127 часов. Между молотом и наковальней

Арон Ралстон

127 часов. Между молотом и наковальней

Aron Ralston

Between a Rock and a Hard Place

© 2004 by Aron Ralston

© Е. С. Скиперская, перевод, 2020

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Страсти: то, от чего страдаю, чему поддаюсь, что терплю, и то, что дано мне.

…После того как сирен товарищи сзади оставят,

Дальше тебе ни за что говорить я не стану, какую

Выбрать дорогу тебе. Умом своим собственным должен

Это решить ты. А я расскажу об обеих дорогах.

Встретишь на первой утесы высокие. Яро пред ними

Волны кипят синеглазой богини морской Амфитриты.

Планктами эти утесы зовут всеблаженные боги.

<…>

Все корабли, к тем скалам подходившие, гибли с пловцами;

Доски одни оставались от них и бездушные трупы,

Гибельным вихрем огня и волною носимые в море.

<…>

Два на дороге второй есть утеса. Один достигает

Острой вершиною неба, вокруг нее тучи теснятся

Черные. Прочь никогда не уходят они, у вершины

Воздух ни летом, ни осенью там не бывает прозрачным.

<…>

Мрачная есть в середине утеса большая пещера.

Обращена она входом на мрак, на запад, к Эребу.

Мимо нее ты направь свой корабль, Одиссей благородный.

<…>

Страшно рычащая Сцилла в пещере скалы обитает.

Как у щенка молодого, звучит ее голос. Сама же –

Злобное чудище. Нет никого, кто б, ее увидавши,

Радость почувствовал в сердце, – хоть если бы бог с ней столкнулся.

Ног двенадцать у Сциллы, и все они тонки и жидки.

Длинных шесть извивается шей на плечах, а на шеях

По голове ужасающей, в пасти у каждой в три ряда

Полные черною смертью обильные, частые зубы.

<…>

Из мореходцев никто похвалиться не мог бы, что мимо

Он с кораблем невредимо проехал: хватает по мужу

Каждой она головой и в пещеру к себе увлекает.

Там и другую скалу, Одиссей, ты увидишь, пониже,

Близко от той. Отстоит от нее лишь на выстрел из лука.

Дико растет на скале той смоковница с пышной листвою.

Прямо под ней от Харибды божественной черные воды

Страшно бушуют. Три раза она их на дню поглощает

И извергает три раза. Смотри же: когда поглощает —

Не приближайся! Тебя тут не спас бы и сам Земледержец!

К Сциллиной ближе держися скале и как можно скорее

Мимо корабль быстроходный гони. Несравненно ведь лучше

Шесть людей с корабля потерять, чем всех их лишиться[1].

Пролог. Вместе с бандитами из Руста

По складу характера он был скорее лодочником, чем ковбоем, и приготовление пищи ему удавалось лучше, чем ограбление поездов. Однако Джон Гриффит, отличительной приметой которого были глаза разного цвета – один голубой, другой карий, – стал незаменимым членом «Дикой шайки» Бутча Кэссиди. В те времена банда скрывалась в Робберс-Руст, в Восточной Юте. Блю-Джон[2], как назвал его первый работодатель, приехал в этот район, чтобы работать поваром на ферме Харриса, около Циско, примерно в девяноста шести километрах к западу от Гранд-Джанкшен. Однако в согласии с законом он не был и двух лет. В возрасте тридцати пяти лет Джон Гриффит связался с Джимом Уоллом, известным как Серебряный Мундштук, и Эдом Ньюкомбом, он же Индеец Эд. Весной 1890 года они вместе проводили сбор скота для родео. Ковбои прочесывали просторы Руста под предводительством Джека Мура, у которого была крайне плохая репутация. Он неоднократно принимал банду Бутча Кэссиди на своей территории, ограниченной реками Дерти-Девил, Сан-Рафаэль, Грин-Ривер и Колорадо. И каждый раз, когда «Дикая шайка» оставалась в Русте на зиму, разбивала лагерь до или после очередного набега или же заглядывала, чтобы помочь со сбором скота, ее ждал теплый прием.

Серебряный Мундштук, Блю-Джон и Индеец Эд скитались вместе с шайкой в качестве подсобных рабочих, они брались за все, что только можно – крали лошадей, занимались разбоем, пасли скот. В 1898 году они помогали Муру отлавливать остатки стада Джей Би Бура, после чего отправились в Вайоминг воровать лошадей. На обратном пути завязалась перестрелка, которая стоила Муру жизни. В начале следующего года группа доставила украденных лошадей в Колорадо для продажи, после чего вернулась в Руст. Серебряный Мундштук, Блю-Джон и Индеец Эд обзавелись новой партией отборной конины, угнав лошадей с ранчо неподалеку от Моаба и Монтичелло. «Дикая шайка» не слишком боялась поисковых отрядов, которые, кстати, старались держаться подальше от Руста. Но в то же время разбойники знали, что после всех их выходок слуги закона не прекратят охоту на них.

В одном из боковых ответвлений каньона Руст поздним февральским утром Индеец Эд карабкался по скалам над выступом, под которым команда укрылась на ночь вместе с краденым товаром – двумя вьючными животными и полудюжиной лошадей. Внезапно утреннюю тишину разорвал оружейный выстрел. Пуля 38 калибра расплющилась о скалу и отрикошетила, пробив Эду ногу над коленом. Он упал в песчаную вымоину и, скрываясь за кустами, пополз к укрытию, из которого Блю-Джон и Серебряный Мундштук уже вели огонь по поисковому отряду, который отыскал разбойников по их следам и остаткам вчерашнего костра. Пока Блю-Джон отвлекал внимание отряда, Серебряный Мундштук вылез из вымоины и, поднявшись на край каньона, сделал три выстрела. Пули просвистели прямо над головами людей шерифа. Слуги закона отступили из бокового каньона к основному руслу каньона Руст, где они оставили своих лошадей, и затем помчались к своим домам и ранчо, разнося новость о перестрелке с «Дикой шайкой».

Это был последний раз, когда три бандита вместе участвовали в преступной операции. После этого случая они повесили свои ружья на стену, их пути разошлись, и каждый мирно ушел в историческое небытие, оставив другим место для подвигов. Индеец Эд вылечил ногу и, как считают, вернулся в Оклахому, где его следы затерялись. Серебряный Мундштук отбыл два года десятилетнего срока в тюрьме округа Уэйн, штат Юта, после чего сбежал из-под стражи. В конце концов он поселился в штате Вайоминг, где спокойно прожил остаток своих дней. Блю-Джона – Гриффита – в последний раз видели осенью 1899 года, когда он отплывал из Хайта вниз по реке Колорадо – по одному из самых красивых и опасных речных участков на Западе – в сторону паромной переправы Лиз Ферри. Но в Лиз Ферри его никто не видел, поэтому считают, что он мог выйти на полпути, чтобы отправиться в Аризону или даже в Мексику. Так или иначе, никто о нем больше ничего не слышал.

Из них троих только он один смог оставить свой след на земле. Каньон Блю-Джон и источник с тем же названием рядом с местом роковой попытки устроить засаду названы в честь этого то ли повара, то ли скотовода или грабителя, который с добрый десяток лет в поисках наживы скитался по Русту в самом конце XIX века.

Глава 1. Геологическая эпоха включает в себя настоящее время

Это самое красивое место на земле.

Таких мест много. Каждый мужчина и каждая женщина носят в своем уме и сердце образ идеального места, известного или неизвестного, существующего или призрачного…

Нет предела человеческой способности стремиться вернуться домой. Даже богословы, летчики и астронавты чувствовали призыв Родины, взывающей к ним сверху, из холодной черной глуши межзвездного пространства.

Для меня это город Моаб в штате Юта. Конечно, я имею в виду не сам город, а окружающую его местность – каньоны.

Пустынные гладкие скалы. Красная пыль, обожженные солнцем склоны и одинокое небо – все, что лежит за концом дорог[3].

Лучистые инверсионные следы самолета прочерчивают лазурное небо над красным пустынным плато, и я спрашиваю себя, как много палящих солнечных дней видели эти бесплодные земли с момента их создания. Утро субботы, 26 апреля. Я еду на горном велосипеде по разбитой грунтовой дороге в отдаленном юго-восточном районе округа Эмери, в центральной части Восточной Юты. Час назад я оставил свой пикап на парковке у начала грунтовой дороги, ведущей в Хорсшу-Каньон, укромный уголок национального парка Каньонлендс, который находится примерно в двадцати четырех километрах к северо-западу от легендарного округа Мейз, в шестидесяти четырех километрах к юго-востоку от прекрасных зазубренных пиков возвышенности Сан-Рафаэль, в тридцати двух километрах к западу от реки Грин-Ривер и примерно в шестидесяти четырех километрах к югу от автомагистрали I-70, последнего оплота коммерции и цивилизации (до ближайшего автосервиса 177 километров). Сильнейший ветер, разогнавшись на открытых равнинах, простирающихся на сотни километров между заснеженными хребтами Генри на юго-западе – последние горы в США, которые были исследованы, названы и нанесены на карту, – и горами Ла-Саль на востоке, дует мне навстречу с юга, куда я направляюсь. Помимо того, что я замедлил свое продвижение практически до ползучести, я еду на самой низкой передаче и сильно качаюсь на ровном склоне только лишь для того, чтобы продвигаться вперед. Ветер намел мелкие кучки темно-бордового песка на дощатую дорогу. Я стараюсь избегать заносов, но иногда они покрывают всю дорогу, и мой велосипед пробуксовывает. Мне уже трижды приходилось идти пешком по особенно длинным песчаным заносам.

Идти было бы намного легче, если бы у меня не было этого тяжелого рюкзака на спине. На обычную велосипедную прогулку я не потащил бы с собой одиннадцать килограммов провизии и снаряжения, но сейчас я продвигаюсь по круговому сорока восьми километровому маршруту, который предусматривает поездку на велосипеде и скалолазание – пребывание на дне глубоких и узких каньонов, на что у меня уйдет большая часть дня. Помимо воды в водонепроницаемом гидрорезервуаре-кэмелбэке и в литровой пластиковой бутылке «Лексан», в моем рюкзаке лежат пять плиток шоколада, два буррито и шоколадный кекс в полиэтиленовом пакете. К тому времени, когда я доберусь до своего пикапа, я наверняка уже снова проголодаюсь, но на сегодня мне хватит. Большая часть веса моего груза приходится на мой полный запас альпинистского снаряжения: три карабина с фиксаторами, два обычных карабина, облегченное комбинированное устройство для страховки и спуска по веревке, две связанных стропы толщиной немногим более одного сантиметра, более длинная веревка с десятью предварительно сшитыми петлями, которую называют «лесенкой», моя альпинистская обвязка, динамическая альпинистская страховочная веревка длиной шестьдесят метров и толщиной десять с половиной миллиметров, стропа-труба длиной семь с половиной метров, сложенная в бухту, и редко используемый мультиинструмент Leatherman-knockoff (перочинный нож с двумя складными лезвиями и парой плоскогубцев), который я беру с собой на случай, если мне понадобится отрезать веревку, чтобы сделать узел и закрепиться. Помимо этого, в моем рюкзаке лежат налобный фонарь, наушники, CD-плеер и несколько компакт-дисков, дополнительные пальчиковые батарейки, цифровой фотоаппарат и цифровая мини-видеокамера, батарейки к ним и защитные тканевые мешки.

Это добавляет лишний вес, но я считаю, что все эти вещи необходимы, даже оборудование для фото и видеосъемки. Мне нравится фотографировать необычные цвета и формы, которые встречаются в глубинах извилистых расщелин каньонов, а также доисторические изображения, сохранившиеся в их нишах. У этой поездки есть дополнительное преимущество: я смогу пройти мимо четырех археологических памятников в Хорсшу-Каньоне, на стенах которого можно увидеть сотни петроглифов и пиктограмм. Конгресс США специально включил этот отдельно расположенный каньон в состав прилегающего к нему национального парка Каньонлендс, чтобы защитить пятитысячелетние наскальные гравюры и рисунки, найденные вдоль русла Барьер-Крик на дне Хорсшу-Каньона, которые являются безмолвными свидетелями существования древнего народа. В Большой галерее десятки людей-великанов ростом от двух с половиной до девяти метров нависают над группами невиданных зверей. Великаны превосходят размерами зверей и забредающих в каньон наблюдателей. У них длинные темные тела, широкие плечи и выразительные глаза. Великолепные массивные изображения – самые древние и лучшие примеры представлений о мире, которые были у древних народов. Эти образцы настолько уникальны, что антропологи назвали этот тяжеловесный и несколько зловещий способ изображения «стилем Барьер-Крик». Несмотря на отсутствие письменных источников, которые помогли бы нам расшифровать послания художников, некоторые из фигур похожи на охотников с копьями и дубинками; большинство из них безногие, безрукие, рогатые, кажется, что они плывут по воздуху как демоны из ночных кошмаров. Независимо от значения, которое было в них вложено, таинственные формы отличаются способностью заявлять о своей самобытности, которую они пронесли через тысячелетия, и могут противопоставить современному наблюдателю тот факт, что их изображения просуществовали дольше и сохранились лучше, чем старейшие артефакты западной цивилизации. И возникает вопрос: что останется от сегодняшних якобы очень развитых обществ через пять тысяч лет? Вряд ли наши произведения искусства. И уж совершенно точно не доказательства нашего времяпровождения (хотя бы потому, что большинство из нас попусту растрачивает такую роскошь, как время, сидя перед телевизором).

Предполагая, что в каньоне будет влажно и грязно, я надел пару потертых кроссовок и толстые полушерстяные носки. Ступни, утепленные подобным образом, потеют, когда нажимают на педали велосипеда. Ноги тоже потеют, сжатые велосипедными шортами из лайкры, которые я ношу под бежевыми нейлоновыми шортами. Но даже несмотря на двойные шорты, я чувствую, как мой зад ударяется о велосипедное сиденье. Сверху на мне любимая футболка Phish, на голове – синяя бейсболка. Я оставил свою непромокаемую куртку в пикапе; день будет теплым и сухим, как вчера, когда я проехал на велосипеде двадцать километров по тропе Слик-Рок к востоку от Моаба. Если бы пошел дождь, расщелина каньона была бы последним местом, куда бы я отправился, в куртке или без нее.

Путешествия налегке доставляют мне удовольствие, и я думал, что с меньшим весом смогу пройти больше за тот же период времени. Вчера я брал с собой только маленький рюкзак с несколькими деталями для ремонта велосипеда, фотоаппаратом и видеокамерой – всего лишь четыре килограмма, это ничтожная нагрузка для четырехчасовой круговой поездки на велосипеде. Вечером, вынув из рюкзака велосипедные принадлежности, я проехал восемь километров в направлении природной арки в Кэстл-Вэлли и обратно, тогда в моем рюкзаке было всего лишь около трех литров воды и видеоаппаратура. За день до этого, в четверг, вместе с моим другом Брэдом Йолем из Аспена я поднялся на гору Соприс высотой 3952 метра в Западном Колорадо, откуда мы спустились на лыжах. У меня была с собой сменная одежда, противолавинное снаряжение, при этом вес моего груза не превышал пяти с половиной килограммов.

Моя пятидневная поездка завершится в воскресенье вечером попыткой прокатиться в одиночку и без груза на горном велосипеде по 174-километровой кольцевой тропе Уайт-Рим в национальном парке Каньонлендс. Впервые я проехал по этому маршруту в 2000 году. Тогда я потратил на это три дня. У меня был рюкзак весом двадцать восемь килограммов, и боль в спине появилась раньше, чем я проехал первые шестнадцать километров. Если у меня останется время на эту поездку, я возьму с собой рюкзак весом около семи килограммов и попробую проехать это расстояние менее чем за двадцать четыре часа. Это будет означать, что мне придется тщательно контролировать расход имеющихся у меня водных ресурсов и пополнять их при каждой возможности, я буду вынужден ехать без сна и делать минимум остановок. Больше всего меня беспокоит не то, что мои ноги устанут – я знаю, что это произойдет, и я знаю, как с этим справиться, – а то, что мой зад станет болезненно реагировать на удары велосипедного седла и я не смогу продолжить поездку. «Промежностная кома» – я слышал, что это так называется, – бывает вызвана падением чувствительности, что возникает в результате чрезмерной стимуляции промежности. Поскольку я не ездил на велосипеде на длительные расстояния с прошлого лета, привычка соответствующей части моего тела к велосипедному седлу почти утеряна. Если бы я запланировал ехать хотя бы двумя днями ранее, я бы заранее съездил хотя бы в одну длительную поездку в районе Аспена. Но случилось так, что в последний момент сорвалась альпинистская поездка, на которую мы с друзьями должны были отправиться в среду. И это дало мне возможность отправиться на хадж в пустыню, в паломническую поездку за теплом, чтобы заново познакомиться с пейзажем, отличающимся от зимних гор. Обычно я оставлял своим соседям по дому подробное описание маршрута поездки, в которую отправлялся, но поскольку я покинул дом в Аспене, не зная, что буду делать, единственное слово, которое я сказал им и которое определило направление, по которому я последовал, было «Юта». Я вкратце изучил варианты своей поездки, воспользовавшись путеводителями, когда ехал с горы Соприс в Юту в четверг вечером. Результатом стал неожиданный импровизированный отпуск, в котором была предусмотрена даже большая вечеринка рядом с национальным парком Гоблин-Вэлли сегодня вечером.

Сейчас почти десять тридцать утра. Я кручу педали, направляясь в тень одиноко растущего можжевельника, и осматриваю залитые солнцем окрестности. Пустыня постепенно отступает и превращается в местность из разноцветных каменных валунов, скрытых скал, выветренных и деформированных утесов, наклонных и разрушенных каньонов, расколотых монолитов. Это странная страна – это страна вуду. Это страна одиночества, красная пустошь, которая начинается там, где заканчиваются все дороги. Вчера вечером я приехал уже после того, как стемнело, и не смог разглядеть ландшафт по пути к тропе. Осматривая восточное направление, чтобы найти какой-либо указатель присутствия каньона, к которому я направляюсь, я вынимаю из рюкзака шоколадный маффин, купленный в пекарне в Моабе, и начинаю давиться им. Кекс и мой рот практически пересохли под воздействием засушливого ветра. Вокруг многочисленные следы крупного рогатого скота, свидетельства непрерывных попыток владельца ранчо вопреки всему заработать в пустыне себе на жизнь. Стада вытоптали извилистые тропы на местности, покрытой кружевными травами, высокими кактусами, которые ощетиниваются иглами, наподобие ежей, и черной микробиотической коркой, закрывающей красную землю. Несколькими глотками воды из гидратационной трубки от моего кэмелбэка, прикрепленной к наплечному ремню, я запиваю остатки кекса.

Снова сев на велосипед, я еду вниз по дороге вдоль защищающей меня от ветра холмистой гряды, но на вершине следующего холма я снова вступаю в бой с порывами ветра. Еще через двадцать минут, непрерывно крутя педали по дороге, раскаленной, как доменная печь, я вижу группу мотоциклистов, которые проезжают мимо меня в сторону округа Мейз в Каньонлендс. Пыль от мотоциклов летит мне прямо в лицо, забивая нос, глаза, слезные протоки и даже приклеиваясь к моим зубам. Я с гримасой на лице счищаю песок с губ и зубов и прибавляю ход, размышляя о том, куда эти байкеры направляются.

Я побывал в округе Мейз только один раз, в течение получаса, почти десять лет назад. Когда наша группа, сплавлявшаяся на рафтах по каньону Катаракт, сделала привал во второй половине дня, чтобы разбить лагерь у реки Колорадо на пляже под названием «Спэниш-Боттом», я поднялся на триста метров вверх по краю скалы до места, известного под названием «Доллс-Хаус». Причудливые скальные образования высотой от полутора до трех метров возвышались надо мной, когда я, как лилипут, карабкался по песчанику и граниту. Наконец, когда я обернулся, чтобы посмотреть на реку, вдруг резко остановился и присел на ближайший валун, пораженный открывшимся мне видом. Это было впервые, когда особенности рельефа и процессы формирования пустыни заставили меня остановиться и понять, насколько мы малы и смелы, мы – человеческая раса.

Внизу, за лодками у Спэниш-Боттом, яростно текла река; внезапно я понял, что именно в этот момент ее красновато-коричневый поток вырезал этот самый каньон из тысячи квадратных километров пустынных равнин. Когда я находился в Доллс-Хаус, у меня неожиданно возникло чувство, что я наблюдаю за тем, как рождается ландшафт, как будто я стою на краю кратера извергающегося вулкана. Эта перспектива породила во мне ощущение того, что я нахожусь в самом начале времен, в той изначальной эпохе до возникновения жизни, когда существовала только пустынная земля. Подобно тому, как мы смотрим в телескоп на Млечный путь и задаемся вопросом, не одиноки ли мы во Вселенной, я с ошеломляющей ясностью осознал, насколько мала и хрупка жизнь, насколько мы незначительны по сравнению с силами природы и размерами пространства. Если бы моя группа, чьи два рафта находились на расстоянии полутора километров отсюда, села бы на них и ушла, я бы оказался отрезанным от человечества настолько, насколько это вообще возможно. Через пятнадцать – тридцать дней я бы умер от голода, в одиночестве, когда пошел бы пешком вверх по течению реки по направлению к Моабу, и больше никогда бы не увидел признаков присутствия человека или его самого. Тем не менее, несмотря на скудость ландшафта и одиночество окружающей пустыни, мне в голову пришла торжествующая мысль, которая отодвинула на задний план все наши самоуверенные заблуждения. Мы не можем считать себя великими лишь потому, что мы находимся на вершине пищевой цепочки, или же потому, что мы можем изменить окружающую нас среду, – окружающая среда, благодаря своим непостижимым силам и непреклонной мощи, переживет нас. Но вместо того, чтобы чувствовать себя связанными и побежденными своей ничтожностью, мы смелы, потому что мы проявляем свою волю в любом случае, несмотря на свое эфемерное и хрупкое присутствие в этой пустыне, на этой планете, в этой Вселенной. Я посидел еще десять минут, затем с таким же широким кругозором, как и вид с этого обрыва, вернулся в лагерь и очень быстро приготовил ужин.

Я еду по дороге мимо металлической водопропускной трубы, которой отмечен высохший источник западного ответвления каньона Блю-Джон, затем проезжаю перекресток, где ответвление грунтовой дороги уходит в сторону небольшого городка Ханксвилл, который находится в часе езды к западу от входа в Национальный парк Капитол-Риф. Ханксвилл – ближайшее поселение к Робберс-Руст и округу Мейз. В нем находится ближайший телефон-автомат. Примерно через восемьсот метров я проезжаю по пологой травянистой поляне, которая раньше была взлетно-посадочной полосой до тех пор, пока какая-то незначительная катастрофа не заставила того, кто прилетал сюда, поискать более надежную площадку. Это свидетельствует о том, что маленькие самолеты и вертолеты, как правило, являются единственным эффективным средством передвижения в этой стране. Но в некоторых случаях с финансовой точки зрения не всегда бывает выгодно отправляться из одного пункта в другой, даже если бы вы умели летать. Лучше просто остаться дома.

В свое время мормоны сделали все возможное, чтобы вдоль и поперек расчертить эту часть страны дорогами с разноуровневыми развязками, но им все-таки пришлось отступить в основанные ими города Грин-Ривер и Моаб. Сегодня многие из дорог, построенных мормонами, заброшены, вместо них появились труднопроходимые тропы. Забавно, но на автомобилях здесь ездят намного реже, чем на лошадях или на повозках сотню лет назад. Вчера вечером я проехал более девяноста километров по единственной грунтовой дороге в восточной части двух округов, чтобы добраться до места своего старта – за два с половиной часа езды по глубокой колее я не встретил ни одного фонаря, ни одного дома. Владельцы ранчо, скотоводы, добытчики урана и бурильщики нефти – каждый из них оставил свой след на этой земле, но затем все они сложили руки, отказавшись от своих планов, не в силах противостоять пустыне.

Эти искатели благосостояния не были первыми, кто переступил границу этой страны, а затем покинул ее как бесплодную пустошь. Во все времена общины древних поселенцев возникали в каньонах и затем исчезали в глубине веков. Обычно о том, что горы и отдаленные части пустыни более гостеприимны, люди начинали думать во время сильной засухи или вражеских вторжений. Но иногда невозможно найти правдоподобного ответа на вопрос о причине внезапного исчезновения целой культуры из определенного региона. Пять тысяч лет тому назад люди, проживавшие по берегам Барьер-Крик, оставили свои пиктограммы и петроглифы в Большой галерее и в нишах. Затем они исчезли. Поскольку нет никаких письменных свидетельств того, почему они ушли, их исход остался загадкой, давая пищу воображению. Глядя на их рисунки, заходя в их дома, сады и бродя рядом с кучами выброшенного ими мусора я чувствую связь с первопроходцами-аборигенами, которые жили в этих каньонах так давно.