Невинный Азраил и другие короткие рассказы

…В помещение начало поступать из сушилки сухое белье. Женщины, приготовив пластиковые пакеты, ждали, когда к ним подъедет тележка Эрика со стопками простыней, наволочек, полотенец и прочего, и уже через пару минут работа пошла в своем обычном темпе. Но это продолжалось недолго. Где-то налаженный конвейер работы дал сбой. Кто-то прервал рабочий ритм. А постепенно – один за другим – отключились все.

Оказывается тихо, но очень горько плакала работница Тереза, женщина всеми уважаемая, даже можно утверждать, любимица коллектива. Все работницы бросились выяснять причину ее слез. Они окружили ее. Тереза всем показывая свою раскрытую сумку, со слезами сказала: «Нет моего кошелька. Взяли…»

Она была очень доброй и деликатной женщиной и не могла себе позволить произнести слово «украли». Но в любом случае факт оставался таким: у бедняжки пропали деньги! Кто же мог их взять? Женщины смотрели друг на друга, а затем на единственного мужчину. Напуганный Эрик спрятался за стопкой белья, в миг глаза бедняги расширились от страха и стали как два красных угля на фоне темной кожи лица. Когда смуглые и чернокожие люди бывают смущены или растеряны, цвет их лица приобретает фиолетовый оттенок. А сейчас и губы Эрика стали фиолетовыми. Он с беспокойством спросил:

– Что вы на меня так смотрите? Я ничего не крал. Я же только что сюда вошел. Сами видите…

Тереза, утирая слезы рукавом одежды, воскликнула:

– Нет, нет, Эрик здесь не причем!

Эрик ушел забрать из сушилки оставшееся белье. Тереза села на свое место, а гвалт женщин продолжился. Некоторых интересовало: а сколько было денег в кошельке?

Тереза молчала. Немного погодя она встала и тихо сказала: «Я знаю, это дело рук Лауры. Она сегодня сидела около меня, а моя сумка была на стуле между нами. Да еще она ушла домой раньше. Это она взяла кошелек и под выдуманным предлогом сбежала». Женщины ничего на это не сказали. Ведь Лаура тоже была одной из их команды. И до сих пор ничего подобного за ней не замечали. Ни у кого на умещалась в голове мысль, что Лаура – воровка. И зачем вообще она может совершить такое?

– Я пойду и попрошу Мбанги, чтобы послал за ней и допросил ее! – сказав, Тереза поднялась с рабочего места. Женщины уже дорассуждались до того, что деньги Лауре срочно понадобились для покупки подарка новорожденному.

Начался последний десятиминутный перерыв в работе. Одна из работниц, встав перед вентилятором, принялась есть бутерброд из авокадо с хлебом, причем очищенную кожицу бросила там же, где стояла. В свою очередь Эрик, увидев, что мусорная корзина далека, бросил шкурку банана себе под ноги и пошел по своим делам, на ходу доедая плод. На полу, обдуваемым прохладным воздухом, остался живописный натюрморт, только не из фруктов, а из кожуры. Одна работница, проходя мимо женщины с бутербродом, остановилась посмотреть, что она ест. Та отломила кусок хлеба с авокадо и протянула ей, при этом кусок авокадо упал на пол. Женщина наклонилась, подняла этот кусок, положила на хлеб и стала с аппетитом есть.

Расстроенная Тереза вернулась от менеджера. Босс ей сказал, что Лаура уехала в Ахепею, поэтому пока она вернется, рабочий день уже закончится. Лучше будет, если Тереза потерпит до утра, когда Лаура придет на работу. Тереза до конца рабочего дня металась в состоянии большой потери и безвыходности…

На следующий день она пришла на работу, и стоя за рабочим столом и здороваясь с каждой вошедшей, громко и радостно заявляла: «Слава Богу! Кошелек никто не крал! Когда вчера я вернулась с работы, то увидела, что оставила его на постели!»

Работницы, поздравив ее с хорошей вестью, разошлись по своим местам. Последней в комнату вбежала Лаура. Она, улыбаясь, протянула всем по конфетке и поделилась радостью:

– Ах, какой у сестры моей мальчик! Он такой красивый! Ну совсем как детеныш гориллы.

Все, улыбаясь, снимали обертку с конфет и угощались. Тереза с виноватой улыбкой подошла к Лауре и прошептала: «Прости, Лаура. У меня были нехорошие мысли о тебе. Я была несправедлива. Кошелек мой оказался дома. Прости меня, ладно?»

Ничего не понимающая Лаура продолжала улыбаться и делать что-то вроде утренней зарядки – разминать суставы, подпрыгивать на месте, приседать.

Мбанги, Эрик и еще несколько мужчин потянулись к Лауре за конфетами. Угостив их, Лаура продолжала пританцовывать на месте, а женщины хором изображали аккомпанемент. Вскоре все успокоились. Эрик приволок очередную тележку белья и женщины мигом вспомнили о работе.

Наступил полдень, то есть, обеденный перерыв. Эрик от безделья крошил ножиком откуда-то взявшиеся пальмовые листья и сыпал их на пол, когда к нему подошла Тереза и села рядом на пол. Эрик спросил ее:

– Послушай, женщина, значит вчера ты приехала, забыв дома кошелек?

– Да, так. Да простит Бог мои грехи. Я стала подозревать бедную Лауру.

– Интересно, на чем ты едешь на работу, с работы?

– Автобусом.

– А если вчера у тебя с собой не было кошелька, как же ты расплачивалась за проезд и как ты автобусом проехала с работы домой?

Тереза как-то странно улыбнулась и сказала:

– Ты только посмотри на стечение обстоятельств, я забыла оплатить проезд на пути сюда и обратно, а водители не напомнили мне об этом.

Тереза, поднявшись с пола, подошла к Лауре.

– Лаура, я куплю тебе подарок стоимостью пять тысяч франков, только прости меня, ради всего святого. Пусть это послужит мне уроком, никогда больше никого я не стану подозревать.

Лаура опять ничего не понимая, порылась в своей сумке и протянула Терезе еще одну конфету. Та конфету приняла и, обняв, поцеловала Лауру.

Как все были в этот день счастливы!

После работы Тереза тем же автобусом ехала домой. Водитель узнал ее и слегка покачал головой. Сойдя на своей остановке и расплатившись за проезд, женщина сказала водителю, что вчера она забыла заплатить за проезд и протянула ему деньги. Со словами «я тоже забыл» водитель отвел ее руку и закрыл двери автобуса, чтобы продолжить маршрут.

Закат солнца обложил красным заревом все вокруг, а город собирался прорвать эту блокаду. Ведь все равно вечер вступит в свои права и принесет столь ожидаемую прохладу.

Музыка неведомой богини

Гармония, Этика и Эстетика в веселом расположении духа возвращались из очередного посещения Нимрудских памятников[8]. Теперь они следовали к берегам Кипра для реминисценции рождения Афродиты. Пролетая над одним из городов Малой Азии, Гармония сказала:

– Слышу чудесную музыку – игру на виолончели. Кто бы это мог так играть?

Первой ответила Эстетика:

– Насколько мне известно, в этом городе ни особых памятников старины, ни других ценностей искусства не сохранилось. А музыка может звучать всюду. Ведь люди играют всегда. Но поистине красивую музыку могут играть лишь красивые люди.

– Я – Этика, и мне не пристало с вами спорить. Но, по-моему, прекрасную музыку могут озвучить лишь благородные душою, – сказала Этика.

Гармония продолжила:

– Давайте остановимся и отдадим должное этим звукам. Судя по вашим словам, пальцы, озвучивающие в данный момент виолончель, должны принадлежать какому-то великому обладателю. Проверим.

Гармония, Этика и Эстетика прервали свой полет и стали кружить над городом, пока не остановились над одним из зданий. Это был музей.

В это же время на скамье городского парка, в тени акаций, сидел композитор со своей женой и обсуждал вкус торта, которым они угощались вчера на банкете в их честь. Они приехали сюда из другого города. Композитор хвалил торт, а его жена – наоборот – критиковала: шоколадная глазурь была кисловатой.

Этика отметила про чету на скамейке:

– Им очень скучно, и они не знают, как провести свободное время. Ведь всегда скучно, когда нет благих намерений.

– Я их тоже вижу, – поделилась наблюдением Эстетика, – мужчина с лысиной, в очках, ну а что касается женщины, то ее макияж вовсе не соответствует ее годам.

Гармония провозгласила:

– Да здравствует соответствие и согласие! Предлагаю направить их в музей. Там их покинет скука, и увидим, насколько мы правы про исполнителя прекрасной музыки, которую слышим.

Придя к согласию, Этика, Эстетика и Гармония возбудили интерес у композитора и у его жены к ценностям старины. Откуда-то потянуло запахом жареной рыбы. Мужчина, только что говоривший о вреде переохлажденного пива с пересоленной рыбой, после небольшой паузы сказал своей жене:

– Зачем мы здесь сидим? Встань, пойдем хотя бы местный музей посмотрим. Мне вдруг захотелось увидеть какую-то старину.

Женщина с радостью встала и взяла свою сумочку.

– И правда, пошли, – сказала она.

– Но я даже не знаю, где находится здешний музей, – сказал мужчина.

Торговец жареной рыбой, невольно слышавший их разговор, показал им, как пройти до городского музея, добавил при этом:

– Это на той улице, где и родильный дом. Попросите, и любой прохожий может вас проводить. Все мои дети родились в этом родильном доме. Там отличный уход за новорожденными.

Хотя композитору и его жене за долгие годы совместной жизни посчастливилось обойти все залы римских музеев, Лувра, Прадо, Метрополитена, но сейчас, спонтанно, в них зародилось убеждение, что без посещения этого провинциального музея им никак не обойтись. Музей оказался, как и следовало ожидать, приятно безлюдным. Композитор обратился к заспешившей к ним смотрительнице:

– Нас интересуют все, что связанно со стариной и все, что относится к искусству.

– Могу помочь, – ответила смотрительница, – для начала скажу: «Добро пожаловать в наш музей, где вы увидите много интересного!» Одно время наш город был обиталищем крестоносцев. А до них через него на Запад и Восток проходили армии древних греков и персов. Думаю, пока вам этого достаточно. Походите, посмотрите на наши экспонаты, и если у вас возникнет какой – либо вопрос, позовите меня.

Жена композитора, немного осмотревшись, обратилась к смотрительнице. Ее заинтересовало, как она сплела кружева для своего воротничка. Сам же музыкант продолжил осмотр. Тут были стенды с фотографиями археологических раскопок в окрестностях города, что мало интересовало его. Хотя, может быть, он был недостаточно внимателен в осмотре. Собираясь подойти к беседующим женщинам, он вдруг услышал игру на виолончели. «Как хорошо, что включили подходящую запись», – отметил он. Но потом понял, что слышит живую музыку. Играли наверху. Звуки доносились, кажется, со второго этажа. Услышанная музыка вызвала у него непривычное ощущение. Он стал внимательно вслушиваться, пытаясь вспомнить, чье сочинение играли там, наверху. Но тщетно. На его памяти было множество музыкальных сочинений, и современных и классиков, но то, что он слышал сейчас, не походило ни на одну школу. Оно было очень сложным для исполнения и в то же время чарующе приятным для восприятия. Композитор мысленно заключил, что это очень странная музыка, для обозначения которой известная система нот вряд ли пригодится, тут потребуется нечто сверхвозможное, вернее, сверхновое. Под действием музыки он легко взбежал на верхний этаж, чтобы послушать игру вблизи.

Композитор осторожно двигался по второму этажу, пытаясь установить место, откуда доносились звуки. Но музыка внезапно оборвалась. Он остановился в ожидании продолжения, но звуки не возобновились… С другого конца зала шла прелестная девушка с распушенными по плечам волосами. Она несла себя так грациозно, так воздушно, что замер даже старый скрипучий паркет. В то время, как под ногами композитора паркет скрипел даже сейчас, когда он просто стоял. Он собрался спросить у нее, кто так чудно играл на виолончели и почему игра прервалась. Она как бы все поняла и остановившись перед ним, посмотрела печальным взглядом и смутившись произнесла:

– Знаете, у меня лопнула струна на виолончели…

– Которая струна? – поинтересовался композитор.

– Первая. Не знаю, что мне теперь делать…

Тембр ее голоса и манеры походили на саму музыку.

– Скажи, как тебя зовут? – спросил музыкант.

– Меня зовут Илаха[9], – ответила она. Глаза девушки были так доверчиво распахнуты, что в них можно было погрузиться. Нет, вернее сказать, утонуть, потому что они напоминали глубокое озеро со сверкающей поверхностью.

– У меня лопнула струна, не знаю, что теперь делать… – вновь повторила она и, повернувшись, ушла.

– Не волнуйся, лопнула струна – не беда, поставишь другую, новую, – сказал ей вслед композитор, пытаясь успокоить девушку и в то же время удивился ее беспокойству из-за какой-то там струны. А вообще-то струна лопнула действительно очень не кстати. Ведь он хотел дослушать. Не долго раздумывая, он решил достать для нее струну и спустился вниз. Женщины все еще разговаривали. На улице, расспрашивая прохожих, он добрался до магазина музыкальных аксессуаров, что на удачу было недалеко от музея. Здесь он купил комплект самых лучших из того, что там было, виолончельных струн.

– Куда ты ходил? – по возвращению в музей спросила его жена, – пойдем, я хочу тебе показать кусок ковра.

– Понравился вам музей? – спросила смотрительница.

– Да, очень, – но композитора интересовало другое, и он спросил: – где сейчас та девушка, игравшая на виолончели?

– Когда, здесь? – услужливо спросила смотрительница.

– Здесь, минут пятнадцать тому назад. Звуки доносились из верхнего этажа.

– Не могу понять, о ком вы говорите, – ответила женщина, – подождите, я спрошу у нашего директора, может он знает?

Смотрительница пошла за директором. В это время жену композитора заинтересовал какой-то экспонат. Она подозвала мужа:

– Посмотри сюда, вот на эти обломки фарфора. По-твоему, это кофейный сервиз?

– Не может быть, во времена, соответствующие возрасту этих обломков, в этой стране кофе не пили и даже не знали, что это такое, – ответил ей муж.

– Тогда зачем им был нужен этот кофейный сервиз? – удивилась женщина.

С приходом работников музея, муж и жена отошли от обломков старого фарфора.

– Здравствуйте, – приветствовал их директор, – говорят, вы кого-то ищете. Какую особу вы хотели видеть?

– Ее зовут Илаха. Так она мне представилась, – ответил композитор.

– У нас музей небольшой и здесь не бывает много народу, обычно: смотрительница, кассир и сторож. Среди них нет той девушки, которую вы ищите, и никто здесь на виолончели не играет. Хотя, – директор посмотрел на свою работницу, – может, здесь были студенты?

– Нет, – опровергла смотрительница, – кроме этого эфенди и его супруги никого на сей час в музее нет.

– И я здесь никого не видела, о ком это ты? – спросила жена музыканта.

Не может быть! Композитор все прекрасно помнил. Он видел Илаху всего каких-то пятнадцать-двадцать минут назад.

– А есть ли у вас в музее виолончель? – спросил он у директора.

– Да, – ответил директор, – есть у нас одна виолончель. Но это не экспонат. Ее нам принес посторонний человек на реставрацию. Мы здесь этим тоже занимаемся, иногда. Инструмент старый, нуждается в обновлении покрытия. Я собираюсь нанести новый лак на него.

Музыкант возразил:

– Зачем обновлять покрытия? Вы не боитесь, что это нежелательным образом отразится на звучании инструмента?

– Кажется, вы правы. Но я же выполняю заказ, и моя задача вернуть инструменту прежний блеск, – ответил директор.

– Можно мне посмотреть на инструмент?

– Можно, почему же нельзя?

Директор повел гостей за собой. Они вместе поднялись на этаж выше и вошли в одну из комнат в самом конце зала. Виолончель, о которой говорил директор, стояла посередине комнаты, прислоненная к какой-то мраморной статуе в человеческий рост, на которой были заметны следы окаменелого воскового покрытия. Рядом была табуретка со смычком на ней. Виолончель была с единственной лопнувшей струной, свисающей с нее.

– Поразительно! – воскликнул композитор. – Разве можно сыграть ту сложную музыку с одной лишь первой струной? Невозможно…

Директор осмотрел инструмент, потрогал болтающуюся струну и задумчиво произнес:

– Сюда никто не входил, дверь была заперта на замок. Это похоже на самопроизвольный обрыв. В комнате очень тепло.

– А что за статуя? – спросила супруга композитора.

– Это богиня. Какая-то нам неведомая богиня.

– Почему неведомая? – женщина подняла с табуретки смычок и села.

– Потому что у нас о ней очень мало сведений.

Композитор стал внимательно осматривать статую с разных сторон. Он узнал ее. Это была Илаха. Только сейчас в мраморном облике. На лице статуи была едва заметная улыбка.

– Кажется, мы с вашей неведомой богиней уже знакомы, – сказал он и, достав из кармана платок, вытер с лица пот. Директор и смотрительница растерянно улыбнулись. А жена композитора, уже давно и навсегда уверовавшая в ум и всезнание своего мужа, решила, что он про эту статую мог знать и раньше.

– Ну как, посмотрели на виолончель, теперь можем уйти? – поспешно спросил директор музея.

Женщина встала, композитор, не торопясь, достал и положил на табуретку комплект новых струн для виолончели. Директор и смотрительница ничего не поняли.

– Виолончельные струны для неведомой богини, то есть, для Илахи, – пояснил музыкант.

Посетители покинули музей и после небольшой прогулки по городу пришли в гостиницу. Вечером в номере женщина сказала своему мужу:

– Ты правильно сделал, что подарил струны музею. Но со стороны это выглядело странно. Люди к таким жестам не привыкли…

– Значит, пора привыкать. Я до сих пор нахожусь под впечатлением той чудной музыки, но никак не могу воспроизвести ее отчетливо. До такой степени, чтобы сделать ее нотную запись. Он подошел к окну.

– Посмотри на ночное небо. Сколько звезд… видишь? И все имеют свое место и порядок, как в оркестре. Ты их слышишь? А я слышу. Музыка – она есть всюду, только ее надо уметь слышать. Она во всем прекрасном, досягаемом и не досягаемом. Музыка – это слуховое видение, сочетание обозримого с ощутимым.

Женщина тоже смотрела на ночное небо. Она заметила что-то и воскликнула:

– Звезда упала! Посмотри вон туда! Только что одного из небесных музыкантов удалили из оркестра.

– Видно на пенсию пошел, – пошутил музыкант.

В эту ночь, когда жена уже спала, композитор пришел в то приподнятое творческое состояние, которое обыденно называют вдохновением: чтобы не растерять этот рабочий настрой, он достал из дорожной сумки папку с нотными листами, чтобы записать звучащую в нем музыку.

Он был уверен, что ему удастся создать нечто значительное, превосходящее все то, что сделал до сегодняшнего дня. Музыка звучала уже не только в нем, она раздавалась где-то выше, над всем городом. Ее исполняла Илаха, неведомая богиня.

А Гармония, Этика и Эстетика с наслаждением созерцали все происходящее, пока не спохватились, что им надо продолжить свой путь. И они полетели дальше, туда, где их ждали пенистые волны, родившие вечную Любовь и Красоту.

Азиз

Всему свое время. Много веков тому назад величие Сасанидов[10] достигло своей вершины. По всем направлениям велись успешные войны. Все соседствующие народы были покорены, а их земли захвачены. Шахиншах[11] правил у себя в Ктесифоне[12], а народы, заселявшие его необъятные владения, жили там, где им было предписано судьбой. Лишь немногим избранным было суждено жить в Ктесифоне и служить у самого царя. Ктесифон был городом роскошных дворцов, где не утихали пиры и веселья. Много вольных слуг и невольников было занято поддержанием праздного ритма в этих дворцах. Они обслуживали царя с его свитой и непрекращающийся поток посланников, прибывающих из разных концов света. Все гости приносили дары, что пополняло царскую казну. На приемах у Шахиншаха хвалили его и его семью, желая им всех благ этого мира, а также мира потустороннего. За лошадьми и верблюдами прибывающих гостей присматривали конюхи царской конюшни. Самих гостей развлекали множество шутов, танцовщиц и музыкантов. Несколько десятков поваров были заняты приготовлением сотен угощений, чем Ктесифон также славился. Царь был щедрым и не возражал, если его гости во время пьяных оргий желали воспользоваться услугами свободных девушек и невольниц. Часто от таких связей рождались дети, которые пополняли ряды рабов царя. Некоторых мальчиков брали служить в гвардию, а остальные мальчики и девочки становились слугами и хозяйственными работниками. Так появилась на свет Анаит, родившая в свою очередь мальчика от придворного музыканта. Малыша назвали Азиз[13]. Детям, родившимся в Ктесифоне, предстояло научиться покорности и угодливости, чтобы избежать злой кары.

Слуги и служанки считали себя высшим слоем простонародья и свысока смотрели на земледельцев. Сами земледельцы и кочевники говорили с восторгом и не без зависти, если кто-нибудь из них имел хоть малейшее отношение к кому-нибудь из придворных слуг. У ночных костров слагались сказки вроде той, как заблудившийся во время охоты некий принц ненароком встречает дочь пастуха и влюбляется в нее с первого взгляда. Или как молодой пастух благодаря своему блистательному уму и храбрости спасает страну от нашествия врагов и за это получает право жениться на очаровательной царевне. Дети засыпали сладким сном, веря, что такое может произойти с каждым из них. Ктесифон был мечтой для бедных, недовольных своей тяжкой судьбой – жить на сухой почве под палящим солнцем. Воды было мало. Во время обильных дождей бывали и обильные урожаи. В такие сезоны от переедания у людей, как и у верблюдов, накапливались запасы жира на случай голодной засухи, отложенные в бедрах и в складках живота. Полные люди пользовались доверием и почетом. Толстый слой подкожного жира свидетельствовал об их благосостоянии, а об уме судили по количеству морщин на лбу. Таковы были традиции и верования.

И Ктесифон жил своей привычной жизнью, где все было в изобилии, как в вечном раю. Всего было вдоволь – даже существовало воровство, хотя это и было наказуемо. Каждый знал свое место по отведенному рангу и воровал по мере возможности. В такой среде рос Азиз, сын женщины-винодела и музыканта.

Уже к семи годам Азиз привлекал внимание окружающих: он никогда не кричал и не плакал, а молчал, пока его не спросят о чем-то. Если ему задавали вопросы, он, сначала приоткрыв рот, внимательно слушал и только потом отвечал. Ему нравилось находиться среди женщин. Они его очень любили, гладили и целовали в щеки. На тяжелые работы обычно посылали других мальчиков – Азиза мало беспокоили. Он больше прохлаждался в кругу женщин, слушая их пересуды. Но вскоре ему нашлась работа. Ему вменялось в обязанность помогать жрецам в подготовке проведения обрядов: он сжигал ароматные травы у каменных львов. Это он делал охотно, с улыбкой на лице.

К семнадцати годам Азиз стал белым упитанным юношей с большими черными глазами. Он начинал все больше и больше привлекать внимание царских жен. Они под разными предлогами вызывали его к себе и не упускали возможности поразвлечься с ним. Азиз их развлекал шутливыми беседами на любовные темы, а иногда и любовными играми.

Вскоре Азиз получил более высокое назначение: стал сопровождать молодых принцев во время их охоты. Он помогал им хорошо провести время, готовил ночлег в палатках, приводил и уводил для молодых принцев понравившихся им юных девочек из простонародья. Девочки на это соглашались с восторгом. Быть возлюбленной принца было мечтой каждой из них. Ведь это позволяло им хоть на время оторваться от тяжелой повседневности. За это девочки были весьма признательны Азизу. Во время таких развлечений Азиз разжигал костры, делал шашлыки, разливал вина. Говорил он мало, а слушал больше. Мог не открывать рта часами, если от него не ожидали ответа. На каждое замечание собеседника, кем бы тот ни был – принц или слуга – он одобрительно кивал головой. Когда это надо было, он мог широко раскрыв глаза выразить недоумение или удивление – смотря на обстоятельства. Был услужлив и очень любил красиво угощать, чем тоже прославился. Естественно, угощал он из царского котла или из других котлов, своего котла он никогда не имел.

Отказывать кому-нибудь в чем-либо он также не умел – ему приходилось просто лгать. Но и лгал он так красиво и так любезно, что ложь его доставляла немалое удовлетворение окружающим. Своих обещаний он в основном не выполнял и обычно старался на некоторое время не показываться на глаза просящему. Да на него и сильно не обижались. Было достаточно встретить его услужливый взгляд, посмотреть на его гладкое улыбчивое лицо, как пропадал весь возникший гнев. Люди в нем нуждались и прощали ему все. Он мог выслушивать в любое время, не уставая и сочувствуя. Он никого ни в чем не упрекал и не выражал недовольство кем-либо. Людям доставляло удовольствие общаться с ним.

Азиз был другом для всех. Он каждому давал понять, что уважает его и согласен с его мнением и никогда про него не подумает плохо.

Став пожилым человеком, Азиз выглядел приятным полным мужчиной. У него была жена, когда-то полученная в подарок. Ее звали Зейнаб[14], она была дочерью кочевника из пустыни. Зейнаб служила своему господину верно и была обязана рожать ему здоровых детей, что и делала старательно и с большим удовольствием. Азиз никогда не воевал и, естественно, не был ранен. Он жил ради собственного удовольствия и от жизни сумел взять все, что представлялось возможным. Он умер, оставив много детей. Умер также тихо, спокойно, как и жил. При жизни его любили все, кто его знал или о нем слышал. Да так, что родители своих детей, а молодые своих возлюбленных стали называть «азиз». За всю свою жизнь этот человек не совершил ничего примечательного, но тем не менее был любим. Его любили просто так, не отягощаясь вопросами. Самого Азиза не стало, а его имя по сей день живет на языках народов, населяющих земли, когда-то входящих в состав Сасанидской державы.