Тихий двор с зеленой скамейкой. Cборник рассказов

Сергей Монастырский

Тихий двор с зеленой скамейкой. Cборник рассказов

Тихий двор с зеленой скамейкой

Это был обычный двор советского детства. Вернее, это был просто советский двор: с его одинаковыми серыми пятиэтажками, крашенными, обязательно в зеленый цвет, скамейками, бельевыми площадками, где гордо, напоказ, сохли зеленые женские рейтузы, полоскались на ветру белые мужские кальсоны, наволочки, простыни, детское застиранное белье, где посредине огромного двора, зажатого между домами, росли березы, и где все асфальтированное пространство было расчерчено «классиками» и разрисовано рожицами, солнышками и прочими фантазиями.

И это был двор Вовкиного детства. Это не был его родной двор, сюда привозили его на лето к дедушке и бабушке, жившие далеко в заполярных широтах родители.

Привозить его начали с шести лет, а уже в семь он в этом дворе впервые влюбился…

Они были ровесниками, она -очень маленькая ростом и очень задиристая, и он долго не решался с ней познакомиться.

И вот однажды, он подождал, когда уйдут подруги, осмелел и небрежной такой, как он думал, походкой подошел к ней, и не нашел ничего лучше, чем сказать:

– Эй, а у тебя трусы из-под платья торчат! – и деланно захохотал.

Трусы у девочек тогда, действительно, были длинные.

Она остановилась, сердито посмотрела на него и выпалила:

– Ну, и что! Трусов что ли не видел? Показать?!

И задрав коротенькое платьице продемонстрировала ему, синие стянутые на ногах резиночками, трусы.

Вовка не понял ничего, ответил, буркнув только:

– Больно надо!

Она видимо, поняла, что он ищет способ познакомиться, и, смягчив тон, протянула ему руку:

– Меня Галя зовут!

– А меня Вовка!

– Вова! – поправила малявка и тут же предложила:

– А давай в классики? –

Вскоре о «женихе и невесте, знал весь двор. Вернее младшая его часть, старшие малявками не интересовались.

Старшие, собирались кучками, покуривали за мусорными баками, бывало и пивко потягивали, и, встречая своих выходящих из подъезда девушек, по хозяйски обнимали их за талию и вели в кинотеатр.

И когда за Вовкой и Галей стали уж слишком назойливо ходить толпами их ровесники с криками: «Тили – тили тесто, жених и невеста!» Вовка решился.

Он жил без родителей – у дедушки и бабушки, и те, конечно, баловали его, в том числе постоянно давая деньги на аттракционы в парк, мороженное, и вообще, на «погулять».

И Вовка подошел к старшим парням и чуть оробев, все же спросил:

– На пиво дать?

Парни в момент все поняли, и самый длинный из них деловито спросил:

– А че надо?

Вовка показал на гурьбу пацанов, ничего не подозревавших и продолжающих орать про тили – тесто жених…

Длинный вместе с Вовкой подошел к ним, взял самого орущего за ухо и вытянул его до такой степени, что ухо и вправду чуть не оторвалось, строго сказал:

– Кто моего друга обидит, будет иметь дело со мной!

Деньги Вовка отдал, и от «жениха» и «невесты» отстали.

Но узнав об этой истории, Галя Вовке сказала:

– А сам не мог? Герой, какой нашелся? – И неделю к Вовке не подходила.

Вовка страдал. Потом на глазах у Гали он вдруг подошел к одному из бывших обидчиков и со всей силы дал ему в нос.

Брызнула кровь. Друзья избитого гурьбой бросились на Вовку, и помят он был изрядно.

Девчонки смотрели на эту драку с восхищением.

А Галка с гордостью подошла к встававшему с асфальта Вовке и помогла ему подняться, примирительно сказала:

– Считай, прощен!

Утром вставало солнце, от лучей которого Вовка просыпался, быстро проглатывал завтрак, благо бабушка вставала рано, мчался на заветную скамью под тенью березовых веток и ждал.

Галка выходила, когда как. Иной раз часа через два. Вовка принимал небрежную позу, будто только что вышел из подъезда и, делая равнодушный вид, здоровался.

– Книжку принесла? – спрашивал он.

Галка открывала в книжке ту страницу, на которой они вчера закончили, и они оба принимались читать…

… Два следующих лета прошли впустую. Галю родители устраивали на два месяца в пионерский лагерь, и, несмотря на уже давно сложившуюся компанию дворовых друзей, Вовке было как-то пусто.

Потом и его родители перестали отправлять к бабушке.

Увиделись они только через десять лет.

Наступила перестройка, вместе со всей страной зашатался и Север, к тому же умерла бабушка, и тяжело больной дед остался один в квартире.

Родители вернулись в отчий дом. Осенью Вовке предстояло пойти в десятый класс уже новой школы. Но это – осенью. А переехали они летом. Двор ничуть не изменился.

Все те же зеленые, уже облезлые скамейки, свесившееся белье, сохнущее на бельевых площадках, только березы выросли уже почти до неба, да траву на газонах, в отличие от прежних времен никто не косил.

О Галке Вовка не то что бы забыл, то детское чувство, конечно, прошло, но встретить ее было любопытно.

От парней во дворе, и бывших мальчишек из их дворовых компаний, он знал, что Галка никуда не уехала, жила здесь же, на третьем этаже углового дома, замыкавшего двор.

Но во дворе ее не было. Да сам он не проводил во дворе время, все-таки было ему уже семнадцать лет.

И лишь однажды вечером, возвращаясь, домой, увидел он удаляющейся от него силуэт девушки, и непонятно каким чутьем угадал он Галку, где шесть лет, а где семнадцать, но он угадал. Хотя и сомневался. И все же решился. Приблизившись к ней, он сказал в спину девушке, боясь, впрочем, в случае ошибки, получить по морде:

–Эй! У тебя трусы из-под платья торчат!

Девушка остановилась, и, не поворачиваясь, и еще не веря своим ушам, вдруг ответила:

– Ну и что?! Трусов что ли не видел? Хочешь, покажу?!

– Хочу! – заорал Вовка, и Галка повернулась.

– Вовка! – она бросилась ему на шею.

– Привет, Галь! – так же обнял ее Вовка, и шутливо добавил:

– А трусы будешь показывать?

– Теперь уже не буду! – засмеялась Галка.

И странно – вдруг словно и не было этих десяти лет.

Что-то прекрасное детское, родное и любимое вернулось к ним с этой встречи.

Конечно, они не сидели больше на дворовой лавочке, ходили гулять в парк, ездили с друзьями на речку, сидели в затемненных залах кинотеатров, держа друг друга в теплых ладонях.

Утром, перед встречей с ней, Вовка бежал к дворовым клумбам, или убегал до ближайшей нескошенной лужайке за сараями и сочинял для нее экзотические букетики из травинок, репейника и нескольких цветков.

Она важно выходила из подъезда и, не замечая его, медленно проходила мимо.

– Эй, девушка! – кричал ей вслед Вовка, – у вас трусы…

– Мистер, – надменно, не поворачиваясь, отвечала она, – не могли бы вы что-нибудь посвежее сморозить?!

– Могли бы! – кричал Вовка, догонял ее и дарил очередной букет.

Однажды, когда ей действительно надоело слушать про трусы, она надела длинные до колен, видимо найденные в сундуке у бабушки трусы, и коротенькое платьице, и в таком виде вышла к Вовке. Оба хохотали до упада. Вовка хотел эти трусы надеть поверх шорт и в таком виде пойти с Галкой гулять, но она не разрешила.

– Матери скажут, она меня из дома выгонит!

– Вов! А у нас любовь, или что? – спросила она как-то Вовку.

– Какая любовь, когда мы еще ни разу не целовались? – засомневался Вовка.

Решили, что это еще не любовь, а нежная дружба, потому что надо сначала школу закончить, потом институт…

– А потом мы постареем, устанем ждать и разойдемся – грустно сказала Галка.

Но договорились, что пока так и будет.

… Осенью Вовка дарил ей букет из оранжевых клиновых листьев, которые они собирали, гуляя в парке.

Зимой, утром первого января, он свалял во дворе снежную бабу, надел на нее для узнаваемости свою шапку, и вытоптал на снегу:

– С новым годом!-

Учились они в разных школах, потому встречались только по выходным.

… Год пролетел быстро. Быстро прошла и выпускная ночь.

В первое утро своей взрослой жизни, после выпускной гулянки, они под рассветными лучами июньского солнца встретились на своей заветной лавочке во дворе.

– Грустно! – сказала Галя, – Вот и детство кончилось…

Вовка, наоборот, был в каком – то радостном полете.

– Представляешь, – начал он воодушевленно, – завтра начинается наша жизнь! Долгая, неизвестная! Что с нами будет?!

– С нами, – сказала Галка, – если иметь в виду нас с тобой вдвоем – ничего не будет. Разъедимся мы с тобой в разные города: – Я – в Питер, ты – в Москву!

Да, они поступали в разные институты.

Вовка вдруг как-то ясно понял, что их с Галкой жизнь заканчивается.

– Я привык к тебе, – сказал он.

– Я тоже не представляю, как мы будем жить друг без друга, – еще больше погрустнела Галка.

Сидели долго, взявшись за руки и прижавшись, друг к другу плечами.

Утро рассветало. Бессонная выпускная ночь брала свое. Хотелось спать.

… Завтра будет завтра…

Прошло еще пять лет. Иногда они перезванивались. Просто так. Ни для чего. У каждого была своя жизнь, своя компания, своя студенческая круговерть. Летом они разлетались в стройотряды, в международные студенческие лагеря.

На пятом курсе. Почти перед выпуском, Вовка женился. Может быть, и не женился бы – не потому что не любил, а потому, что рано еще, но любимая его была беременная.

Был май. Месяц до госэкзаменов. Вовка поехал показать жену родителям.

Вечером мать тихо шепнула ему:

– Галя тоже здесь.

Он встретил ее на следующее утро. Галка сидела на их скамейке видимо наслаждалась этим тихим утром после шумного Питера.

Вовка сделал жене знак молчания, и тихо подошел к Галке из-за спины.

– Девушка, – начал он, – у вас …

– Ничего не видно, – засмеялась Галка, – кончай прятаться, я же вас еще у подъезда увидела!

Галка поднялась со скамейки, и Вовка увидел, что у нее уже довольно большой живот.

– Ничего себе! – воскликнул он, – что же ты мне ничего не сказала?!

– А тебе – то что? – засмеялась Галка, – это же не от тебя!

– Слава богу! – тоже засмеялась Вовкина жена, – А то я уж подумала…

Вовка девушек познакомил.

– Но имей в виду, – грозно сказала Галка его жене, – Я Вовку люблю!

– Я тоже, – серьезно сказала жена.

Пошли в кафе, рассказали все друг другу. Оказалось, что Галка тоже вышла замуж скоропалительно. Он был в Питере довольно серьезным бизнесменом, молодой, ему еще и тридцати не было.

– Он меня и не спрашивал, согласна ли я, – рассказывала Галка и, обращаясь к Вовке, – вот тебе бы Вовка надо было так со мной! А с ним я и сама не опомнилась, как оказалась в постели, потом в загсе.

Оба – Вовка и Галка были счастливы. И опять разъехались.

***

Была золотая осень. Под ногами шуршали оранжевые кленовые листья, которыми были усыпаны дорожки городского парка, и куда Владимир пришел в этот день со своей уже шестилетней дочерью.

Да, именно Владимир, потому что Вовкой его уже давно никто не называл. Тридцать с небольшим – какой вам Вовка?!

Прижиться в Москве ему не удалось. И после института вернулся в родной город и, к слову, в тот самый тихий двор, где до сих пор напоминало ему все о Галке, а также о той прекрасной поре, о нежной детской любви, которая зародилась вон на той скамейке, видной из окна.

Вот она любовь была, и вот она куда-то улетела.

В этой квартире он оказался волей случая – родители отдали молодой семье двухкомнатную, а себе на последние северные накопления купили однушку.

С Галкой они за эти годы пару раз перезванивались, да вот и все!

… Так они и шли на прогулке по этой засыпанной листьями аллее. Из-за поворота аллеи на эту дорожку вышла – нет, не может быть! Откуда она здесь?! – вышла Галка. Нет, сомнений нет никаких, это была именно она, и держала за руку девочку такого же возраста, как и дочка Владимира.

Увидев его, Галка … остановилась, всплеснула руками и неожиданно радостно закричала:

– Ой! Только не начинай!

– Что не начинай? – оторопел Володя, схватил дочку за руку и побежал навстречу.

– Про трусы! – засмеялась Галка.

– Да я не собирался! К тому же ты в пальто, а из-под пальто трусов не видно!

– Все-таки сморозил! – засмеялась Галка.

Они обнялись.

– Девчонки, познакомьтесь, и идите играть, – скомандовала Галка.

– Мама, а про какие трусы? – спросила ее дочка.

– Да это у нас шутка такая!

Было безветренно, и листья с кленов опускались на землю медленно, так медленно, что их можно было ловить руками. Владимир ловил их, прикалывал к Галке в петлицы пуговиц пальто.

Потом они дарили друг другу букеты из листьев, потом сидели на скамейке, болтали ногами.

Муж Галки, такой успешный, такой сильный и очень еще молодой, год назад погиб в автомобильной аварии.

– Ты его любила? – спросил Владимир,

– Не знаю, не успела узнать. Но я без него тоскую!

– А чего сюда не возвращаешься?

– Зачем? – удивилась Галка.

– Ну …неопределенно протянул Владимир, – вместе бы были…

– Это как? – иронично спросила Галка, – ты бы сбегал от жены и мы целовались бы за сараями?!

– Да ладно! – засмеялся Владимир, – может, я с серьезными намерениями.

– Не береди душу! – тихо и уже серьезно сказала Галка, – то, что было у нас с тобой, это пока лучшее, что было в моей жизни. Но я не хочу и боюсь туда возвращаться…

– Чо было – то? – Чо было? – желая обернуть все в шутку, дурным голосом заверещал Вовка. (да! он опять в этот момент стал Вовкой), – ни разу не поцеловались даже.

Он подумал и почему-то добавил:

– И трусы ты мне так ни разу и не показала!

– Ну, – задумчиво сказала Галка, – в этом возрасте, чтобы показать, их уже и снять надо! –

Владимир оторопело поднял на нее глаза:

– Может… -

– Даже не думай! – весело сказала Галка.

Это я проверяла, какой ты верный муж!

И желая замять, этот начинающий уже быть опасным разговор, засмеялась:

– А может и хорошо, что ничего не было, Вов! Пусть останется несбывшейся мечтой.

– Надеждой, – поправил Владимир.

– Да ты одурел, что ли? Вон, твоя надежда бегает, – кивнула она на его дочку, – и моя, – показала на свою.

***

Прошло еще восемь лет.

Рабочий день подходил к концу, когда раздался телефонный звонок:

– Привет, Вов! Это я.

– Галка! – закричал Владимир, от неожиданности забыв, что в кабинете он находится не один.

– Да, это я, – я здесь. Ты же знаешь, у меня умерла мама.

– Да, Галя – Прими соболезнование. Я ждал тебя, думал, приедешь на похороны. Я ведь тоже провожал твою маму.

– Не могла приехать. Когда мне сообщили, была в командировке в Верхоянске, это самая глушь Якутии. Метель, четыре дня нелетная погода. Не на оленях добираться же!

Потом прилетела. Да какая уже была разница – неделю позже, неделю раньше! Ну вот, я здесь, хочешь увидеться?

– О чем ты спрашиваешь?! Ты где?

– В гостинице «Центральной». Знаешь, не могу в свою квартиру войти… Там везде мама.

– Я понимаю.

– Ну, что едешь?

– Через двадцать минут буду.

– А не поздно для тебя? Все же пять вечера.

– Совру что-нибудь.

– Совещание?

– Нет, на неограниченное время. У нас же режимный объект!

–О, Вовка! Я смотрю, у тебя далеко идущие планы?

– Да ни в одном глазу!

… С ресепшена он ей позвонил. Галка спустилась через несколько минут. Нет, это уже была не Галка. Ослепительной, как ему показалось, красоты, изящная женщина, в элегантном обтягивающем ее стройную фигуру платье, спускалась с лестницы.

Шутки ради он заглянул ей за спину:

– А где моя милая и простая Галка из нашего детства?

– Она там и осталась! – улыбнулась Галка и обняла его. И долго стояла, прижавшись к нему щекой.

– Я же теперь, как это? – бизнес–вуман, – прошептала она Владимиру на ухо.

– Ладно, потом расскажу. Пойдем в лобби – бар, или ты хочешь посерьезнее поужинать?

– В баре уютней, – сказал Владимир, – и народу меньше.

– На самом деле, я приехала два дня назад – объяснила Галка, – но было не до встреч – подала нотариусу на наследство, заключила договор с риэлтерской фирмой о продажи квартиры – это и есть все наследство,… в общем, какая-то проза, а у меня мама умерла…

Помолчали.

– А вообще, как живешь? – спросил Володя.

– Сходила замуж. На два года. Не понравилось. Вышла.

– А чего не понравилось?

– Да, видишь ли, – засмеялась она, – он мне ни разу снежную бабу на Новый год не слепил и шапку свою на нее не надел. А ты меня когда-то этим заразил. Ни как не проходит.

… Сидели долго. За окном уже сгустилась темнота, а они все говорили, наверное, просто давно ни перед кем не выговаривались.

– Ой, – спохватилась вдруг Галка, – уже поздно, тебя, наверное, жена ждет…

– Ничего, – ответил Владимир, – один раз подождет!

– А один?! – сощурилась Галка,

– Стыдно, Галя, признаться, но, правда – один. Что-то мне кроме тебя за всю жизнь никого не захотелось!

Галка долго молчала. Каким-то шестым чувством Владимир понимал, что нарушить это молчание нельзя.

Потом она как-то глухо сказала: – Не знаю, правильно ли я делаю, может, буду потом жалеть, может – тосковать…. И решительно встала:

– Пойдем, проводишь меня до номера!

До номера шли молча. Владимира трясло, ее, кажется, тоже.

Он взял ее за руку. Она руки не отняла. Около двери номера остановились.

– Ну, что, – тихо сказала она, – наверное, – пока!

– Пока, – также тихо ответил он.

Мучительно постояли.

– Ну, пока, так пока! – наконец решилась Галка.

Опять мучительно постояли.

Потом Галка прижалась к нему, чмокнула в щеку и решительно открыла дверь. И также решительно закрыла.

… На следующий день Володя получил от нее эсемеску:

« Я уехала. Эх, ты! ».

Он помучился. Отвечать или нет? А что было отвечать?

Потом он успокоился мыслью, что так было лучше. Вряд ли он жил бы спокойно, после той ночи, если бы она у них была. А дальше? Разрушить семью, оставить одних – жену, дочку?!

Нет, ну не это!

***

Прошло еще пять лет.

Многое изменилось в жизни Владимира. Он с семьей переехал на место жительства в Израиль – жена Владимира была чистокровная еврейка.

О Галке он все это время практически не вспоминал – во первых, ничего и не было, во вторых, эмиграционные хлопоты заполнили все эти годы.

Наконец, все устроилось.

И давно томившая его тоска по родительским могилам – они умерли накануне их эмиграции – заставила его взять билет в Москву.

– Я быстренько – туда и обратно – пообещал он жене.

Однако, обратный рейс в Тель-Авив – а лететь пришлось опять через Москву – уже перед самым вылетом из Шереметьево был отменен до утра.

И всех пассажиров за счет авиакомпании отвели в находящуюся прямо на территории аэропорта гостиницу.

Вечер обещал быть долгим и пустым, и Владимир спустился в бар.

Очередь к бармену была небольшой, человек пять, и Владимир послушно встал за впереди стоящей женщиной. От нее еле слышно пахло какими-то очень нежными духами, и Владимир для себя определил, что это дорогая женщина.

– Нравится? – не оборачиваясь, спросила женщина, видимо уловив дыхание Володиного носа возле своих волос.

Не узнать этот с юности родной голос было невозможно. Не может быть! Но это была Галка! Впрочем, все-таки не может быть! Так в огромной стране, а теперь и в огромном мире, потому что Владимир уже жил в Израиле, люди не могут случайно встретиться на маленьком пяточке одного аэродромного поля!

И все-таки ошибки быть не могло. Поэтому Владимир смело сочинил привычную для такой к встрече фразу:

– Как вам сказать, мэм?! Если бы из-под платья …

Женщина мгновенно повернулась и, обалдев, от неожиданной встречи, все же нашла в себе силы со счастливой улыбкой на лице, продолжить фразу:

– Не торчали трусы! … Вовка! Не может быть?! Вовка!

На них уже стали оборачиваться.

Взяв по бокалу вина, по салату – они уселись за крайний столик в углу.

– Ты как сюда попал? – начала Галка, придя в себя от неожиданной встречи.

Владимир рассказал.

– А ты? –

– А я, Вов, вышла замуж… за француза. Давно. Год назад! – засмеялась – Ну да, для меня это давно. Лечу во Францию. Прилетала в Москву по делам мужа, нужны были русские контакты. Ну ладно! Это неинтересно. Ты когда улетаешь?

– Утром.

– И я утром. Так что у нас с тобой целый вечер! Давай, рассказывай!

Что было рассказывать? Общим у них было только детство и юность. Настоящим было разное – у каждого свое.

Поэтому больше вспоминали о дворе, о своей скамейке, о том утреннем рассвете после выпускного вечера, когда казалось, что впереди долгая – долгая жизнь, и проведут они ее вместе!

… Часы пробили десять.

Наверное, пора по номерам, сказала Галка, – завтра рано вставать.

И как-то после этих слов вдруг пришло осознание, что наступает прощание, и скорее всего навсегда. Разлетались они в разные стороны.

Помолчали. И такая тоска и чувство наступающей потери охватило Владимира, что он от отчаяния, решился на то, на что не решался никогда в этой жизни.

– Галь! – сказал он и взял ее ладонь, – давай проведем эту ночь в одном номере.

– На прощанье? – иронично спросила Галка.

– Да. Я думаю, мы больше не увидимся.

– А какой тогда смысл? – Галка сказала уже серьезно.

– А какой смысл в любви?

– Галка отняла ладони, сжала обеими ладонями голову и о чем-то думая, тихо как-то себе прошептала:

– Думаю, Вов, нам уже не надо это делать. Мы сейчас сделаем что-то такое, о чем потом не захочется вспоминать! Ну, представь – ты меня разденешь. И увидишь уже опущенные груди, снимая, с меня свои любимые трусы, заметишь целлюлит, да и вообще, я могу тебе не понравиться в сексе! Не понравлюсь я тебе или ты мне. Все будет какое-то заурядненькое! И все, чем мы так долго жили, пройдет! Не обижайся, Вов! Знаешь, когда я буду умирать, я буду вспоминать, какое счастье у меня было, которого я так и не узнала!

– Я любил тебя всю жизнь, – сказал он.

– И я – ответила Галка.

***

Утром самолеты их разлетелись в разные стороны.

Больше они никогда не увиделись.

Не убьют

Телефон уже давно почти не звонил. А ведь когда-то разрывался, от звонков и это было привычным образом жизни – а как же – он нужен всем! Да и просто нужен.

Первое время, когда он ушел с работы, выпал из социума, он вечерами лихорадочно листал в «пропущенных» – вдруг кто-то его искал, а он не услышал звонка, или был в душе, или – в туалете….

Но нет, «пропущенных» не было. Он, конечно, понимал, что так и должно быть, что нужен он до тех пор, пока нужен, но уж чтобы прямо вот так – все сразу и почти немедленно прекратилось?! А что без должности он перестал быть Евгений Петровичем? Ведь кроме служебных, его практически со всеми связывали дружеские связи. Что с подчиненными, что с коллегами выше рангом, что с деловыми партнерами. Нет, все это естественно, конечно. Но все же не так сразу. Обидно как-то. Потом смерился, привык. Постепенно отошел от дел, от прежней жизни …. Из прежней жизни сначала поздравляли по праздникам, с днем рождения, потом и это ушло.

–Представляешь, говорил он за рюмкой водки приятелю, такому же пенсионеру – То, чем я жил, начиная с института и заканчивая пенсией, длилось сорок лет. И каких! А то время, что мне предстоит прожить, будет длиться лет десять, ну пятнадцать! Но каких! – горько покачивал он головой.

Да, – вздохнул приятель, – все знают, что надо бы наоборот. Но так не бывает.

Нет, конечно, радости жизни были: семья, в которой Евгений Петрович теперь был круглосуточно, дача, которой он раньше совсем не замечал, встречи и посиделки с узким кругом близких друзей …

Семья, правда, была небольшая – в основном жена и сын, поздний ребенок, тридцатилетний лоботряс. Лоботрясом это он его называл. Потому что к своим тридцати, сын никак не мог определиться: брался за разные бизнес проекты, создавал какие-то мелкие фирмочки, везде прогорал….

Евгений Петрович сначала верил, финансировал его немного из небольших накоплений, которые они с женой откладывали на счастливую пенсионную жизнь. Хотя и был Евгений Петрович большим начальником в своем научном институте, получал немного, да и не гнался за деньгами, его занимало другое. А так был сын хорошим человеком, добрым, умным… Это было в основном. А не в основном была еще дочь, но была далеко, на дальнем востоке, замужем. Приезжала каждый год на месяц летом со своей пятнадцатилетней дочерью. Внучкой, стало быть. И это был для родителей праздник.

Да, была теперь жизнь тихой, спокойной, медленной.

Была…

***

Вечером Евгений Петрович заперся в спальне и лихорадочно перебирал записи в своей телефонной книге. Слава богу, он никогда не удалял, даже если к этим контактам он уже годами не обращался. Некоторые из номеров телефонов он, после долгих размышлений, переписывал на отдельный листок, тоже самое проделал с кучей визиток, накопившихся за долгие годы…