НЗ. набор землянина

– Полчаса им даю, – вроде бы виновато буркнул он. – Никаких эмоций. Никакого трепа о прошлом и личном. Никаких оценок вида и поведения любых лиц. Отказ от ответа есть право любого габ-сотрудника. Поняла? Марш.

Я кивнула и меня втиснули в дверь. Сзади в лопатки толкнули сошедшиеся створки. Я оказалась в тесном узком коридорчике. Почти сразу открылась дверь впереди, и меня поманил смугловатый человек, неуловимо похожий на Тэя. Следом за ним пришлось пройти по лабиринту, от укола было жарко в голове и я совсем ничего не соображала. Право-лево, прямо-криво… Ага, стул. Уже хорошо. Провожатый ушел. Стало тихо и пусто.

Наконец сбоку открылась неприметная дверь, в комнату, озираясь, прокрался Тэй. Прижал палец к губам, подмигнул и пристроился рядом с моим стулом, прямо сел на корточки, вроде стараясь быть ниже столешницы. Я присмотрелась к более чем нелепому для генералов поведению. Даже поморщилась от удивления. Тэй смотрел на меня в упор, изучающе. Я тоже смотрела. Никакой бездонности в его глазах не было, и сами они казались тусклыми, словно бы закрытыми дополнительным стеклом.

– Все хорошо, – шепнул Тэй. – Отвечай и говори тихо. У них полчаса, надо тянуть время, поняла?

Я кивнула. Сквозь жар в голове инструкции и справки искались так себе, вяленько. Спасибо морфу – прилип к спине и работал во всю, выкачивая из меня вредность укола. Ага, вот оно.

«Дознаватели империи. Закрытое элитное подразделение службы безопасности, подчинено напрямую императору. Обладает широкими… – тут пропустим, нафиг мне знать, что за гадости они делают? …при приеме на службу все подвергаются временному пластингу и невозвратному морфированию. В низших званиях обязательны после коррекции рост, цвет волос и общая форма лица, соответствующие стандарту истинного имперца… тут про среднее звено, всех в сад. Ага, нашла: …ранг „тэй“, давший название системе безопасности, подлежит полной унификации внешности, повторяющей черты и манеру общения первого из тэев, славнейшего и удостоенного памятника во дворце Истины».

Приплыли. Меня тут полагают полной дурой. Мне подсунули очередного тэя, раз я не воспользовалась справочником в прошлый раз. Ну, так первый день – он и есть первый. Я прикрыла глаза и задумалась. Тот тэй – он был настоящий, живой. И глаза глубокие, и улыбался он, как человек, а не этот блин, памятник дохлому эгоисту, возмечтавшему себя повторять в веках, уродуя безликих подчиненных.

Поддельный тэй – я больше не считала это сочетание букв именем, по крайней мере для него – сел на стул напротив меня, поправил ворот, прокашлялся, еще раз подмигнул и нажал на знак империи в центре пластины, лежащей перед ним.

– Ваши имя и статус.

– Серафима, габбер, – отозвалась я.

– Опишите подробно день контакта с представителем империи.

Во, придурок. Ну, слов нет. То есть, слова-то я найду, но его полчаса накрылись…

– Утром я встала, пробежалась вокруг дома. Повздорила с женой брата – и эта лярва угробила мамину бегонию, чтобы мне отомстить. Ну, я была просто в шоке. Чайник вроде не выключила даже… Оделась. Спустилась к машине.

Генерал приуныл. Сам спросил, зараза. Я ему не вру. Только мой Тэй не спрашивал бы, у нас уговор: пока я не куплю ему «черную звезду», он не задаст вопросов… Тем более всерьез.

– Перейдем к вашему появлению в габе. К нашей встрече.

– Нашей? Да я вас первый раз вижу.

– Препарат введен? – уточнил тэй, отвернувшись от меня к двери. – Так… Вы утверждаете, что со мной не общались в день прибытия?

– Нет.

– Способ идентификации можете обосновать?

– Женская интуиция.

– Не принимается.

– Да что я, чмо от человека не отличу?

Его перекосило на долю мгновения. Слова не расшифровал, но смысл уловил. И взбесился. Как их там нанимают, таких слабонервных, на высокие должности? Белеет, блин, как парус одинокий, всею мордой.

– Приведите логичное обоснование.

– Я вижу разницу. Вижу – и все тут, какие обоснования?

Он замер, задумался. Быстро повозил пальцами по пластине. Передо мной повисли в воздухе пять объемных тэев, крутящихся в одну сторону и пристально зырящих в пустоту.

– Идентифицируйте.

– Только в живую.

– Эмпатия, – заподозрил он. – Вас притягивают какие-то особенности, не стертые из примитивно-личностного? Глаза, губы, – он провел по форме от подбородка и до ремня, перебирая пальцами и намекая без слов на то, что ниже пряжки. – Параметры сложения?

– Вас мне вовсе не хочется кастрировать тупым ножом, – честно и смущенно моргая, шепотом сообщила я, стараясь промолчать про глаза и бездонность, а вдруг оно важно? – Простите.

Он резко убрал руку и, если я хоть что понимаю в эмоциях, возмечтал меня удавить, медленно и со вкусом. Судя по всему, отношения с имперцами всегда грозят острыми переживаниями.

– Хочу вас поставить в известность, что речь идет об измене, – тихо и строго сказал тэй, не передумавший меня убивать. – Это дает мне право продлить допрос. Это дает мне право прибегнуть к крайним мерам. И я не вижу причин не использовать полномочия.

– Я не изменяла никому.

– Речь идет о тэе Альге, – продолжил этот засранец. – Мы имеем основания полагать, что он исполнял внешние указания. Возможно, переданные вами. Прямо спрашиваю: что вы говорили ему в «Зарослях сафы»?

– Имя. Что у меня нет денег, – задумалась я. – Что мать его не Тереза – ну, это идиома. Про идиомы вы сечете? Вот. Что он мне врет. Что я хочу уйти.

– Не то, – поморщился тэй. – Что вы говорили во время облета габа на катере?

– Ничего. Он мне сказал, что я выбрана в габберы как клинический неудачник, и мое дело – ничего не делать и не мешать умным дядям. Я злилась. Я, блин, с тех пор постоянно злилась.

– Мудрое замечание, даже для предателя, – порадовался тэй. – Причина посещения закрытого причала? Вы знаете, что «Стрелы» не предназначены для осмотра сотрудниками сторонних служб безопасности?

– Не знаю. Прочту инструкцию, проверю. Он просил. Он так хорошо сказал – пожалуйста, – я мечтательно улыбнулась.

Было очень страшно, и все хуже с каждым словом. Мне-то что, я дома. У меня за спиной петух двуглавый и тот минотавр тоже, наверное. Меня вытащат отсюда. А вот мой Тэй, кажется, влип. А вдруг я виновата? Понять бы – чем? Ну что я такого сделала, как его подставила?

– Как вы смогли связаться с означенным тэем Альгом позже?

– Не знаю. Я хотела с ним поговорить, у меня были сведения. Наверное, он составил какое-то правило, чтобы если я заверещу, расслышать.

– Почему вы пожелали осмотреть сейф?

– Любопытство. Подозрение. Я думала, Тэй пират, – смешок оказался похож на кашель. – Он шикарно смотрелся бы на бригантине. Ну – веселый роджер, трубка в зубах, попугай на плече. И куча сокровищ в трюме.

– Поясните, как вы можете говорить откровенную бессодержательную глупость под уколом?

– Я говорю то, что думала тогда. Я ровно это думала. Ну, еще много всякого. Что я габбер, я его поймаю и привяжу к мачте. И такое начнется, я с него буду срезать пуговки, а потом…

– Достаточно. – Вероятно, в империи секса нет. Потому что этот единообразный со всеми сослуживцами тэй побагровел до того, как я намекнула на непристойное. – Ваш интеллект?

– Тридцать один.

Генерала перекосило так, что я невольно порадовалась. Он вдруг осознал, что беседа со столом или маньячески-услужливым креслом была бы меньшим позором, чем общение с обитательницей дикарского мира.

– Их раса признана разумной? – спросил он, снова глядя в сторону.

– Зафиксирован выход из атмосферы, – тихо сообщили извне.

Пальцы тэя забарабанили по пластинке. Он сделался сер и сосредоточен. Он думал, чем можно понять дерево, которое много тупее всех местных, ограничивающих сектора и, кстати, имеющих суммарный интеллект корневой системы до полутора тысяч единиц.

– Почему вы передали сведения, важные в розыске содержимого сейфа, предателю Альгу, а не обратились в инспекцию габ-центра?

– Я еще не знала, к кому там обращаться. Но теперь почитаю инструкции и буду знать.

Он откинулся на спинку стула и в отчаянии воззрился на меня. Скрипнул зубами. Побарабанил по той же многострадальной пластинке.

– Дознание по делу предателя. Раздел – сообщники. Вынужден признать отсутствие факта вербовки или же подкупа ввиду отсутствия интеллекта у вербуемой стороны, что полностью лишает процесс… смысла.

Он тяжело вздохнул. С ненавистью глянул на меня.

– Претензий к габ-порту не будет заявлено. Особое замечание: выразить благодарность носителю Чаппе, галактика Дрюккель, за успешный выбор служащего, не способного к измене по ментальным параметрам.

Я прикусила губу и заморгала. Сейчас меня отсюда выдворят, и никогда больше я ничего не узнаю о Тэе. Ужас. Я с ума сойду. Конечно, весь бред про пиратов и прочее я изобрела прямо теперь, и вообще укол, спасибо морфу или даже тому минотавру, на меня перестал влиять. Но я не могу просто уйти.

– Есть просьба, – тихо сказала я. – Альг был первым человеком, с которым я заговорила в габ-порту. Я бы хотела его еще раз увидеть, Мне кажется, что другой возможности может и не быть. Я обещаю молчать и выполнять ваши инструкции. Пожалуйста.

– По окончании расследования, а оно завершено, – ровным голосом злодея, нашедшего для меня казнь, сообщил тэй, – мы установили: изменник действовал один. Это дает возможность привести приговор в исполнение, финальная карта мозговой активности уже снята. Мы не возражаем против просмотра процесса. Остаточная длительность допроса три минуты.

Он снова надавил на знак империи, которую я за полчаса научилась ненавидеть всей душой. Над столом постепенно сформировалось объемное изображение довольно мрачного места. Света там было мало, всего одна лампа. Острый, как нож, луч вырезал из пространства белесую сердцевину. Сперва я не поняла, что вижу в границах света. Потому что так изуродовать человека – немыслимо. И, черт подери эту эмпатию, я правда его узнала. Хотя узнать по мясу и торчащим костям того, кого помнишь вполне здоровым… В горле стало до ужаса сухо. Это очень далеко отсюда – в проекции. Ничего сделать нельзя. И подлец, сидящий рядом, знает, что изменения невозможны, и я доставляю ему радость в каждый миг просмотра. Мой Тэй был еще жив и даже в сознании. Не знаю, как можно жить в таком состоянии. И зачем это нужно. Ему зачитывали приговор. Про эту их дурацкую измену, про лишение статуса и в конце сказали «в шлак».

Я сглотнула всем наждаком горла. Ужас был еще и в том, что я понимала: мне показывают картинку, канал односторонний. И все же мой Тэй, он же Альг, знает каким-то одному ему известным способом, что я – вижу. По спине мурашки бегут, до чего жутко и больно. В довесок эта проклятущая тоска пополам с любопытством, как тогда. Только теперь я точно чую: не моя она. Внешняя. За это мое знание генерал, сидящий рядом, отдал бы все на свете. Не знаю почему, но я уверена, так и есть. Поэтому я смотрю и молчу.

Там кто-то шагнул в свет и передернул лязгнувшее. Прицелил в истерзанное тело – и чертова объемная проекция стала крупной, прыгнула близко. То, что выстрелило, было чудовищным, оно разнесло тело и мне казалось, что я вся заляпана кровью.

Точно помню, что я кричала. Что становилось все темнее, я почти перестала видеть, когда из-за спины с ревом возник минотавр и вкатил имперскому уроду по полной. Мой двуглавый шеф вроде клокотал где-то рядом, а я все проваливалась и проваливалась в ничто. Холодное, страшное и окончательное.

– Попей водички, да? За свою добрую Гюль, давай, – знакомо всхлипывали рядом. – Пора домой, возвращайся. Пора домой. Ты сама сказала, бывает худший день. И даже он проходит. Я поверила.

Мало ли, что я могу наговорить при интеллекте, втрое уступающем возможностям морфа? Впрочем, если думаю, значит, как ни противно это признавать – живу. При мне уничтожили Альга, а я – человек, самое живучее мировое чмо – бесхребетно продолжаю дышать и нахожу в таком занятии смысл.

– Самоедство, – упрекнула Гюль, демонстрируя безупречную память. – Про интеллект вообще не верно. По уточненной шкале Лээри следует перемножать базисный показатель с квадратом атипичности. Конечно, это устаревшая шкала, ею почти не пользуются. Есть мнение, что Лээри был из кэфов, понимаешь? Ну, из последних, которые консультировали вроде бы наши старшие расы, когда создавалась габ-система. Только это все давнее, такое давнее, что не понять, где правда, а где легенда.

Я резко села. Темнота стекла с меня, как водя с того гуся, которому все похрен. Голова немного покружилась, я вцепилась в Гюль и переждала.

– Ты читаешь мысли?

– Я улучшенный клон улучшенного… – она грустно улыбнулась, – и так далее. Конечно, ведь ты не создала правило приватности сознания. Хорошо хоть, морф о тебе заботится с недавних пор, иначе допрос оказался бы полезен для империи. Пей водичку. Давай, за добрую Гюль.

– Гос-споди, – просипела я, – это что я о тебе думала, ты – целиком читала?

– Нас многие полагают совершенными… выродками, – поморщилась Гюль. – Я знаю, я вообще хорошо читаю, даже через правила приватности. Я говорила тебе: на мне была охрана бож… бывшего моего. Он и избавился от меня, как я теперь понимаю, осознанно. Я бы отследила нового члена прайда, меня не обмануть сходством. И вот я что скажу: очень редко думают, как ты. Про меня, а не про всех «не таких». Универсум большой, просторный. Нет понимания – нет общения, вот закон. Неписаный, но соблюдаемый. Одни живут прайдами и забыли, что такое дети, другие при зачатии ребенка поедают партнера и побоку вся разумность. Третьи вон – вскармливают от своего мозга. Разные. Не понимаем друг друга. Ненавидим иногда. Презираем часто, отворачиваемся каждый день. Терпимость, вот название. Закон даже. Ты смотришь – и нет у тебя общего мнения о таких, только об одном, кто перед тобой. Это хорошо. Это и должно быть у настоящего служащего габа. – Она вздохнула и подперла кулаком заплаканное лицо. Нос распух, глаза щелочками. Правда, проняло. – Терпимость, это когда отворачиваются. Гадкий закон. Лживый.

– Давно я…

– Нет. Час, наверное, – захлопала она ресницами. – Тебя лечили, хотели передержать в отдыхе сутки. Потом пришел габрал, – Гюль брезгливо оттопырила верхнюю губу и поправила ткань платья, скосив взгляд в сторону, – и велел будить. Опять допрос.

– Габрал, – тупо повторила я.

В сознании сам собой возник такой бравый американский капрал из тупых фильмов. С глазами навыкат, фигурой и мордой Кинг-Конга, воплем: «Кто здесь прав, жирные задницы, вашу мать?». Я посмотрела туда, куда посоветовала Гюль. Увидела минотавра – ну, то есть габрала. Он был куда внушительнее любого кино-жутя… И я спешно порылась в инструкциях.

«Служба безопасности габ-портов набирается из числа рас области неприсоединенных. Живучесть свыше сорока единиц по осреднённой шкале. Силовые параметры…»

– Габрал Рыг, – прорычал минотавр. – Мне нужно знать, что произошло на допросе. Мы ожидали, что это будет бесполезно для империи и безопасно для габбера. Но оказались правы лишь в первой части. Так я думал час назад. Сейчас и это под сомнением. Что видела, габбер Сима?

Я вцепилась в плед, чтобы снова не провалиться в темное и пустое отчаяние. Габрал выпятил титаническую челюсть.

– Живучесть сорок – это много? – спросила я.

– Оторванную конечность выращиваю в полчаса, – буркнул он. Покосился на Гюль. – Проще, чем находиться в помещение с этим… Что еще? Не тяни трипса за хвост.

– У имперских тэев живучесть ниже?

– Двадцать по нашей оценке, я беру именно ранг тэй, там много вариантов, в общем – от восемнадцати до тридцати одного у тор теев. У тебя живучесть – пять, немного подросла с трешки после присвоения статуса, у этого, – он нехотя кивнул на Гюль, – тридцать семь.

– Сорок один в режиме прайда, – уперлась Гюль.

– Молчать, – взвыл габрал.

– Альг ведь мог выжить?

– Мог, в теории. Если теперь он в шлаке, вопрос не имеет смысла, оттуда нет выхода. Транслируй, – велел габрал.

Я скрипнула зубами, Гюль громко сказала «животное», габрал хмыкнул и уставился мне в зрачки. Пришлось вспоминать все, хотя проще было бы умереть, с моей-то ничтожной живучестью… Кажется, я опять кричала. Гюль меня облила водой, отпустило.

– Именно шлак, плохо, – выдавил габрал. Жестом выставил Гюль за дверь. Она показала фигу – у меня в голове отрыла жест? И осталась сидеть. Рыг выпятил челюсть еще страшнее, но стерпел. – Альг сам связался с нами два цикла назад. В предельно закрытом режиме, мы долго не знали, что работаем именно с ним. Речь шла о возможном нарушении стабильности сил универсума. Этот сейф не должен был достичь места назначения с содержимым. Все шло штатно, но империя досрочно уволила габрехта, прикрывая свою игру. Мы не успели допросить, он уже за барьером, в зоне вашего неприкасаемого детсада, – скривился Рыг. – Сейф вскрыли до нас. Альг вроде бы один и успел сообразить, кто в игре. Мы два дня назад строго рекомендовали ему уходить в габ-центр. Он предпочел догнать тот корабль и уничтожить содержимое. Это все. Каждый выбирает сам. Я бы тоже довёл дело.

– Что такое шлак?

– Разберёшься. – Габрал встал, неодобрительно потрогал близкий при его росте потолок и ссутулился. – Ты в отпуске до выздоровления. Советую старательно забыть лишнее. Прекратить бессмысленные страдания. Избавиться от нахлебников.

Гюль уже привычно фыркнула – вероятно, так она реагирует на любые слова габрала. У меня на спине вздыбился морф. Вот уж кто не считал себя нахлебником!

Сверхсекретный минотавр отбыл в свой хренов лабиринт. Мы остались одни. Я всхлипнула. Гюль поддержала. Рассекреченный морф обнял нас и тоже дрожал. Сочувствовал…

История четвертая

Кое-что о чудесах

Худший день закончился слезно и мрачно. Паршивее всего то, что следующий за ним не стал лучше, я проснулась и сразу это поняла. Как будто в мире что-то хряпнуло – и по нему пошла трещина. Сколько я ни старайся делать вид, что универсум целенький, смотрю исключительно на эту трещину. Тошно мне. Стоит перед глазами казнь, режет нервы собственное бессилие и выбешивают до невменяемости пояснения минотавра, ничего не поясняющие, зато очень спокойные. Это его: «В шлак, плохо». Поставил квиппу, гад. Припечатал где-то в отчете начальству: союзник Альг был полезный, но весь вышел. Спасать не стоит, это невозможно.

Не могу ничего забыть. И хуже, не хочу. Раз невозможно спасать, значит – еще жив? Был бы мертв, так бы мне и сообщили: мол, скончался, мы ему посмертно благодарны. Я провернулась ужом с правого бога на левый и дальше по кругу. Тошно. Неужели здешние габ-безопасники взяли да и бросили человека? Которого уродовали и убивали у меня на глазах так, что никто бы не выжил. Хотя тут все не вполне люди, если по земным меркам. У Гюль вон – живучесть минотавру на зависть. Зря она, что ли, ползла под крышу, когда надумала самоубиться? Она спонтанная, но и расчетливая. Интеллект запросто не отрубишь. Посчитала, наверное. Высоту там, скорость, ускорение… Я слова кое-как помню, а она навигатор, она весь смысл сечет.

Кот сегодня серый – тоже переживает. Лежит возле бока и упрямо делает вид, что никакой он не морф. Просто спит тут и вот-вот пойдет лакать молоко.

– Ты чем питаешься, Гав?

– Мр-яу, – он открыл верхний непарный глаз и снова закрыл.

Типа – будь спокойна, дорогая хозяйка, я разберусь сам, надою молоко и воспитаю мышей.

В дверь сверхделикатно поскреблись. Не дожидаясь моего «иди к черту» проникли. Телепает меня Гюль, зараза, без всякого зазрения совести. Завтрак принесла. Поднос купила цветной. Суфле перевалила в миску из «Дна». Тоже устала от серости. Сама такая важная, прямая. Косы все расплела, соорудила на голове чалму из собственных роскошных волос.

– Утро, – поприветствовала я, проглотив первую порцию суфле и слово «доброе».

– Ты не так на мир смотришь, как я, – тихо сообщила Гюль, пристраиваясь на краешек кровати. – Я всю жизнь жила и было вокруг сложно, многослойно, неоднозначно. Я старательно себя обманывала. Снаружи никто не обманет так, как я сама изнутри, понимаешь? Все так делают. Так удобно, так принято. Вот ты про меня подумала: дура и ходит строем за божественным. Только я не дура. Я умная ходила. Я сама старательно не слышала, что меня не уважают. Я сама усердно не видела, что наш прайд давно стал… не тот. Клонировать людей можно, а вот восстановить то, что однажды объединило наших предков, наверное, нельзя. Может, моя первая версия правда безумно его любила. Может, его первая версия стоила этой любви. Но пока ты не посмотрела на меня и не пожалела меня, я не хотела ничего знать. Ты смотришь на мир, как будто он совсем простой. Ты видишь его, как в первый день. Для этого вас и привозят, настоящих. Если могут найти и выбрать. Свежий взгляд.

Я доела суфле и облизала ворованную ложку, которая, как и я, помнила живого веселого Тэя. Слова Гюль медленно приживались. От них, завтрака и общей слабости – тошнило. У меня интеллект тридцать один. Блин, почему я должна видеть мир сложным?

– Интеллект вообще загадка, к тому же он не идентичен понятию «разумность», – отмахнулась Гюль. – Они считают по сложности мозга, числу активных связей и проценту включения потенциала в работу. Только это все не важно. Если тебе сделать еще пять-шесть инъекций знаний и дать время их усвоить, значение вырастет до двухсот. Ты останешься та же. А может, вообще во вред пойдет. Я обколота навигацией так, что могу вручную делать переход, хотя это по идее вне биологических возможностей людей. И что? Это меня делает умной?

– У меня болит голова и без твоих рассуждений.

– Я кое-что вспомнила и решила, – строго сообщила Гюль. – Я закрыла дверь и попросила морфа полностью нас экранировать. Я предлагаю тебе совсем безнадежное дело. Вероятность успеха по-умному менее одного процента. Это оптимистичный вариант. Но если я права и чудеса бывают, можно попробовать попасть в шлак и иметь шанс оттуда выбраться. Не скоро и не обязательно получится, но иначе вообще нет вариантов.

Я отставила поднос и жизнерадостно кивнула. Женская интуиция по имени эмпатия орала в голос «да, да!». Ум молчал, ему рот заткнули.

Гав спрыгнул с кровати и стал бродить по комнате, громко имитируя мурлыканье. Он был здорово похож на обычного пятиглазого кота, особенно пока не начал прогуливаться по стенам и даже потолку. Гюль неотличима от человека, разве что цвет глаз меняет и смуглеет по настроению. Зато если ей отрезать для пробы руку, ведь отрастит в полчаса!

Могу ли я смотреть на окружающих иначе, относиться как-то по-другому, зная весь обман внешности? Нет. Она права, я вижу мир просто. Я даже не завидую никому. Смысл? Морфы почти вне закона, хотя справочник в моей голове утверждает: они живут на плечах и спинах каждого тысячного разумного. Это нелегально, но морфа ведь нельзя обнаружить. Он с носителем до смерти последнего, и переживает потерю отчаянно, на время впадает в шок – тогда его и отлавливают, и в камеру передержки… Вот ведь гадство.

Морфы сами выбирают носителя, и никогда не соглашаются на сделки. Это повод для ненависти и главное основание их нелегальности. Разве дознаватели той же империи простят морфам отказ сотрудничать? Вот и гнобят от злости.

Гюль я не завидую тем более. Умная, красивая, одаренная – и до сих пор не знает, мужик она или баба, или ей вообще не важно, кем быть. Не знает она, блин! Её так долго совершенствовали, что исходник оказался забыт. Так что они живучие, а я – человек. Дикий, первобытный. Ну, или, что куда более лестно – настоящий.

Может, Тэй потому и стал меня угощать, что рассмотрел этот талант. Мой талант. Оказывается, мало кто умеет просто смотреть и слушать, не отворачиваясь от странного. Это почти смешно и довольно грустно. В очень большом универсуме не так и много неравнодушных людей, готовых служить в габах и не вербоваться в шпионы, не выбирать покровителей и не разменивать свой дар человечности на аурум, окислитель и всякие иные условные ценности. Как я сказала Тэю? Тоска и любопытство, смешать но не взбалтывать. Я была искренней. Сгоряча.

– Я продала украшения, – продолжила Гюль, показывая запястья. – И с волос тоже, все. Продала окислитель из кладовки и тот, что получила вперед, подделав прошение от твоего имени. Нам хватит, чтобы заказать катер. Я могу в ручном режиме разогнать его и положить на курс. Нелегально, без запроса в габ-центре и контроля маршрута, а они проверяют все расчеты автоматики. Вася сказал, что согласен сделать прореху в наблюдении, нас отследят после точки возврата, не ранее. Окислителя хватит до места. И еще немного останется, часов на пять. Вася сообщит, где мы. Но вытащить нас не успеют. Все понятно?

– Да.

– Твой Тэй сказал про сектор ИА. Он, похоже, умный… был. Зачем бы зря упоминал то, что вовсе бесполезно, – Гюль вздохнула. – Скажи, он тебе как, божественный? На всю жизнь и без оглядки?