ХЗ. характер землянина

Универсум холодный, гораздо холоднее льда. Его тьма острая, каждая мельчайшая частица – игла, готовая впиться и отравить. Но сознание упрямо расширяется, сквозь яд и боль, чтобы проникнуть как можно дальше и уловить аромат жизни – тончайший, но стойкий.

Где-то в безмерности, недоступные умным приборам и алгоритмам поиска, затерялись капсулы. Каждая пока что переливается и трепещет сокрытой в ней жизнью, сейчас подобной для Саида и меня ароматической свече. Огоньки вздрагивают, блекнут… Они так малы, что даже полное напряжение сил не помогает их ощутить. Люди гибнут в стазисе, и таких их искать еще сложнее.

Но Саид – он правда доу. Вдобавок ужасно упертый. Он растворяет себя без остатка и жалости, норовит дотянуться дальше, дальше… пока не цепляет краешком сознания первый робкий отсвет чужой жизни. Пальцы – он еще хранит связь с телом и ощущает их – вычерчивают узор команды, отсылают сведения тем, кто на связи и ждет хотя бы намека. Портатор наверняка сразу выбрасывает в обозначенную точку команду габаритов-спасателей. Огонек делается ярче – капсулу вернули в годную для жизни среду.

– Благодарим, к вам высланы врачи, держитесь, – шелестит голос.

Связь обрывается! Некто очень умный решил: срочно вытаскивать телепата не надо. Он ведь в сознании и значит, не перешел черту невозвратности. Саид скрипит зубами, всхлипывает, ему совсем плохо и он знает, что сейчас никто не видит и не слышит. А если и слышит, уже не важно. «Симка бы поняла», – одними губами, для морфа, жалуется Саид.

Я киваю. Еще бы, мне все ясно… Умные люди и нелюди не удосужились ускорить сбор «куба сознаний» или держать Саида на постоянном речевом канале, хоть так помогая ему не свихнуться. Хуже: кто-то переключил внимание с телепата и спасаемых на более мелочное. Делают обзор сектора, формируют первичные отчеты – рутина, не более того. Существа с квадратно-гнездовой логикой проинструктированных умников решили для себя: первый спасательный модуль найден, прочие рядом, это очевидно исходя из их метода мышления. Значит, продолжают они гнуть свою линию, телепат прекратил поиск и сбережет себя.

Но Саид, а с ним и я, видим иное. Капсула найдена в дрейфе посреди сплошного потока помех. Какого рода? Не могу оценить. Но помехи существенные, габариты и иная автоматика не справится с поиском. Саид уже не владеет собой настолько, чтобы вслух дать пояснения. Он лишь морщится, жадно хватает ртом воздух и упрямо качает головой, рассеивая себя вовне – и более не надеясь собрать. Вот дотянулся до второго сознания, успел ощутить его. Детское, горячее, золотое – как рождественский шарик, наполненный солнцем. Но сознание лопнуло, сразу остыло. Изранило Саида, взрезало его душу глубоко, страшно.

Надо терпеть. Жизнь вытекает по капле в ледяной универсум. Но там еще много капсул и обозначить их расположение – некому. Морф сполз на руки и помогает отсылать координаты. Надо терпеть и искать. Одну за одной, несмело радуясь удачам и сжигая себя заживо, когда насквозь прошивает чужая смерть. Трепетные свечи слабеют… Воронка тьмы скручивается туже, затягивает. Людям не надо туда смотреть. Это та же черная дыра – возврата нет. Надежды нет. Воздуха нет. Ни капли.

– Сима!

– Отвянь, – проныла я.

– Сима!

– Желаю помереть без музыка, в скромно задрапированной тишине, – проникновенным шепотом сообщила я.

И открыла глаза. Нифига не холодно, ни разу не темно. Саид всегда был слишком впечатлительным, душа у него большая, открытая, а это вредно. Все норовят её использовать, как дрова. Или как халявный отопительный котел. Только хрен два Сима им разрешит.

Все, я очухалась. Голова не кружится. Дышать можно вволю. Открываю глаза – и наблюдаю Гюльчатай. Умеренно приторную, значит, все живы и можно капризничать до упора. То есть пока Бмыг не покажет украдкой ювелирский кулак… Не понимаю, как при таких ручищах можно заниматься чем-либо изящным.

– Гавчик, я тебя люблю, прости за глупости, ты же не душил, ты же помогал. Гав, ты меня простил? Ты добрый. Так… Где Саидка? – я передумала капризничать.

– Тут, – прошелестело под сводом черепа.

Улыбается. Ему паршиво, а он, зараза, на чистом упрямстве изображает оптимизм. Бережет нервы Симы. Рыцарь… Интересно, какая погода на этой курортной планете? Вся звездная система больничного типа. Местная раса – чешуйчатые козлогады высочайшей степени организованности, неужели не подкрутили что надо и не подвинтили где следует до умеренных тропиков? Хочу сосны с пальмами, море парного молока, нежный песок и одно пикантное облачко на горизонте, по типу коктейльной вишенки.

Гав, на глазах теряя серость и накапливая рыжину, вспрыгнул на грудь, затоптался, быстро указывая хвостом направления, где исполняются хозяйские мечты: море, зелень, облако… Обожаю морфов. Ненавижу бюрократию. Уже полцикла морфам официально принадлежит почти вся – кроме звездного скопления исторической прародины расы – галактика расы йорф. За это время дрюккели, первыми заявившие о поддержке признания разумности и одушевленности морфов, не смогли согласовать текст этого самого декларативного признания. Империя вообще воздержалась, как верблюд на неудобном водопое. Габ-система задолбала нейтральностью, ну ничего не решают и никого к решению не толкают. Одна Сима орет и пишет письма. Ну, еще кэф-корабли молодцы. Их регулярно наблюдают в системах галактики йорф. Запрос маршрута они отсылают только коллегии морфов. С копией в габ-систему. Для ознакомления и создания изжоги. То есть прецедента.

– Саидка, ты ходячий труп или лежачий? – уточнила я вслух.

– Хромоходячий.

– А плаваешь как лом или как Буратино?

Судя по тишине под черепом, телепат задумался и ушел в себя. Гос-споди, прими благодарность от Симы за то, что она, то есть я, не телепат! Это же кромешный ужас: все про всех знать. Еще того гаже: знать, что каждый о тебе думает и чего от тебя ждет.

По большей части телепаты ломаются и уходят в изоляцию с последующим отказом от таланта, который именуют проклятием. По меньшей делаются циничными ублюдками, такими опасными, что их принудительно изолируют и лишают дара. Редкие исключения либо бездари, либо служат в очень секретных структурах. И все воспитываются с младенчества, чтобы принять себя и не свихнуться… Только Саид живет, как человек. Не знаю, как он умудряется игнорировать мнения, пожелания и прочую бессознательную пену. У телепатов нет друзей. Но это тоже не про Саида.

– Симочка, не надо меня в рамку, – взмолился несчастный. Опомнился и добавил вслух по существу: – Как топор плаваю.

Отловил в моей голове, что топор состоит из деревяшки и железяки, решил пошутить. Ха. Не смешно, на логике вообще не слепить хорошей шутки. Топоры в фольклоре гордо плывут только от села Кукуево… все остальные ржавеют на дне. Прочел, застонал. Жалобно так, я враз перестала ерничать. Мирно села, благостно улыбнулась морфу. Гав рад видеть меня. И, если честно, за год именно о нем я чаще всего думала. Мне не хватало морфа. Спине без него холодно, а душе… сухо.

Занятая мыслями, я вяло переводила взгляд туда-сюда, обзирая помещение. Вот Бмыг, большой и вдобавок надутый от гордости. Еще бы, у него самая красивая жена на весь пырский сектор пространства. Заодно она единственный общепризнанный искусствовед расы, к которой принадлежит формально, зато охотно… Минувший год Гюль провела в трудах. Вся в них закопалась, умудрившись в итоге отрыть для большого универсума и презентовать с должной помпой официальный каталог по истории и трендам эмо-искусства. Прежде ни у кого не получалось каталогизировать работы пыров. Потому что творцы, даже самые чахлые, имеют живучесть свыше тридцати пяти по осредненной шкале. Боевая подготовка у пыров обязательная, как у нас дома – среднее образование. Только преподают куда усерднее. Ну а нервы… Творцы все несколько взрывоопасны, если их критиковать. Так что пыров обычно стараются не замечать издали, вы ведь тоже не ляжете добровольно на пути бульдозера… если вы разумны и не стремитесь ощутить во полноте муки совести – ну, материализованные, в виде тяжких телесных, ага.

Взгляд уткнулся в Гюль.

– А-ах, – пискнула я.

Драгоценная жена Бмыга лучилась несуетливой гордостью состоявшегося семейного счастья. Но это ожидаемо. Она сидела в кресле, а рядом плавало на уровне плеча нечто… шарообразное, темное и связанное с Гюль. Оно – я икнула и насторожилась – смотрело. Осознанно. По спине пробежал холодок. Я привыкла к странностям универсума, где надо иметь очень широкие взгляды, чтобы допустить все, что тут есть и что земная наука сочла бы ересью, достойной костра современной инквизиции. Но иногда проявлять широту взглядов сложно. Как теперь. Шар неживой, по виду – прямо железный, что ли… А внутри он живет.

– Говорят, будет мальчик, – зарозовела Гюль, смаргивая слезинку смущения. – Я летала в сектор ИА. Кит посмотрел и сказал: удачно.

Вообще-то она все уши мне прожужжала планами расширения семьи. И говорила долю цикла назад про внематочную беременность. Ну, я вежливо промолчала, сочувствуя от всей души. Она заложила меж бровей морщинку удивления и прервала разговор. Оказывается, мы друг друга ну совсем не поняли… Это надо было поздравлять?

– Вырастет из шара пыр, – сообщила я себе самой, сборов икоту. – Если мать его упыр… тфу ты, упрется… хотя ты, Гюль, прежде упираться не умела. Молодец.

– Симка, она рыдала две ночи, – хриплым шепотом сдал сестру Саид. – Сказала: ты не рада. Ты – важный ей человек. А уточнить прочтенную с мозга реакцию не фэн-шуй. Я хотел сам звякнуть тебе, но мне запретили, настрого. Гулька жаждала страдать одиноко. У меня с Бмыгом в спарринге счет два-пять в его пользу, я решил не усугублять.

Сказанное исчерпало силы Саида, он снова стал бел, как гипс. Прикрыл глаза, часто дыша и старясь не быть жалким. Только чего уж, и так ясно: накрылись мои глупые идеи пляжного отдыха. Саиду надо лечиться. А мне – исполнять предписанные Рыгом тренировки. И учить законы габ-службы, причем с развернутыми комментариями.

«К расам особо высоких классов опасности неприменимы базовые законы. Однако в современном универсуме не распространены псевдоразумные подтипов „юсс“ и „рууф“. Неверная классификация с завышением опасности полностью находится в ответственности служащих с показателем атипичности от пятнадцати и выше, и ведет к их разжалованию».

Это про меня. У меня жутко высокая атипичность. Но пока что я никого не классифицировала, как полных уродов-приспособленцев юсс или неуничтожимое почти ничем чудище рууф, жаждущее заполонить и поработить универсум. Я не верю в страшные сказки, где злодеи беспричинно злы. Но буду зубрить правила.

Саид отдышался и подмигнул мне. Бодрится. Мысленно просит не уходить и не бросать его, ослабленного, на растерзание местных красоток. Ха. Сима в роли мымры, красотки в роли злобной расы юсс, мечтающей влезть в мозг очаровательного телепата и этот мозг отключить… чтобы неограниченно пользоваться всем остальным Саидом.

– Тебе дали пять дней отсрочки в стажировке на габрехта, – сообщил Бмыг. – Перелет сожрал полтора, столько же уйдет на возвращение. Двое суток проведешь на Багрифе. Силовые тренировки по просьбе Рыга я беру под контроль. Через две доли суток жду на пляже. Тебя проводят. И знаешь… там мягкий песочек, да.

Прорычал и удалился, бережно обнимая за талию жену и поглаживая летящий между будущими родителями шар с будущим сыном. Телепатом, как и Гюль, я уверена. И, надеюсь, таким же упертым пыром, как папаша Бмыг. О, мои синяки неполученные, я уже ощущаю вас… И пусть. Будь, что будет.

Я села в кресло и стала молча зубрить, вздыхая и почесывая голову: от внедрения знаний мозг зудит. Саид притих, впал в полудрему, но я точно знаю, он просматривает инструкции и деликатно не мешает. Не виноват ведь он, что видит меня насквозь. Это надо принять один раз и больше не париться с глупостями типа: «Ах, я голая. Ах, он все прочтет, даже то, что я сама о себе не знаю». Зато склероз не страшен, если рядом Саидка.

«На этапе стажировки сотрудника применение им средств, не предусмотренных рангом и статусом, возможно при осознанном произнесении вслух и под запись намерения превысить полномочий и быть готовым понести ответственность. Примечание: в практике габ-службы крайне редки подобные инциденты. Стоит помнить, что, как показывает расследование, лишь в одном случае из ста желание использовать сильные средства не является паникой или ошибкой идентификации ситуации со стороны сотрудника.»

Вот бред. Зачем хватать оружие и орать: «я хочу быть уволенной»? Я вообще не желаю носить оружие и тем более не готова калечить разумных, псевдоразумных и совсем безумных. Сима очень мирная. Сима хочет понижения статуса и ныряния в теплое море без зубрежки и айсберга на горизонте – ну, неотвратимо грядущего экзамена, мрачно сопящего Бмыга, прорицания лиственной цыганки…

– Я могу спросить?

Пришлось кивнуть. Почему-то мне кажется, я знаю вопрос. Саид промолчал. Я обернулась, поймала его взгляд и разобрала кивок. Не виноват ведь он, что читает. И что я ему все еще нравлюсь, хотя прошел год и мог бы уже повзрослеть, я не героиня его романа. Вот чую, что именно так и есть. Я все еще помню взгляд Тая и узнаю его каждый раз, независимо от внешности и расы, напяленных на нелюдя. Я вдалбливаю себе в мозг снова и снова, что он именно нелюдь и даже габариус Чаппа ближе мне по генетике и прочему, чем этот… никто не знает, кто. Но я узнаю его и мозг мой отключается. Остается лишь горечь. Каждый раз – горечь. Не знаю, почему.

– Тай… – Саид нехотя выговорил имя многоликого нелюдя, с которым я знакома с первого дня в универсуме. – Это для тебя серьёзно?

Смешнее всего то, что ответ вслух не требуется. И вовсе уж надорвать живот можно: я настоящего полного ответа, считанного с меня же, не узнаю! Саид вмиг все просек, кивнул – мол, прости, сам знаю, что не стоило спрашивать, молчу и впредь буду паинька.

– А мне сказать, о чем я думаю и не думаю? – оживилась я, надеясь на глубокий анализ той горечь, которую сама не способна разложить на составляющие.

– Разве твое поведение зависит от того, что я скажу? И разве стоит тонкие темы искажать словесными ответами, ужасающе примитивными, – поморщился Саид. Грустно вздохнул. – Сима, я бы не полез в это… личное. Но мне чудится в темной области памяти угроза. Большая. Никому и никогда не позволяй читать глубоко о нем. О вас. То, что есть в твоей памяти, содержит… скрытый код. Для тебя он может быть убийственным. Буквально. Уточнять не стану, так лучше. Кажется.

– Все что угодно можно считать, если упереться, – отмахнулась я. – А что там за западня?

– Детали значимого ювелирно огорожены… им. Без твоего согласия не прочтется никем, – уточнил Саид. – Даже телепатом с потенциалом развития до полноценного доу, который в нынешнем универсуме вроде бы у людей один… в уме. И он в этой комнате. И будет молчать о своих догадках.

Я открыла рот, чтобы пробубнить возражения – и смолчала. В душе нечто шевельнулось, обозначая: Сима, увянь, сверни тему. Так надо, Саид прав.

– Сима, помоги с настройкой кресла, – попросил Саид. Посмотрел на меня заискивающе. – Сима, один я тут не останусь. Жизнь жестока, влюбленность – штука многоугольная и колючая.

– Депилируют под кеглю, раздерут на лоскуты, – заржала я. Веселость нахлынула и сбежала, как шальная волна с нагретого камня. Не знаю, что во мне сработало, но я вдруг повернулась к двери и громко, нарочито внятно сказала: – А ты будешь меня любить, если коленки сделаю назад, как тебе нравится?

– Уймись, – шепотом взмолился Саид и покраснел.

Бедняга неприлично, противоестественно красив. А красота, как я думаю, штука волшебная и сугубо атипичная. Можно быть лохматым выродком с клыками или бурой макарониной без мышц. Отвратительно? Сто тыщ раз да, а сто тыщ первый – нет! Почему приключается сбой всеобщей оценки с «дрянь» на «божественно», ответа не даст ни телепат, ни ученый, ни интриган тэй… Но магия вершится для кого-то одного, и магия перенастраивая слух, зрение, логику существ, окружающих избранного. И вот уже зеленеющую жабину на полтонны целуют, не мечтая превратить в принца. Скорее желают сами сделаться – гармоничным жабьим подобием.

Саидка не жаба. Ему еще хуже, он симпатяга, сверх того наделенный выдуманной мною магией красоты. Словно перечисленного мало, за год он – клон ускоренного взращивания – развернулся из щупловатого пацана в полноценного мужчину. Он плечист, мускулист и от него прямо искрит таинственностью… Телепат, великолепный пилот, представитель загадочной расы улучшенных людей – он сам не знает толком, кто они с Гюль? Клонирование с вмешательством в геном повторялось много раз, корни этого безобразия покрыты плотным дерном забвения и лжи. Зато плоды чертовски аппетитны и на виду. Едва я покину палату, Саида окутает липкое облако вожделения.

Пришлось от имени габ-службы убедить койко-место мигрировать туда, куда укажет ут-габрехт Сима. А указала я на дверь.

У палаты отирались три маньячки с сильно выдающимися из-под халатиков… данными. Меня сразу засекли, мои намерения прочуяли и возненавидели воровку Симу – солидарно. А пофиг. Я чихнула, улыбнулась Саиду и дернула вниз застежку-невидимку на вороте. Девицы заклокотали горлом, как мартовские коты перед боем. Морды у всех сделались хищные. Спарринг с Бмыгом уже не казался мне делом безнадежным. Пыры воюют честно, поэтому они и не правят вселенной вопреки своей феноменальной живучести и еще более внушительному потенциалу разумности.

– Два дня, – вздохнул Саид, старательно не замечая девиц. – Ужасно.

Почему ужасно, я не успела спросить: уткнулась в упругий барьер озабоченных медичек.

– В палату, – проблеял издали злодей от медицины, скоропостижно подкупленный заговорщицами.

– Как габ-служащая уточняю под запись: у вас есть разрешение семьи посылать в палату и далее недееспособного пациента?

– Он дееспособен, – неосмотрительно прошипел козел.

– Ты остался без капусты, дядя, – хихикнул Саид, резко сменив настроение. – Сима, ходу!

Мой локоть вмялся в упругость правой куклы. Ногой я подсекла под колено стоящую левее, сразу прыгнула через готовый разрастись завал плоти – и рванула так, что сам Рыг остался бы доволен. Мобильное койко-место, и то малость поотстало, опасаясь утратить пациента.

Коридор был длинный, так трасса олимпийского марафона. Мы пока что лидировали с хорошим отрывом. Враг подбадривал себя визгом и не сдавался. В двух шагах от поворота наивная Сима сочла себя чемпионкой и тотчас была дисквалифицирована за самонадеянность – дверью…

Год назад я могла лишь лупить глаза, летя навстречу неминучей контузии и жалко охая напоследок. Три сотни вдумчивых избиений-тренировок Рыга многое переменили. Пятнистая от синяков Сима нынешней версии подготовки успела извернуться и упруго отлететь в угол, разминувшись с прямым нокаутом. Правая рука поправила движение, левая удачно зацепила край подлокотника койки Саида – и Симой, как хвостом, махнули по стенке в повороте… Гав петлей обвился на запястье и помог не оторваться. Если бы не он, подготовки Рыга оказалось бы мало.

– Вау, – глубокомысленно озвучил Саид мусорное словцо, добытое из моей памяти.

– Вау-у, – прохрипела я, выворачивая шею, чтобы как можно дольше не терять из виду то, что и есть «вау».

В проеме двери, которая едва не лишила нас победы в забеге, мелькнуло роскошное, породистое женское тело, упакованное в цензурный минимум одежды. Мой ответный пинок по двери подкосил красотку, она замахала руками и взвыла… Вывернутые назад колени дрожали. Ходить на этом девица, похоже, не умела. Но реакция у нее была призовая, и девица совершила рывок инстинктивно, пробуя вцепиться в пролетающую мимо мечту. Влепила себе же лодыжкой по заду – и рухнула под ноги толпе поклонниц с традиционной ориентацией коленей… Я едва успела заметить, как нарастает вал неразберихи, как мелькают руки и ноги. Быстроходная койка, кренясь, завершила поворот и помчалась дальше, волоча потрясенную Симу.

– Может, мне пластироваться как-то пострашнее, – обреченно выдавил Саид. – Не могу так больше. Симочка, я скоро возненавижу женщин. Всех. – Он вздохнул горестнее. – И еще некоторых мужчин. Знаешь, и среди нелюдей есть подозрительные особи.

Мы миновали еще один поворот, отметивший бок Симы свежим синяком. Саид тормознул койку, наконец-то осознав, что мне больно быть хвостом бесколесного экипажа. Дальше мы двигались чинно. Я хромала, держась за подголовник. Саид негромко обсуждал с Гавом колени той девахи: и вовсе они не «назад», строение по типу мурвровых ног. Я молча ругала себя последними словами. Кто меня дернул за язык с «коленками назад»? Мгновенный пластинг – это безумно дорого, опасно для здоровья и наверняка незаконно. Это будет мне приговором, если породистая кенгуриха догадается пожаловаться в габ-систему. Или еще хоть кому.

– Она не будет жаловаться, – пообещал Саид. – Это моя вина. Я поговорю с ней. Симочка, я год делаю вид, что взрослею, хотя плохо понимаю, что это значит. Можно я задам еще один ужасно личный вопрос?

Я согласно промолчала. Он так же молча считал настроение. Мы добрались до локального портатора, заменяющего тут лифт, и в три шага покинули здание.

От травы оттенка старой бирюзы с прожилками изумруда тянуло терпкой, неземной хвойностью. Воздух был полон распаренным, томным теплом близкого полудня. Ветер ласкался к коже бездомной кошкой, и был он пестрый, свитый из прохлады моря и жары пляжей… Красивая планета. Перспектива тут немного искаженная, уголки горизонта приподняты, как будто мир все время улыбается. Хочется улыбнуться в ответ.

– Все они думают, что я взрослый. На меня охотятся, – Саид начал строить «ужасный» вопрос, запинаясь и отходя от темы куда-то в сторону. – Я признаю, что дал повод, когда провожал на Багриф ребят из группы и сам лечился, меня пару раз задевало, я не говорил. Это все… игра. Детская. Поболтать, побродить по берегу и все такое… дальше. Я слушаю их, много кого слушаю. Всюду игра. Мир так устроен. Сима, ты правильно сказала, когда меня отшила. Я был эмбрион. Думал, что можно сказать «я тебя люблю» и решить кучу вопросов. Все вопросы! Только это не правда.

Саид скис и затих. Кажется, у него не получалось обозначить словами свои метания. Гав щетинил загривок, осуждающе на меня шипел, приняв сторону Саида. Но я упрямо молчала, ощущая себя нарочито глухонемой садюгой.

– Такое было красивое, цельное слово, – горестно вздохнул Саид. – Любовь… Оно разбилось на миллион осколков. Я больше не умею его выговорить так, чтобы в нем накопился смысл. Цельный. Гюль умеет, только у неё получается иначе, это чужое звучание. Бмыг умеет, и тоже чужое звучание. Ты умеешь… только ты молчишь, нет нужного слушателя. Сима, а какое звучание тебе… годное?

Захотелось прямо теперь провалить стажировку и сгинуть на Землю, потому что это в сто раз проще, чем подтолкнуть пудовым языком к зубам хоть один звук. Не знаю я ответ. Блин, это ж такой вопрос… если б я знала ответ, тогда, получается, ответ был бы уже не нужен.

Универсум живет по законам, похожим на беззаконие пестротой многообразия укладов – почти неограниченного. Здесь можно принять меры и отключить влияние гормонов временно или постоянно. Можно пользоваться неприродными партнерами, моделируя поведение, внешность – да все, в общем-то. Можно коллекционировать интересные встречи, как пробуют сделать почти все девицы, преследующие Саида: им лестно внести в список побед уникального телепата из расы улучшенных людей. Можно еще пес знает что.

Почти любой вариант будет удобнее, чем традиционная семья, требующая притираться к чужому характеру и сомневаться в выборе. Каждый день видеть в своем доме кого-то, кем нельзя управлять. Или не видеть невесть сколько и верить, что когда он вернется, это – радость… Зачем так усложнять? Собственно, это и есть вопрос Саида. Наверное. У меня нет ответа. Но я твердо знаю, что однажды захочу именно так усложнить себе жизнь. Еще я знаю, что империя уважает традиции, и вроде бы именно это помогает им быть численно стабильными, нацеленными на развитие и активными, хотя нет на их планетах голода, нищеты и войн, признаваемых у меня дома двигателями прогресса… Вредными и убогими не менее, чем бензиновый мотор. Только это не ответ.

– Ты же знаешь, мне довольно мыслей по теме, – утешил Саид. Помолчал и тихо добавил: – Хотя жаль, что я по-прежнему не знаю, что надо сказать и сделать, чтобы получить… ответ.

– Ха, – кашлянуло горло Симы, совсем чужое мне в этот момент.

Мы добрели до пляжа. Пустого: ведь посреди него врос в песок пыр, вооруженный двумя палками. Чую, сейчас он соорудит из меня ювелирное изделие типа «отбивная». Вот тогда все вопросы и ответы вылетят из мозгов, как пыль из коврика.

Два дня я продержусь. Наверное. Первый раз думаю, почесывая ноющую в предвкушении скулу: а жаль, что я не телепат. Их, вроде, нельзя бить по голове в спарринге. Под страхом лишения статуса.