Кибердемоны 2. Сонгоку

– Разумеется, – кивнул Усикава. – У нас все на кого-то работают. Такая страна. Возможно, что девочки работают на того же, на кого и я…

– И что он хочет?

– Это уже не важно, – махнул рукой Усикава. – Раз я опоздал…

Открыв дверь, он вышел вон и осторожно прикрыл её за собой.

Мирон вернулся на кровать. Положил ладонь на конструкт, представив, как под холодной металлической поверхностью мельтешат кубиты информации.

– Одно можно сказать: этот чувак не знает про конструкт. Интересно, на кого он работает??

– Институт частных детективов очень популярен в Японии, – сказала Мелета. – Несмотря на обилие видеокамер и дронов, в щекотливых ситуациях японцы предпочитают обращаться к живым профессионалам.

– Так ты думаешь, он частный детектив?

– Я нашла в полицейском архиве данные о выдаче лицензии на имя Усикава Мэнсики. Фото прилагается… – перед глазами Мирона появилось трёхмерное изображение давешнего посетителя, разве что лет на десять моложе.

– Возможно, он притворялся, – задумчиво сказал Мирон. – Делал вид, что не знает, о чем речь. А сам, убедившись, что конструкт ну меня, побежал сообщать кому-то ещё.

– Значит, в ближайшее время следует ожидать совсем других гостей, – сказала Мелета.

Чувствуя боль во всём теле, Мирон встал и подхватил с пола рубашку. Натянул, застегнул пуговицы, сверху накинул пиджак…

Выдернув из розетки толстую пуповину коннектора, обернул его вокруг модуля, а модуль вновь примотал к телу скотчем, найденным в ванной. Надо будет купить какой-нибудь рюкзачок… А пока – так надёжнее всего.

Если придётся убегать, то руки должны быть свободны.

– Надевай парадный костюм, братишка, – пробормотал он конструкту. – Мы идём на прогулку.

У всякого порядочного здания в Японии имеется чёрный ход и пожарная лестница – на случай землетрясения.

Мелета показала ему чертеж отеля, открыла пару-тройку электронных замков, и через пять минут он уже стоял в узком переулке, среди мусорных контейнеров.

По пути Мирон заглянул в комнаты для персонала: оставил костюм из умной ткани в чьём-то шкафчике, позаимствовав из него джинсы, футболку и желто-зеленую куртку "Леванга Хоккайдо" с такой же бейсболкой.

Джинсы и рукава куртки были коротки, но хотя бы не безбожно малы. И они были чистыми.

"Все за вами следят", – сказал Усикава. Значит то, что он в Японии – уже не тайна.

Тем лучше, думал Мирон, шагая прочь от отеля. Руки в карманах куртки, козырёк низко надвинут на глаза, нижнюю часть лица скрывает маска… Тысячи таких же молодых людей наводняют улицы Гиндзы.

"Все на кого-то работают", – слова того же Усикавы. Тем лучше. Значит, здесь – совсем, как дома. Никому нельзя верить…

– Мелета, я хочу потеряться, – сказал Мирон. – Хочу запутать следы так, чтобы никто не знал, где я.

– Принято. План готов. Слева магазин со сквозным выходом.

– Понял.

И понеслась…

Он мало что запомнил из того похода. Магазины – в некоторых пахло приятно, в других – так, что хотелось сблевать. Мелькали засахаренные фрукты, рыбьи потроха, зазубренные, бледно-розовые клешни крабов, пряди морской капусты – как волосы утопленника; диковинные овощи, похожие на лысые головы с пучком волос на макушке…

Потом стало легче: пошли корешки книг, старинные медальоны на эмали, древние материнские платы и совсем уж архаичные транзисторы с длинными, как у паучков, проволочными ножками.

– Галерея Гиндза, – шептал в голове голос Мелеты. – Напоминает рынок Портобелло в Лондоне.

Бескрайнее столпотворение витрин. Ступень торговой эволюции, воплотившая парадигму новой урбанистической реальности Токио…

Гоми, – думал Мирон. – Раньше японцы использовали мусор в качестве строительного материала для островов – тесное жизненное пространство всё время требовало расширения. Но теперь, с появлением гигантских зданий-подсолнухов, роботизированных Ульев – в его родную Рязань технология сот-коробок пришла именно отсюда – проблема нехватки места исчезла сама собой. И Японцы с новой, неизвестной ранее одержимостью, принялись коллекционировать гоми.

Заколки для волос в виде хризантем, пряжки для ремней, коробочки для бэнто, никелированные логотипы компаний, картинки из манги и комиксов – мультяшные физиономии Наруто, Сон Гоку, Сакуры и Лелуш, вперемешку с портретами Супермена и Бэтмена; шариковые ручки и бензиновые зажигалки…

У Мирона рябило в глазах, а голова кружилась от незнакомых запахов. Трудно было продираться сквозь все эти безымянные неоновые улицы. Моросящий дождь смягчал сюрреалистических размеров и чёткости экраны, с которых рвалась реклама всех известных форм и расцветок.

Мирон усмехнулся, японцы знали толк в главном: сделай что-то достаточно большим, и это будет выглядеть клёво.

– Якитори! Якитори! – пронзительный крик старухи-лоточницы предварял волну аппетитного аромата жареной курицы.

Схватив с лотка сразу три палочки с скользкими от соуса коричневыми кусочками и картонную упаковку риса, Мирон проследил, как Мелета сбрасывает на переносной терминал закусочной нужную сумму.

Палочками пользоваться он не любил, но шашлычки можно было есть и так, снимая мясо прямо зубами, а рис оказался липким, скатанным в готовые шарики.

Еда была острой, горячей и очень вкусной.

Он не останавливался ни на миг. Когда кончился рынок, Мирон выбросил упаковки от еды, на ходу поймал стаканчик с горячим кофе – в углу глаза тренькнула сбрасываемая со счёта сумма – и поднял руку, призывая такси. Назвал адрес, который подсказала Мелета, и откинулся на сиденье. Через десять минут, тронув водителя за плечо, выскочил прямо в пробке, миновал несколько рядов машин, вошел в большой универмаг – розовые ломти вырезки, ровные, как на параде, ряды свиных ножек, отбивных котлет и овальных кругов ветчины, за ними – серебристые хвосты, длинные щупальца, снулые, навыкате, глаза…

И снова улица, такси, другой универмаг. На этот раз – постельные принадлежности, банные халаты, тапочки, удушающие запахи мыла и парфюма – и опять такси…

Когда он наконец решил остановиться, в мокром от дождя асфальте отражались желтые фонари. По обеим сторонам улицы высились красные вывески, подобно флагам побежденной армии, поникшие от сырости, раскачиваемые ветром. Под вывесками прохаживались ярко разодетые особы обоих полов. Металлические кимоно, не прикрывающие пах, неоновая раскраска лиц, вычурные причёски своим глянцем напоминают старинные виниловые пластинки.

Завидев Платона, особы начали делать в его сторону неприличные и завлекательные жесты.

– Где мы? – спросил Мирон.

– Тиба. Портовый район. Здесь много лав-отелей.

– Ёй, я не собираюсь ни с кем спать.

– Лав-отели славятся своей анонимностью.

– В Империале тоже предполагалась защита клиентов.

– Здесь – совсем другое дело. Оффшорная зона. Особая защита, никаких лишних глаз. Нет видеокамер. Важные люди могут чувствовать себя в безопасности. А еще у них есть выход в Плюс. Защищенный выход.

– Отлично. Какой мне выбрать?

– "Облака счастья", – сказала Мелета. – Вон тот, с крышей, похожей на китайского дракона.

Номер представлял из себя трубу – полтора метра в высоту, три – в ширину и пять в глубину. Пол устелен антисептическим самообновляемым пеноролом – совсем, как ковёр в отеле "Империал". В одной из стенок – батарея розеток, в другой – встроенный бар с минералкой, пивом и вином подозрительно синего цвета.

Дверь была толстой, на сервоприводах, с ДНК-замком.

Когда она неслышно встала на место и щелкнул замок, Мирон почувствовал себя запертым в сейфе. Тишина смыла все звуки. Осталось только его дыхание и еле заметное поскрипывание джинсовой ткани брюк по пеноролу.

После городского шума – неумолчного стука дождя по сотням зонтов, шипения влажных покрышек и пронзительных криков продавцов – это было непривычно и очень, очень приятно.

Мирон почувствовал, как разжимаются мускулы за ушами, в уголках глаз и под нижней челюстью.

Размотав скотч, он подключил конструкт к одной из розеток.

– Собирайся. Я нашел нужную информацию, – тут же подал голос Платон.

Мирон снял куртку, а затем, свернув её в валик и подложив под голову, устроился на пенороле.

– Ну же! Чего ты ждешь? – голос брата напоминал пуделя, рвущегося гулять.

– Мы уже не в Империале, братишка, – устало сказал Мирон и прикрыл глаза. – Обстоятельства изменились.

– Я знаю, где мы находимся, – нетерпеливо перебил Платон. – Лав-отель, да? Умно… Я слушал твой разговор с Усикавой, а потом нашел профессора Китано. Так что вставай. У нас много дел.

– Не могу.

– Конечно можешь. Вставай, одевайся и иди по адресу, который я сообщу. Поторапливайся.

– Мне, в отличие от тебя, требуется отдых, – Мирон начал закипать. Попав в конструкт, Платон ничуть не изменился: всё то же пренебрежение чужими интересами и безапелляционные приказы. – Физическому телу, если ты уже забыл, нужны еда и сон. Хотя бы еда и сон. Иначе оно перестанет функционировать. Так что заткнись и иди погуляй в Плюсе.

– Прости, пожалуйста, – Мирон приоткрыл один глаз. – Я действительно не подумал о твоих потребностях… Но моя информация слишком важна, чтобы спать! Профессор Китано жив, он скрывается…

– Пошел в жопу, Платон, – он повернулся на бок и накрыл голову полой куртки. – Сейчас мне абсолютно похую, где профессор, кто выиграл Суперкубок и есть ли жизнь на Марсе.

– Конечно есть, разве ты забыл? Колонии две тысячи сорок третьего и…

– Если не заткнёшься, я отключу тебя от сети.

– Ну хорошо. Тридцати минут тебе хватит?

– Отключаю…

– Ладно. Позови, когда проснёшься.

Мирон вырубился мгновенно. Ему снились девочки с мечами и стрекозиными крылышками за спиной, рекламные логотипы Технозон, поджидающие клиентов возле дверей лав-отелей и страшный квадратный рот с желтыми зубами, который гнался за ним по мокрой от дождя улице…

…Адрес, который назвал Платон, находился неподалёку от парка Уэно.

Утро было промозглым, сырым и пронзительно чистым. Ни сухих листьев, ни упаковок и мятых бумажек, ни проституток. Только стерильно-влажный проспект и глянцево-зеленые листья деревьев. Мирон никак не мог понять, настоящие они, или нет.

Даже небо казалось вымытым начисто голубым окном, в котором полощутся белые занавески облаков.

Кофе походил на жженую резину – еще ни разу в Токио Мирону не удалось попробовать нормального кофе. Его потряхивало спросонок и очень донимало то, что не удалось нормально помыться: в коробке лав-отеля была крошечная раковина и такой же унитаз, больше похожий на шланг утилизатора в астролайнере, но принять душ по-человечески было нереально. От одежды пахло незнакомо и чуждо, но к этому, кажется, он начал привыкать.

Пока он пешком дошлёпал до крупного проспекта – Мелета переводила названия улиц и надписи на вывесках – совсем рассвело.

На улицах – тьма народу. Домохозяйки с авоськами, служащие бегут на работу, мамаши с колясками спешат выгулять детишек… Пенсионеры всех мастей, с газетками из смарт-бумаги наперевес, торопятся занять козырные места на скамейках и лавочках.

Половина седьмого утра. Япония просыпается рано.

Мирон глядел на человеческий муравейник так, будто весь город сошел с ума: его утро обычно начиналось часов в одиннадцать-двенадцать. Семь – это глубокая ночь.

Электричка, затем набитый пассажирами двухэтажный автобус. Ужасающее чувство близости чужих тел, горячее дыхание на шее, запахи чеснока и имбиря, пронзительные вопли младенца, отрывистый смех кондуктора, с ловкостью угря протискивающегося сквозь толпу… Мирона хватило на одну остановку.

Лучше пешком.

Перед глазами – неоновые всполохи. Даже днём прохожих доставала вездесущая реклама. Её сложно было отличить от названий улиц, которые выводила Мелета на сетчатку глаз, и он вновь попросил всё отключить. Оставил только звуковое сопровождение…

– Район парка Уэно славится вишневыми деревьями, – шептал голос в голове. – Сакура цветет в конце марта, всего четыре дня в году. Праздник, посвященный этому событию, символизирует увядание всего живого…

Сейчас деревья стояли голыми. Мирон с трудом отличал вишню от яблони, и где здесь сакура ему было плевать.

– Также здесь находится знаменитый зоопарк и Метрополитен-музей…

Смотреть на робо-зверюшек, имитирующих суету настоящих животных, настроения не было.

Навстречу прошелестела стайка девочек. Желтые зонтики, пышные, похожие на пачки балерин юбки, громоздкие кроссовки и бессмысленные счастливые улыбки. Мирон чуть не шарахнулся от них в боковую аллею, сдержался еле-еле: девчонки в его сторону даже не посмотрели.

– Экскурсия школьниц интерната Сибуя, – пояснила Мелета. – Они носят желтые зонтики в память…

– И где тут дом, в котором живёт профессор? – нетерпеливо спросил Мирон, когда ноги вынесли его на берег озера.

По спокойной воде, как два галеона, плыли чёрные лебеди. Он, опять же, затруднился бы сказать, настоящие это птицы, или искусная анимированная имитация.

– Он на том берегу озера.

Мирон прищурился против ветра. Озеро было небольшим, вытянутым, как овальное зеркало, и на противоположном его конце высилась непонятная тёмная громада. В вышине угадывались загнутые козырьки крыш и верхушки древних криптомерий.

– Синтоистский монастырь, который находится здесь со времен эпохи Хэйян, – перед глазами картинка ступенчатой крыши с выгнутыми коньками, красные столбы ворот, – в последние десятилетия был перестроен из-за беспорядков, лихорадивших Токио на рубеже веков…

Обойдя озеро по живописной тропинке, Мирон задрал голову на сплошную металлическую стену. Листы ржавого железа – через минуту он понял, что это выровненные прессом капоты старых автомобилей – были скреплены хромированными заклёпками.

Японцы точно знают толк в том, как произвести впечатление: сделай что-то действительно большим, и это будет выглядеть действительно клёво…

Скольким тачкам пришлось расстаться с жизнью, чтобы хватило на такую махину, он даже считать не стал. Впрочем, во времена нефтяного голода старые железные тачки – миллионы и миллионы – остались не у дел, и утилизировал их всяк в меру фантазии.

Мирон видел через Плюс целые городки, построенные из старых грузовиков и автобусов. Они вставали на вечную парковку где-нибудь в пустыне, снимались с колёс – покрышки шли на топливо – и приспосабливались под жильё тысячами нью-бедуинов, променявших суету мегаполисов на вечное безмолвие песка.

– И как, блядь, я должен туда попасть?

В сплошной стене не было видно ни дверей, ни калиток, ни еще каких-либо отверстий. Мирон постучал кулаком по ближайшему капоту, раскатанному в плоский блин, сцепленному, зажатому между наслоений других капотов. Куда подевались остальные части корпусов, было непонятно. Звука не было. Этот колосс поглощал любые звуки, а так же неплохо защищал обитателей от постороннего вмешательства.

– Есть идеи? – спросил он Мелету.

– Уточните вопрос.

– Ну конечно. Как давать идиотские ссылки, так пожалуйста. А как предложить что-то конкретное…

Он пошел вдоль стены, время от времени ударяя в неё кулаком.

– Самое место, чтобы спрятаться, а? – спросил он вслух. Даже не верилось, что посреди города, в одном из самых престижных районов, находится такая хрень.

Неподалёку от стены, рядом с вымощенной красным кирпичом дорожкой, он нашел маленькую кумирню. Каменный алтарь, чаша для подаяний, похожая на выдолбленную колоду, потемневшая от древности, с застоявшейся лужицей воды на дне… Невысокая выгнутая крыша прикрывает медный колокол.

На алтаре, рядом с чашей, лежала какая-то небольшая вещица. Мирон наклонился, чтобы её рассмотреть. Похоже на детскую погремушку: рукоять, выгнутая планка, и две латунных тарелочки, сложенных одна к другой. Между ними – потемневшая от времени красная кисточка из тонких кожаных ремешков.

– Колокольчик-судзу, – сказала Мелета. – Неотъемлемая часть экипировки буддистских монахов…

Мирон взялся за рукоять и бездумно тряхнул погремушкой. Раздался необычный звук: будто встряхнули десяток сухих косточек в мешочке. Он тряхнул еще раз.

– Давненько в нашу кумирню не приходили помолиться, – сказал за спиной надтреснутый, но доброжелательный голос.

Мирон обернулся.

Старик выглядел интересно. Шляпа-канотье с чёрной ленточкой, приличный полотняный пиджак, широкие брюки ниспадают складками на чёрные лаковые ботинки. Сорочка с круглым воротничком и вышивкой по краю повязана узкой ленточкой.

Такую одежду Мирон видел только на оцифрованных двумерных фото. Начала двадцатого века, или еще раньше.

У старика был умный пронзительный взгляд, гладкое коричневое лицо и совершенно белые, как пух одуванчика, волосы.

– Вы – профессор Китано, – уверенно сказал Мирон.

2.4

Точки и линии.

– Ошибаетесь, молодой человек. Меня зовут Мастер Кандзи.

– Октябрь тридцать четвертого. Вы пришли вместе с моим отцом. От вас обоих пахло водкой и солёными грибами. Мама была недовольна: она не любит незнакомцев. Но пыталась скрыть недовольство ради отца. Она накормила вас ужином: курица с цветной капустой, запеченная в духовке и салат из огурцов. Вы были одеты в длинный непромокаемый плащ, недорогой коричневый костюм и такую же шляпу, как сейчас. Мы с Платоном тогда еще смеялись: забавный головной убор, как пирожок. На улице вас долго продержали под дождём: патруль изучал документы иностранного гостя. Отец возмущался по этому поводу, а вы его успокаивали. Говорили, что в Токио сейчас тоже не продохнешь от патрулей.

– Какой подарок ты получил?

Вид нелепой шляпы-канотье, будто вышедшей из позапрошлого века, сдвинул в памяти Мирона целый пласт воспоминаний.

– Деревянный волчок. И вы подарили его не мне, а Платону. А меня учили старой еврейской считалочке: – Из двух Камней складываются два Дома, из трёх Камней складываются шесть Домов, из четырех Камней складываются двадцать четыре Дома… Из семи Камней складываются пять тысяч сорок Домов…

– А далее и впредь ступай и мысли о том, что уста не рекут и чему уши не внемлют, – закончил за него старец.

– Потом я узнал, что это – расчёт факториала, – кивнул Мирон. – Стало любопытно, что за такие Дома и Камни…

– Если бы в имени Бога было восемь букв, вариантов бы вышло сорок тысяч, а если десять – три миллиона шестьсот тысяч… – старец рассмеялся, а затем, подступив к Мирону вплотную, взял его за рукав. – Пойдём, – сказал он. – Я неуютно себя чувствую на открытом воздухе.

Подхватив другой рукой погремушку-судзу, он потряс ею, прислушался к затухающим звукам и шагнул за кумирню.

Мирон моргнул, не поверив своим глазам: профессор пропал. Только что был здесь, но сделал шаг – и исчез. Будто его стёрли гигантским ластиком.

– Ну где ты? – голова и плечо старца высунулись из пустоты. – Поторапливайся. Наверняка тебя засекли и уже начали искать.

Мирон подошел к профессору вплотную. Вокруг него воздух вибрировал и тёк, как над раскалённым солнцем асфальтом. Схватив за лацкан куртки, старец дернул его к себе и Мирон понял, что стоят они в каком-то шлюзе-переходнике, образованном прозрачной плёнкой.

– Ну, что смотришь? – старик нетерпеливо махнул рукой. – Обыкновенное Не-поле. Идём.

– Это какая-то разновидность стэллс-ткани? – спросил Мирон, топая за профессором по узкому коридору из плёнки.

– Да нет, тут другой принцип, – отмахнулся старик. – Хотя ткань – тоже моё изобретение – здесь она была бы неудобна. Обязательно кто-нибудь наткнётся случайно. Вездесущие дети или собаки… А нам это не нужно. Так что я придумал, как создавать стэллс-эффект просто в воздухе. Натяжением молекул.

– Ясно… – старик говорил таким тоном, будто Мирон должен был его понимать. Но не понимал. – Вы не очень-то удивились, когда меня увидели, – сказал он, когда старикан подошел к двери, прорезанной в сплошном металле стены. Именно прорезанной: казалось, кусок стены просто выпилили лазерным резаком, снабдили ручкой и петлями и позволили время от времени открываться.

– Ждал чего-то подобного все последние дни, – пожал плечами профессор.

Кроме белых волос и тёмного цвета лица в нём ничего не выдавало старика. Руки были гладкими, с аккуратно подстриженными ногтями, плечи под пиджаком широкими и только чуть сутулыми, да и выше Мирона он был на целую голову. Будто вовсе и не японец.

– Ждали? Почему?

– Потому что точки и линии наконец-то соединились.

Мирон всё больше запутывался. Какие точки? Какие линии?

Изнутри стена была не ржавой, а цвета металлик – покрашена краской против ржавчины. Посыпанные белым песком дорожки, фигурно подстриженные кусты и очень красивые, будто скульптурно вылепленные сосны были как бы продолжением парка снаружи. Только вот вишневые деревья здесь стояли в цвету.

Наверное, те самые сакуры, – подумал Мирон, проходя под усыпанной бело-розовыми цветками дорожке.

– Поколдовали немного с генами, – махнул рукой профессор на невысказанный вопрос Мирона. – Приятно, когда цветение продолжается не четыре дня, а пару месяцев, правда? И пчёлам нравится…

Только сейчас Мирон услышал равномерное гудение. Будто за облаками шел грузовой стратоплан. Крепкие тельца патрулировали соцветия, как крошечные дроны. Пчёлы… Последний рой видели в природе пятнадцать лет назад.

– Тоже поколдовали с генами? – спросил Мирон, разглядывая мохнатых, полосато-корчиневых летунов. При виде насекомых его накрыл священный трепет.

– Пока что экспериментируем, – отмахнулся профессор. – Феромоновый ограничитель не позволяет им вылетать за пределы монастыря. – Как только добьёмся устойчивости особей к циклическим парабенам, выпустим на волю.

Трудились в парке не только пчёлы. Тут и там Мирон замечал согнутые спины, обтянутые коричневыми рубахами, и склоненные треугольные бамбуковые шляпы. Монахи – раз монастырь, значит должны быть и монахи, правильно? – занимались разнообразными делами. Кто-то граблями подправлял ровные чёрные борозды в саду камней, кто-то подметал опавшие лепестки, кто-то ковырялся в земле – рядом с небесной красоты прудиком располагались вполне прозаические грядки с кочанами зеленой еще капусты и накрытые плёнкой купола теплиц.

Откуда-то издалека ветер принёс кудахтанье кур и запахи птичьего двора.

– У нас тут всё своё, – махнул на теплицы профессор. – Петрушка там разная, огурчики-помидорчики… Пруды с карпами – люблю, знаешь ли, отведать жареной рыбки вечерком… Ты пробовал когда-нибудь жареного с корнями лотоса карпа?

– Не приходилось.

– Угощу. Сегодня же вечером и зажарим… Жаровня у меня старинная, каменная. Рыба получается – объеденье.

Говорил профессор, сладко жмурясь, как довольный жизнью кот.

– Вообще-то у меня мало времени, – робко напомнил Мирон.

Масштабы монастыря его потрясли. Считалось, самая большая ценность в Японии – это земля. Громадными зданиями-ульями были застроены даже крошечные рукотворные островки в Токийском заливе. А здесь гектары площади использовались под огород. Если посчитать налоги, каждый монах должен быть миллионером.

– Что время? – пожал плечами профессор. – Волны на песке… Впрочем ты прав. Рыбу отложим до лучших времен. А сейчас не желаешь ли выпить чашечку хорошего кофе?

– Убейте, если я когда-нибудь откажусь. Потому что это буду уже не я.

Сам монастырь – деревянное здание пятнадцатого века, с галереями, крытыми переходами и выгнутыми крышами над множеством башенок, был окружен современными коттеджами в европейском стиле, с громадными раздвижными окнами, открытыми верандами и небольшими бассейнами с пронзительно-синей водой.

Профессор жил в одном из таких коттеджей.

– Основной дом содержится как музей, – пояснял он, ведя Мирона по тропинке из белоснежного песка. – Всякие там старинные мечи, шелковые кимоно ручной работы и ширмы из рисовой бумаги, расписанные самим Кавагучи.

– Но посторонних вы сюда не пускаете?

– Ага. Правда, здорово? Эту землю, еще во времена Реставрации, подарил моему прапрадеду новоиспеченный император Мэйдзи, за особые, как ты понимаешь, заслуги… А законы в Японии обратной силы не имеют. Так что, пока я сам не захочу, этой землей никто больше пользоваться не может.

– А как же налоги?

– Я запатентовал официально пару-тройку изобретений. Вот с них деньги на оплату и идут.

– Значит, всё здесь принадлежит вам?

– Можно сказать и так, – удовлетворённо захихикал старик. Зубы у него были ровные, белые и на вид – совершенно искусственные. – Но так уж заведено: всё кому-то должно принадлежать, – а потом нахмурился. – Если б не упрямство твоего отца – вы с братом росли бы здесь.

– Вы знаете, что его убили?

– Я приезжал тогда, чтобы лично уговорить его перебраться в Японию. Его исследования приближались к концу и в Москве оставаться было опасно. Но он не послушался.