Над островом чёрный закат. Хроники исступлённых

– Мне доложили, что тебя зовут Тарс.

– Это имя, господин, мне дали при рождении, – сдержанно объяснил проповедник. – Выбрали, как положено, по Главному каталогу разрешенных имен. Я заменил какого-то Тарса – предшественника. Незадолго до моего рождения он покинул наш прекрасный мир – не по своей воле. Его имя освободилось. Мне по душе эта традиция и мне нравится мое имя.

– Имя дают при рождении, – согласился Координатор вяло – перенесенный стресс не отпускал. Он подумал, что, пожалуй, не следует продолжать общение с этим человеком, но что-то необычное в облике и повадках Тарса уже зацепило. Что-то естественное, простое, чего давно не приходилось наблюдать среди людей. – Как я понял, ты врач, но зачем же подчеркивать, что простой врач. Разве ты не знаешь, что мы никогда не пользуемся этим определением по отношению к человеку. Что мы отказались от деления людей на простых и сложных? Нарушая запрет, ты выступаешь против общества. Ты не боишься последствий?

– С некоторых пор, не боюсь, – сказал Тарс спокойно. – Но почему вы решили, будто я выступаю против общества?

– Я так думаю, – сказал Координатор.

– А вот я так не думаю, – упрямо возразил Тарс.

– Ты смелый юноша. И, видно, довольно умный. Из всех моих укоров ты выбрал самый опасный – о выступлении против общества. Ты знаешь, что бывает за подобное прегрешение? О Хроме слышал?

– Приходилось, – вздохнул Тарс. – У меня есть незабываемый опыт общения с этим… выродком.

– Почему ты так зло клеймишь достойного человека? Он только и делает, что защищает нас от крамолы…

– Другого имени этот тип не заслуживает.

– Не слишком ли ты строг к Хрому? – спросил Координатор неуверенно.

– Недавно по вине этого негодяя я потерял близкого друга…

– Он тоже проповедовал, твой друг?

– Нет. Он был профессором биологии. Однажды в разговоре с коллегой он имел неосторожность предположить, что в основе нашего государства лежат ложь и жестокость.

– Странно, что подобные мысли приходят в голову молодым людям, у которых вся жизнь впереди. Получили отличное образование, достигли положения в обществе… Твой друг удивительно смелый человек, но, к сожалению, глупый и опрометчивый. Так чем же дело закончилось?

– Ясно чем – на него донесли. Уверен, донес тот, с кем он спорил. Хром арестовал его и велел закрыть за собой дверь.

– И он, конечно же, послушно выполнил повеление?

– Разве у него был выбор? Он просил сохранить жизнь невесте…

– Значит, он не о себе заботился? Удивительно. У него, что же, была невеста? И она разделяла его взгляды?

– Они очень любили друг друга. Мечтали родить собственного ребенка. Им запретили. Как только узнали, ей сделали операцию – насильно…

– Ты сообщаешь много нового. Говоришь, что они очень любили друг друга. Поясни, как это следует понимать?

– Они были единым целым и не могли жить друг без друга…

– Выходит, они жили вместе? Странно. Впервые слышу, что можно… Ты меня удивляешь, Тарс. И что же, его невесту оставили в покое?

– Оставили. Только она сама отказалась жить без него. Я ее отговаривал… Она ничего не хотела слышать. Тогда я пошел к Хрому. Он отказался сохранить ей жизнь, а меня предупредил, что, когда немного освободится, непременно займется мной, что моя песенка спета. Он сказал именно так.

– Ты утверждаешь, что невесту твоего друга… – не завершил фразу Координатор, зная ответ.

– …тоже убили, – продолжил Тарс.

– Печально, – сказал Координатор и замолчал. Но ожил. – Скажи мне, почему мысль о лжи, на которой якобы построено наше государство, пришла в голову твоему другу?

– А вы что, думаете иначе? – Тарс внимательно смотрел на Координатора.

– Ты смелый юноша, – сказал Координатор, испытывая досаду. – Но ты не ответил на мой вопрос.

– Он не мог жить так, как живут исступленные. Не хотел быть исступленным.

– Он хотел стать плебеем? Мне доподлинно известно, что плебеи культивируют так называемую любовь. Но они недостаточно цивилизованы. Что с них возьмешь? И у славов вся жизнь строится на пресловутой любви.

– Это так, – сказал Тарс. Подумал и, решившись, задал вопрос, который постоянно носил в себе: – Не по этой ли причине дети славов совершенно здоровы?

– Здесь, Тарс, ты, пожалуй, прав, – согласился Координатор. – Но мы не можем принять подобную модель поведения. Мы не славы и не плебеи, мы вынуждены думать о будущем. Тебе известно, что наш народ готовится к переселению на Терцию?

– В самых общих чертах.

– Ты готов лететь вместе со всеми?

– Едва ли меня спросят…

– Обязательно спросят и дождутся ответа.

– И следом, если откажусь, велят закрыть за собой дверь?

– Строгость наших законов сильно преувеличена. Не нужно их нарушать и все будет в порядке. – Координатор подумал и спросил, вспомнив: – Ты что—то там говорил о голубях. Что они такое вытворяют, чему следует научиться людям? Ведь рассуждая о голубях, ты преследовал именно эту цель?

– Голуби живут так, как велит природа, – заученно проговорил Тарс. – Они никого не спрашивают, как следует поступить, ответы на все вопросы находятся в них самих. А человек только и делает, что природу опровергает.

– Поясни свою мысль, сделай одолжение.

– Я призываю всего навсего вернуться к естественной жизни, к той жизни, которой жили наши далекие предки.

– Но, подумай, это же неприемлемо по целому ряду причин. Начнем с того, что мы не можем позволить людям беспорядочно размножаться. Однажды это уже было, и ты знаешь, чем закончилось. Мы не можем позволить также, чтобы люди принимали участие в воспитании собственных детей. Ничего хорошего из этого не получится. Потому таких детей просто не должно быть и их нет.

– Эти доводы мне совсем не нравятся. В них трусость и нежелание отвечать за себя и свою жизнь.

– Скажи-ка, Тарс, ты хотя бы иногда слышишь слова, которые произносишь с такой безрассудной отвагой?

– Разумеется, господин Координатор.

– Ты знаешь, кто я такой?

– Знаю. Об этом мне сообщил робот. Правда, никогда прежде я вас не видел, но всегда знал, что вы существуете.

– А вот я теперь знаю, что существуешь ты и что твоя участь незавидна. К сожалению. Не уверен, что ты долго протянешь на улице.

– Я готов, – сказал Тарс печально. – Если кому-то станет легче.

– Кому-то, возможно, станет, мне – нет, – сказал Координатор и удивился своим словам. Он подумал даже, что эти слова произнес не он, а другой человек, оживший в нем, у которого единственная радость в жизни – перечить любому замыслу своего господина. – Я не стану причинять тебе неприятности, хотя должен. Ты пойдешь теперь и постараешься быть осторожным и умным простым врачом, если тебе нравится так именовать себя, а не разгильдяем, проповедующим крамолу на площадях. Тебе очень повезло встретить меня на своем пути, но главное, тебе повезло потому, что последнее время удивительно не везет мне. – Он помолчал и вдруг переключился на жесткий непререкаемый тон, свойственный Великому Координатору: – Впрочем, эти слова забудь. Ты, надеюсь, не жаждешь познакомиться ближе со мной и моими людьми?

– Нет, конечно, – еле слышно произнес Тарс.

– Теперь ступай и запомни совет: держись подальше от пройдох из службы безопасности, особенно от их предводителя Хрома, уже положившего глаз на тебя, как я понимаю с твоих слов. Тебе не уйти от этих натасканных псов, если они, не дай Бог, возьмут след. Но если все же случится беда и тебя прижмут так, как они умеют, попробуй сослаться на меня. Разрешаю. Не уверен, что это поможет, учитывая краткость пути от ушей этих плохих парней до включения механизма расправы… И, пожалуйста, освежи одежду. Недопустимо так опускаться. Ты же врач. Простой врач.

Выпроводив Тарса, Координатор вернулся к столу, опустился в кресло, замер.

В молодые годы, когда борьба за лидерство так естественна, он на первые роли не рвался сознательно, предпочитая оставаться вторым. Свой выбор он объяснял самому себе врожденной скромностью и скучным отсутствием амбиций. Первым всегда был будущий Владетель.

Вместе с тем, сколько помнил себя, он мечтал о власти, но не о власти карать и миловать по произволу, которую обычно предполагают невежды. Его вполне устраивала власть над одной по-настоящему интересной тихой стороной жизни – вещественной. Идеологию, законотворчество он охотно оставлял Владетелю, олицетворяющему высшую власть и высшую ответственность. Он легко соглашался с тем, что второе место в государстве исступленных его потолок, и совершенно искренно не желал большего.

Однако бывали времена, когда он мог легко, почти не прилагая усилий, переместиться на первое место. Высшая власть поманила особенно настойчиво, когда Владетель вопреки Закону увлекся обворожительной юной плебейкой, похищенной на Континенте в колонии славов и тайно вывезенной на Остров. Порабощенный пагубной страстью, он спрятал девчонку от любопытных глаз в своем поместье, наивно полагая, что для окружающих это происшествие останется незамеченным, и на целую весну совершенно устранился от дел, переложив на его плечи, как нечто само собой разумеющееся, еще и свою долю забот.

Тогда страна жила в ожидании перемен. В Сенате, прежде разобщенном на два лагеря, немедленно прекратились распри. Непримиримых врагов объединила общая страсть во что бы то ни стало кардинально изменить жизнь государства. На удивление открыто и смело сенаторы потянулись к трибуне. Наперебой, не опасаясь последствий, в крайней запальчивости принялись твердить о переменах, которые ждет народ и, конечно, они сами – вместе с народом. Жажда решительной перестройки государственного механизма сконцентрировалась до состояния, при котором было достаточно небольшого толчка, чтобы перемены осуществились.

Владетеля обвинили в бесцеремонном, на виду у всех попрании Закона, в тяготении к сомнительным удовольствиям, и, как следствие, в пренебрежении к высокому долгу и назначению. Единогласно постановили сместить его со всех занимаемых постов и предать суду. Преемником назвали его – и не только в Сенате, но и среди народа.

В конце концов, явились заводилы и, задыхаясь от возбуждения и страха, поставили перед выбором. Был задан единственный вопрос – готов ли он на последний решительный шаг? Он думал недолго и отказался – он не был готов.

Владетелю донесли – уши у него были повсюду. Он немедленно понял, что перегнул палку, и пошел на попятный, проявив свойственную ему гибкость, – напрочь отказался от всего, что раздражало народ, и в первую очередь от плебейки, успевшей родить ему сына. Ближайшим рейсом вернул женщину на Континент, мальчишку поручил опальному отцу-диссиденту и, не испытывая ни малейших угрызений совести, отправил в отставку Сенат в полном составе.

Народ, озадаченный столь решительным поворотом, для порядка повозмущался, но, обретя очередные подачки, главным образом в виде щедрых посулов, сник и смирился.

Стоило ему согласиться и власть оказалась бы в его руках – решительных перемен тогда жаждали все. Но когда напряжение достигло предела и пришлось выбирать, он смалодушничал, отказался. И выиграл.

Тогда он решил, что нужно продолжать работать и, главное, просто жить. Нужно терпеть, спокойно дожидаться своего часа и довольствоваться тем, что есть. Похоже, его время еще не настало. Тогда же он впервые всерьез поверил, что оно непременно придет – его время, явится, когда не ждешь и даже не очень желаешь.

Подвернулось приятное отвлечение – он женился. У него родилась дочь – его Тея. Он сохранил девочку и жену рядом, образовав семью, – по Закону у него было такое право. Он им воспользовался и не пожалел – Тея стала его нескончаемой радостью. К тому же он обрел, наконец, настоящий дом.

С тех суетливых весен их отношения с Владетелем сделались сугубо официальными, между ними не осталось ни прежнего тепла, ни искреннего доверия. Они стали просто сотрудниками – первый и второй.

Координатор постепенно стал замечать, особенно после рождения дочери, что исполняет служебные обязанности автоматически, что молодой задор, иссякнув, сменился холодным расчетливым равнодушием опыта. Он по-прежнему жил заботами государства, но теперь к служению прибавился иной интерес – личный, который он взялся энергично подпитывать. У него появилась мечта: обручить трехлетнюю дочь Тею с шестилетним увальнем Адамом, незаконнорожденным сыном Владетеля. С великой настойчивостью, отвергнув противные соображения жены, он упрямо приближал свою мечту к осуществлению, сумев придать этому событию значение едва ли не государственного праздника всеобщего прощения.

Владетель на торжество не явился. Упорно не желая замечать сына, он понимал, что, признав ребенка, одновременно признается в нарушении основных запретов Закона, кстати, установленных им самим. Было известно, что Адам внук Гора, то же, что Гор отец Владетеля, а Владетель в свою очередь отец Адама не считалось очевидным, а лишь осторожно подразумевалось узким кругом осведомленных.

И все же праздник удался на славу, дети были прелестны, особенно Тея. Роль невесты настолько захватила ее, что она потребовала, чтобы отныне их больше не разлучали. Адам, напротив, тупо и безразлично молчал. Торжественный обряд в главном соборе столицы при огромном стечении народа оставил его совершенно равнодушным. В решительную минуту с трудом удалось выдавить из него согласие.

Старик Гор, напряженный и замкнутый, условно представлял родителей жениха. Он не скрывал владевшей им озабоченности и все норовил избавиться от повышенного интереса к своей персоне. Как только праздник одолел официальную часть и пошел на убыль, он, не попрощавшись, ускользнул вместе с внуком в свое загородное имение. Они не появлялись в столице до самого поступления Адама в закрытый университетский пансион и ни разу не навестили Тею, которая ждала жениха, как может ждать девочка, пораженная мечтой.

Пришлось объяснить дочери, что мужчины в юном возрасте не отличаются чувствительностью женщин, что чувства в них пробуждаются позже – обвалом. Отплакав, она согласилась ждать, твердя неустанно, что Адам тоже обязан ждать, не забывать ее и хотя бы изредка навещать.

Тея взрослела, продолжая мечтать о встрече с Адамом. Наконец, когда в университете организовали первую девичью группу, и Тея упросила отца отпустить ее учиться, она встретилась с Адамом лицом к лицу. Но не решилась открыться и возобновить связь – отложила до подходящего случая.

4

Выпуск очередных университетских групп разочаровал Адама официальной сухостью.

Готовились к празднику основательно, последние полвесны говорили только о нем. Однако вопреки ожиданиям не произошло ничего необычного, что смутно предполагалось и что следовало запомнить на всю жизнь, если не считать первого в долгой истории университета появления на торжестве девушек. В последний год после шумных дебатов в Сенате, доходивших до обвинений сторонников перемен в небрежении к вековым традициям исступленных, набрали первую девичью группу – в качестве эксперимента.

В просторном актовом зале, заполненном едва на треть, девушек посадили поодаль – всех вместе. Их было ровно двадцать – именно такая численность учебной группы полагалась по университетскому уставу.

Адам слушал напутственную речь ректора невнимательно, автоматически убеждаясь в неточном ее соответствии новейшему лингвистическому канону, – ограниченное число эпитетов, никаких финтифлюшек вроде бесчисленных причастных и деепричастных оборотов, никаких неуклюжих метафор, только слова первого смысла, как их назвали и узаконили при последней модернизации языка. Звуки мерно исторгались из мягкого безвольного рта ректора, высокопарные комплименты, которыми он щедро одаривал слушателей, были знакомы по его выступлениям на общие темы на протяжении многих весен, утверждение, что последний выпуск оказался самым удачным из множества выпусков, которые ректор напутствовал за свою долгую жизнь, выглядело пустой банальностью. Определенно речь была заучена наизусть и повторялась из весны в весну с незначительными вариациями.

Адам решил, что ничего нового не услышит, и перестал слушать. Все его внимание сосредоточилось на девушках. Прежде он никогда не думал о них, обучаясь сначала в университетском пансионе, затем в университете. Хотя, конечно же, подозревал об их существовании, но вблизи никогда не видел. Потому теперь, вынужденно оказавшись в одном помещении с ними, он попробовал разобраться, каково назначение этих существ, несомненно, живых людей, так отличавшихся от привычных девушек-роботов, но отличавшихся также и от людей-мужчин.

Энтузиазм, с каким сокурсники приняли перемены. показался ему странным и озадачил. Они почему-то решили, что вот оно – будущее, о котором все втихую мечтали, и прекрасное это будущее вызревает у них на глазах. Они обнаружили, наконец, вещественное подтверждение загадочным периодам Закона, где туманно, что было свойственно главному документу исступленных, упоминалась вторая составляющая человечества – его сокровенная половина, и даже, что вызывало активный протест, лучшая половина. При этом назначение этой половины для предстоящей жизни объяснялось скупо и довольно туманно: прежде всего, как принадлежность единственно возможного способа продолжения человеческого рода, впрочем, в представлении исступленных, явления совершенно необязательного и отчасти предосудительного.

Однако лучшая половина на первый взгляд оказалась далеко не лучшей. К тому же никак не удавалось рассмотреть эти живые тени с изможденными темными ликами, наполовину скрытыми крыльями капюшонов. Ходили они, понурившись, перетекая медлительным бесшумным ручейком из одной аудитории в другую, непременно в сопровождении двух надзирательниц, старых строгих матрон в черных хитонах, не спускавших с девушек настороженных глаз. После занятий их увозили в неизвестном направлении и где-то прятали.

Пытливый ум Адама, природными свойствами которого были постоянные размышления, сопоставление жизненных и научных фактов, отныне преследовал его неизвестно откуда взявшимся напряжением, немедленно возникавшим одновременно с мыслью об этих загадочных существах – девушках.

Начал он с самого простого – попытался сравнить их внешние антропометрические параметры со своими собственными, но никакой ясности не обрел, поскольку ничего общего, кроме прямохождения и на первый взгляд одинакового числа членов, видимых при поверхностном наблюдении, не обнаружил. Что же касается внутреннего устройства их тел, функционального назначения отдельных органов, здесь оставалась полная неясность.

Размышлять дальше, основываясь только на предположениях, он не хотел. При такой серьезной недостаточности и недостоверности информации существовал риск напрасно потратить время, пустив исследования по ложному пути.

Он, например, не брался утверждать, что девушки теплокровны, не коснувшись их тел. Но как это сделать, если они всегда на расстоянии и подойти к ним вплотную невозможно. Не составляло труда измерить температуру тела дистанционно, но из-за чудовищных балахонов, укутывавших девушек с головы до пят, результатом измерения будет интегральный параметр, пересчитать который в температуру тела едва ли удастся. Действительно, как было вычленить из общего температурного фона температуру тела, наверное, небольшой массы, к тому же скрытого под теплоизолирующим экраном неизвестной поглощающей способности и теплоемкости. Скорее всего, почти такой же результат даст измерение температуры среды, где никаких девушек нет. К тому же не было изначально известно, излучают их тела теплоту или поглощают ее.

Первым делом он построил и просчитал упрощенную термодинамическую модель человеческого тела, окруженного тепловым экраном. Но, скрупулезно выполнив расчет, он получил результат, абсурдность которого очевидна. Выходило, что девушки поглощают тепла больше, чем излучают, то есть идет непрерывный процесс накопления энергии, который должен закончиться катастрофой. Причиной досадной ошибки, вынужденно признал Адам, были недостоверные исходные данные, ведь он не знал многого из того, что необходимо было знать точно. В частности, негде было взять подлинные тепловые параметры экрана. Наконец, он не знал, какова удельная теплоемкость собственно тел девушек, такая же, как у него, или существенно отличается.

Вопросам не было числа. Как он ни старался ответить на них, привлекая скопленный малый опыт и логику, как ни замещал истинные значения параметров предполагаемыми, как ни оправдывался, что допущения приняты временно и служат единственно для того, чтобы получить предварительный ориентирующий ответ, он вынужден был признаться самому себе, что избранный путь не ведет к цели.

Но Адам не пал духом, он был терпелив. Он верил, что решение будет найдено, нужно только думать и думать.

В конце концов, он пришел к выводу, что задача решается однозначно, если измерения выполнить в три этапа. Сначала измеряется интегральное излучение из области пространства, где не менее минуты находится одна девушка. Затем через минуту к первой девушке должна присоединиться вторая, наконец, спустя еще минуту, третья. Методически такой подход выглядел безупречным. Аналогично решались задачи элементарной математики, когда число уравнений в результате искусственных преобразований сводилось к числу неизвестных. Однако Адам, зная, как осуществить сложное измерение, не представлял себе, как организовать упорядоченное перемещение объектов, с которыми отсутствует прямая связь и которыми не получится управлять.

И все же сдаваться он не собирался. Присмотрел в лаборатории термодинамики подходящий прибор, запомнил, где тот находится, – в каком отсеке и на каком стеллаже. Оставалось под благовидным предлогом на время позаимствовать его. Не беда, что придется малость присочинить, упрашивая строгого смотрителя. Он понимал, что задача науки состоит в том, чтобы отвечать на поставленные вопросы, самоотверженно преодолевая преграды на тернистом пути ученого. Так его натаскивали с младых ногтей, и так он привык думать. Впрочем, этому учили всех исступленных, не разбираясь, учатся они в университете или просто работают, не получив никакого образования, кроме обязательной средней школы.

План исследования сложился, оставалось осуществить его.

После торжественной части и поспешного скомканного ужина в столовой, где каждому из выпускников поднесли по первому в их жизни бокалу пенистого напитка с горьковато-сладким вкусом, обильные газы которого остро ударили в нос, состоялась его встреча лицом к лицу с юной патрицианкой, заметно выделявшейся размашистой смелостью среди остальных студенток необычной университетской группы.

Она решительно, точно они были давно знакомы, подошла к нему, назвала свое имя – Тея и заявила с вызовом, исключающим какие-либо сомнения, что выбрала его давно и навсегда. И следом строго предупредила, что даже коснуться ее он пока не смеет – для него счастливые времена еще не настали. Единственное, на что он может рассчитывать на первом свидании, это посидеть с нею рядом на диване в вестибюле на некотором все же отдалении друг от друга. И обязательно перед камерой, которая передаст их изображение в Сеть. А уж кто посмотрит картинку – он должен догадаться сам. Она уверена и в этом нет никакой тайны, – в Сети весь вечер будет ее отец, великий и непогрешимый господин Координатор. Он ревниво следит за единственной своей дочерью особенно теперь, когда девушкам разрешили учиться наравне с юношами. Напоследок она обещала встретиться с ним еще раз на большее время, после того как ей поменяют кровь и сделают простую пластическую операцию.

Адам с ужасом смотрел на девушку, не умея скрыть отвращения. Свидание, продолжавшееся всего несколько минут, показалось ему бесконечным. Он молчал, у него не было слов. Наконец пришло облегчение – девушка поднялась, накинула капюшон, скрывший ее лицо, и, не попрощавшись, обиженная, пошла прочь.

И только тогда Адам подумал, что не следовало так бесцеремонно отталкивать Тею. Нужно было попросить ее руку и определить температуру тела. Он знал, что температуры тела и руки различаются на восемнадцать-двадцать градусов. Заодно можно было незаметно потеребить балахон, определив хотя бы приблизительно фактуру и плотность ткани. Растерявшись, он ничего этого, не сделал. Было обидно, что первый же тщательно подготовленный эксперимент окончился досадной неудачей.

Напоследок Адама поразил куратор их группы. Прощаясь, он заулыбался сочувственно и неожиданно тепло и торжественно поздравил его:

– Дорогой Адам, от всей души желаю тебе успехов в личной жизни. Тебе очень повезло, что сама Тея выбрала тебя в супруги. Помни: личная жизнь исступленного коротка…

Напоследок он нестрого погрозил ему пальцем, и, грустно вздохнув, отвернулся.

– Но я ее не выбирал, – попробовал возразить Адам. – У меня и мысли не было…

– Да будет тебе, – с нескрываемой завистью выговорил куратор и продолжал непререкаемым чеканным тоном: – Запомни, дочь господина Координатора выбирает сама – имеет право. К тому же, как мне сказали, вы были обручены еще в детстве. Существует такой обычай. Не слышал?