Командор Кощей. Книга первая

Только ужинать-то оказалось нечем. Пошарил-пошарил в котомке, а кроме мотка просмоленной верёвки, бруска для точки ножей, туго свёрнутой рогожи, чтоб было чем в холод укрыться, и пустой берестяной бутылки ничего не обнаружил. Видать, всё подъел и выпил Иванасий до вчерашней ночи. Обидно, хоть плач. А нутро, как назло, даёт о себе знать – так и ковыряет под ложечкой.

Чтобы как-то немного утешиться, заговорил Иванасий сам с собой, правда, вполголоса:

– Хоть бы какая тварь явилась, нос показала. Или клыки. Хоть бы чем дала знать, что в Кощеевых владениях я. Так нет же! Никому до меня никакого дела нет. Опасался днем на крыланов нарваться – куда там! Думал, у горы придётся голову ломать, как заслоны Кощеевы миновать незамеченным. А энтих заслонов и нету вовсе. На ком теперь чихотный порошок испытывать? Где тот лютый зверь, что от порошка бабкиного чихом зачихается? Не знаю как зверь, а я уж точно от бабкиного зелья зачихаюсь до светопреставления.

– От страха, что ли, сам с собой беседу ведёшь? – услышал вдруг над ухом он скрипучий монотонный голос.

Вскочил, напрягся:

– А? Что? Чур меня! – и тут же взял себя в руки, добавил голосу немного куража и стали: – Кто тут скрипит над ухом у меня, аки заржавевшая дверная петля!

Откуда-то из темноты возник внезапно конус света. Да настолько яркий, что Иванасий аж зажмурился, рукою заслонился, занервничал:

– Изыди, нечисть проклятая! А не то ты у меня на всю жизнь начихаешься!

А когда попривыкли глаза, понял Иванасий, что стоит он в ровном кружке света – никаких пляшущих теней по сторонам не было видно. И струился свет из-за большого дерева, что притаилось на краю тропы.

– Прекрати орать-то, охальник бестолковый. Болтаешь в темноте, болтаешь, а сам, поди, в штаны со страху наложил, – скрипучий монотонный голос донёсся тоже из-за дерева. – Чего шатаешься по столь глухим местам, коли боишься? Сидел бы тихо на печи да калачи жевал домашние. А то зверушек тут распугиваешь, покою мелким тварям не даёшь. Вот доберётся до тебя хозяин здешних мест, так будешь знать, как языком в ночи чесать.

Тихо звучал скрипучий голос, совсем не враждебно. Перестал Иванас нервничать, успокоился, задерзил:

– Это кто же это здешний-то хозяин? Кощей Бессмертный, что ли?

Незнакомец только усмехнулся:

– Брякнешь тоже. Кощею что? Он заперся в своем замке на вершине горы и никого ни слышать ни видеть не хочет. О медведе я говорю. Это вы, потомки орисов, так его назвали. Нет бы сказать «могучий берложник лесной» – так вы его «тот, кто ведает, где мед». Будто сами вы не собираете медок по пчелиным дуплам.

Сообразив, что враг не стал бы запросто болтать с ним, Иванасий тут же и напыжился, напустил на себя важности, точно купец какой-то заезжий:

– Да чего ты разворчался-то, душа пустынная. Показался бы хоть, кто ты есть. Аль боишься меня, скрипучий язык?

– Вот проживёшь хотя бы с четверть моего, тогда и посмотрю, какой язык у тебя станет. Ничего я не боюсь, – добродушно ворча, незнакомец вышёл из-за дерева, приблизился к Иванасу.

В темноте разглядеть незнакомца почти невозможно. Но луч света он направил на себя, и перед парнем появилась… сгорбленная бабка. Волосы чуть ли не до пола свисают, лицо землистое, всё в морщинах, на хилое тело какая-то рогожа наворочена, на кудлатой макушке серый войлочный колпак топорщится, ноги до колен изодранной юбкой прикрыты, на ногах – бесформенные чувяки, а в длинных руках узловатых – кривой посох. Свет же, успел заметить Иванасий, струился теперь из-за веток.

– Ну, хватит меня разглядывать. Ежели не боишься, идём в мою избу – покормлю чем Бог послал, спать уложу на деревянном топчане, а баньку – не взыщи, топить не буду на ночь глядя.

Протянула бабка руку к дереву – источник света снова оказался у неё в руках.

– Что это у тебя за свет такой? – загорелся интересом Иванасий. – Пламя так ровно не светит! Да и ветки от него уж запылали бы. Не холодный ли огонь у тебя, бабуля? И вообще, как ты здесь оказалась, так далеко от людского жилья?

– Слишком много вопросов задаёшь, бесшабашная твоя голова, – ворчит старуха. – Огонь у меня не обычный. Чтоб его зажечь, кресала и кремня не надобно. Только не проси – не отдам ни за какие коврижки. Да и переведёшь ты его в два счёта. Пользуйся уж факелом. Мотри только лесной пожар не устрой где-нибудь. Так пойдёшь в мой дом али не…, – зашлась старуха кашлем…

Избушка Бабы Яги

В темноте пробивается луч «холодного» света. Весёлый огонёк на валунах танцует, а между валунами вьётся узкая тропинка, ведущая Иванаса с бабулей в гору.

– Я-то от жилья в двух шагах, – скрипит в темноте старушечий голос, – я тута живу почитай уже лет двести. А до этого жила в дремучем лесу, далеко отсель, в стороне, где солнце заходит. А вот ты какого рожна сюда забрёл?

Ответить Иванасию не дал медвежий рёв, прорезавший внезапно темноту. Он был неагрессивный, словно зверь всего лишь только предупреждал, чтобы его ненароком не потревожили. Иванасий ухватился было за кинжал, однако бабка, ростом доходящая Иванасу едва ли до груди, довольно крепко уцепилась ему за руку.

– Тихо ты, не рыпайся, не тронет он тебя со мною рядом!

На удивленье Иванасия, старуха тут же прорычала в ответ. Постояли зверь и бабка немного в темноте, порычали, осветила бабка зверя на секунду – подивился Иванасий: силён, знать, зверюга. Повела старуха парня дальше. Луч света, который бил теперь откуда-то из верхнего конца старухиной клюки, шагов через полсотни вдруг наткнулся на лачугу, умело сложенную из камней, но с крышей – из соломы (!).

– Пришли, – обрадовалась бабка. – Добро пожаловать, Аванас бестолковый, в гости к бабке Ёжке Отрантической, – и лукаво захихикала.

– Шутишь, что ли? – Иванасий даже и струхнул слегка. – Разве баба Яга под горою Кощея живёт? И вообще, по-моему, всё это выдумки.

– Вот те раз! – старуха аж присела. – В бабку Ёжку не верит, в Кощея не верит! Ну и чё тогда сюда припёрся за сто верст? Киселя, что ли, хлебать? И главное – весь перетрусил, хе-хе!

– Сама ты перетрусила, – вдруг рассердился Иванасий. – Открывай давай свою халупу! Накормлю, мол, напою, на топчане спать уложу! Тоже мне, баба Яга костяная нога!

– Цыц тебе, говорю! – сердито топнула бабка. – Яга я и есть. Только я ещё молодая, – расплылась её физиономия в морщинистой улыбке, – Мне ещё и трёхсот годов-от нет! А ну-ка, избушка, впусти хозяйку и гостя! – и трижды коснулась треснутой иссохшейся двери нижним концом крючковатого посоха.

Дверь не распахнулась, как обычно, но откатила в сторону. А главное, что поразило Иванасия сильней всего – вошла та дверь в проём и скрылась, в стену въехавши.

– Ну ты, бабка, даёшь! – только и присвистнул Иванасий.

Даже яркий свет холодного огня, что тут же озарил весь дом снаружи и внутри, не произвёл на Иванасия такого впечатления, как эта дверь. «Не иначе как волшебная избушка!» – подумал Иванасий, переступив порог старухиной халупы.

Дверь, выехавши из стены, бесшумно закупорила проём.

– Ну чё застыл, как истукан какой, – подбодрила старуха сзади, слегка подталкивая в спину Иванасия своим «волшебным» посохом. – Чай, поди, думал, дом Яги стоит на курьих ножках! Был у нас с сёстрицами такой домишко – на ногах стоял. Был, да, однако, сплыл. А ты, парниша, топай в горницу покедова.

В сенцах, где они с бабкой оказались, ввалившись в странную дверь, приятно пахло сухой травой и чем-то похожим на яблоки. Свет струился откуда-то из-под потолка, по всему периметру сеней, на линии, где потолок встречается со стеной. От усталости и удивления ничего особенного Иванасий разглядеть в сенцах не сумел. Да и не дала ему бабка оглядеться как следует, отворив перед ним точно таким же способом вторую волшебную дверь – в горницу. Точнее, в узкий, едва освещённый коридорчик, соединяющий сенцы с горницей.

– Вот туточки и ночевать будем, – прошамкала Яга, протыкая воздух своей клюкой.

Горница представляла собой тесноватую, хотя и квадратную, комнатёнку с одним единственным окошком, глядевшим прямо на тропу, по которой хозяйка и привела сюда гостя. Освещалась комнатёнка иначе чем сенцы – голубоватым фонарём, светившим сверху из угла.

Показалось поначалу Иванасию, что горница Яги скорее предназначена для сбора всякого старья, нежели для того, чтобы в ней жить. Однако то, что он вначале принял за большую каменную печку, оказалось шкафом, забитым разными каменьями, фигурками из дерева, какими-то кувшинчиками-вазочками, пучками трав и веток, коробочками и шкатулками. Ни паутины, ни пыли, ни лопаты, которой, якобы, Яга сажает в печку пироги с «дитятами» – как ни глядел вокруг себя Иванас, ничего из этого не обнаружил. Правда, в углу у входа в горницу заметил он какую-то кадушку. Но чистота вокруг неё была такая же, как и повсюду в доме.

«Ничего интересного. Пара старых табуреток, топчан у стены, застеленный одеялами, у окошка уютный столик для двоих. На чём она готовит – ума не приложу», – подумал Иванасий, ощущая в теле приятную истому. Давно он не входил в обычное жилище.

– И не зыркай глазюками-то – никакой печки у меня в горнице нет, – Яга словно прочла его мысли. – Я вообще скромно живу, питаюсь подножным кормом, редко что готовлю. Разве что съем кого-нибудь случайно забредшего, вроде тебя.

Иванасий сразу понял, что хозяйка просто подкалывает его за людские выдумки о любви бабы Яги к человеческому мясу.

– А печка-то у меня в сенцах, – деловито продолжила Яга, ставя в угол рядом с кадкой свою клюшку и сбрасывая с ног чувяки. – Ух, притомилась, ноги ажник набухли. Токмо печка моя – не чета той, что в разных сказках описывается. Это вы, людишки, такие печки по домам себе складываете. Чаю я, их ещё долгонько будут ставить по избам, сотнями веков. И от Отрантурии прах один останется, а печки энти всё в чести у народа будут.

– Где это они тогда останутся, ежели Отрантурия сгинет с лица земли-матушки, – машинально спросил Иванасий, думая на самом деле лишь о том, как бы чего в рот взять да поскорее простой водицы напиться.

– Ты давай присаживайся, чего встал, как истукан. Я пойду приготовлю чего-нибудь на скорую руку, – сунув ноги во что-то похожее на плетёные из лыка домашники (так назывались в Отрантурии тапочки, в которых полагалось ходить только по дому), бабка заторопилась в сенцы.

«Тепло у неё тут, уютно, – подумал Иванасий, сбрасывая на пол с плеч котомку и бухаясь на примостившуюся у оконца табуретку. – Надо же, на воле недавно вроде бы жара была, а как солнце закатилось – свежо стало, даже слишком».

Осмотрел Иванасий горницу получше – ничего примечательного, разве что светильник волшебный, как, впрочем, и весь свет в доме Яги – холодный свет, о котором в Отрантурии давно слагают легенды. Хотя, вспомнилось вдруг Иванасию, говорили, будто этот холодный свет в далёкие-предалёкие времена был в каждом доме. Он и сейчас есть у кое-кого, например у королевичей. У королевичей вообще много чудной старины сохранилось – на то они и королевичи. А тута вон пол вроде обычный, дощатый. Хотя и гладкий какой-то уж слишком. Да и стены – бревно бревном, а что-то не так, какое-то не такое бревно. Да и дверь снаружи – как будто ссохлась, растрескалась от старости, однако отворяется почти без скрипа.

Раздумывая, Иванасий не заметил, как задремал, уронивши голову на стол. Очнулся, когда бабка начала трясти его за плечи:

– Рано спать-то пока ишо, паря! Жрать-то небось хочешь, как пёс голодный. Давай-ка повечеряем немного.

– Послушай, бабуся, – поднимая голову, спросонья забормотал Иванасий, – что-то непохожа ты на Ягу. И дом твой какой-то странный. Разве такой дом у Яги?

– Так уж и не похожа, – хихикнула старушенция. – А тебе откель знать, какой у меня дом должон быть? Умойся лучше сходи с дороги-то. В колидорчике справа за занавеской умывальник обнаружишь. А из кадки не смей воды брать, – предупредила Яга строгим тоном.

Нехотя поднявшись с табурета, Иванасий поглубже втянул носом чудный аромат, постепенно наполнивший всю горницу. Бабка поставила на столик чугунок, от которого вкуснейший парок поднимался. Пока гость выходил из горницы умываться (умывальник оказался самым обычным, только не понятно было, откуда в нем бралась вода: крышка – как ни старался Иванасий – не открывалась, будто запаяна была), хозяйка успела накрыть столик двумя деревянными плошками, берестяными стаканчиками, аккуратным подносом с горячими аппетитными пирожками и пузатеньким кувшинчиком с краником.

– Чем бог послал, – прошамкала старуха. – Помолись, дорогой гость, ежели потребно тебе, и отведай моего скороспелого кушанья.

Сама Яга что-то несколько раз подряд пробормотала себе под нос. Иванас только расслышал что-то про Крона всемогущего и Гею добронравную. Усмехнулся про себя, потом с серьезным видом сделал открытой ладонью круг перед собой, как издревле среди людей повелось, упомянул мысленно всевышнего Рода и Солнце, и взялся за струганную ложку, возникшую к тому времени у чугунка.

Каша оказалась что надо, давненько такой Иванасий не пробовал. Впрочем, горячей пищи покушать ему последний раз доводилось месяца два назад – у пастушьего костра. Он тогда возьми да и сболтни немолодым уже пастухам, что идёт Кощееву смерть искать. Пастухи, видать, решили, блаженного им Бог послал. Потому Иванаса и накормили до отвала мясной похлебкой, и в тюрбан с собой парного молока отлили. А пирожки! Их Иванасий давно забыл, когда пробовал в последний раз. Колдунья деревенская, знать, не пекла их – не любила сие занятие. А матушка с сестричкою – о них и вспомнить-то тяжко было.

К пирожкам бабка нацедила из кувшинчика, через краник чудный, какого-то горячего пойла, удивительно пахнувшего горными травами и медом. Этого в королевичевствах точно не знали. В Отрантурии только холодные напитки делали – бражку медовую хмельную, квас хлебный, вино ягодное и зерновое, яблочные настои, ключевую воду. Но горячий травяной отвар, что применялся в Отрантурии как снадобье, Иванасу весьма вкусным показался.

– Ну, паря, насытился моим колдовским харчем? – хитро прищурилась Яга, наблюдая, с каким удовольствием гость уплетает пирожки с грибами. – Спать небось мечтаешь завалиться.

Странно, но вместо ответа Иванас вдруг брякнул:

– А что это у тебя в кадке, бабуся? Почему это воду оттуда брать нельзя?

– А! – Яга как будто что-то вспомнила. – Поглядеть, что в мире делается, захотел. Ну, давай посмотрим, коли так.

Покопалась в углу Яга, притушила в горнице свет, что-то над кадкой наколдовала – стало от кадки, по самому верху её, волшебное сияние исходить. Машет Яга рукой Иванасию – иди, мол.

Набрался Иванасий смелости (ведь никогда в жизни не видывал такого чуда – чтобы обычная кадка с водой в темноте сама по себе светилась), заглянул в сияние из-за плеча Яги, зажмурился с непривычки.

– Ничего, сейчас оклемаешься! – восторженно шепчет баба Яга. – Сейчас всё увидишь! Ну-ка, разуй глазюки-то, не боись!

И страшно Иванасию, и жуть как посмотреть в сияющую кадку хочется. Собрался с духом, разомкнул глаза и… О, чудо невиданное! По тёмной воде в кадке рябь идёт, а сквозь неё из-под воды яркий свет пробивается. Не верит своим глазам Иванасий: огонь под водой полыхает.

– Мотри – мотри! – зловеще каркает, усмехаясь, Яга. – Вот что делается в энтот час у тебя на родине. Пока это ещё не твой город. Это ещё вотчина Амира Кривоглазого, село его подручного Улана! Вишь ты, полымя-то какое!

И видит Иванас под рябью, как бегут куда-то люди и за ними скачут воины в рогатых шапках. Пламя овевает кровли рубленых и глинобитных хижин, рушатся горящие, как факелы, дворцы и терема тесовые. И воронье над степью кружит там, где вдалеке огни пожаров жутко блещут…

Тошно Иванасию глядеть на всё это кровопролитие. Ещё тошнее слышать, как насмехается над горем человеческим беззубая старуха. Забыл Иванасий про вкусное угощенье и тёплый прием:

– Он не кривоглазый! Амиром Яснооким его кличут! – чуть ли не кричит Иванасий бабке в ухо.

– Как же, ясноокий! – ёрничает бабка. – Да присмотреться если лучше, он ведь самый настоящий кривоглазый чёрт, какой он к чёрту ясноокий!

– Ну да, кривоглазый! – огрызается Иванасий в ответ. – Может, ты, старуха, и права! Только вот меня такое задевает! Какой ни есть, а всё ж он человеческого роду-племени! К тому же друг моего цесария – королевича Дарсина Светлоголового.

– Чу! Светлоголового! – трясётся Яга от смеха. – Держите меня, а то упаду! Облысел твой Дарсин, что отёсанное полено, а туда же – Светлоголовый!

– Ну хватит, бабка! Только и знаешь род людской чернить! – рассердился Иванасий, да, похоже было, по-настоящему. – Да и что с тебя взять! Ведь ты кто на самом деле?! Баба Яга, костяная нога! Костяная ляжка ты, ядрёна вошь! Чего ржёшь, как лошадка! И голос у тебя какой-то странный стал – теперь уж, вроде, не лошадка ржёт, а нежно колокольчики звенят! Опять за колдовство своё взялалась!

А и действительно помолодел-похорошел вдруг голос у хозяйки.

Отошла старуха в темноту и совсем другой оттуда голос подаёт, мягко так говорит, чисто, мелодично, словно и не бабка она вовсе, а девица:

– Ну и какой же у меня голос, Афонюшка? Чего же ты оторопел?

– Не пойму, – еле выдавливает из себя Иванасий, – теперь как будто чистый горный ручеек журчит.

Внезапно темноту в избе прорезал снова яркий свет «холодного» огня. Но падал сверху он на этот раз каким-то конусом. Зажмурился Иванас. И скорее не от света, а того, что в нём увидел: не было нигде горбатой бабки, а стояла в этом конусе, среди кромешной тьмы, красивая девица с длинными, едва ли не до пояса, густыми волосами – чёрными, как будто просмолёнными, и вьющимися. Груди – будто налитые силой шары, загляденье! Ноги – как у козочки горной. И одета столь пригожая молодушка была в красивый белый сарафанчик с кружевами.

– Ну, Афонюшка, свет ясный Иванасьюшка, какова я теперь? Нравлюсь тебе или нет?

– Чур, чур меня, —вяло бормочет Иванасий, жмурится, трёт глаза, – это колдовством своим меня ты хочешь заморочить. Так знай же – не поддамся я нечистым чарам. Тёртый я калач, перепечённый!

А молодка вдруг вздохнула – тихо так, печально:

– Что же, Афонюшка. Насильно мил не будешь. Я ведь не из вашей, человеческой, породы. Мне ломаться ни к чему. Ты мне сразу по сердцу пришёлся, маску только страшную свою я не решалась снять перед тобою.

Чувствует Иванас: правду говорит красавица. А вот так просто, без сомнений, не может он поверить на слово. Да и как тут поверить! Все ведь знают, что баба Яга – старая, грязная, лохматая и… непонятно какая в душе. Захочет – накормит, подлечит и верную дорогу укажет. А нет – так и сожрать способна в три секунды.

Понимал, конечно, Иванасий: молва народная – в болоте пена. Ведь никто ещё не захотел сказать, что видел сам, как старая Яга кого-то в печь сажает – рассказчики обычно любят на кого-нибудь (не знай кого!) ссылаться. Проще ведь всего твердить, что, мол, об этом люди говорят. А кто они конкретно, эти люди – никто и не пытает. Уши только оттопыривают на сказки разные, а врёт ли, не краснея, собеседник иль дело говорит – про то, знать, и не заикается никто.

И всё-таки попробуй вот так быстро изменить сложившееся представление о бабке, которой испокон веков детей пугают, чтобы не шалили лишнего. Проще ведь подумать, что красотка эта не Яга на самом деле, а красотка озорная, что привыкла скуки ради под Ягу «косить», прохожим голову морочить. Только вот откуда у простой девицы, да ещё живущей под горой Кощея, огонь «холодный», волшебные двери, учёный медведь и прочие штучки? А кадка со светящейся водой?!

Но красавица, видать, на самом деле Иванасию в любви призналась. Непонятно, правда, было, как это она так быстро незнакомца полюбить успела, только не смогла-таки хозяйка удержаться от соблазна – обняла вдруг парня крепко, но не грубо. Коснулась нежно девушка горячими губами губ его. И поплыл Иванасий, закружилась голова у молодца. И пробудилось в нём его мужская сила…

Глава вторая. Послание от Бати

Жила – была на Земле одна разбойничья шайка-лейка. Дружные они ребята были, резвые. Грабили кого ни попадя, лишь бы на еду и выпивку хватило. Никого они не боялись – ни королевичей, ни хозяина своего. Да только и на старуху бывает проруха. Пришло время, когда и разбойники натерпелись страху…

***

А в эту же ночь, пока наш герой утешался в объятиях нежной подруги (пусть даже и бабы Яги), в закрытом кабачке, что одиноко примостился у самой границы владений Кривоглазого (простите, Ясноокого) Амира, известный в округе разбойник по прозвищу Чёрный Глаз от души веселился со своими братками.

Да, приятель. И в те далёкие времена, даже семь тысяч лет назад (точнее, три тысячелетия спустя после Великого Потопа, стёршего с лица Земли остатки той СТРА-ны) – даже в те времена, когда ещё никто не знал о том, что будет процветать спустя века великая Эллада со своими Олимпийскими богами, люди на Земле, увы, повадками своими почти не отличались от потомков, заново открывших силу атома и полетевших на Орбиту. Как бы ни хотелось нам об этом думать, но и тогда существовали кабаки и прочие харчевнями, в которых по ночам пошиба разного братки с разбойничьим азартом, вино хлебая в кости резались и карты. И, разумеется, не просто так – на деньги, вещи, побрякушки разные, ещё на что-нибудь полезное, к примеру, на оружие или хотя бы на бутылку пива.

А Чёрный Глаз среди братков прослыл пройдохой, каких свет не видывал. Редко кому удавалось хотя бы раз у него что-нибудь выиграть. И все знали, что шельмует он безбожно, но протестовать против такой игры его всерьёз почти никто из «братьев» не решался. Осторожничали. Чёрный Глаз был мало того, что силён и свиреп, как зверь – он был ещё и умнее каждого из своих братков, да и чужих разбойников – в отдельности, а может быть и вместе взятых. Но главное – чутьё у прохиндея было потрясающее. И те из братков, что ему доверяли, всегда избегали порки, удачно минуя засады. А когда ходили на дело, редко возвращались не солоно хлебавши.

При этом Чёрного Глаза было за что уважать. Он никогда не унижал тех, кто был слабее, не высмеивал влипших в историю, никогда не навязывал собственного мнения и не стремился к власти. Его никто не называл вожаком, да он и не захотел бы им стать, даже если бы все братки в округе единодушно возвели бы его на разбойничий трон.

– Как эти глупые королевичи быть?! Ну их к Уйтархатугу! Я сам по себе, – обычно говорил Чёрный Глаз по этому поводу.

Тем не менее братки невольно прислушивались к его предложениям и суждениям. Поэтому Чёрный Глаз играл, скорее всего, роль теневого лидера. Получалось так, что в шайке, с которой он имел обыкновение обтяпывать разбойные делишки и проматывать добычу, главарь, подобный коронованному вору в законе далёких потомков, не появлялся. Братки общались друг с другом на равных, подчиняясь только силе разумных доводов и пренебрегая каким бы то ни было авторитетом. Вполне возможно, что если бы Чёрный Глаз или какой пришлый рубаха-парень захотел бы вдруг поатаманить в этой шайке, братва без колебаний намяла бы такому шустрому бока. Но поприжать карточного шулера в лице Чёрного Глаза эта бесшабашная компания негодяев, увы, не догадывалась.

И всё-таки находилась и на Чёрного Глаза управа. Редко и не очень убедительно, но находилась. Обретался в этой шайке некий нахал и упрямец по прозвищу Злой Кот.

С виду Чёрный Глаз и Злой Кот являли собой образцы полной противоположности. Если Чёрный Глаз выделялся среди других высоким ростом, подтянутым брюхом и явно бандитской физиономией с выпирающим квадратным подбородком (при этом правый глаз его был выбит в пьяной драке, и хозяин всё время прикрывал его повязкой из чёрной ткани), то Злой Кот скорее походил на мясника, без меры дующего пиво и всё подряд жующего.

Макушкой Злой Кот едва дотягивал Чёрному Глазу до уха (причём для этого ему приходилось чуть ли не вставать на цыпочках), зато пузо его у многих худосочных бродяг вызывало откровенную зависть. Был он кругломордый, с длинными рыжими вихрами и усами. И при этом всё время по-дурацки улыбался, радуясь жизни и пиву с мясом. Кстати, о пиве. Всё, что объявилось уже в известные нам древние времена, не изобреталось впервые, а просто восстанавливалось.

В Отрантурии не заваривали чай (он просто там не рос, а горячие травяные настои, как мы уже знаем, почитались тогда за лекарство). Зато пенные хмельные напитки из ячменных, овсяных, ржаных и других зёрен отрантурийцы делали со вкусом и деловитостью знатоков. Причём, как водится, считали, что пиво и ему подобные напитки знавали и любили канувшие в вечность предки, когда-то жившие одним большим народом во всём мире.

То же самое, впрочем, говорили и про скатерть-самобранку, и про ковёр-самолёт, шапку-невидимку, сапоги-скороходы. Только, упоминая про сии волшебные вещи, равно как и про пиво с квасом, непременно добавляли, что тогда, мол, всего этого добра у людей было столько же, сколько сегодня грязи под ногами. Пива, дескать, водилось в народе море разливанное – пей не хочу сколько душа принять способна. И на коврах-самолётах порхали над домами каждый день друг к дружке в гости простые люди. А чем же королевичи тогда от остальных сограждан отличались?