Последний мужчина

– Да-да, какая жалость, – оценив личные преимущества перед исповедующимся, в том числе путём их суеверного ощупывания на предмет наличия, тактично поддакнул тому везунчик. И тут же, насторожившись, уточнил: – Планета Таутикан?…Это что, современный образ и символ нашей Зелёной планеты?

– Ка-какой символ? – выпучил глаза на Загорцева горемыка по мужской части. – Планета Таутикан – символ? Ты чё гонишь-то, Ромашка? Планета Таутикан – это та юдоль печали, где нам с тобой

придётся коротать наш вдовий век.

Теперь, вслед за Борисом Абрамовичем, и Роман вытаращил на него глаза. Так они непродолжительный период поражённо и молча пялились друг на друга, и каждый отчасти заподозрил в земляке то ли «подсадную утку» Крэка, то ли афериста, то ли душевнобольного.

Первым не перенёс томления неизвестностью более опытный из них.

– Ты чего, в натуре? – осведомился греховодник. – Ты не в курсе, что ли, где мы обретаемся?

– Теперь засомневался, – честно признался ему молодой ортодокс в вопросах секса. – Странные люди, три солнца, тридцать часов в сутках, Котон…

– Так тебя, Роман, не предупредили, что ли, где ты?

– Нет. Наверное, не успели. Мне же несколько дней, как оживили.

– А-а-а…, – умудрённо протянул Тверизовский. – Я-то уж два года тута ошиваюсь…Ну так знай, Ромашка, – наставительно, и где-то даже по-отечески, дополнил он, – что мы на планете Таутикан. И живут здесь таутиканцы. Иногда они сами себя обзывают «тау». «Тау» по-ихнему – доброта. И находятся они далеко-далеко от нашей Зелёной планеты. В другой галактике. Даже не в Млечном Пути. И нас с тобой, Ромашка, стало быть, с Зелёной планеты эвакуировали.

– Но для чего? Зачем? – подавленно спросил Загорцев, опешивший от нового крутого поворота событий.

– Мне таутиканцы хотели обсказать, – хитро прищурившись, хихикнул дед, – ан не сказали. Передумали.

– Почему? Что-то скрывают? – не отставал от него дилетант.

– Да не…, – внезапно, проказливым шалопаем застеснялся дед. – Я их того, наказал за доверчивость, облапошил пару раз, а они, вишь ты, в отместку мне не базарят кой-чего.

– Зачем же вы их облапошили? – огорчился Загорцев. – Сейчас бы всё знали.

– А я знаю, зачем?! – раздосадовано всплеснул руками Тверизовский. – Привычка. Простодыры они. Добрые чересчур – окромя тех педиков-этиков, что нас на нары кинули. А я так не могу: если ты к мине подобру-поздорову, если ты лох, то мине в обязаловку надо тебя кинуть натурально.

Ведь за что мине по первости-то наказали, – разоткровенничался словоохотливый великовозрастный проказник. – На мякине я таутикашек обвёл. Вижу, что хошь у них есть. А так не бывает, чтобы не было дефицита. Дефицит хоть в чём-то, а должен быть. На нашей Зелёнке – это деньги: сколь их не клюй, а всё равно – мало. А на Тау что? – вопросительно развёл руки дед, выпятив нижнюю губу. Потомив слушателя ожиданием, он продлил нить рассуждений: – Да энергия у них в нехватке…Не, так-то её у них завались, – провёл старик ребром ладони по горлу. – На общие нужды да на убогих они её по беспределу тратят, а на личные запросы – с разбором. Вот, возьмём, например, шмокков, ну, то ись, молодых разбитных таутиканцев. Эти шмокки шибко обожают на болидах гонки в космосе устраивать. Энергию на ветер пускают. Вот на это дело ихние старорежимные дяди ребят и поприжали. Лимит установили. По карточкам энергию выдают.

А я же мужичок мастеровитый, – сам себя похвалил Тверизовский, погладив по лысине, и уже знакомо хихикнув. – Наштамповал подделок и начал ченч: давай менять свои карточки по двадцать пять эргов на настоящие четыре карточки по пять эргов. Где-где, шмокки, может, пацанята и ушлые, а со мной они лоханулись. За полдня накоммуниздил я у них карточек с полмешка – и смотался. Эх-ма…, – и дед внезапно умолк, ковыряясь в ухе.

– Ну и?…Что-то я того…, – непонимающе развёл руки Роман от нелогично прозвучавшей концовки. – Как же вас тогда прихватили?

– Прихватили?…О чём это я? – задумался старикан, потерявший нить рассуждений. – А-а-а…Хо-хо, – ехидно хохотнул пройдоха. – Дык, другие дебилы шмокки, что не успели поменять, попёрлися в Высший Совет с жалобой: дескать, чё хорошую услугу прикрыли, которую лысый дяденька-инопланетянин оказывал? Прид-дурки! Тогда-то Крэк с Бонзом меня и накрыли…

– Крэк – это тот, что меня задержал, а Бонз? – перебил деда Загорцев.

– Крэк, а такоже Бонз и Рубби – одна шарага. Эти дятлы себя этиками называют. Бонз у них за главного канает.

– А вы, Борис Абрамович, значит, гонками в космосе увлекаетесь, – уважительно сделал вывод Роман.

– Да не, какие гонки, – хихикнул тот. – Нет у меня допуска к ракетам.

– Для чего же вам карточки? – подивился Роман.

– Просто так. Привычка, – растолковал ему Тверизовский. – Должен же я чем-то заниматься? Вот по той же ерунде я и с компьютером «Тау» запалился.

– Компьютер «Тау»?

– Ну да. Тебе квартиру дали?

– Дали.

– Комп есть?

– Есть.

– Какой марки?

– Какой марки?…«Эталон». На кварках!

– То-то и оно. У меня тоже «Эталон». А "Тау" – забойный навороченный комп. На монополях! Через него таутикашки голосуют. Приходит, допустим, взрослый тау домой и видит, что на компе горит специальная сигнальная лампочка. Ага, значит, будет обсуждаться важная проблема. Он прикладывает руку к этому… к сенсору – и когда надо голосует или выступает.

– Занятно.

– Про то я вынюхал у соседа, – сделал необходимое пояснение Тверизовский. – Мы с ним на одной площадке живём. Туканом его зовут. Я его по-свойски Тюхой окрестил. И жутко мне стало завидно, – азартно потёр дед ладони сначала об лысину, а затем о брюки в области коленей, – что какой-то Тюха-Занюха имеет право голоса, а я – великий комбинатор – нет. А надобно тебя просветить, Ромашка, что тау – народ слабый телом. Не как мы – имперские. Мы же две бутылки кочерыжовки на рыло выжрем – и ни в одном глазу. А они по этой части – вообще ни-ни. Слабаки!

– Как укчи?

– Во-во! И, усеки, Ромашка, – со злобной ожесточённостью заёрзал Борис Абрамович по дивану, – что ни в Котоне, ни в других городах и весях ни водочки, ни пивка, ни даже кофейку нетути. Голяк. Таутиканцы не то чтобы пресекают это дело на корню, а просто не тянет их на баловство. Порода такая. Но я ж паренёк мастеровитый. Просёк, что в окрестностях произрастает травка. Маненько стимулирует. Короче, малый допинг – посидеть, почифирить. Вот отварчиком этим я Тюху и угостил. Часа два его подбивал. Он чашечку на грудь принял – и брык на пол. Скабадыкнулся. Ну вот, Тюха дрыхнет, а я его куриную лапку прикладываю к сенсору. Действую-злодействую.

И пошёл политический процесс! – зажмурился от удовольствия Борис Абрамович. – Я выступаю, голосую…Жаль, на призывах переселения тау на нашу землю обетованную меня и повязали.

– Прошу прощения, коли что не так, – извинительно приложив ладонь к сердцу, перебил его менее опытный соплеменник. – Я же не прокурор, но что вас раз от разу тянет на глупости? Чудно же…

– Сам дивлюсь, – признался тот. – Наверное, то меня подтыкает, что я тута – не пришей к кобыле хвост. Что мне тау – до фонаря, что я – им.

– Отсутствует референтная группа, – переиначил прозвучавшее признание внимательный слушатель. – Нет значимых для вас личностей и сферы приложения сил. Потому и исчез внутренний регулятор поведения.

– Во-во! – понравилась деду последняя формулировка. – Ишь ты, а ты, Ромаха, иногда в тему базаришь. Верно, регулятора у меня нет, зато кичман на меня есть.

– То есть, тюрьма, по-нашенски говоря? – проговорил Роман, окидывая взглядом просторное и светлое помещение.

– Для VIP-клиентов, – подправил его старик. – Даже решёток на окнах нету. Но стёкла – пушкой не прошибёшь. На первом этаже – приёмный покой. На втором – мы и роботы. На третьем и четвёртом – этики противные обретаются. Ну, то ись, Бонз, Рубби, Крэк. Туда доступа окромя них и судей никому нет. Нас туда только если на допрос или на суд поведут. А тюрем у таутиканцев ващще нету, потому как нет и лишения свободы.

– Как же они преступников наказывают? – не поверил ему Загорцев.

– Они последнего уркагана лет триста назад извели, ровно таракана дустом, – зевнул Тверизовский. – У них бывают лишь эти…оступившиеся. Да и из тех один я остался – если верить Крэку. Да вот ещё ты, Ромаха, ко мне приблудился. Таутиканцы же очень послушные. Дисциплина – прежде всего! – дребезжащим металлическим голосом добавил он, явно кого-то передразнивая.

Тут Борис Абрамович многозначительно и театрально воздел палец к потолку. И они с соратником по несчастью дружно рассмеялись.

– Так нас не накажут? – воспрянул духом Роман.

– Бить не будут, – хихикнул старик. – И не посадят. И не вышлют за пределы страны. Мне они за карточки дали замечание, за Тюху – предупреждение. Сейчас, по прогнозу Крэка, объявят выговор. Попадусь в четвёртый раз – стерилизуют.

– Это как? – не сразу сообразил его земляк. – У вас же и без того, как будто, отрезали…ой…, – спохватываясь, понизил тон голоса Роман. Но по инерции закончил: – всё такое…

– Не о том думаешь, глупый мальчишка! – сердито осадил его Тверизовский. – Стерилизация – не обрезание. Она…это…Как же ево…Мать ити этот маразм! А-а-а! Удаление из сознания антитаутиканских установок. О как! Вот возьмут тебя, Ромаха, за бестолковку, и вычленят половину памяти, – мстительно захихикал старик. – Тогды, Ромка, мущинское хозяйство и тебе ни к лешему будет.

– Удалить половину памяти! – оторопел Загорцев. – Ну, дают! Гуманисты, гуманисты, – отозвался он про таутиканцев, – а режим-то у них – хашистский.

– А ты как думал! – мстительно нагнетал страсти дед. – За домогательство тебе врежут по полной катушке. Вышак не вышак, а врежут. С этим у них жёстко.

– А мы не будем зареветь! – «по-пацански» ершисто заартачился Роман. – Мы не из пугливых. Мы – имперские! – Но тут же он опасливо и ревниво осведомился: – Не сердитесь, Борис Абрамович, за мою дурацкую оговорку. А почему вы сказали, что…кгм…кое-что мне не понадобится?

– А вот и забоялся, а вот и забоялся!… – в насмешливом ребячьем порыве, сидя на диване, запрыгал Тверизовский. – Да ладно, Ромаха, не дрейфь, – наскакавшись, уже в примирительной интонации заговорил старик. – Всё равно ж баб-то на планете нету. Кого ты удивишь пестиком своим? Тюху, что ли? Или Бонзу с Крэком? Га-га-га!

Подождав, пока Тверизовский прохохочется, Загорцев резонно опроверг его ошибочный тезис:

– Не обижайтесь, Борис Абрамович, но вы, сдаётся мне, ещё и нюх потеряли. Как это «нет баб», когда их полно. На выбор. Двух категорий. Другой коленкор, как говорил мой дедушка, что они «не фонтан». Эстетически не услаждают глаз. Так это уже проблемы вкуса. Примелькаются. Например, мне моя сизая рожа уже примелькалась.

– Заблуждаешься, Ромашишка, – категорически закрутил головой оппонент. – Круто ты попал впросак. То и не бабы совсем. Не прельщайся их волосёнками в виде повыдерганной соломки и грудками, меньше титьки тараканьей – это обман и мираж. Остатки барской роскоши. Неспособны они к соитию, как сказал бы поэт, – хихикнул бывший магнат. – Вместо пикантного вместилища у них осталось усохшее техническое калиброванное отверстие, предназначенное для слива отработанных продуктов жизнедеятельности, – на одном дыхании, зажмурив глаза, заученно выдал сквернослов. – И потомство таутиканцы не рожают, а штампуют на специальных фабриках.

– Ну да! – откинулся Роман на спинку дивана с остекленевшими глазами.

– Вот те крест! – неумело перекрестился собеседник. – Со святым не шутят. Как имперский имперскому клянусь. Да пусть у меня отсохнет неотсохшее, если я вру! Да пусть мне отрежут неотрезанное, если я загибаю!

– Мама родная! – простонал Загорцев, обозначая ударение в слове «родная» на первом слоге.

Лицо Романа перекосила тоскливая гримаса. Он открыл рот, но не успел выругаться, ибо дверь зала ожидания распахнулась. Внутрь заглянул Крэк и провозгласил:

– Сударь Загорцев! Вас просят пройти на аудиенцию с главным этиком Бонзом.

2

Главный этик Бонз оказался совершенно нетипичным таутиканцем. Как минимум, по своему внешнему отталкивающему виду. Он был тощ и высок – Кощей Кощеем. Когда задержанного ввели в кабинет на четвёртом этаже, чиновник стоял у окна и смотрел в сизоватую таутиканскую даль.

– Здравствуйте, – угрюмо проронил доставленный.

– Здравствуйте, – обернувшись, гнусаво ответил Бонз.

И жестом предложил нарушителю нравственности присесть в удобное кресло для посторонних, стоящее перед его столом, а Крэку, сопровождавшему инопланетянина, дал знак удалиться.

– Оступившийся Загорцев по вашему приказанию прибыл, – не без сарказма доложил инопланетянин.

Чиновник не нашёлся что ответить, и Роман получил возможность разглядеть его. Перед ним был первый таутиканец, выражение лица которого хранило на себе не печать добродушия, а высокомерия и пронзительной подозрительности. Впрочем, Крэк тоже не располагал к себе. Но тот был просто туповатым фатом. Облик же главного этика именно отвращал. Впрочем, Роман внутренне успокаивал себя тем, что у него устаревшие эстетические представления.

– Вы зелянин? – спросил задержанного Бонз, открывая электронное досье.

– Так точно, – по-военному отрапортовал Загорцев. – Мыслелоб с Зелёной планеты.

Представитель власти дотошно, по пунктам, проверил правильность отражения в досье автобиографических данных на Романа и фактическую сторону его пребывания на Таутикане.

– Я верно понял, что из клиники докторами Нутэлой и Рэдом вы были поселены для самостоятельного проживания? – приступил чиновник к детализации состава разбирательства.

– Да.

– Почему же вы вели себя с сударыней Суэлой неподобающим образом и несанкционированно вторглись в её интимное пространство?

– Ничуть я не вторгался. Просто подошёл, подал свёрток, что она уронила, поздоровался, поболтал и тронул её за локоток.

– Что ж, эксцессоры оценят ваш ответ.

– А…А кто такие эксцессоры?

– Эксцессоры?… – помедлил с разъяснением Бонз, которого даже элементарные, но неожиданные вопросы ставили в тупик. – Эксцессоры – уважаемые таутиканцы, которые будут принимать решение по инциденту с вами. Имейте в виду, …э-э-э…зелянин Загорцев, что таутиканская цивилизация – высшее сообщество во всём мироздании, – далее он заговорил заученными, "отутюженными" фразами, а потому речь его полилась гладко. – Порядок и дисциплина – превыше всего! Они поддерживаются самими сознательными гражданами. Эксцессы – то есть случайные, единичные, исключительно редкие отклонения от моральных норм поведения должны быть сведены к нулю, так как допускаются исключительно несознательными лицами. Их у нас практически нет. Государственный аппарат в гигантской таутиканской цивилизации состоит всего из шести штатных единиц: трёх в Высшем Совете и трёх в Службе этического принуждения. Даже для эксцессоров участие в анализе инцидентов – общественное поручение. Скоро мы достигнем того, что нужда в государственном аппарате окончательно отомрёт. Теперь вам всё ясно, э-э-э… зелянин Загорцев?

– Ясно, – со вздохом вывел очевидное умозаключение Роман. – Эксцессоры – это судьи.

– Эксцессоры – не судьи, а уполномоченные общественные представители, – занудно поправил его Бонз.

– …общественные представители, – эхом отозвался мыслелоб. – Значит, меня будут судить товарищеским судом?

– Не судить, а анализировать инцидент, – въедливо стоял на своём главный этик. – И вас спросят о том, почему вы нарушили зоны общения. Их три. Первая – официальная, предел приближения в которой составляет один метр. Вторая – обыденно-товарищеская. Предел – до полуметра. Третья – интимная. Предел – от полуметра до пяти сантиметров.

– А ещё ближе? – с идиотски прорвавшейся сальностью хихикнул Роман, уподобляясь Тверизовскому.

– Ближе – бессмысленно, – не понял двусмысленности Бонз. – А вы осмелились коснуться сударыни Суэлы. Это неслыханно!

– Так ведь в больнице, в автомобиле, в квартире я тоже нарушал ваши долбаные зоны, общаясь с Нутэлой, с Рэдом, – проявил находчивость Загорцев. – И никаких претензий.

– Я требую выбирать выражения. Даже в этом ваше недостойное поведение вынуждает проявить всемерную строгость к вам, – осадил его чиновник. – Зоны могут не соблюдаться, но с разрешения конкретного лица, а равно в общественном транспорте, на зрелищно-массовых мероприятиях и в иных оговорённых случаях.

– Да чихал я на вашу «всемерную строгость»! – разобиделся зелянин на бюрократическую угрозу. – Ничего вы мне не сделаете за эдакую малость.

– Ах, так! Значит, я буду требовать не выговор, а стерилизацию, – прогнусавил Бонз.

– Да вам слабо! – воскликнул Роман. – Не посмеете.

– Это ещё почему?

– Да потому! Если вы меня с Тверизовским стерилизуете, то вам не с кем будет работать. Вас и сократят.

Бонз растерянно разинул рот, а довольный Загорцев самовольно вышел из кабинета.

3

– Ты абсолютно прав: Бонз – свинья, уцепившаяся за служебное корыто, – утешал дед Романа в зале ожидания. – Вот и дует из мухи слона. Мне тоже вешал лапшу на уши про отмирание своей конторы, а сам на неё молится по семь раз на дню. Оно из районо! Не горюй, Ромаха. Перетопчемся. Судья Люмо – мужик с пониманием.

– Да?

– Ей-ей! Он по первой ходке мне мозги вправлял. И спрашивает: "А знаете ли вы, дорогой мой Борис Абрамович, универсальное моральное правило общения разумных существ?" А я возьми, да и ляпни по простоте душевной: "Всегда поступай с другими так, чтобы они не успели тебе сделать так же!" Га-га-га! Люмо как услышал, так чуть под стол не пал! Я аж забоялся: щас оскопит меня под самую уздечку. Ничё, обошлось.

– Да хоть расстрел! – храбрился меж тем Роман. – Всё одно: ни родных, ни женщин…

– Ей-ей! – солидаризировался с сотоварищем Тверизовский. – Поведаю тебе бывальщинку моей молодости. Принимали, значит, меня в партию «Мохнатая лапа». А тогда в неё следом за Бельцыным все скопом лезли за дармовыми пирожками да шанежками. И вот на политсовете меня озадачили: «Если партия скажет, что надо пить бросить – бросишь?» «Надо, значит, брошу», – отвечаю я. «А если скажет, курить бросить?» – пристали ко мне. «Скажет, значит, брошу», – говорю я в ответ. «А если скажет, с женщинами завязать – завяжешь?» – достали меня коронным приёмчиком, ровно серп к одному месту приставили. «Скажет, значит, завяжу», – стойко держусь я. «Ну, а если жизнь отдать – отдашь?» – пошли они на крайнюю угрозу. «Ещё как отдам! – отрезал я. – Нафиг такая жизнь нужна?!»

Похохотали так, что смех проник за звуконепроницаемую перегородку. Даже Крэк с роботами заглянули к ним. Душевно полегчало. И воодушевлённый Загорцев осведомился:

– Борис Абрамович, может, и про женщин вы мне так же соврали, как и на политсовете?

– Не-е-е…Хе-хе-хе!…Чего нет, того нет, – захихикал старик. – С имя здесь, Ромашишка, полный облом. Понимаешь ли, эти дегенераты таутиканцы радикально мимикрировали. Жутко приятную методу размножения они променяли на лабораторную: начали вынашивать плод в пробирке. Так появились те, кого ты обзываешь «сутуленькими».

Парадокс! Если мы завсегда из девушек делали женщин, – скабрезно хихикнул бывший магнат, – то они из женщин сделали вечных девушек…Га-га-га!…У них, то бишь у сутуленьких, уже нет тяги к сексу, а эти…хе-хе…органы сладкого движения у них деградировали в как его…В атавизм? Не, не в атавизм…Э-э-э…

– В рудимент, – помог деду выйти из затруднения Загорцев, сносно усвоивший в институте физкультуры анатомию и физиологию мыслелоба. – Как у нас, положим, третий глаз или аппендикс – тоже рудименты.

– Во-во! – подхватил Тверезовский. – Превратились в «рудики»…Таутиканцев с женскими «рудиками» называют «матронами», а с мужскими – «мэтрами». Можно подумать, что раньше они у них метровые были, – отвлекаясь от основной тематики, пошленько захихикал старик. – Ан на том таутиканцы не унялись. Матроны и мэтры стали…этими …как их…Заготовками, что ли?

– Может, биологическими матрицами? – предположил футболист.

– Во-во! Матрицами для выведения новой породы. У них наука такая есть…Как же её?…Ну, ещё Кушкин про неё писал…А! Онегика!

– Может, евгеника? – поправил его Загорцев.

– Во-во! Евгеника. Через неё тау создали…хвостатую тварь…Ну, такую молекулу…Длинную-предлинную…

– Дэ-эн-ка? – подсказал слушатель.

– Во-во! Дэ-эн-ка. И коктейль из этой хвостатой…

– Геном таутиканца? – сообразил подсказчик.

– Во-во, геном! – обрадовался и удивился повествователь. – Ишь ты! Мне-то Тукан с пятого раза эту хренотень втюхал. А ты, Ромаха, не дуболом, однако. В наше время присказка бытовала про то, что росли у мамы три сына: двое умных, а третий – футболист. Но ты-то в тему и в тему палишь!

– Стараемся, – скромно потупило глаза исключение из присказки.

– Так вот, теперича тау выводят последышей прямо из генома. У кого из них ниже пупка остались мужские «рудики», тех кличут «дублями», а у кого женские – тех кличут…это…Как его? «Дублёнками», ли чо ли?

– А не «дублёршами»?

– Во-во, «дублёршами»!…Ишь ты, лупит и лупит «в яблочко»!… А дубли шибко мозговитые, потому как мозг у них не отвлекается на секс, зачатие, роды…И бают, Рома, что скоро дубли мэтров начисто вытеснят. И знаешь почему?

– Почему?

– А башковитые они! Секи сам: если тем же мэтрам в мозги специальные штуки нейрохирурги впаривают…

– …например, вживляют микропроцессоры, чтоб общаться на субчувственном уровне.

– Во-во. То дубли с этими штуками сразу вылупливаются. Во, чё прогресс-то творит! – подытожил Тверизовский, вытирая от слюны старческий рот, – То ись, мои единоверцы верно глаголили: «Что таутиканцу хорошо, то иерею смерть».

– Вы же говорили, что вы – имперский?! – на миг полупарализовано отвисла у Загорцева нижняя челюсть.

– А я и так имперский! – без тени сомнения утверждал потешный старик. – Я – имперский иерей. Была на Зелёнке такая нация в двадцатом веке.

– Э-эх, слетать бы на Зелёнку! – размечтался Роман. – Кстати, Борис Абрамович, мы же можем потребовать, чтобы нас отправили на историческую родину, а?

– Темнят они, – щёлкнул языком тот. – Про то не просветили меня, раз я фулюган…А до Зелёнки смотаться для них не проблема. У них есть и кварковые ракеты, и фотонные, и монопольные…

– Что ещё за монопольные?

– Это ты, парень, у них сам попытай, – зевнул дед. – Устал я. Давай-ка, на нары. Покумарим чуток.

Глава четвёртая

1

Председатель Люмо с двумя эксцессорами появился на вторые сутки пребывания Загорцева в зале ожидания.

Пока рассматривалось дело Тверизовского, молодой узник знакомился с материалами заведённого на него электронного досье на пару с появившимся у него помощником – гражданским правоведом Лажем. Последний обязан был отстаивать интересы Романа.

Лаж Загорцеву отнюдь не импонировал. У него была плутоватая физиономия. А плуты среди таутиканцев встречались столь же редко, что и сердитые личности, наподобие Бонза. Лаж непрерывно подгонял представляемого: «Было? Было. Пляшем дальше». Какому мыслелобу понравится, когда торопливо «отплясывают» на его недавнем прошлом и скором будущем?

Процесс по Тверизовскому закончился через час. «Выговор, – шепнул при прощании земляку дед. – Жди в гости. Повтори-ка адресок».

– Тенистая, – подстраиваясь под старика, ответно понизил голос Загорцев, – двадцать два – семьдесят один.

– Нагряну не один, – таинственно пообещал старичок. – С нашим земелей. С Айком. Он – мериканец. Это секрет. Паскуда Бонз не знает, что мы с ним контачим. Он на Айка тоже зуб имеет. Не дрейфь! Ни пуха!

– К чёрту!

2

Крэк сопроводил Загорцева на четвёртый этаж. Миновав ряд бронированных дверей, они оказались в просторном зале. За ними туда же пожаловал состав суда и главный этик. Пожилой председатель Люмо и его ровесники эксцессоры оказались типичными таутиканцами. Иначе говоря – добрейшими тау. В отличие от злого Бонза, который во вступительной назидательной речи напирал на то, что оступившийся покусился на неприкосновенность личности.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.