое «пока, дядь Миш, хорошей смены». Отец сказал «пока» и громко позвал Леху.

– Тут я! – перепрыгивая ступеньки, Леха совершил опасный спуск по крутой дощатой лестнице.

– В центр гулять не ходи. Поможешь Ольге картошку чистить. Потом покрутишь мясо на котлеты. Ну она тебе говорила. – Отец взъерошил Лехе волосы. – Давай.

Он улыбнулся, на миг обнажив желтые, перелатанные бесплатными пломбами зубы. Обычно за год отец раз пять посещал стоматолога.

– Это что?

Внимание отца привлек белый пластмассовый коробок с антенной, торчавший из заднего кармана Лехиных джинсов.

Леха мысленно стукнул себя по лбу за то, что не оставил это в комнате. Пришлось вытащить штуковину.

– В сарае нашел. Вторая вообще сломанная, наверное на них что-то поставили. Я подумал, все равно они без дела валяются. Можно перепаять в нормальную рацию. Вон, с Серым в войну играть.

Речь шла о старой китайской радионяне. Ею пользовались, когда Сережка был совсем маленький. Няню за гроши заказали через интернет. Работала она качественно, сигнал держала бодро и была бы идеальной, но встроенные китайские песни, иероглифы на кнопках и инструкция на языке производителя порядком занижали ее ценность.

Когда Серый подрос, аппарат отложили. Спустя годы няня оказалась у Лехи, превратившись в орудие мести.

– Помню. – Отец вернул модуль.

Пришла Ольга, и вместе с Сережкой они подошли ближе. Леха незаметно спрятал няню в штаны.

Чмокнув жену, отец присел на корточки перед малышом.

– Спи и не волнуйся, понял? Под кроватью никого нет. Если бы не этот друг, – он кивнул на Леху, – ты вообще бы не подумал про бабульку.

Серега внимательно глядел на отчима.

– Я ее слышу. Она говорит каждую ночь.

Ольга, видя, как муж косится часы, обняла сына.

– Не отвлекай папу. – Леху прямо передернуло от отвращения. – Это плохие сны. Всем нам снится что-то страшное. Но если об этом не думать, то оно никогда больше не придет.

Леха вернулся в спальню. Там он усмехнулся, вспоминая, как при словах о старухе побледнела физиономия Серуна.

Хоть родители и считали Сережкины рассказы фантазией, все происходило на самом деле. Сережка страшился существа, старушечьим голосом бормочущего «Выпусти меня, Сереженька. Выпусти, и я дам тебе гостинчик».

Разумеется, никакой ведьмы не было. Малыш находился на волоске от заикания из-за брата, запрятавшего второй модуль радионяни в дырке матраса снизу кровати.

Собственная изобретательность восторгала Леху. Трусливый Серун никогда бы не полез докапываться до истины. Отец и Ольга – тем более. Но даже если забраться под кровать, нужно знать, где искать.

Впервые услыхав ночью Лехины слова, до неузнаваемости искаженные старушечьей интонацией, Сережка выскочил из комнаты. Ольга уверяла, что подумала, будто у него припадок. Сережка стоял бледный, повторяя: «Она там… она там…»

Леха знал, что поступил далеко не лучшим образом, однако считал это слишком легкой расплатой за рубцы. Его совесть была почти спокойна. Леха провернул свое темное дельце всего пару раз. Потом в обоих модулях сели батарейки.

Серый продолжал говорить, что слышит старуху каждую ночь. Леха считал, что братец придуривается ради привлечения родительского внимания. Все любят, чтобы с ними нянчились.

Нынче Леха таскал свой модуль, чтобы проверить, сработало ли прикусывание батареек. Зеленый индикатор слабо горел, но связь, даже возле Сережкиной спальни, не ловилась.

Вечер Леха провел в одиночестве за мясорубкой, молча проклиная жесткое мясо. Сережка с мамой уединились в гостиной, откуда были видны их головы.

Ольга читала вслух. Слов не разобрать, но голос выводил из себя, и Леха ткнул мизинцем в пульт от телевизора.

В кухне было обычное ТВ, не смарт, как в зале. Ловил телек четыре канала. Первый, Россию, НТВ и еще какой-то – его название не просматривалось, потому что выпуклый экран маленького «Рубина» слишком узкий для широкого формата вещания.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.